диаметр. Эта алидада, будучи на прав-
ленной на светило, дает на круге отсчет градусов  и  минут.  Как
объяснил хаким, зная число градусов  возвышения  и  азимутальное
число относительного исфаханского  меридиана,  можно  определить
местоположение любой звезды на небесной сфере. Для большей  наг-
лядности хаким показал некую сферу из меди, которая походила  на
земной глобус. На эту сферу были нанесены созвездия. Такой  уви-
дел бы аллах вселенную, если бы пожелал взглянуть на нее с высо-   [А-017]
ты высот.
   Хаким долго объяснял значение некоего медного пояса, называе-
мого эклиптикой. Понять  что-либо  было  совершенно  невозможно.
Умственное напряжение могло вызвать сильнейшую головную боль.  И
великий муфтий ужаснулся...
   -- А что, твои друзья тоже вычисляют этот  угол?  спросил  он
хакима.
   Хаким ответил:
   -- И этот, и многие другие.
   Муфтий взглянул на каждого из них и обратился к самому себе с
таким вопросом: "Неужели делать им больше нечего?" Но вслух, ра-
зумеется, этого не сказал. Он сказал совершенно противоположное:
   -- Это удивительно... Это трудно своей трудностью...
   Великий муфтий вновь пожелал взглянуть на главную  астролябию
-- гордость обсерватории, -- с тем чтобы бросить взгляд на  все-
ленную через две щели в алидаде. Ему  с  готовностью  помогли  в
этом. И муфтий увидел то, что увидел: малюсенький кусочек  сине-
го неба. Это  было  все  равно,  что  смотреть  на  небо  сквозь
игольное ушко.
   -- И что же? -- недоуменно спросил муфтий.
   -- Наблюдатель видит звезду или Луну, -- пояснил хаким.
   -- Это ночью?
   Да, ночью.
   -- И так все ночи?
   -- Да, много ночей.
   Муфтию хотелось узнать: зачем все это? В  самом  деле,  разве
аллах не сотворил гармонию, достойную его величия? В  чем  смысл   [А-017]
наблюдений? Раскрыть тайну его деяний?  Это  невозможно!  Только
аллах знает свои тайны и верно хранит их. Чтобы  прославить  его   [А-017]
деяния? Но это уже сделано в великой Книге. Пророк пророков  Му-
хаммед возвеличил аллаха превыше возможного. Что же в  состоянии   [А-017]
сделать эти люди в этой обсерватории? Они или лгут, или  заблуж-
даются. Одно из двух. Нет, зачем нужны эти  ночные  бдения,  это
дорогостоящее здание, эти дорогие приборы  и  эти  рты,  которых
обязана кормить казна его величества?
   Великий муфтий не спеша обошел круг, потирая руки и говоря:
   -- Велик аллах! Велик и милосерден...                           [А-017]
   Он искренне не понимал, к чему все эти премудрости с градуса-
ми и минутами, эклиптикой и горизонтом? Разве не сказано в  Кни-
ге: "Ему принадлежит то, что в небесах и что на земле:  поистине
аллах богат, преславен!"? Так что же получается? Смотреть на не-   [А-017]
бо, чтобы прославлять аллаха! Но этого  уже  не  требуется.  Это   [А-017]
сделано наилучшим образом пророком из пророков. А может быть,  в
опровержение всего этого? Тогда затея эта не только богохульна в
сущности своей, но и тяжко наказуема, подобно воровству или гра-
бежам. Во имя чего построена обсерватория?  Это  надо  знать,  а
чтобы знать, надо уяснить . . .
   Ходит по кругу в задумчивости великий муфтий, а ученые наблю-
дают за ним. Что скажет он? Благословит или проклянет?
   Великий муфтий, заложив руки за  спину,  подходит  к  хакиму.
Долго, изучающе глядит на него, и борода его трясется на  легком
ветерке.
