годарностью принял ее. Он не  мог  не
принять с благодарностью, ибо слова хакима западали ему в  самое
сердце, хотя и не совсем понимал он, к чему тот клонит свою речь.
   -- Не знаю зачем, -- чистосердечно  признался  меджнун  и,  к
своему удивлению, услышал:
   -- И я не знаю зачем.
   -- В таком случае где же истина, где правда? -- вопросил  мо-
лодой человек.
   Омар Хайям улыбнулся, поднес к губам чашу и сказал:
   -- Истина на дне.
   И выпил. И то же самое проделать посоветовал  он  Хусейну.  И
Ахмаду тоже. Хаким вроде  бы  отшутился.  Так  подумал  меджнун.
Однако это было совсем не так.
   -- Вот, стало быть, дело какое, -- сказал Омар Хайям, --  жи-
вем мы с тобой считанные годы. И Эльпи тоже. Неужели же эти  ма-
лые годы мы должны отравлять друг другу? А?..  Неужели,  уважае-
мый Хусейн, не хочется тебе прожить  эту  жизнь  красиво?  Разве
секрет, что мы обратимся в глину? Самое  ужасное  заключается  в
том -- прошу извинить меня за эти слова! -- что даже  глаза  ми-
лой Эльпи не избегнут этой участи. Когда проклятая смерть набьет
ей землею рот. Причем безо всякой жалости...
   Хаким подождал, чтобы убедиться в том, что слова его действи-
тельно произвели впечатление на меджнуна. Тот  глядел  в  полную
чашу и молчал. Слушал, не глядя на хакима, А за спиною его  тор-
чал недвижный Ахмад с пустою чашей в руке.
   -- О аллах! -- негромко произнес Омар Хайям. Что же это полу-   [А-017]
чается? Дни жизни нашей строго отмерены в небесах, а мы  грызем-
ся, как голодные гиены в пустыне. Отравляем существование себе и
другим. Я хотел, чтобы ты услышал сам то, что  услышал.  Из  уст
самой Эльпи. И чтобы не мучился ты больше. Чтобы не  тревожилась
и она.
   Хусейн горько усмехнулся.
   -- Ты молод, и ты будешь еще любим. Ты настоящий  меджнун,  и
тебе повезет в жизни, И не раз.
   Хусейн медленно встал, чтобы не пролить ни капли вина.  Выпил
всю чашу и разбил вдребезги, швырнув ее в угол. Вытер губы плат-
ком, злобно повел глазами, из которых впору было сверкнуть  мол-
нии, и четко выговорил:
   -- Будь проклят ты с твоею любовью и твоим учением!
   И стремглав выбежал. Совсем как бешеная собака. И  откуда  то
издали донеслось:
   -- Мы еще увидимся! Я, я...
   Хаким пожал плечами, помял в пальцах кусочек свежего хлеба  и
поднял глаза на Ахмада.
   -- Может, я был не прав, Ахмад? А?
   Ахмад ничего не ответил.


                               7
                     ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ,
                     О ЧЕМ ХАКИМ БЕСЕДОВАЛ
                            С ЭЛЬПИ


   Вечер был тихий и нежный: вверху сверкала луна,  за  балконом
стояли молчаливые кипарисы -- они  были  почти  черные  на  фоне
светло зеленого неба, -- пели высоким голосом цикады. Одним сло-
вом, такой вечер на руку влюбленным, он помогает  высказать  то,
что не всегда может выразить язык в другое время суток, он  воз-
вышает душу и заставляет особенно биться сердце.
   А что было бы, если бы вдруг не  стало  этой  огромной  луны?
Если бы вдруг перестали петь цикады, а кипарисы  поникли  своими
гордыми верхушками?..
   Эльпи не представляет себе, что бы стало тогда,  Однако  бог,
создавший все сущее, наверняка придумал бы еще что нибудь,  что-
бы влюбленным было хорошо.
