м воздействии време-
ни я вижу нечто благотворное. Оно заключается в том,  что  люди,
объединенные в одно сообщество, имеют в  среде  своей  как  все-
сильную юность, так и многоопытную старость. Это сочетание необ-
ходимо для жизни, для людей. Невозможно представить себе юность,
которая порхает, как бабочка, без зрелости, которая  смотрит  на
мир особенными глазами. Что юность без зрелости?
   Гость кивнул. И почтительно спросил:
   -- Если ты, уважаемый Омар, не смог узнать своего друга  дет-
ства, то возможно ли расценить время иначе, как беспощадное?
   -- Друга детства? -- удивился Омар Хайям.
   Он внимательно пригляделся к гостю, вороша  свою  память,  но
все еще пребывал в полном неведении: кто перед  ним,  когда  они
виделись и где?
   -- Бижан... Бижан, -- повторял хаким. И вдруг заключил  гостя
в горячие объятия друга.
   Не часто хаким обнимал людей, не часто давал волю своим  чув-
ствам. Все, даже те, кто знал его близко, утверждали, что  хаким
чуждается людей, что предпочитает одиночество, что не ищет собе-
седников, если к тому не вынуждает его важное дело...
   -- Да, тот самый Бижан, -- сказал гость. -- Если  припомнишь,
мы ходили в одно и то же медресе, позже -- к одному  и  тому  же   [М-008]
учителю. Это было в Нишапуре ни много, ни мало тридцать пять лет
назад.
   Омар Хайям был рад этой встрече с другом  детства.  С  давних
пор судьба безжалостно развела их: Омар -- в Исфахане,  а  Бижан
занимается тем, чем занимался отец хакима, -- ремеслом  палаточ-
ника.
   -- Я делаю палатки, -- рассказывал Бижан эбнэ  Хуррад,  --  я
шью их так, как учил твой отец, покойный Ибрахим. Их охотно  по-
купают купцы из Балха и Бухары и даже из самого Самарканда.
   Хаким слушал Бижана, а сам думал о тех далеких,  но  счастли-
вых годах, когда родной кров казался красивейшим дворцом в мире,
когда ячменная лепешка могла соперничать с лучшими яствами Индии
и Багдада. Хаким вспомнил смуглого мальчонку, с которым бегал по
садам и улочкам, с которым набирался ума  разума  у  седовласого
имама.                                                             [И-004]
   -- Послушай, -- говорит Бижан, -- я  тебя  тотчас  же  узнал.
Прямо с порога. Да, это ты, мальчик Омар,  только  немного  пов-
зрослевший. Поверь мне: твои черты не слишком  изменились.  И  я
тебя узнал бы даже в базарной сутолоке.
   Омару Хайяму было вручено письмо от имама Мухаммеда ал-Багда-   [И-004]
ди, его шурина. Мухаммед писал, что сестра его жива  и  здорова,
что оба они, Мухаммед с женою, соскучились по хакиму, слава  ко-
торого докатилась и до Нишапура. Шурин выражал  надежду,  что  в
свое время хаким вспомнит свою истинную родину и вернется к ней,
чтобы служить ей наукой  и  стихами.  Мухаммед  писал,  что  это
письмо передаст ему друг детства Бижан эбнэ  Хуррад,  тот  самый
Бижан, который вместе с Омаром ходил в  медресе.  Бижан  славный   [М-008]
ремесленник, однако его притесняет местный правитель,  и  Мухам-
мед надеется, что Бижан, друг детства  Омара  Хайяма,  найдет  у
последнего хороший прием и защиту, ибо Омар близок к  его  вели-
честву и к визирям его величества...
   Прочитав письмо, хаким угостил своего гостя обедом  и  только
за фруктами и разными сладостями начал расспрашивать о деле, ко-
торое привело друга детства в далекую столицу.