   -- Омар, известна ли тебе Книга? -- Муфтий обращается к хаки-
му строго, как учитель.
   -- О да! -- отвечает хаким. -- Я знаю и эту, и много  других.
Память у меня свежа, и я читаю наизусть многие книги.
   -- Нет, -- останавливает его муфтий, -- я имею в  виду  Книгу
всех книг, источник всяческой мудрости и всяческого  блаженства,
оружие против нечестивых и щит правоверных. Я говорю не  о  мно-
гих, но только об одной. Да будет это тебе ясно, Омар!
   Омар Хайям склоняет голову в знак того, что  все  уразумел  в
точности.
   -- В Книге сказано: "Он  научил  корану,  сотворил  человека,   [К-021]
научил его изъясняться. Солнце и Луна -- по сроку, трава  и  де-
ревья поклоняются..."
   Хаким продолжил речь великого муфтия:
   -- "И небо Он воздвиг и установил весы..."
   Муфтий был доволен. Он сказал:
   -- Истинно сказано. Веришь ли ты Книге, в которой эти слова?
   -- О да! -- сказал хаким.
   -- Веришь ли? -- переспросил муфтий, словно бы усомнившись  в
ответе хакима.
   -- Да, да, да!
   Муфтий провел ладонями по лицу своему и бороде своей,  словно
освобождаясь от некой скверны, словно совершая некое омовение. И
сказал:
   -- В таком случае зачем все это?
   -- Это? -- Хаким крайне удивился. -- Что -- это?
   -- Это, -- сказал муфтий и указал рукою на круг  под  ногами,
на астролябию над полом и многочисленные приборы под чехлами.
   Хаким обменялся взглядами со своими друзьями.  Они  дали  по-
нять ему, что на этот вопрос, столь прямой по сути  своей,  сле-
дует отвечать ответом, столь же прямым по сути своей.  Но  хаким
избрал другой путь, он нашел другую тропу, чем ту, которую пред-
лагали друзья его -- немного горячие, менее опытные, менее  тер-
тые в делах дворцовых, где надо иметь три глаза -- два  спереди,
обычные, и один на затылке.
   -- В Книге сказано, -- продолжал муфтий: "О  сонм  джиннов  и
людей! Если можете проникнуть за пределы небес и Земли, то прой-
дите! Не пройдете вы, иные как с властью". Как ты это понимаешь,
Омар?
   И хаким ответил так, как ответил: с  подчеркнутой  любовью  к
аллаху и его неисчислимым благодеяниям, к великому творению  рук   [А-017]
его. Ответил как истый мусульманин. Те, которые  пришли  с  муф-
тием, изумились словам хакима, ибо были они сказаны с  достойным
преклонением перед именем аллаха и его  пророка  Мухаммеда.  Они   [А-017]
решили про себя: "Вот человек, достойный похвалы!"  Однако  муф-
тий был выше их и видел дальше их. И он спросил :
   -- Так к чему все это? -- И  он  обвел  глазами  то,  на  чем
стоял, то, на что взирал, что было вокруг него в обсерватории.
   -- Его тайны безграничны, -- ответил хаким и положил руки  на
грудь в знак величайшей покорности воле аллаха.                    [А-017]
   -- Это так, Омар.
   -- Если проживешь десять жизней, все равно не проникнешь ни в
одну из них до конца.
   -- Это так, Омар.
   -- А тайнам его несть числа. И считай их до конца дней  своих
-- не сочтешь.
   -- Это так, Омар. В Книге сказано: "Он сотворил  человека  из
звучащей глины, как гончарная..."
   А хаким продолжил эту фразу из книги:
   -- "..,и сотворил джиннов из чистого огня".
   -- "Господь обоих востоков в господь обоих западов", Омар...
   Хаким присовокупил:
   -- "Он разъединил моря, которые готовы встретиться,.."
