ны сердца, сказал:
   -- Моя голова и все существо мое заполнены мыслями об  обсер-
ватории. Только о ней!
   Ученый посмотрел на луну. Она была очень яркая, как эта  суф-
ра на холодном каменном полу. Она плыла меж прозрачных  облаков,
и вместе с ней плыли все светила великого Зодиака,  недосягаемо-
го для взоров и ума человека.
  Тогда визирь прочитал на память еще рубаи. В  четырех  стихах,
срифмованных строка к строке, восславлялась женщина, ее  любовь,
красота плоти ее, И снова сощурил  глаз  визирь,  будто  пытался
уличить своего гостя в чем-то недозволенном.
   -- Чьи это слова? -- спросил визирь, имея в виду стихи.
   -- Возможно, и мои, -- уклончиво ответил Омар.  --  Однако  я
приехал в этот прекрасный город не стихи писать,  но  заниматься
астрономией. -- Он воодушевился: -- В наше время над всем духов-
ным господствуют математика и  философия.  Только  они  способны
возвеличить душу и ум человеческий!
   Визирь не стал горячить ученого обостренным спором. Но  заме-
тил, отхлебнув шербета:
   -- А поэзия?
   -- У поэзии свое место.  Несравненный  Фирдоуси  это  доказал
всей своей прекрасной жизнью. Однако мой учитель Ибн Сина  отда-
вал предпочтение философии и медицине, то есть  наукам,  которые
есть следствие большой работы ума, нежели души. Ибн Сина --  об-
разец для меня до конца дней моих!
   Тут луна выглянула из за  причудливой  алебастровой  решетки,
которой сверху была украшена терраса, и в полную  силу  осветила
лицо хакима: оно было вдохновенно, и великая горячность души его
отображалась в глазах. Визирь сказал себе, что не ошибся,  приг-
лашая Омара эбнэ Ибрахима по прозвищу Хайям в  столицу  Исфахан.
Если молодому человеку суждено совершить в своей жизни нечто, то
он совершит это именно здесь, в Исфахане. Разве в нынешнее  вре-
мя могут дать ему средства, необходимые для строительства обсер-
ватории, даже такие города, как Бухара или Самарканд, не  говоря
уже о родном Хайяму Нишапуре?..
   -- Омар, я не знаю, продолжаешь ли ты писать рубаи,  --  ска-
зал визирь. -- Я не хочу вникать в это. Ты полон сил, а я уже на
грани старости и могу оценить то, что звездой горело  во  мне  и
теперь уже затухает... Увы, увы, это так -- затухает...
   Визирь велел нубийцу принести  уксуса,  а  заодно  зажаренных
цыплячьих грудок. Холодных. Пусть на столе полежат эти поджарен-
ные румяные грудки, может быть, и приглянутся...
   Раб исполнил это...
   Хаким тут же взял одну из хрустящих грудок. Он  ел,  но  чув-
ствовалось, что ел он, совсем не думая о еде, и не от голода,  а
как-то не отдавая себе отчета. Его занимало нечто более важное.
   -- О великий, я прибыл сюда в надежде сделать кое-что по час-
ти астрономии и математики, а также философии, -- говорил  Омар.
-- Я хочу, чтобы ты, чья поддержка расширяет мою  грудь  и  при-
дает силу моей душе, заверил его величество, что ни  один  динар   [Д-010]
не пойдет на поэзию, но будет  служить  единой  цели:  науке,  и
только науке!
   -- Похвально, -- с улыбкой сказал визирь и,  поискав  глазами
фиал с шербетом, взял его и с удовольствием освежил свое сердце.   [Ф-006]
-- Но тот, в ком  есть  высокое  призвание  поэзии,  уже  болен.
Больше того: он одержим!
   Омар запротестовал. Особенно горячо. Может быть, потому, что-
бы до ушей его величества не дошли рассуждения о  поэзии,  о  ее
превосходстве над наукой или даже равенстве с  наукой.  Ибо  его
величество Малик шах при всем своем уважении к газелям  и  касы-   [Г-001]
дам, рассчитывает иметь  собственную  обсерваторию,  собственных
ученых при дворе, с тем чтобы астрология,  так  необходимая  для
благополучного управления делами,  опиралась  на  прекраснейшую,
современную во всех отношениях обсерваторию. Вот на что предназ-
начал он динары и дирхемы.                                         [Г-010]
   Омар говорил, и слова его, сказанные негромко, достигали ушей
визиря, и слушал тот хакима без всякого напряжения...