   Бижан эбнэ Хуррад сообщил, что Мухаммед и  его  жена,  сестра
Омара Хайяма, живут вполне сносно. Мухаммед посвящает много вре-
мени занятиям алмукабалой и геометрией. В этих науках он  преус-
певает, и не исключено, что скоро ученый мир прочитает его сочи-
нения. Соседи, которых, наверное, помнит хаким, все, слава алла-
ху, живы, но сильно постарели. Жизнь течет в Нишапуре, как  вез-
де: одних аллах дарует здоровьем, других призывает к себе. Моло-   [А-017]
дое поколение сменяет старое. Этот закон, может  быть,  и  хорош
для аллаха, но слишком уж суров. Непонятно, почему  аллах  одной   [А-017]
рукой создает живых существ, а другой -- вынимает душу  из  них?
Нет ли тут несоответствия?
   Омар Хайям поддержал старого друга, говоря:
   -- Полнейшее несоответствие, дорогой Бижан! Если творение рук
твоих нравится тебе, не разрушай его. Если не нравится, если те-
бя грызет сомнение, не сотворяй его. Не правда ли?
   -- Что верно, то верно, -- согласился Бижан. Но не пахнет  ли
тут богохульством?
   -- Почему же богохульством?
   -- Очень просто: мы подвергаем сомнению его деяния.
   Хаким промолчал.
   -- Впрочем, -- продолжал старый друг, -- тебя обвиняют  имен-
но в богохульстве.
   Омар Хайям посмотрел на Бижана испытующе и мягко заметил, что
гость простодушен, что говорит он обо всем искренне, без  задней
мысли. Но почел за благо перевести разговор на другую тему:
   -- Скажи, дорогой Бижан, какая нужда  заставила  тебя  проде-
лать столь длинный путь от  Нишапура  до  Исфахана?  Несомненно,
что-то важное. И чем могу помочь тебе?
   Бижан эбнэ Хуррад выпил холодной воды, от  вина  отказался  и
сказал:
   -- В самом деле, не так-то легко идти с караваном от  Нишапу-
ра до Исфахана. Но если ты сидишь на горячем гвозде? Если в  бо-
ку у тебя заноза, не дающая тебе ни сна, ни  покоя?  То  как  же
тогда? Сидеть сложа руки? Хуже будет! Не обращать внимания, тер-
петь? Но это совершенно невозможно. Поверь мне, старый  друг,  я
тебя никогда бы не побеспокоил, если бы не важная  причина.  Вот
сюда дошло... И пришелец из Нишапура указал на свой  кадык.  Это
значило, что нечем уже дышать, что терпение  лопается:  куда  же
выше кадыка?
   Хакнм попивал вино мелкими мелкими глотками и думал о  жизни,
которая уродует человека раньше времени. Какой же славный и неж-
ный был поэт Бижан в юные годы. А сейчас он худ и жилист,  глаза
его плохо видят -- постоянно щурится Бижан, -- и пальцы его ста-
ли кривые от трудов, и голос охрип от времени. Омар  Хайям  гля-
дит прямо в глаза Бижана, он пытается угадать черты того,  юного
Бижана. Но где же тот Бижан? Где та юность?  Позвольте,  тот  ли
это Бижан?..
   И почему то представляет себе речку, которая сверкает на сол-
нце искрами и всеми цветами радуги, которая вырывается  на  свет
божий и радует всех сущих на земле: радует, веселит и вдруг  ис-
чезает где-то в песках, "уходит в небытие". Так существовала  ли
речка? Было ли соцветье красок? Где все это? Куда девалось?
   -- Слушай, -- говорит хаким своему другу, -- жизнь что речка.
Жизнь что светлячок. Жизнь что молния. Она сверкает,  она  взви-
вается к небу истовым огнецветом. А потом? А потом?
   Старый, милый друг умилен. Он хватает руку  хакима,  Пытается
ее поцеловать. Омар Хайям противится этому. Зачем? Разве возмож-
но такое между друзьями? Разве в этом проявление дружбы?