   Хаким укорил ее. Он сказал:
   -- Разве не достаточно самой любви? Разве требуется  ее  рас-
цвечивать как то по особенному? Настоящая любовь  сама  способна
светиться, подобно солнцу. Свет луны может померкнуть перед нею.
   Она посмотрела на него такими большими, большими глазами. Эта
румийка с Кипра все-таки была удивительно хороша!
   -- О чем ты думаешь? -- игриво спросила Эльпи,
   -- В эту самую минуту?
   -- В это самое мгновение!
   Он колебался: ответить ли ей прямо? Ее тонкие  пальцы  лежали
покойно на груди ее. Но не было в этом кокетливом положении  рук
и тени женской покорности. Одно сплошное  лукавство,  выраженное
едва приметным дрожанием пальцев...
   Потом он перевел взгляд на ее ноги, на ярко-красные с  фиоле-
товым оттенком ногти. Не было изъяна в этих ножках, даже ступни,
нежно розовые, были холеными, как у знатной хатун. Разве не  эти
ножки обратили на себя его внимание там, на рынке? Разве не их в
первую очередь расхваливал ее  хозяин  --  грубый  торговец  не-
вольниками из Багдада?
   И он ответил Эльпи по справедливости откровенно. Он сказал:
   -- Я подумал о великом соответствии твоих рук и ног.  Красота
их так необходима! Без нее женщина многое проигрывает.
   -- А глаза? -- спросила Эльпи.
   -- Глаза всегда привлекательны. В них просвечивает  мягкая  и
нежная душа. Но признаться, гармоничные руки и ноги есть первей-
шая необходимая женская принадлежность.
   Эльпи очень обиделась за женщин. Она переложила руки с  груди
на колени. А веки опустила книзу, и ресницы при  этом  мотнулись
черными молниями. Румийка хорошо знала силу  рук  своих  и  чары
ресниц своих.
   -- Ты говоришь о женщине как о каком то неодушевленном  пред-
мете.
   -- Нет, я говорю о самом главном, что мне нравится в женщине,
-- сказал Омар Хайям. -- И говорю потому, что ты обладаешь  всем
этим.
   -- Правда? -- шутливо спросила  Эльпи.  И  это  вопросительно
шутливое "правда?" было неподражаемо.
   Однако хаким оставался с виду спокойным, и это начинало  воз-
мущать Эльпи: как, этот пожилой человек до сих пор равнодушен  к
ней? Спокойно попивает  вино,  поглаживает  бородку,  глядит  на
Эльпи прищуренными глазами...
   -- А все-таки где твои жены? -- неожиданно спрашивает она.
   -- У меня их нет.
   -- А жена?
   -- И жены нет.
   -- Ты мусульманин? Ты веришь в аллаха?                          [А-017]
   Он усмехается. Потом задумывается. Хитро поглядывает на  нее:
зачем это понадобилось ей? Что ей в вере его? Эта красивая  жен-
щина... Этот небольшой женский ум... И он говорит:
   -- А если полумусульманин?
   Она удивлена: разве бывают такие?
   Он кивает: дескать, бывают.
   -- Что же другая половина? Как тебя считать по другой полови-
не?
   -- Тебе это очень хочется знать?
   -- А почему бы и нет? -- Эльпи обнимает руками свои колени.
   Ее змеевидные пальцы перед глазами его. Он смотрит на них. Не
может оторвать глаз. Они нравятся ему...
   -- Считай полубезбожным, -- говорит Омар Хайям и допивает ви-
но.
   -- Как ты сказал, мой господин?
   И он повторяет, разделяя слоги:
   -- По-лу-без-бож-ник... --  и подчеркивает: -- полу...
   Эльпи так и не уразумела до конца: всерьез это или в шутку?
   -- А я верю в своего бога, -- сказала она. --  Он  всегда  со
мной. Если бы не он, я не выбралась бы живою из  множества  бед,
которые уготовил сатана. Если бы не он, я не оказалась бы у тебя.