   Великий муфтий вдруг замешкался... Память неожиданно  измени-
ла ему. И это понятно: лет ему было немало. Но ведь Книга  одна,
а лет много, и ничто не должно забываться из Книги, которая свя-
щенна. И хаким выручил его, говоря:
   -- "Между ними преграда, через которую они не устремятся".
   -- Верно, Омар. Так к чему же все это, я спрашиваю?
   Хаким подумал немного, поклонился, словно бы кланяясь  созда-
телю Книги. И это очень пришлось по  душе  великому  муфтию.  Но
ведь и хороший человек, ведь и правоверный может выйти на невер-
ную стезю, и тогда глаза его закрываются плотной завесой,  и  не
видит он ничего, кроме неверной стези,  на  которой  стоит.  Это
так! Великий муфтий может привести тому много примеров,  и  каж-
дый из них будет уроком для всего сущего,  уроком  жестоким,  но
полезным.
   -- Мой учитель, -- начал хаким, -- который есть  и  пребудет,
великий Ибн Сина, философией своею и  знаниями  своими  усугубил
значение учения нашего и силу его...
   -- Ибн Сина? -- спросил муфтий.
   -- Да, он.
   -- Ибн Сина? -- повторил это имя муфтий. -- Но при чем он? Он
был любимцем шахов и хаканов, его имя на  святилищах  наших.  Он   [Х-002]
слишком велик, чтобы произносить имя его на этой плоской кровле.
Он проникал в сердце мусульман, он врачевал во имя аллаха, прос-   [А-017]
лавляя имя его.
   -- Я отдаю себе отчет в том, что я ничто перед моим учителем,
-- с горечью сказал хаким. -- И мы не стоим мизинца его. Но смею
утверждать, что идем по стопам его и дорога, указанная им,  пря-
ма и верна.
   И тогда муфтий спросил в упор:
   -- Какое же из благодеяний господа нашего вы сочтете  ложным?
-- И он оглядел всех, кто стоял вместе с ним на этой кровле.
   -- Проникнуть в тайны небесные не что иное, как найти  дорогу
к судьбе и душе человека. Разве расположение светил  безразлично
его величеству, тебе или простому землепашцу?
   А муфтий твердил свое:
   -- Какое же из благодеяний господа нашего вы сочтете ложным?
   -- Работая здесь и не смыкая глаз по ночам, мы думаем о вели-
чии его и поражены тем, что видим. Разве это  не  есть  одно  из
благодеяний его, дарованных нам?
   -- Нет, -- отрезал муфтий, -- я не о том. Я  спрашиваю:  "Ка-
кое же из благодеяний господа нашего вы сочтете ложным?" Тем са-
мым я говорю: для чего суета на этой кровле и ночи, полные  бде-
ния, в то время, когда положено спать?
   -- А познания? -- спокойно сказал хаким.
   -- Какие? Во имя чего и кого?
   -- В Книге сказано: "Опираясь на зеленые подушки  и  прекрас-
ные ковры..." Мы хотим, опираясь на них, то есть на господа  на-
шего, найти решение многих тайн земли и неба.  Но  тайн  миллион
миллионов, и чем больше открываешь их, тем больше рождается тайн.
   -- Это так, -- согласился муфтий.
   -- Мы желаем, наблюдая светила, воздать должное имени  его  и
замыслам его.
   Муфтий улыбнулся, как бы спрашивая: "А так  ли  это?"  Однако
хаким, словно не замечая этого, продолжал:
   -- Тысяча наблюдений -- тысяча результатов.  Тысяча  наблюде-
ний -- тысяча исправлений. Поправка к поправке, и еще  раз  поп-
равка к поправке, и мы наконец приходим к истине. Возможно,  все
еще приближенной к истинной истине. И эти движения, которые есть
наука, будут накоплением знаний, угодных человеку.
   -- Человеку? -- прошептал муфтий.
   -- Да.
   -- Человеку? -- недоверчиво повторил муфтий.
   -- Да, -- сказал хаким.