   Омар Хайям уже сочинил рубаи про жизнь и про речку, про свет-
лячка и про жизнь. Рубаи вертятся в голове.  Надо  только  запи-
сать на бумаге. Где перо и самаркандская бумага? Только на хоро-
шей бумаге, только хорошими чернилами пишутся добрые  и  необыч-
ные слова.
   Омар Хайям наполняет чашу вином. Лучшим вином, которое есть у
него. Однако этот Бижан, кажется, слишком правоверный, правовер-
нее самого муфтия... Этот Бижан предпочитает воду или,  в  край-
нем случае, шербет. Этот Бижан не желает терять лицо перед вели-   [Ш-007]
ким поэтом. Он не говорит об этом. Но он дает понять хакиму Ома-
ру Хайяму.
   Хозяин поначалу не очень разумеет гостя. О чем речь?  О  том,
чтобы не пить вина? Но разве это предмет спора?  Кто  сравнивает
воду с вином? Кто смеет поставить рядом эти две жидкости, хотя и
та и эта одинаково жизнетворны ?
   -- Омар, тебя называют большим вольнодумцем, --  говорит  Би-
жан. -- Об этом свидетельствуют и твои стихи.
   Омар Хайям недоумевает:
   -- При чем здесь стихи?
   -- Их читают так, словно пьют воду из чистого  колодца.  Осо-
бенно молодые.
   -- Не знаю! Ничего об этом не ведаю...
   Бижан эбнэ Хуррад почувствовал,  что  разговор  о  стихах  не
очень приятен Омару Хайяму. И он поступает совершенно верно, пе-
рейдя к своей просьбе, ради которой он и прибыл сюда, в Исфахан.
   -- Жизнь наша на волоске, -- говорит Бижан. -- Я всегда пола-
гал, что человеческая жизнь не слаще собачьей.  Но  теперь  могу
сказать, что готов влачить даже собачью. Вот как тяжко!
   Старый друг подробно рассказывает о жалком житье бытье ремес-
ленника. Трудишься с самого раннего утра и до  позднего  вечера.
Горбом добываешь каждый кусок хлеба. Но такова доля,  и  на  это
трудно сетовать. А вот от поборов разных житья не  стало.  Хора-
санский правитель выжимает последние соки, Цех палаточников, цех
чеканщиков, кузнецов, цех пекарей и ковровщиков направил  Бижана
в столицу с жалобой на правителя. Ведь он все вершит именем  его
величества. Неужели это правда? Неужели мало его величеству  по-
та, который проливается с утра и до вечера?
   Омар Хайям понимает, чем рискует этот палаточник, Но, видимо,
уж слишком приперло, ежели решается на жалобу.
   -- Ты собираешься вернуться в Нишапур? -- спрашивает Омар Ха-
йям.
   -- Разумеется. Куда же я денусь?!
   -- А правитель обо всем будет осведомлен?
   -- Наверное.
   -- И он тебя поблагодарит, Бижан?
   -- Не думаю. Поэтому-то я решил  действовать  через  тебя.  А
иначе не сносить мне головы!
   Бижан эбнэ Хуррад подал бумагу, тщательно завернутую  в  пла-
ток. Она была спрятана за пазухой в прочном кожаном кармане.
   Хаким прочел жалобу. Она была написана слишком витиевато,  но
смысл был ясен как день: о великий повелитель, помоги своим под-
данным -- нет житья от правителя!
   Омар Хайям попросил гостя время от времени  подкрепляться.  А
себе налил вина.
   -- Пусть я сгорю в аду, -- пошутил хозяин, указывая на фиал с   [Ф-006]
вином.
   -- Не приведи аллах! -- воскликнул набожный палаточник.         [А-017]
   Омар Хайям спросил Бижана:
   -- Ты бывал в Туране?                                           [Т-006]
   -- Нет.
   -- На берегах Джейхуна?                                         [Д-007]
   -- Нет, не привелось.
   -- В Багдаде?