   Омар Хайям налил ширазского вина, красного, как кровь, и ска-
зал:
   -- Вот тут ты сама подвела беседу к тому делу,  которое  меня
более всего занимает. Но сначала выпьем.
   Он пил с удовольствием, пил, не сводя с нее глаз. Понуждая ее
к тому же легкими кивками головы. Они выпили чаши до дна. И  она
подумала: хорошо, что он полубезбожник. А иначе он пил бы только
шербет, Пить только шербет так скучно, особенно если вокруг  те-   [Ш-007]
бя сама госпожа по имени Любовь, если она царит безраздельно.  В
прочие времена это не всегда важно, шербет или вино. Можно прек-
расно обойтись и водою. Нет, хорошо, что он "полу...". И тем  не
менее он немного странноват: без жен, даже без жены, пьет вино и
называет себя полумусульманином. И это в самом Исфахане!
   Он берет ее руку в свои и, поглаживая нежную, белую кожу, го-
ворит очень тихо, но внятно:
   -- Объясни мне, Эльпи... Скажи по правде... Объясни мне:  по-
чему ты все таки предпочла меня? Почему не ушла к этому  молодо-
му, красивому Хусейну? Ты же знала, что я отпущу тебя,  если  ты
этого пожелаешь. Что я только для вида  стану  тебя  удерживать.
Что от тебя зависит все, от твоего решения. Пойми меня: я  стар-
ше тебя вдвое... Я богаче Хусейна, но это для тебя, возможно, не
имеет значения. Я хочу знать, Эльпи: насколько искренне твое же-
лание остаться здесь? Отвечая мне, ты  можешь  быть  убеждена  в
том, что удерживать тебя силой не стану, мне не нужно и  выкупа,
ты будешь свободна тотчас же и можешь уходить к... Хусейну,  ко-
торый тебя обожает.
   Эльпи сказала:
   -- У меня тоже есть к тебе слово. Я тоже не все понимаю.
   -- Что именно? -- он был немножко удивлен.
   -- Может быть, ты ответишь сейчас, и это поможет мне.
   Она бросила на него взгляд, тот самый, который увлекает  муж-
чину в определенном направлении и  помимо  его  воли.  Настоящий
меджнун всегда покорен ему:  это  кролик  под  суровым  взглядом
змеи. Истинно так!
   -- Я очень тебе не нравлюсь? -- Глаза  Эльпи  --  две  острых
стрелы. И устремлены они на Омара Хайяма.
   Он что-то хотел сказать.
   Она продолжала:
   -- В том, что я тебе не нравлюсь, -- почти уверена. Но  я  не
знаю, почему ты в таком случае не продашь  меня  или  почему  не
заставляешь прислуживать тебе, как служанку? Одно из двух: или я
женщина, или я обыкновенная служанка, годная только  для  уборки
или готовки пищи. Я здесь не день и не два, но не ведаю, кто  я.
А я должна это знать!
   Она говорила еще в этом же роде, понемногу распаляясь,  повы-
шая голос, то есть выказывая все признаки женского  возбуждения.
Возбуждения  приятного,  притягательного,  подобающего  красивой
женщине. Эльпи была то ли рождена для любви, то ли  умелые  гра-
нильщики алмазов сделали из нее женщину настоящую --  с  горячим
сердцем, нежной душою, непреклонную в любви и жаждущую любви.
   Вопрос ее был не из простых. На искренность следует  отвечать
искренностью. Любовь на этой земле должна цениться превыше  все-
го. Ее не возьмешь с собою на тот свет. Невозможно любить в кре-
дит. И не надо упускать ее, если это любовь подлинная,  а  иначе
обкорнаешь себя, и притом беспощадно.
   Он все еще поглаживал ее руку, а она ждала его слов.
   -- Я не знала еще столь терпеливого мужчину...
   -- Да?
   -- Или столь холодного...
   -- Возможно...