   -- А не ему? -- и муфтий указал на небо. Указал глазами, пол-
ными благочестия.
   -- И ему тоже.
   Муфтию не очень понравился ответ  Омара  Хайяма:  что  значит
"тоже"? И можно ли ставить на одну доску человека и  небо?  Этот
ученый, кажется, готов пойти еще дальше и поднять человека  выше
небесных сфер. Особенно в своих стихах... И муфтий спросил,  как
бы невзначай:
   -- Омар, а как твои стихи?
   -- Мои? -- удивился хаким.
   -- Ты же поет, -- сказал великий муфтий.
   -- О нет! Я не могу претендовать на столь высокое звание.
   -- Разве оно выше звания ученого?
   -- Несомненно.
   Муфтий многозначительно произнес:
   -- Мне приходилось читать кое-какие рубаи...
   Хаким продолжал, словно не расслышав слов муфтия:
   -- Нет, я не поэт. Поэт -- это Фирдоуси. Если человек порою и
грешит стишками, он еще не поэт.
   -- А кто же?
   -- Так просто... мелкий баловник...
   -- А я то думал... -- проговорил муфтий, но не закончил своей
мысли. Он хитровато посмотрел на хакима. И еще раз повторил:  --
А я то думал...
   И начал спускаться вниз по лестнице.
   Хаким предложил гостю отобедать, но тот отказался под  благо-
видным предлогом: ждут во дворце...
   Хаким и его друзья проводили муфтия и его спутников до ворот.
Здесь муфтий остановился, чтобы напоследок посмотреть на  обсер-
ваторию. Покачал головой, но не сказал ни слова. А  на  прощание
все же припомнил "поэта ".
   -- Значит, вовсе не поэт? -- спросил он.
   -- Истинный поэт -- Фирдоуси, -- уклончиво ответил хаким.
   -- Я рад, что рубаи, которые ходят по рукам,  не  принадлежат
поэту. -- И муфтий вышел за ворота вместе со своими провожатыми.
   Когда ученые остались одни, Исфизари спросил хакима:
   -- К добру ли этот визит?
   На это хаким ответил:
   -- Пока здравствует главный визирь,  эта  обсерватория  будет
стоять как скала.
   -- А потом?
   Хаким подумал, подумал и сказал:
   -- Надо жить радостью сегодняшнего дня, надо вкушать все сла-
дости сегодняшнего дня. -- И весело добавил: -- Нас ждет обед!


                               13
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                      ОБ УТРЕННЕЙ ПРОГУЛКЕ
                     ПО БЕРЕГУ ЗАЕНДЕРУНДА


   Восток алел, желтые зубцы окрестных гор  покрылись  розоватой
краской, одна за другою гасли звезды. Воздух  как  бы  оцепенел,
предвещая жестокий зной.
   Омар Хайям сказал своему другу Меймуни  Васети  математику  и
астроному:
   -- Мы всю ночь следили за звездами. Никто не  может  сказать,
что же мы высмотрели. Даже ты. И я тоже. Ценность  этой  ночи  с
точки зрения науки, может быть, определится после нашей  смерти.
Вот чаши с вином, вот хлеб и пастуший сыр. Позавтракаем и  прой-
демся немного по грешной земле. Посмотрим, что творится на ней.
   Меймуни Васети согласился с хакимом.  И  после  завтрака  они
направились на берег Заендерунда, на тот, на левый,  где  больше
всего зелени. Перейдя через  кирпичный  многоарочный  мост,  они
свернули налево и оказались в двух  шагах  от  полусонных  струй
Заендерунда.
   -- Мы пойдем против течения, -- сказал Омар Хайям. Васети ус-
мехнулся.
   -- Я знаю эту твою страсть -- идти против течения.
   Хаким был одет в голубую шелковую кабу  и  подпоясан  зеленой   [К-002]
шалью, то есть кушаком. Васети, как всегда, -- в кабу из  легкой
шерсти  неопределенного  цвета.  "К  такой  грязь  и  пыль    не
пристают", -- шутил он.