   -- Тоже нет. Я, уважаемый Омар, может быть,  впервые  оставил
родной Нишапур.
   -- А я кое где бывал, -- сказал хаким. -- И доложу тебе  сле-
дующее: народ повсюду живет жалкой собачьей жизнью.
   У Бижана отвисла челюсть.
   -- Неужели так же, как в Нишапуре?
   -- Может, еще хуже!
   -- Но ведь правители бывают разные...
   -- Мне жаль тебя, Бижан, ты слишком наивен.
   -- Так что же делать? Умирать, не проронив ни слова ?
   Омар Хайям осушил чашу, вытер салфеткой усы и губы.  Он  раз-
мышлял: огорчить этого славного Бижана или оставить в  его  душе
местечко для надежды?..
   -- Я уверен, -- говорил гость из Нишапура, --  что  если  ты,
который есть надим его величества, который лицезреет  его  вели-   [Н-001]
чество, подашь нашу жалобу и присовокупишь просьбу и от себя, то
дело выгорит. Милость его велика, и пусть частица ее обратится к
нам.
   Бедный Бижан!.. Омар Хайям припоминает черты юного Бижана  --
разорителя птичьих гнезд, драчуна и непоседы. Вот и  прошли  его
годы, и сидит перед хакимом изрядно потрепанный жизнью  человек.
Нет, нельзя разрушать надежду, пусть он надеется... Нельзя! Ина-
че...
   -- Хорошо, -- говорит Омар Хайям, -- я переговорю  с  главным
визирем, я испрошу у него совета и поступлю согласно его словам,
которые высоко ценятся. Если надо будет, я обращусь и к его  ве-
личеству. Но я не сделаю ничего такого, что может повредить  те-
бе в Нишапуре. Ты меня понял?
   Бижан кивнул.
   Омар Хайям, казалось, что-то вспомнил, От удовольствия  потер
руки и спросил:
   -- Ты знаешь, Бижан, где пребывают добрые правители ?
   -- Нет, дорогой Омар, не знаю.
   -- Как? -- Омар Хайям рассмеялся. -- Это известно всем, а  ты
не знаешь.
   -- Живем далеко от столицы... -- оправдывался палаточник.
   -- Это ничего не значит...  --  Омар  Хайям  сказал  настави-
тельно: -- Так знай же, Бижан, и скажи об этом всем в  Нишапуре.
Скажи по секрету, не кричи на  весь  базар...  Так  вот:  добрые
властители живут в аду или раю... Только там, и нигде больше!
   Бижану эбнэ Хурраду хотелось плакать. И смеяться и плакать  в
одно и то же время...


                               16
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                   ОБ ОДНОЙ НОЧИ, КОГДА СЕРП
                     ЛУНЫ БЫЛ ОСОБЕННО ЯРОК


   Эльпи удивляется: откуда этот свет? Луна не толще, чем  буква
алеф. Повисла серпом над плоскими кровлями Исфахана.  Небо  тем-   [А-003]
но-зеленое, как луг в апрельский день. Единственный,  неповтори-
мый луг еще детских лет на острове Кипре.  Кто  может  объяснить
это таинственное свечение, кто укажет на истоки его? Бог, аллах?   [А-017]
Может, святой Мухаммед?
   Хаким смеется в ответ на ее вопросы. Какой бог, какой  аллах?   [А-017]
У Эльпи свой бог, у хакима свой. Нелепо спорить, чей лучше,  чей
справедливее, чей милосерднее.
   Как нелепо? Эльпи крайне удивлена. Подобные речи в устах бла-
гочестивого хакима? И это в его годы? Когда  человеку  приличес-
твует думать о рае и аде?..
   О рае и аде? Хаким запрокидывает голову и  пытается  охватить
ладонью ее груди. Но это не удается: груди упрямы, подобно  двум
ягнятам, Подобно шаловливым ягнятам на лугу, подобно двум  прек-
раснейшим рыбкам из южный морей...