   -- Или у тебя целый гарем в твоей обсерватории?
   -- Гарема у меня нет, -- проговорил он.
   -- В таком случае я не нравлюсь тебе! -- воскликнула Эльпи  и
заплакала.
   Признаться, Омар Хайям был удивлен и озадачен. Не ждал от нее
такого. Значит, в ней билось сердце пылкое и  любвеобильное.  Но
откуда такое у продажной женщины? И он тут  же  поймал  себя  на
том, что несправедлив к ней. Разве не была она игрушкой с  отро-
ческих лет? Разве сильные мира сего щадили ее? Разве была она  в
глазах их человеком, равным им во всем? И кто щадил  ее  самолю-
бие? Кто уважал в ней человека? Она стала  такою,  какою  стала.
Нельзя от нее требовать чего либо необычного. И зачем, собствен-
но, требовать?..
   -- Хорошо... -- сказал он.
   Она отвернулась, чтобы скрыть свои слезы,
   -- Хорошо, -- продолжал он, -- отвечу тебе.
   Омар Хайям дал ей возможность прийти в себя,  подал  вина.  И
сказал так:
   -- Нет, Эльпи, ты нравишься мне. Может быть, со временем я  и
сделаю  глупость и влюблюсь в тебя. Именно поэтому я бы не хотел
ранить тебя неосторожным обращением,  не  хотел  заявлять  своих
прав. Мне нужна женщина, а не существо в образе женщины. Я  хочу
чувствовать душу ее, любя ее оболочку и откровенно  любуясь  ею.
Признаюсь, я не из тех, кто ценит только душу. Она должна  нахо-
диться в соответствующей оболочке. Разве я не вправе ждать, наб-
равшись терпения, ответного чувства ?
   -- Вправе, -- прошептала Эльпи.
   -- Я не хотел бы, чтобы меня любила невольница только потому,
что я ее хозяин.
   Кажется, он растопил холодок, на мгновение остудивший ее сер-
дце. Кажется, он в чем-то разубедил и в чем-то убедил ее.
   Он привлек к себе Эльпи, и она была податлива.  Ее  соразмер-
ный стан был совсем рядом, она приникла к нему легко, как  моты-
лек. И плоть ее была невесомей дыхания ее.
   -- Ты обезоружил меня, -- сказала она со вздохом. Ее щека ле-
жала на его щеке. Она поглаживала его мягкую. шелковистую  боро-
ду. -- Говорят, у мужчин с такой бородой и характер мягкий.
   Она смотрела на него глазами, полными доверчивости.  Она  как
бы искала покровительства...
   Луна поднялась выше. Она стояла в  дверях,  готовая  перешаг-
нуть через порог и войти в эту обитель, чтобы разделить  трапезу
и разжечь сердца пламенем любви. Небо еще больше позеленело, оно
стало похожим на луг, напоенный влагою Заендерунда.  А  кипарисы
вовсе помрачнели, стояли непреклонно гордые. Прохладою веяло  от
вечернего пейзажа, и хорошо, что в эти часы не горели светильни-
ки -- они только помешали бы чудному  мгновению,  которое  могло
растянуться на часы.
   Да, и посвист цикад слышался явственнее, чище. Он подымался в
вышину, и странное ощущение тишины и покоя охватывало все живое.
Небо и земля сближались в едином порыве, как два любящих сердца,
и оттого мир становился еще прекрасней и привлекательней.
   Держа Эльпи в объятиях, Омар Хайям не  переставал  любоваться
небом и землею под небом...
   Теперь уже ненужным казался ее ответ, которого он ждал в  на-
чале трапезы. Но человек есть человек, и он  вечно  жаждет  под-
тверждения своим мыслям. Это у него вроде болезни. И он напомнил:
   -- Эльпи, ты обещала сказать... Почему я, а не Хусейн!