   -- Друг мой, -- сказал Омар Хайям, -- сколько бы мы ни гляде-
ли на звезды -- а нам смотреть на них всю жизнь,  --  все  равно
придется спускаться на землю. Мы рождаемся  здесь,  любим  здесь
женщин и умираем. А потом прорастаем травою или  из  нас  делают
кувшины для вина.
   -- Дорогой Омар, -- сказал Васети, -- а есть ли в таком  слу-
чае смысл в наших бдениях?
   -- Огромный! -- воскликнул Омар Хайям,
   -- Круговращение планет настолько уж важно?
   -- Безумно !
   -- И эти календари, и расчеты времени, и параллельные линии?
   Хайям остановился и посмотрел в глаза своему другу:
   -- А ты мог бы жить без них?
   -- Откровенно?
   -- Да, только откровенно.
   Нет, не мог бы.
   Вот видишь!
   Друзья двинулись дальше.
   -- Милый Меймуни, ты умнее, чем хочешь казаться. А потому  не
заставляй повторять давно известные истины.  Мой  покойный  отец
отдал меня в учение достопочтенному Насиру ад-Дину Шейху  Мухам-
меду Мансуру. Этот ученый муж жил в Нишапуре, имел своих  учени-
ков, и главное занятие его было богословие. Со мною вместе учил-
ся замечательный наш поэт Санаи. И я помню, как  учитель,  отве-
чая на наши глупые вопросы, объяснял нам, его ученикам, все дав-
ным-давно ясное и понятное. Вроде: Джейхун течет  на  севере,  а   [Д-007]
Нил -- где то на юге, а Ганг -- на востоке...  К  несчастью  или
счастью -- это пусть решает каждый, --  аллах  создал  человека.   [А-017]
Адам сделал все для того, чтобы мы расплодились. А раз  так,  то
надо жить, хотя это не так уж просто. А жить -- это  значит  лю-
бить, учиться, учить, смотреть на звезды, решать задачи...
   Хайям указал на рыбаков, закинувших свои сети  в  реку.  Иные
удили рыбу с берега и, занятые своим делом, казалось, никого  не
замечали. Им не было дела до прелестного восхода, когда  с  каж-
дым мгновением меняются в мире краски, когда все, начиная с  не-
бес и кончая тоненькой былинкой, по своему переживает этот пере-
ход от ночи к дню.
   -- Они добывают себе пищу, -- сказал Хайям, часть улова  про-
дадут на базаре и на заработанные дирхемы  попытаются  накормить
свою семью. Это не так-то просто.
   Васети пригляделся к изможденным и огрубевшим под солнцем ли-
цам рыбаков и сказал:
   -- Омар,  ты  полагаешь,  что  точное  определение  продолжи-
тельности года или круговращения планет окажет некоторую  помощь
этим людям?
   Хайям сорвал травинку и внимательно разглядывал ее.
   -- Их счастье в том, -- сказал Хайям, -- что живут они сегод-
няшним днем. Это, можно сказать, лекарство и для души, и для те-
ла.
   Они присели на огромное бревно, которое лежало у самой  реки.
Под ногами у них плескалась чистая, голубовато-зеленая вода. Она
мчалась вперед, но у самого берега замедляла бег настолько, что,
казалось, течет обратно.
   Хайям поднял с земли кривую хворостинку длиною в три или  че-
тыре локтя и опустил ее одним концом в воду.
   -- Признаюсь тебе, -- сказал Хайям, -- я много думаю об  Ада-
ме и о тех, кто за семь тысячелетий со дня  сотворения  человека
прошел через этот караван-сарай, именуемый миром. Зачем все  это
и во имя чего? Я этого не знаю.
   -- А что сказано по этому поводу у Аристотеля? -- спросил Ва-
сети.
   -- Кажется, ничего.