   -- Твое превосходительство, есть своего рода поэзия и в мате-
матике, скажем, алгебре и алмукабале. В чистой  геометрии  тоже.   [А-004]
Архимед и Евклид оставили нам прекрасные образцы этой  математи-
ческой поэзии.
   Визирь попробовал миндаля в уксусе. Он с любопытством разгля-
дывал своего собеседника, который был моложе его чуть ли  не  на
тридцать лет... Много ума... Уйма энергии... Вера в науку...  Не
такие ли одержимые творят чудеса на поле брани, в делах государ-
ственных, в науке и поэзии?.. Он полюбил этого Омара по  прозви-
щу Хайям еще при встрече с ним в городе Самарканде  и  переманил
ко двору его величества Малик шаха. Здесь, в  Исфахане,  главный
визирь убеждается в том, что выбор его не был ошибочным.
   Омар продолжал:
   -- Я хочу решить этот постулат. Его нужно и можно доказать.
   -- Да? -- удивился визирь.
   -- Да, да! -- воскликнул воодушевленный вниманием визиря Омар
Хайям. -- Я думал обо всем этом еще там, в Нишапуре. Потом в Бу-
харе. Потом в Самарканде. Я разговаривал с великими  учеными.  Я
читал трактаты математиков и философов. Я видел  во  сне  только
параллельные линии. Я думаю сейчас, что они не столь уж  просты,
как кажутся на первый взгляд, и  что  решение  задачи  о  парал-
лельных линиях обещает нечто большее, чем решение  просто  одной
задачи!
   -- Похвально, -- заметил визирь, -- похвально. что столь нео-
бычные вещи тревожат твой ум. Но я вижу, что ты почти не  ешь  и
мало пьешь. Разве такое поведение гостя не огорчит хозяина,  кто
бы он ни был: султан,  туранский  хакан,  ученый  или  владеющий   [Т-006],[Х-002]
краюхой хлеба дервиш? Учти: это вино только ради тебя. Это нару-
шение моего правила...
   Визирь поднял фиал так, чтобы полный диск луны  оказался  над   [Ф-006]
ним, словно выходящий из него. Его светлость сказал, не  спуская
глаз с фиала и с лунного диска :                                   [Ф-006]
   -- Что бы хотел его величество?.. Чего он ждет от тебя  и  от
твоих помощников?.. Определения и уточнения положения светил  на
небесной сфере? Да, конечно. Уточнения  круговращения  Земли,  о
котором, кажется, говорил ученый Бируни? Да, конечно.  Определе-
ния погоды наперед по расположению светил?  Да,  конечно.  Более
точных астрологических гороскопов? Именно! Главным образом  это-
го... Что ты скажешь? Тебе не кажется, что  придворный  астролог
немного отстранился от своих прямых обязанностей? Я бы не желал,
чтобы такое замечание исходило от его величества...
   Говоря это, главный визирь выпил фиал до дна и вытер  салфет-   [Ф-006]
кой губы, бороду и усы.
   Хаким молчал. Он оперся руками о колени поджатых ног и не то-
ропился с ответом. Более того, он пытался получше  уяснить  себе
смысл всех слов, которые были сказаны визирем.
   А луна между тем уплывала все  вправо,  все  вправо.  Она  то
скрывалась за алебастровой решеткой, то появлялась вновь, и тог-
да становилось светло, как от ста бедуинских костров,  разложен-
ных в пустыне.
   Омар эбнэ Ибрахим долго думал, прежде чем ответить его  свет-
лости. Он вообразил себе, что рядом  с  ним  сидят  его  молодые
друзья -- математики и астрономы Абдрахман  Хазини,  Абу-л-Аббас
Лоукари, Абу-Хатам Музаффари Исфизари, Меймуни Васети. И против-
ника своего дней ранней молодости в Нишапуре и дней нынешних  --
Газали тоже вообразил сидящим напротив себя, рядом с  его  свет-
лостью. Что бы сказали они, если бы узнали об ответе Омара,  ко-
торый услышит сейчас главный визирь?
   -- Если бы я был счастливым Аладдином из одной арабской сказ-
ки, -- сказал тихо Омар, -- и если бы сумел добыть  еще  столько
динаров, сколько надо обсерватории, я бы ответил так: я  займусь   [Д-010]
более важным делом, чем астрология...
   -- Чем же, Омар?
   -- Истинной наукой.
