А
вот что: можно ли терпеть душегубов, которые открыто  промышляют
на больших путях, на улицах городов и великолепных базарах?
   -- Нельзя! -- сказал дюжий мясник.
   -- А что же делается, правоверные?! --  дервиш  снова  потряс
кулаками. -- Вы только поглядите, правоверные! Некие головорезы,
пренебрегая всеми наставлениями нашего великого пророка Мухамме-
да, бесчинствуют в городах и на дорогах. Я видел их: они  готовы
залить мир кровью для того, чтобы властвовать над нами. А зачем?
Разве плохая у нас власть? Разве не чувствуем  мы  ее  благодати
повсеместно и ежечасно? Зачем втайне точить  ножи?  Неужели  для
того, чтобы снова разбойничьи шайки разгуливали  по  пустыням  и
степям и грабили и убивали ?
   Толпа замерла, Вопрос, обращенный к ней,  был  довольно  неп-
риятный: зачем ставить под сомнение власть всемогущего султана и
его визирей? Какая в этом надобность? До любопытно все же,  кого
имеет в виду этот дервиш и почему, собственно, он избрал  местом
своих разглагольствований именно этот базар?
   И кто-то выкрикнул из толпы:
   -- Сам-то ты кто и что думаешь об этом?
   Дервиш злорадно улыбнулся и чуть не разорвал одежду на  груди
своей:
   -- Я ничтожество, которое служит аллаху. Я вошь на этой  зем-   [А-017]
ле. Я пыль пустыни. Вот кто я! А теперь скажу, что думаю,  скажу
без иносказаний, как учили меня в детстве. Душегубы,  о  которых
говорю, -- и вы это прекрасно знаете сами!  --  асассины  Хасана
Саббаха. Это его наемные убийцы. Им ничего, кроме власти, не на-
до! И не думайте, что они очень уж чтут пророков. Это  все  рос-
сказни для благодушных. Это сказки для малолетних, для несмышле-
нышей. Можете мне поверить! У них нет жалости, они ненавидят лю-
той ненавистью его величество, всех его визирей. И если  угодно,
и нас с вами ненавидят,
   В толпе началось покашливание, Кое-кто  предпочел  удалиться,
чтобы быть подальше от греха: сейчас этот дервиш ругает  асасси-
нов, а потом его вдруг занесет совсем  в  другую  сторону.  Кому
охота ввязываться в этакие дела?  Здесь  наверняка  присутствуют
глаза и уши его величества, наверняка  запомнят  они  всех,  кто
слушал странные речи о делах государственных... Вот  почему  на-
добно стоять подальше...
   Между тем дервиш расходился вовсю: он клеймил жестоким  прок-
лятьем убийц, противников законной власти, превозносил  мудрость
его величества, заклинал всех, кто слышит  его,  чтобы  прокляли
асассинов и Хасана Саббаха...
   -- А ты их видел в глаза? -- спросил дервиша мясник.
   -- Кого?
   Асассинов.
   Дервиш расхохотался.
   -- Может быть, они за твоей спиною или перед тобою, --  отве-
тил дервиш. -- Они, как вши, невидимы, но кусаются больно!
   Мясник хотел было что-то возразить, но почел за благо промол-
чать,
   -- Ежели все, -- продолжал дервиш, -- ежели все вокруг повни-
мательнее осмотрятся, несомненно обнаружат  присутствие  асасси-
нов, которых следует изловить и передать страже. Я слишком  мно-
го перевидел их и знаю их душегубство.
   Дервиш замолчал. И дал понять, что сказал все, что хотел. Лю-
ди начали разбредаться, втихомолку обсуждая между собою услышан-
ное.
   А сам дервиш?
   Он постоял немного на месте, потом двинулся нетвердой  поход-
кой туда, где варили говяжью требуху: ему хотелось есть.
   В пустынном уголке базара, куда дервиша занесла  естественная
нужда, подошел к нему некий господин. Он преградил дорогу.
   -- Я слышал твои слова. О них уже известно  главному  визирю,
-- так сказал этот неизвестный господин. Его  превосходительство
повелел передать эти деньги тебе, дабы ты достойно утолил  голод
и жажду.
   И с этими словами неизвестный передал дервишу горсть серебря-
ных монет. Дервиш мгновенно прильнул к его руке и  поцеловал  ее
долгим, благодарственным поцелуем.
   -- Добрый человек, приходи вечером  к  дому  его  превосходи-
тельства главного визиря, -- сказал неизвестный, -- спроси Осма-
на эбнэ Абубакара. Это буду я. А там увидишь и услышишь то,  что
пожелает всемогущий аллах.                                         [А-017]
  Дервиш поклонился и еще раз поцеловал дающую руку.
