.
   Джафар сделался мрачнее тучи.
   -- Тыква, вразуми его, -- сказал он.
   Тыква проблеял несколько слов насчет того, что любовь  в  та-
кое, как нынешнее, время только помеха. У него был тонкий голос,
и говорил он нараспев, опасаясь, чтобы легкое заикание,  которое
порою возникало у него, не вызвало смех.
   -- Можно подумать, -- говорил Тыква, -- что одна румийка, ка-
кая бы раскрасавица ни была она, заменит тебе солнце и луну.  Но
это совсем не так! Слышишь, Хусейн? Давай доведем  свои  замыслы
до конца, и тогда не только румийка, но и весь Кипр  будут  пол-
зать у твоих ног. Слышишь, Хусейн?
   А Хусейн сделался как чурбан: сидит не дышит, не  шевелит  ни
единым пальцем, застыл как неживой. Он, наверное, не ожидал  та-
кого приема у друзей. Он к ним со своими горестями, а они окати-
ли холодной водой. Плюнуть на все и удалиться? Но как  жить  без
друзей, с которыми обменялся клятвой и каплями крови?
   -- Поймите, я вроде бы убитый, -- пробормотал Хусейн. -- И от
чьих рук? От руки этого ученого звездочета.  Он  издевается  над
нею и надо мною, у меня уйма друзей, а я, значит,  вытираю  мок-
рые глаза и остаюсь с позором? Так, что ли?
   Тыква и Пловец хотели было успокоить его, но Джафар эбнэ Джа-
фар с присущей ему прямотой сказал:
   -- Да, да! Просто-напросто  утираешься.  Рукавом.  Как  после
плевка. Это тебе понятно?
   Хусейн скорбно молчал.
   -- Если непонятно, -- продолжал Джафар, -- слушай меня. И за-
поминай каждое слово. А эту шлюху выкинь из головы.  Мы  в  этом
поможем.
   Пловец и Тыква согласно закивали головами.
   -- Значит, так...
   Джафар прислушался: все ли  спокойно?  Поманил  своих  друзей
поближе к себе, а нож воткнул еще глубже, на самую малость,  ибо
он и так уже вонзился по рукоятку.
   -- Он...  -- Джафар поднял указательный палец кверху,  --  он
сказал, что время действовать. Может, этой ночью, а может...
   -- Действовать кому? -- спросил Хусейн, все  еще  пребывая  в
подавленном состоянии.
   -- И тебе тоже! -- рявкнул Джафар. --  Проснись,  Хусейн!  Ты
понял меня?
   Хусейн горестно вздохнул. Он сделал вид, что понял все. А  на
самом деле перед его глазами как живая стояла  Эльпи.  Он  видел
только ее, а голос Джафара доносился откуда-то издалека.
   Джафар схватился за голову, словно опасался, что она  вот-вот
лопнет. И, раскачиваясь из стороны в сторону, говорил:
   -- Жизнь наша подходит к черте. Шла она по  одному  руслу,  а
теперь пойдет по другому. Что сказано в священной книге? "Он  --
тот, кто сотворил небеса и землю в истине; в тот день Он скажет:
"Будь! и оно бывает". Вы слышите меня?
   Да, друзья слышали. Даже  Хусейн.  Особенно  понравилось  ему
слово "будь!". И он выпрямился, сутулость его пропала,  он  взял
чашу и выпил вина и запил водою. "Будь!" Он  посмотрел  на  нож,
глубоко сидящий в земле, и кое-что отметил про себя. Ведь подоб-
ный нож может пребывать не только в земле. Есть место и в груди.
В чьей-нибудь отвратительной груди!
   А между тем Джафар эбнэ Джафар, глубоко  убежденный  в  своих
словах, говорил далее:
   -- В каждом из нас течет кровь, и  каждый  из  нас  есть  сын
своей земли. И над нами -- сила священной книги. Но не та  сила,
которую пытаются изобразить суннитские муфтии, а сила  истинная,
которая правит всеми нами и руководит  нашими  помыслами.  Разве
свобода не есть порождение учения пророков? Разве Исмаил жил  не
для того, чтобы сказать нам словами аллаха: "Будь!" Это не прос-   [А-017]
тое слово!.. Хусейн, о чем ты думаешь?
   -- О слове "будь!" -- не солгав, сказал Хусейн.
   -- Прекрасно! -- И Джафар продолжал свое: -- Я говорил с ним.
Я имею в виду вождя нашего. Его беседа была столь же живительна,
сколь мила вода Заендерунда для  пустынной  земли  Исфахана.  Он
спросил: "Нет ли колебаний в рядах ваших?" И я ответил: нет! По-
тому что это так. Или, может, я ошибаюсь?
   Пловец сказал грубым голосом землекопа, грубым голосом  чело-
века, которого родила земля:
   -- Нет, ты не ошибаешься. И он не ошибается. У меня  спрятано
десять ножей из дамасской стали. Я наточил кинжал, который кова-
ли в Ширазе. Есть и исфаханские клинки. Они не  уступают  дамас-   [Ш-009]
ским! Это говорю я! Когда протрубит труба, я буду готов. Со мною
будут многие. Мы ждем только слова аллаха. Мы ждем этого "будь!".  [А-017]
   А потом они мирно ели ломти тонкого хлеба и запивали вином  и
водою. А потом еще долго молчали. А у бедного меджнуна все кипе-
ло в груди. Как в казане, поставленном на жаркий огонь. Он  ска-
зал себе, что будет ждать этого  сигнала:  "Будь!"  Он  дождется
его. И сделает по слову этому...