   Хайям был освещен луной до возможного предела, и главный  ви-
зирь не только хорошо слышал слова ученого, но и  прекрасно  ви-
дел выражение его глаз. А глаза, как говорят мудрецы, душа чело-
века. Главный визирь сказал очень твердо:
   -- Я этих слов не слышал от главного астролога  его  величес-
тва...


                               9
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                     О МОЛОДОМ СТИХОТВОРЦЕ
                       ИЗ БАЛХА И О ТОМ,
                     ЧТО УСЛЫШАЛ ОН ИЗ УСТ
                          ОМАРА ХАЙЯМА


   Хаким обедал в своей комнате, которая при обсерватории,  слу-
житель по имени Али, очень умный, не хотел тревожить хакима.  Но
молодой человек, назвавшийся поэтом из города  Балха,  настаивал
на немедленной встрече. Он сказал, что для этого проделал путь в
сотни фарсангов и не сойдет с места,  пока  не  увидит  великого   [Ф-003]
поэта.
   Али спросил его, чтобы не было недоразумения, о  каком  вели-
ком поэте идет речь. Ибо в обсерватории, насколько ему известно,
имеются великие ученые мужи, а вот о великом поэте он не  слыхи-
вал. Неизвестно, говорил ли Али это искренне или чтобы  отвадить
молодого человека из Балха от обсерватории, где должно быть  ти-
хо, где должно быть покойно, чтобы зрела ученая мысль  в  полную
силу.
   Молодой человек был весьма настойчив. Его загорелое лицо сви-
детельствовало о том, что долгое время провел  он  под  палящими
лучами солнца. И, наверное, не врал, что из далекого Балха,  что
шел с караваном, что повидал свет и изведал лихо.  И  что  песок
был у него на зубах и пыль застилала глаза. И что часто днем де-
лалось темно, как ночью. И дышать становилось трудно, потому что
песок хлестко бьет по щекам, по рукам, по всему живому  на  этом
пути. В такие часы верблюды, обученные умелыми погонщиками,  ло-
жатся на песок, а люди прилипают к их бокам. И тогда верблюды  и
люди одно целое. И это есть спасение от беды.
   Молодой человек показывал руки, которые обожжены, на  которых
словно бы следы уколов и укусов. И следы ожогов. На  самом  деле
не уколы и не укусы, а от горячего воздуха, песка и мелких  кам-
ней. А когда кончается буря, будто наступает рассвет: черная пе-
лена медленно опускается на землю,  сквозь  нее  все  явственнее
проглядывает солнце, и наконец оно снова начинает жечь  все  жи-
вое, и вскоре земля как раскаленная сковородка.
   -- Надо все это испытать самому, чтобы лучше понять, что есть
жизнь и что есть смерть, -- говорил молодой человек. --  Я  пер-
вый раз отправился в такое далекое путешествие. И  то  с  отцом,
который не хотел брать меня с собою, говоря: "Зачем тебе подвер-
гать себя опасности? Поживи в городе, пока не окрепнешь вполне и
не сделаешься подлинным мужем". А мне хотелось!  Мне  не  терпе-
лось увидеть великого поэта, послушать его стихи.
   Али спросил:
   -- И ты проделал такой путь только ради этого?
   -- Да! -- пылко ответил молодой человек.
   -- Чтобы выслушать два три стишка?
   -- Нет. Чтобы поговорить с его превосходительством Омаром Ха-
йямом.
   Али мрачно поправил:
   -- Здесь нет его превосходительства.  Здесь  работает  хаким,
который выше его превосходительства. Ты меня понял ?
   -- Пусть будет по твоему. Однако я должен видеть его!
   Этот молодой человек из далекого Балха  был  настойчив  свыше
всякой меры. В его глазах, воспаленных на солнце и ветру,  изъе-
денных пылью пустыни, обрамленных  выцветшими  ресницами,  горел
неукротимый огонь, И Али понял, что отделаться от него невозмож-
но. Этот из тех, о ком говорят: "Выгони в дверь -- влезет в  ок-
но". Несмотря на длительное  путешествие,  молодой  человек  был
одет чисто, даже  можно  сказать,  изысканно.  Его  каба  свиде-   [К-002]
тельствовала о достатке, а чувяки были расшиты серебром.
   -- Твой отец погонщик? -- недоверчиво спросил Али.
   -- Погонщик двадцати верблюдов, --  ответил  молодой  человек
гордо. -- Мой отец не очень беден и не  очень  богат.  Все,  что
имеет, отдает своим детям.