   Он признается ей, что не мыслит рая без Эльпи. И ада тоже. Он
говорит, что гурии ничто по сравнению с этими бутонами,  которых
не может охватить ладонью...
   Она удивленно скашивает на него глаза. Она как  бы  не  верит
своим ушам. Или он вовсе не правоверный?  Разве  отрекся  он  от
своей веры? От этой священной книги... Как ее?.. Да, от корана!    [К-021]
   Он отстраняется от нее. На минуту.  Для  того  чтобы  получше
разглядеть ее. Этот лунный свет -- немножко  неверный,  немножко
тусклый -- способен все видоизменять, Он как бы  набрасывает  на
все волшебное покрывало, и тогда  получается  зрелище,  радующее
глаз. В эти минуты Эльпи словно бы из мрамора -- удивительная  в
своей наготе. Пусть неверный лунный свет удвоил красоту ее. Но и
с учетом этой иллюзии Эльпи остается невероятно прекрасным  соз-
данием.
   Он смотрит на нее откровенно оценивающе, и Эльпи неловко. По-
чему так пристален его взгляд? Осуждающий? Одобряющий?  Влюблен-
ный? Полупрезрительный? Кто угадает в чарующем полумраке?..
   Эльпи интересуется адом. Впрочем, и раем тоже. В самом  деле,
что же там? Правда, интересуется больше из озорства, чтобы испы-
тать этого бородатого, красивого мужчину. Только и всего.  Любо-
пытно все таки, что ответит  ей  ученый  мусульманин?  "Они  все
очень верующие, говорит про себя Эльпи, -- аллах у них  --  все.   [А-017]
Пророк Магомет тоже все. Они верят в гурий -- этих райских  кра-
савиц. Мне об этом говорил один купец в Багдаде",
   Он снова пытается охватить ее груди. Но это ему и на сей  раз
не удается.
   -- Слишком упругие, -- признается он.
   -- А что бы ты хотел? -- говорит она. И хохочет. Неестествен-
но громко. Болтая в воздухе ногами.
   Он сказал, что эти не совсем красивые движения больше  прили-
чествуют детям, нежели двадцатилетней красавице...
   -- Это привычка у меня с детских лет, -- ответила она. -- Ле-
жа на песке, на берегу моря, я любила задирать ноги.
   -- Да? -- спросил он, морщась от ее грубоватой откровенности.
   И все-таки она была чудо как привлекательна.  И  грубоватость
ее проистекала от прожитых нелегких лет и ее горькой судьбы. Кто
только не пользовался ею, пока не вошла она к нему. Как  майская
роза.
   -- Что ты смотришь так, господин?
   -- Просто так.
   -- Просто так не смотрят.
   Она снова расхохоталась.
   -- Мы с тобою говорили об эдеме, -- сказал он серьезно. --  А
знаешь ли ты, что эдем не сравнится с сегодняшним вечером? Я это
говорю, все взвесив и все решив.
   Она приподнялась на мягком серебристо-чистом ложе, которое на
высоте одного локтя от пола. Волосы у нее распушены по плечам  и
спине. Такие густые, ухоженные, душистые волосы.
   -- Значит, мы в эдеме? -- спросила  Эльпи,  с  трудом  унимая
смех.
   -- Конечно! -- воскликнул он.
   -- И ты при этом не кривишь душой?
   -- Нет! -- сказал он резко. Она бросилась на него и стала це-
ловать. Это было неожиданно. И он, как только освободились  уста
из сладкого плена, сказал:
   -- Пантера, сущая пантера!
   А потом они пили вино. Она призналась, что впервые видит  му-
сульманина, которого почти не  затронула  всеобщая  богобоязнен-
ность. Одно дело -- христиане. Другое -- мусульмане.  Разве  му-
сульманин смеет нарушить установления  шариата?  Разве  вино  не   [Ш-003]
запрещается? Или это зависит от разумного толкования  божествен-
ных установлений ?