  Она рассмеялась. И зубы ее сверкнули. И шея ее как снежная,  и
в глазах ее все живые струи Заендерунда. И вся Эльпи как  ртуть,
как живая вода из сказок древности. Вся она как сладкая песня  в
маленьком оазисе. Такая песня  лечит,  словно  лекарство,  такая
песня -- свидетельство победы  над  стихией  пустыни  и  стихией
смерти.
   Она приблизила к нему свои губы, накрашенные красной  помадой
из Шираза, и сказала:                                              [Ш-009]
   -- Ты человек умный, а ждешь пустяка. Разве не ясно тебе, что
ты мой возлюбленный, что я вижу сквозь твои одеяния то, что  ви-
дит не всякий женский глаз, что сердце твое полно любви, а голо-
ва твоя -- голова пророка? Почему же я должна предпочесть друго-
го, почему должна мерить любовь мерилом лет?
   Омар Хайям признал ее ответ достойным ее.
   Он поцеловал ее в губы, жаждавшие любви, и рука его легла  на
грудь ее, твердую, как айва.
   Он мельком взглянул на любопытствующую луну и бездумно отдал-
ся этой молодой, искусной в любви женщине.


                               8
                     ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ,
                   О ЧЕМ ОМАР ХАЙЯМ БЕСЕДОВАЛ
                       С ГЛАВНЫМ ВИЗИРЕМ


   Главный визирь его превосходительство Низам ал-Мулк  пребывал
в прекрасном настроении. Неторопливо поглаживал свою черную  бо-
роду. И в глазах его отражалась полная луна. Он восседал на жес-
тких подушках, и розовая скатерть, похожая на гигантский  лепес-
ток персикового цветка, лежала на каменном полу между визирем  и
Омаром Хайямом.
   Нынче было светло и без светильников и очень тепло.
   Его  превосходительству  хотелось  сегодня  вечером  подольше
удержать возле себя этого ученого, которого он пригласил ко дво-
ру его величества после того, как слава Омара эбнэ Ибрахима выш-
ла за границы Бухары, Балха и Самарканда, где умеют ценить  сло-   [Б-002]
во мудреца,
   Ученый был почтителен: он слушал слова визиря  обоими  ушами,
он глядел на своего покровителя в оба глаза, и в то же время  он
внимал легкому свисту цикад и следил за причудливыми  сочетания-
ми лунного света и теней на широкой террасе. Казалось, весь  ог-
ромный Исфахан нынче плывет, подобно ладье,  в  сплошном  лунном
молоке под небом, наполненным запахами всех цветов мира.
   Луна нынче тем более была удивительна, что стояла она  белос-
нежным агнцем посреди сплошной бирюзы -- так красива была в  эту
майскую ночь небесная сфера!
   И Зодиак двигался медленно, чтобы все светила вселенной  мог-
ли полюбоваться прекрасным Исфаханом.
   Его превосходительство строг в правилах, набожен и точно сле-
дует учению пророка. Поэтому не слышно звуков ни чанга, ни  бар-   [Ч-001]
бада, и рабыни не услаждают мужских глаз своими жаркими  пляска-
ми. И не раздаются слова нежных газелей. Все значительно  проще.   [Г-001]
Темный нубиец прислуживает мужчинам. Он  старается  держаться  в
тени, чтобы не становиться между луной и его светлостью -- глав-
ным визирем Малик шаха. Нубиец высок, гибок, словно  кипарис,  и
молчалив...
   Лунный свет падает на лицо хакима. Глаза его широко  открыты,
небольшая бородка, словно легкая повязка, тянется от  уха  и  до
уха.
   Нубиец принес сосуд с шербетом, два тонкостенных фиала, суше-   [Ш-007],[Ф-006]
ных фруктов, миндаля в сахаре. Его светлость притронулся к  кув-
шину: от сосуда повеяло прохладой. И его превосходительство  по-
думал про себя: "Это хорошо". Потом он взглянул на  раба  своего
вопросительно, не роняя ни слова. Нубиец не понял  его.  Оглядел
суфру -- не позабыл ли поставить чего нибудь? Но все  как  будто
было в порядке.