   -- А много вас?
   -- Четверо, -- последовал ответ. -- И все четверо -- мужчины.
   Али почему то обрадовался:
   -- О, храни вас аллах! Твой отец будет счастлив, если все его   [А-017]
сыновья столь же настойчивы, как ты!
   Он велел подождать во дворе, а сам направился к хакиму.
   Омар Хайям сидел один на ковре. Перед ним  стояла  тарелка  с
жареными фисташками: их хорошо грызть, когда приходится  думать.
Думаешь и грызешь, думаешь и грызешь.
   -- О многоуважаемый хаким, -- сказал Али, входя в комнату,  и
покорно приложил правую руку к сердцу.
   Хаким посмотрел в его сторону, но мысли его были далеко. Зная
это, Али еще раз обратился к Омару Хайяму,  пытаясь  привлечь  к
себе его внимание.
   -- Слушаю, слушаю, -- произнес хаким.
   Али подумал, что эти слова обращены не к нему, а  к  кому  то
другому. Он сказал:
   -- Тебя хочет видеть некий поэт из Балха...
   -- Что?
Али повторил.
   -- Поэт? -- недоверчиво спросил хаким.
   -- Да, поэт.
   -- Так отошли его, Али, в караваи сарай. Он,  верно,  перепу-
тал обсерваторию со странноприимным домом.
   И взял пригоршню фисташек.
   -- Нет, -- сказал Али.
   Хаким удивился.
   -- Что нет? Разве я не ясно выразился?
   -- О многоуважаемый хаким, да пребудут с  тобою  все  радости
земли...
   -- Я не люблю витиеватую речь, -- заметил хаким.
   -- Что?
   -- Речь, говорю, не люблю витиеватую! Изъясняйся  по  челове-
чески. Ведь ты же не муфтий! "                                     [М-013]
   Али перешел на скороговорку:
   -- Этот молодой человек пришел из Балха.
   -- Много шляется народу по свету, -- проговорил хаким.
   -- Он шел с одной целью...
   -- С какой же?
   -- Только с одной. Повидать тебя, о хаким!
   -- Зачем?
   -- Я же сказал -- он поэт.
   -- Уж лучше бы ты привел немудрящего  звездочета.  Зачем  нам
поэт? Особенно мне?
   Али твердо стоял на своем. Казалось, настойчивость  поэта  из
Балха перешла к нему.
   Али сказал:
   -- Он шел по опаленной солнцем земле, на зубах его песок пус-
тыни, и в глазах его пыль пустыни. Один из  погонщиков  --  отец
этого поэта. Отец ничего не жалеет для сына. Он одел и обул  его
так, чтобы не оскорбить твоих глаз...
   -- Мои глаза ко всему привыкли, Али.
   -- Он пил вонючую воду и ел гнилую пищу. Гиены  пустыни  чуть
не сожрали его...
   -- Это преувеличение, Али.
   -- Он шел к тебе, и смерть витала над ним...
   -- А другие, которые шли вместе с караваном,  разве  бессмер-
тны? И очень глупо рисковать жизнью  ради  стихов,  без  которых
вполне можно прожить.
   -- Однако, хаким, ты же не можешь без них!
   -- Без стихов?
   -- Да! -- дерзко воскликнул Али.
   Омар Хайям перемешивал указательным пальцем  фисташки.  Долго
он это делал. Долго и молча.
   --  Может быть, молодой человек желает узнать что-либо о све-
тилах? -- наконец проговорил он.
   -- Нет. Он только поэт.
   Хаким все думал.
   -- Может, показать ему обсерваторию?
   -- Нет, он желает говорить только о стихах.
   -- Какой чудак! -- сказал хаким. -- Зови его.  "Ради  стихов?
-- подумал хаким. -- Ради стихов столько мучений на долгом пути?
Какое это будет неисчислимое бедствие, если  в  один  прекрасный
день большинство человечества обратится в неистовых поэтов!"
   И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой  че-
ловек бросился к хакиму и с жаром поцеловал ему руку.
   Омар Хайям усадил его, а служитель Али принес кувшин  шербета   [Ш-007]
и кувшин вина.
   -- Я недостоин этого! -- воскликнул  молодой  человек,  поры-
ваясь встать, -- Я не могу сидеть у правого плеча великого поэта!
   -- Сиди, сиди, -- сказал хаким, удерживая поэта.
Мы сейчас разберемся во всем, и, ежели обнаружим здесь  великого
поэта, все будет по твоему.
   Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось,
что он рядом, совсем рядом и что они дышат одним воздухом.
   Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот  назвал  себя:
имя -- Рустам, а по отцу -- Зирак.
   -- Рустам эбнэ Зирак? -- спросил Омар Хайям.
   -- Да, господин, именно так.
   Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал:
   -- Мне кажется, что ты сошел со славных страниц великого Фир-
доуси.
   -- Почему так кажется, господин? -- смущенно произнес Рустам.
   -- А по всему... И рост, и молодость... И это имя твое... Что
привело тебя сюда?
   -- Мы шли долгим и трудным путем, -- сказал Рустам. --  Глаза
наши очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ве-
тер срывал с головы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось,
что буря заживо погребет весь караван. Это было между  Балхом  и
Нишапуром. Отец сказал мне тогда: "Вот до чего довели тебя  сти-
хи".
   -- Стихи? -- удивился Омар Хайям. -- А при чем  стихи,  когда
бушует буря? Или, может, я чего-то не улавливаю?
   Молодой человек из Балха что-то хотел объяснить и вроде бы не
мог.
   -- Стихи сочиняются в свободное время, -- сказал хаким. -- Но
когда бушует буря, надо думать и бороться, а не стихи сочинять,
   -- О господин мой, ты не так меня  понял,  --  сказал  Рустам
вдруг на арабском языке.
   Хаким поднял руку:
   -- Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой  род-
ной. Говори по-нашему...
   -- Господин мой, дело в том, что я поэт  и  приехал  сюда,  в
Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой.
   -- О чем же?
   -- О стихах... О высокой поэзии.
   -- Ты, конечно, шутишь, Рустам.  --  Хаким  взял  многократно
сложенный лист самаркандской бумаги  и  развернул.  Он  оказался
картой, на которой изображены моря и реки, города и высокие  го-
ры великого царства.
   Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд  на  город
Исфахан и в него тоже ткнул пальцем.
   -- Ты видишь? -- спросил он. -- Какое это расстояние? Сколько
сот фарсангов, а?                                                  [Ф-003]
   -- Много, -- ответил Рустам.
   -- На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам.
Она полна ловушек: болезней,  зверей,  разбойников.  Песок  тоже
убивает человека. Очень часто. Если купцы  рискуют  жизнью,  они
знают, что это стоит барыша, который сулит им  опасное  путешес-
твие. А ты почему рисковал?
   -- Хотя бы для того, чтобы посмотреть свет, -- сказал  Рустам
и покраснел.
   Хайям отпил вина.
   -- Это хорошо! -- сказал он. -- Твой ответ мне нравится.  Ра-
ди этого можно и рискнуть. То, что увидел глазами и пережил сер-
дцем, стоит очень многого. Не так ли?
   -- Да, и я так думаю.
   -- И ты решил ради стихов посмотреть свет?
   -- Не совсем так, мой господин. Я решил поговорить с тобой.
   -- О стихах?
   -- Да.
   -- Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе?
   Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления:
   -- Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто нибудь из них  срав-
нится с тобой?
   -- При чем тут я? -- раздраженно бросил Омар Хайям.
   Рустам растерялся. Ему показалось, что этот Омар Хайям  вовсе
не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь
ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим?  Омар  Хайям  --  поэт?
Омар Хайям -- надим --  постоянный  собеседник  его  величества?   [Н-001]
Омар Хайям, работающий в обсерватории?  В  самом  Исфахане?  Или
здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы ?
   "Наверное, мне следует встать и уйти, -- подумал  Рустам.  --
Если я попал не к тому Омару Хайяму величайшему  поэту,  --  то,
разумеется, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и  не
морочить голову уважаемому хакиму..."
   Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто  собирался  бе-
жать, бежать без оглядки. Глаза его были  расширены,  пальцы  на
руках оттопырены, и необычная бледность на лице...
   -- Я прошел многие сотни фарсангов...  --  сказал  он,  запи-
наясь. -- Я уже говорил, что на зубах моих был  песок,  а  глаза
слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели  я  ошибся
адресом?
   -- Кого ты искал, Рустам?
   -- Омара Хайяма.
   -- Он здесь, перед тобой.
   -- Но мне нужен поэт...
   -- Зачем?
   -- Чтобы поучиться у него мудрости...
   -- У поэта Омара Хайяма?
   -- Да, у него.
   Рустам сложил руки на груди и насупился.  И  немного  погодя,
прочитал стихи. Нараспев. Выделяя