   А он смотрел на ноги ее и думал о той высокой  силе,  которая
своей властью и  прихотью  созидает  подобные  ступни,  подобные
пальцы, полные невыразимой  красоты  и  пропорций.  Такие  ножки
больше пристали какой-либо хатун из знатного рода, нежели  прос-
той гречанке. В самом деле, в чем секрет красоты? Кто может  от-
ветить на этот вопрос?..
   Она настаивала на своем: почему хаким не предпочтет  холодную
воду холодному вину?
   Он нежно поцеловал ее розовые  соски,  отпил  глоток  вина  и
тряхнул головой. Ей показалось, что он гонит от  себя  какие  то
неприятные мысли. Но это было не так...
   Ее глаза светились индийскими фонариками. Они странно  фосфо-
ресцировали. Кажется, все бледнеет перед белизною  этого  созда-
ния прохладного, как мрамор, и горячего душей, как песок  пусты-
ни в полуденный зной.
   Он запускает пятерню в ее волосы, густые и пахнущие  ароматом
косметических бальзамов. Он треплет очень нежно ее щеки  и  гла-
дит небольшие, упругие уши. И думает, что и уши Эльпи  соразмер-
ны, что и здесь чудесная пропорция полностью сохранена.
   Хаким наливает себе и ей. Отламывает ломтик хлеба и  подносит
к ее губам. И она захватывает алыми  губами  душистый  ломтик  и
улыбается. Потом пьет из его рук, а он из ее фиала...              [Ф-006]
   Они меняются чашами, и ей от этого весело. Запрокидывает  го-
лову, водопад черных волос изливается на ворсистый ковер. И жем-
чуга ее зубов так ярки!
   -- И все таки ты не желаешь  удовлетворить  мое  любопытство.
Может быть, оно тебе кажется глупым?
   -- Какое же? -- говорит он.
   -- Ты не боишься гнева своего бога?
   -- А что я совершаю? За что мне отвечать? -- смеясь,  спраши-
вает он.
   -- Ты пьешь вино.
   И что же?
   Вам же нельзя.
Кому это нам?
   -- Мусульманам, -- говорит Эльпи и протягивает  кверху  руки,
словно пытаясь достать луну с зеленого неба.
   Он молча пьет чашу вина.
   -- Меня за это в ад? -- говорит он обиженно.
   И целует ее груди и бедра.
   -- Меня за это в ад? -- вопрошает он.
   А она хохочет.
   Потом хаким отстраняется от нее и, насупившись, ворчит :
   -- Если за все это мне и грозит ад, я согласен. Готов идти  в
ад. Прямо и без колебаний! Но здесь, --  он  стучит  ладонью  по
ковру, - но здесь, на земле, под луною, я ничем не поступлюсь. А
ты знаешь, Эльпи, в чем мой самый главный недостаток?
   Она, разумеется, не знает его главного недостатка.
   -- А я скажу, -- решительно говорит хаким. --  Я  не  верю  в
кредит!
   -- Что ты сказал?
   -- Не верю в кредит!
   -- Как это понять, господин?
   -- Очень просто, -- хаким наливает вина в чаши, подает  ей  и
берет другую себе. -- Я человек простой: прошу только наличными!
Мне нужна в этой жизни ты, какая есть, а не в  образе  гурии  на
том свете. Мне нужно это терпкое ширазское вино на этом свете, а   [Ш-009]
не там, в раю. Я хочу, чтобы меня целовали здесь, на этом свете,
а не в райских кущах, не на райских лужайках. Я хочу пьянеть  от
аромата твоих волос здесь, на земле, а не там, в раю. Ты  поняла
меня? Повторю еще раз: в кредит не верю!
   Она приподнялась.
   -- Разве не так уж важно, что ждет нас в раю? спросила Эльпи.
   -- Нет, -- небрежно ответил хаким.
   -- Господин, есть рай и у нас. Я не знаю, такой ли  это  рай,
как ваш, мусульманский?
   -- Почти, -- бро