   -- Разве вся его философия о движении не  есть  подтверждение
необходимости смены поколений! В конечном счете  не  в  этом  ли
смысл жизни?
   -- Меймуни, возразить мне нечего... --  Омар  Хайям  хлестнул
воду хворостинкой, а потом попытался  прочертить  прямую  против
течения. -- Видишь? Вода сопротивляется. Жизнь точно  вода:  она
сопротивляется тем, кто идет против течения.
   Васети ухмыльнулся.
   -- И плыть всегда по течению тоже довольно противно.
   Хайям сказал:
   -- Аристотель, несомненно, прав, когда  говорит  о  движении.
Это мы наблюдаем каждое мгновение. Я люблю эту реку за ее  стре-
мительное движение. Я часто прихожу сюда, чтобы отдохнуть. И мне
кажется, что в эти минуты я обновляюсь. Мы с тобою, Меймуни, хо-
тим этого или не хотим, тоже участвуем в движении.
   Омар Хайям обратился к прошлому, Взять, например, поэзию. Кто
велик в этой области? Несомненно, Фирдоуси. Его  "Шах-намэ"  бу-   [Ш-005]
дет жить, пока цел этот странный караван  сарай,  то  есть  мир.
Фирдоуси -- солнце. Но есть и другие светила на персидском  поэ-
тическом небосклоне. Например: Рудаки,  Шахид  Балхи,  Абу-Шукур
Балки, Абу Салик Гургани, Абу-Саид, Кисаи. Что собою  являла  бы   [А-001]
жизнь без них? Конечно, масло из сезама и ячменные  лепешки  су-   [С-002]
ществовали бы, но жизни подлинной не существовало бы... Вот  эти
рыбаки. Они не мыслят жизни без рыбы и  без  единого  дирхема  в
кармане. А на досуге они сошли бы с ума  без  Фирдоуси.  Значит,
поэзия тоже сама жизнь. Или это не так?
   -- Ну почему же, -- согласился Васети, -- здесь у нас  с  то-
бою не будет спора. Со стародавних времен поэзия в нашем  народе
соседствует с ячменной лепешкой.
   Хайям обратился к науке. То ли ему хотелось в чем то  убедить
своего друга, то ли сам желал еще раз убедиться в некоторых,  по
его мнению, непреложных истинах.
   Кто солнце науки? Несравненный Ибн Сина. Есть светила  и  ря-
дом с ним. Пусть они светят не столь уж ярко,  но  это  светила!
Настоящие! Неподдельные! Ал-Кинди, например, многое перенявший у
Аристотеля и много сделавший сам в медицине, геометрии, астроно-
мии, музыке. Разве не велик и Фараби, тоже следовавший за  Арис-
тотелем? А Мухаммед ибн-Муса  ал-Хорезми?  Он  прославил  Багдад
своей астрономией и математикой, А что сказать об Ал-Баттани? Он
сделал то, что никому не удавалось до него: точно определил про-
должительность года. Баттани  объявил:  триста  шестьдесят  пять
дней, пять часов и двадцать четыре секунды. Если он и ошибся, то
на ничтожно малое количество минут и секунд. Разве это не изуми-
тельно само по себе?
   Однако самое удивительное будет впереди, а именно: Бируни оп-
ределит вращение Земли вокруг воображаемой оси. Но и это не все.
Бируни выскажет почти сказочную догадку, которая опрокинет  уче-
ние Птоломея начисто. С его  неподвижной  Землей  и  вращающимся
вокруг нее Солнцем и светилами. Бируни скажет: нет, все наоборот!
   О чем все это говорит? О движении? Это так. Но есть  кое  что
поважнее самого движения как такового. Жизнь в ее проявлениях --
бесчисленных, разнообразных. Это утро, эта река, эти рыбаки, это
небо, эта земля...  Цель  жизни  едина  и  велика:  поддерживать
жизнь! Разве это не удиви