  -- Передай нашему великому господину, -- сказал дервиш, -- эти
слова из Книги: "В Твоей руке -- благо. Ты ведь над каждой вещью
мощен!"
   -- Передам, -- пообещал Осман эбнэ Абубакар и исчез в  базар-
ной сутолоке.
   Дервиш поворотился вправо и влево, осмотрелся  и  убедился  в
том, что нет поблизости свидетелей. И снова продолжил было путь,
влекомый запахами требухи и жареного мяса.  Но  теперь  он  нес-
колько изменил свое намерение, направив стопы  в  харчевню,  где
мясо и рис, где соленая рыба и фисташки,  где  подают  настоящее
масло из орехов.
   Он шел, все еще горбясь и слегка стеная, как бы неся из своих
плечах груз годов и тяжесть нелегкой судьбы. И борода  его,  та-
кая белая и тонкая, покачивалась в такт шагам.
   А кругом шумел базар. Мясники расхваливали почечные части ба-
ранов, призывали покупать  дешевую  говяжью  требуху,  зеленщики
потрясали пучками изумрудных трав, мятных, острых, горьких, южа-
не хвалили орехи, и соленую рыбу, и прочую диковинную снедь, до-
бытую в океане.
   Дервиш постоял немного на пороге харчевни, словно бы  не  ре-
шаясь войти, а на самом деле  пытаясь  выяснить,  кто  находится
здесь: кто ест, кто блаженствует после сытного обеда, а кто  не-
заметно наблюдает за посетителями.
   Как бы искусно ни маскировался дервиш, в  нем  все-таки можно
было признать асассина Зюйда эбнэ Хашима, которого мы уже встре-
чали в крепости Аламут у господина Хасана Саббаха.


                               26
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                   О СНЕ, КОТОРЫЙ ПРИВИДЕЛСЯ
                          ОМАРУ ХАЙЯМУ


   Это был сладкий сон. Как говорят  в  Хорасане,  сладкий,  как   [Х-012]
шербет. И пьянящий, как вино, сваренное  на  египетском  сахаре.   [Ш-007]
Вот какой это был сон!
   Великий учитель Ибн Сина, говорят, утверждал в одной беседе с
приближенными туранского хакана, что сон, приснившийся человеку,   [Т-006],[Х-002]
есть отражение яви, которая была или которая будет. То есть  сон
или сбывается (случается такое), или служит напоминанием о прош-
лых событиях. В последнем случае сон может быть также и предзна-
менованием. Учитель говорил, что сон присущ  людям,  и  чем  они
просвещеннее, тем более удивительными бывают сны. Вещие сны  яв-
ление обычное, если только хорошенько разобраться в них.
   Но кто скажет, какой мудрец откроет тайну этого сна?
   Почему, например, Омару Хайяму не приснился судья судей  имам   [И-004]
господин Абу Тахир, который пригрел возле себя молодого ученого,
и обласкал, и дал ему возможность углубиться в алгебру?
   А почему не явилось в это утро хотя бы другое  видение?  Речь
идет о правителе Бухары принце Хакане Шамсе ал-Мулке. Разве  ма-
ло сделал для него добра? И не отсюда ли, из Бухары, еще  дальше
пошла слава об ученом Омаре Хайяме?
   Нет, не приснился Омару Хайяму ни судья судей Самарканда  Абу
Тахир,  ни  бухарский  принц.  А  явилась  в  сновидении   некая
туранка... Омар Хайям точно определил время, в которое  приснил-
ся ему сон: перед самым восходом солнца, то есть перед тем,  как
вставать.
   Некая сила, которую ученые индусы, живущие в горах,  называют
силою нервов и мозга, перенесла хакима в блаженные  дни,  прове-
денные в Самарканде. Как бы за занавеской прошли тени  бухарско-
го правителя, замечательного по уму самаркандского кади  и  мно-   [К-004]
гих деятельных людей. Они прошли, словно бы уходя в небытие и не
оставляя в сознании хакима никакого следа,
    Та же самая сила нервов и мозга осторожно  приподняла  Омара
Хайяма с ложа, и он поплыл, как по воде. Но это было  не  плава-
ние, а скорее полет. Что-то сладостное подступило к гортани:  то
ли дух замирал, то ли пьянящий ветерок  наполнял  легкие,  Всего
несколько минут продолжался этот счастливый полет, и все  та  же
сила нервов и мозга осторожно опустила хакима на изумрудную тра-
ву. Но дело не в цвете травы, схожей с изумрудом: сама трава бы-
ла из настоящего изумруда. Каждая былинка выточена из этого дра-
гоценного камня. Но она не ломалась. Нет, она мягко  поддавалась
тяжести и пригибалась к земле, как настоящая травинка.