   -- А еще? -- сказал визирь.
   Нубиец не понимал господина, он не трогался с  места,  и  его
светлость улыбнулся. Омар эбнэ Ибрахим Хайям  знал  эту  улыбку:
широкую, открытую, истинную улыбку человека, у которого  широкое
сердце и который снисходителен к человеческим слабостям.
   -- Омар, -- сказал он мягко, -- скажи  этому  истукану,  чего
недостает этой скудной суфре...
   Омар Хайям бросил взгляд на суфру: она розовела по мере того,
как луна поднималась выше, а  Зодиак  поворачивался  к  Исфахану
всеми своими яркими созвездиями. Ученый не смог определить,  че-
го же не хватает здесь. Мяса? Но ведь  было  сказано:  фрукты  и
шербет! Какой нибудь посуды? Но ведь все налицо: тарелки, фиалы,   [Ф-006]
кувшин,..
   И визирь пришел на помощь. Он сказал:
   -- Я, кажется, намекнул достаточно ясно: вина недостает столу!
   Нубиец разинул рот. Раб  хорошо  знал,  что  его  превосходи-
тельство не терпит вина. Так зачем оно?
   А визирь продолжал:
   -- Приятная беседа требует вина... Не так ли?
   Нубиец молчал из страха перед гневом господина. А  ученый  из
почтительности.
   -- Я жду ответа, -- сказал визирь.
   -- Лучшая часть застолья, -- сказал Омар, -- это беседа.
   -- Верно, -- согласился его светлость. -- Беседа  --  показа-
тель ума. И все-таки?
   И он обратил свой взор к нубийцу, который стоял в тени и поч-
ти слился с нею. Он словно бы стал своей собственной тенью. Бес-
плотной. Как и надлежит рабу.
   -- Шербет и миндаль -- что может  быть  лучше?  сказал  Омар,
чтобы угодить визирю.
   На этот вопрос, обращенный к кому-то, ответил сам визирь :
   -- Лучше вино! Так говорят...
   И он подал знак нубийцу. И вскоре появились на  суфре  кувшин
красного и кувшин белого, как небосклон на рассвете, вина.
   -- Поэты любят вино, -- сказал визирь.
   -- Да? -- удивился Омар.
   -- А разве нет?
   Омар пожал плечами. Он сказал, что не очень хорошо знаком  со
стихотворцами. Да, кажется, поэты любят вино, ибо оно  будоражит
сердце и фантазию...
   Ученый увидел -- причем очень ясно, --  что  визирь  прищурил
левый глаз, а потом пыхнул толстыми  губами,  слегка  прикрытыми
негустой растительностью усов.
   -- Можно подумать, что ты только понаслышке знаешь поэтов, --
проговорил он насмешливо.
   И его превосходительство прочитал некие рубаи про вино и  про
жизнь, воскрешаемую хмелем, про счастье, навеваемое им.
   -- Твои? -- спросил он хакима.
   -- Возможно, -- ответил Омар.
   Визирь поразился.
   -- Как это -- возможно?! Разве ты сомневаешься в этом?  Разве
не узнаешь своих рубаи?
   -- Я не поэт, -- серьезно ответил ученый. -- Моя профессия --
математика и астрономия. И философия.
   -- А стихи? -- сказал визирь.
   -- В свободное время, -- отвечал ученый. -- Иногда,
   Визирь развел руками. Велел налить вина, что нубиец  выполнил
с величайшей расторопностью.
   -- Мои мечты не о стихах, -- сказал жестко Омар.
   -- А о чем же? -- визирь пригубил шербет и поставил  фиал  на   [Ф-006]
место. -- О чем же, Омар?
   Хаким выпил вина, поднял вверх фиал и, словно  бы  провозгла-   [Ф-006]
шая нечто идущее из глуби