   И только вздохнул от такого блаженства хаким, как счастье его
увеличилось вдесятеро: рядом с ним лежала туранка,  любимая  не-
когда хакимом. Это  была  молодая  женщина,  больше  похожая  на
огонь, нежели на плоть, состоящую из мяса и костей. И, как  нас-
тоящий огонь, умела она обжечь. Как огонь,  умела  она  закалить
своей любовью. Тот, кто однажды испытал ее страсть, навсегда ос-
тавался ее рабом, верным до могилы.
   -- О господин! -- чуть ли не  пропела  красавица  туранка  по
имени Ширин.
   Хайям тотчас поцеловал колени ее, прекраснейшие из  созданных
когда-либо аллахом.                                                [А-017]
   И было ему в то время двадцать три года. Был он ловок и  кра-
сив, как джейран, и мужская доблесть его покорила не одну  деви-
цу из туранских степей.
   Потом, воздав хвалу аллаху за неожиданную милость, он  припал   [А-017]
к грудям ее и пил из них некий сок, больше походивший  на  вино,
чем на молоко.
   Довольная Ширин обвила его шею руками. Но были это  гибкие  и
сильные лозы, а не руки. И заглядывала Ширин в самую глубину его
глаз...
   Хайям был воистину заворожен. Хотел спросить: "Откуда ты, ми-
лая Ширин?" И не мог, ибо слова застревали в горле.
   Он хотел знать: "Прошло столько лет, а ты все та же  роза.  В
чем тайна сего?" И не мог: язык не повиновался ему...
   И когда совершилось все по желанию Ширин, хаким  проснулся  и
увидел зеленые кипарисы в окне. И небо за кипарисами  увидел,  и
редкие зубья окрестных гор, и солнечный луч, розовый и  горячий,
на каменных вершинах...
   Это было чудесное сновидение. Чтобы раскрыть его смысл,  сле-
довало определить, каково было положение главнейших светил в эту
ночь.
   Хаким собирался сделать это без промедления, хотя и не  верил
в те дни в небесные предопределения. Но бывают же порою  минуты,
когда мы слабее своих убеждений...


                               27
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                   О ВЕЧЕРЕ, КОТОРЫЙ НАВСЕГДА
                   ОСТАНЕТСЯ РОКОВЫМ В ПАМЯТИ
                          ОМАРА ХАЙЯМА


   Луна стояла высоко в небе, когда хаким  покинул  свой  дом  и
направился к реке. Может быть, впервые в жизни он  посетовал  на
необычайную лунность, которая нынче  казалась  совсем  некстати.
Правда, любовь не обходится без луны Однако  луна  должна  появ-
ляться в нужное время, но никак не раньше.
   Хаким шел уверенной походкой. Невысок, негрузен,  стройный  и
сильный...  Он  старался  держаться  в  тени.   Насколько    это
возможно...
   Эльпи неохотно отпустила его. Он сказал ей:
   -- Я же не впервые коротаю ночь в обсерватории.
   -- А сегодня на сердце неспокойно... -- так сказала Эльпи.
   И он было заколебался. Еще мгновение, и он, пожалуй,  остался
бы, но Эльпи отстранилась, поцеловав его.
   -- Иди, -- проговорила она тихо. -- Я  буду  ждать  тебя  всю
ночь.
   И он ушел.
   У самой реки, которая серебрилась под луною  настолько  ярко,
что казалась гигантским, тягучим сгустком голубого  света,  Омар
Хайям пошел вверх по-над берегом. Это были довольно пустынные  в
ночное время места. Непреодолимая сила толкала хакима вперед,  и
он не думал ни о чем, кроме этой туранки Айше. И хаким волновал-
ся так же, как волновался в двадцать лет. А может, даже  больше.
Он думал также и о той, которая осталась дома, но уколы  совести
были нынче легки, легче, чем когда бы то ни было...
   За высокими глиняными оградами лаяли собаки. Иные просто ску-
лили. Может быть, во сне. Хаким  шел  навстречу  речным  струям,
субстанция которых нынче была сплошь лунною.
   И вот наконец эта хижина. Это обиталище бедности и скудности,
оболочка, как нельзя более естественная  в  этой  жизни:  за  ее
уродливыми формами скрывается сущий жемчуг.
   Хаким стал в тени тутового дерева, слился со стволом. Вел се-
бя как опытный меджнун: необузданно и одновременно осмотрительно.
   Он размышлял:
   "Там, за углом этой трухлявой хижины, дверь. За этой  дверью,
чуть подальше, еще одна дверь. Но не ошибиться бы, к Айше  ведет
именно вторая дверь. Впрочем, она сказала, что мать ее ночует  у
соседки. А почему? Сговор? Мать знает все  и  не  предостерегает
свою дочь, эту жемчужину? Или все туранки такие  легкомысленные?
Или бедность толкает их на расчетливые  свидания?..  А  впрочем,
какое все это имеет значение?.. Долго ли еще будет светить  луна
человеку по имени Омар Хайям? Долго ли будет бежать голубая  ре-
ка и ворковать по-голубиному?.. Хайям,  неужели  ты  собираешься
прожить более ста лет? Неужели ты можешь  размышлять,  когда  за
этой стеною сама Айше?.."
   Хаким делает шаг, еще шаг и еще шаг.  Это  походка  леопарда.
Это шаги истинного меджнуна...
   Луна отбрасывает на землю короткие, но  густые  тени.  Оттого
все окружающее, политое голубыми лучами, кажется особенно ярким.
И сам хаким выглядит как бы отлитым из нефрита в своем  прекрас-
ном шерстяном одеянии и белой шелковой чалме,  которая  не  шире
обычной войлочной пастушеской шапки. И хакиму претит уж  слишком
любопытствующий, уж слишком нахальный свет, льющийся с неба.  Он
предпочел бы мрачную черноту...
   У дверей постоял. Прислушался. Ему показалось, что кто-то ды-
шит за ними, словно после быстрой пробежки. Ему почудилось,  что
и там, за тонкой деревянной перегородкой, бьется чье то  сердце,
так же гулко как и его собственное.
   Омар Хайям потянул на себя деревянную ручку,  и  дверь  пода-
лась. Она подалась легко и без скрипа. И черная  полоска  откры-
лась, полоска шириною в два пальца и высотою от порога до прито-
локи. И из этой таинственной щели повеяло мускусом  и  жасмином.
Он глубоко вдохнул эти запахи, и у него чуть закружилась голова.
   Давно так не волновался. Женщины сделали его  смелым  и  даже
самоуверенным. Ему говорили, что он красив  и  статен.  И  слова
свои подтверждали, подчиняясь всем его желаниям. Но  сегодня  он
трусил. Как юноша, идущий на первое свидание.
   Он еще раз прислушался: все было спокойно, собаки  лаяли  где
то далеко, река урчала по прежнему, великий город  спал  спокой-
ным и глубоким сном.
   И тогда он рывком распахнул дверь, и лунный свет во рвался  в
черноту комнаты, которая была за дверью. И на пороге или почти у
порога красовалась сама Айше в белом шелку от плеч до пят.  Этот
шелк подарил ей хаким, подарил, как и многое другое  --  багдад-
ские духи и хорасанскую шерсть, нишапурскую бирюзу и  хорезмские   [Х-012]
шелка.
   Он шагнул в комнату и упал на колени перед нею. Она была кра-
сива, как  неземное  существо,  и  привлекательна  своей  земной
плотью. Хаким обхватил ее бедра, а губами приник  к  животу  ее.
Она стояла недвижима, словно обнимали  не  ее,  словно  целовали
жаркими поцелуями не ее, а другую. И жар поцелуев  его  проникал
через нежную ткань шелка.
   Он медленно опускался вниз. Его руки скользили по крепким но-
гам и ниже колен по икрам. И обхватили обе лодыжки,  будто  опа-
саясь, что Айше убежит. И приник он к великому роднику, прохлад-
ному и животворному, - к ногам ее. И целовал каждый палец. Цело-
вал многократно.
   Так они встретились в ее хижине -- жалкой, убогой, единствен-
ным украшением которой была Айше.
   И только потом, немного  опомнившись,  он  прикрыл  за  собой
дверь, а она помогла ему нащупать засов и тем самым прочно  зак-
рыть вход от непрошеных гостей.
   В углу неярким светом мерцал светильник, тоже подаренный  ха-
кимом. И когда глаза немного привыкли к темноте  после  молочной
белизны лунной ночи, он стал различать некие предметы  домашнего
обихода, а главное, увидел постель. Это  была  царская  постель.
Широкая, с большими подушками, щедро источающая  запах  жасмина.
Белье сверкало даже в темноте, даже при слабом свете  светильни-
ка. Оно было словно снег по чистоте и опрятности своей  --  чис-
тейший снег на вершине Дамавенда.
   И он приметил низенький круглый столик, вино и фрукты на нем,
какие употребляют в Туране, и две подушки у стола.                 [Т-006]
   Хаким сказал:
   -- Айше, я очень счастлив.
   -- Господин, -- сказала вдруг осмелевшая Айше, --  подкрепись
вином и фруктами.
   Она рассмеялась, и ему показалось, что это звенят  переливча-
тые колокольчики исфаханской работы, серебряные с небольшой при-
месью бронзы, и пригласила меджнуна к столу. И  когда  они  усе-
лись на подушках, призналась:
   -- А я все таки боюсь...
   -- Я тоже, -- в тон ответил он. И вдруг, спохватившись: А сю-
да никто не явится?
   -- Кто же? -- ответила Айше. -- Кто,  кроме  тебя  и  матери,
посмеет переступить этот порог? А мать моя в гостях.
   -- Она все знает, Айше? -- Омар Хайям и сам не  понимал,  за-
чем задает этот вопрос.
   -- Она сказала мне: вот настоящий мужчина, ибо трусит.  --  И
снова рассмеялась все тем же смехом  исфаханских  колокольчиков.
-- А я решилась и почти не трушу.
   Хаким снова повторил:
   -- Я очень счастлив. -- А сам подумал: "Кто  научил  ее  этим
словам?"
   Она налила вина. И они выпили: медленно,  наслаждаясь  вкусом
его и ароматом, глядя друг на друга долгим,  долгим  взглядом  и
ведя разговор глазами.
   И он сказал про себя: "Аллах, чем отблагодарить тебя? За  все   [А-017]
грехи мои и прегрешения, за богохульные мысли и стихи  ты  снова
посылаешь подарок, воистину  достойный  самого  правоверного  из
правоверных!" Подумал -- и тут же опроверг себя: кто бы мог ода-
рить этим лучшим из подарков, если бы не нужда -- жестокая  нуж-
да, которая пригнала сюда из Турана трудолюбивую  мать  прекрас-   [Т-006]
ной Айше?
   Хаким впал в задумчивость. Ему хотелось найти правильный  от-
вет на волновавший вопрос. И как всегда, и на этот  раз  помогла
женщина.
   Айше сказала:
   -- Ты все думаешь о своих светилах и небосводе?
   -- Почему ты так решила? -- удивился он.
   -- А о чем же еще? По-моему, только они в твоем сердце.
   -- Ты уверена? -- задорно спросил он. И скинул  с  себя  вер-
хнюю одежду. Скинул и бросил ее в угол. Прямо на землю. И  чалму
свою кинул куда-то.
   -- Сними и ты, -- попросил он ее.
   Она ответила:
   -- Не сейчас.
   И он покорился ей, схватил за руку и сказал:
   -- Объясни мне, Айше. Не сердись, но объясни. Почему  я  осо-
бенно счастлив нынче, этой ночью, здесь, у тебя? Может,  этим  я
обязан твоей ворожбе?
   -- Возможно, сказала Айше.
   -- Нет! -- сказал хаким. -- Если ты  и  ворожишь.  то  только
глазами и телом... Только бедрами и ногами... Походкой  своей  и
статью, умением разговаривать и обольщать жемчугом зубов  и  ко-
раллом губ. Исфаханские поэты, у которых я заимствую эти  недос-
тойные тебя слова, могут сказать еще лучше. А я не умею... Я  не
знаю, что будет завтра, -- продолжал  хаким,  --  но  сегодня  я
счастлив.
   -- А разве мало этого? -- сказала Айше.
   -- О Айше! -- воскликнул Омар Хайям. --  Ты  мудрее  меня.  Я
просто волопас по сравнению с тобою! Налей и выпьем, Айше. Я хо-
чу, чтобы заходила земля подо мною и светила  небесные  закружи-
лись в немыслимом хороводе !
   Айше была мила и покорна, помня наказ своей матушки. Но неза-
висимо от советов доброй матушки она сердцем стремилась к  этому
очень привлекательному мужчине. Айше сказала:
   -- Эта ночь принадлежит нам, и ты вправе распорядиться ею  по
своему усмотрению.
   -- Аллах! -- воскликнул Омар Хайям, восторгаясь умом  молодой   [А-017]
Айше. -- Или ты действительно столь мудра, как мне кажешься, или
ты весьма опытна и коварна!
   На что Айше, это создание великой природы, ответила  с  вели-
чайшей рассудительностью:
   -- Скоро ты сам убедишься во всем.  Отдалить  или  приблизить
это время, зависит только и только от тебя.
   И снова поразился Омар Хайям ее воспитанности и  женственнос-
ти. И воскликнул, высоко по