   Джафар эбнэ Джафар перешел далее к  спокойному,  но  строгому
суждению.
   Его родители жили в горах Эльбурса, они были далеко и высоко.
Только он один, отщепенец в роду, отбился от рук, уехал из  род-
ных мест и посвятил себя священной борьбе за дело святого Исмаи-
ла. Ибо оно казалось ему главным в жизни. И не только своей,  но
и в жизни всех людей на свете. Это же ясно:  что  самое  важное?
Свобода. Что более всего необходимо человеку? Земля.  Чего  жаж-
дет всю жизнь крестьянин в пустыне? Воды. Каким же образом  мож-
но добиться этого? Через покорность? Покоряясь аллаху и господи-   [А-017]
ну, Мухаммеду и султану с его визирями? Как бы не так! Что заве-
щал Исмаил?..
   Друзья молча слушают Джафара эбнэ  Джафара.  Почтительно.  Не
перебивая. Усваивая все сказанное им. Хотя все это не раз слыша-
ли от Джафара и от других фанатиков исмаилитов.
  -- Вот ты, -- обращается Джафар и Хусейну, -- души не чаешь  в
этой шлюхе. Аллах с тобой! Люби кого хочешь! Тебе никто  не  ме-   [А-017]
шает. Но вот что: ты полюбил ее, она -- тебя, а вместе вы  рабы,
живущие безо всякого просвета в жизни. Ты понял?
   -- Да.
   -- Разве это жизнь? Разве это любовь?
   -- Нет, -- отвечает Пловец вместо Хусейна.
   -- А теперь представь себе: ты вполне  свободен,  она  вполне
свободна. Тобой никто не помыкает.  Ее  никто  не  продает,  как
вещь. Ты можешь представить себе это?
   -- С трудом, -- говорит Хусейн.
   -- А почему с трудом?
   Хусейн не знает. Пловец тоже. И Тыква тоже. Разные бывают лю-
ди: одни соображают быстро, а другие тугодумы. Разве не так?
   -- Отчасти, -- возражает Джафар. -- Отчасти, потому что  при-
выкли к рабской жизни. -- И он поочередно тычет пальцем в  грудь
каждого из своих друзей.
   Пловец молчит. А Тыква согласно кивает головою. Что же до Ху-
сейна, тот не может ответить на это однозначно, то есть  словами
"да" или "нет".
   Разъяренный Джафар вскакивает с месте. И грозится кулаками.
   -- Вы истинные рабы! -- орет он в неистовстве. Потому что да-
же здесь не смеете открыто признаться в этом. А чего,  собствен-
но, боитесь? Доноса? Но кто из нас донесет? Неужели  я?  Неужели
Тыква? Или ты, Пловец? Или сумасшедший меджнун? Кто? Я спрашиваю?
   Хусейн говорит:
   -- Надо разобраться. Я, к примеру, посылаю к шайтану  любого,
кто вознамерится понукать мною. Я не разрешу, слышите?
   Джафар хохочет. И хохоча говорит:
   -- Несчастный, ты раб давно! Давным-давно! От рождения. И не-
зачем скрывать это. Ты раб не только султана, но  и  своей  соб-
ственной страсти. Ради пары спелых  грудей  ты  готов  забыть  о
своем рабстве. Да, да, да! И не смей возражать!
   Джафар стоит изогнувшийся, точно тигр перед прыжком. А на ко-
го, собственно, прыгать, кого разрывать  на  части?  Своих  соб-
ственных друзей?
   Хусейн недовольно пожимает плечами  и  отламывает  хлеб.  Что
спорить с этим одержимым? Ясно же, одержимый!
   -- А ты? -- обращается Джафар к Пловцу. -- Может, ты  погово-
ришь с визирями? Расскажешь, как тяжело ловить рыбу в Заендерун-
де и кормить семью, а?
   -- Это верно, очень трудно.
   -- Ведь и слова не те! -- зло говорит Джафар, --  Слова  дол-
жны жечь! А ты? Какие слова исторгают твои вялые уста? Какие?
   Пловец пытается оправдаться:
   -- Я же говорю... То есть я не говорю, что волен жить как хо-
чется. И голод к тому же... И всякое такое...
   -- По моему, это называется нищенство.
   -- Может, и так.
   -- Дураки! -- сердится Джафар. -- Дураки! Вы ничему не научи-
лись. -- Он нагибается, хватает чашу, пьет ее до дна. Потом  вы-
дергивает нож из земли, левой рукой подымает подушку,  на  кото-
рой сидел. -- Глядите! Вот этот негодяй. Вы знаете,  кто  он.  Я
даже не хочу называть его имя. Это противно! Мой язык не на  по-
мойке найден, чтобы произносить ненавистные имена! Одним словом,
вот он!
   Джафар высоко поднимает подушку, еще больше выкатывает  глаза
и вонзает нож в подушку. Джафар подкидывает подушку к потолку. И
сыплется пух. Много пуха. Словно бы снег идет в горах Эльбурса.
   -- Видали? -- злорадно вопрошает Джафар.
   Разумеется, все видели. Это же нетрудно...
   -- Теперь вы поняли, что все это значит?
   Молчание.
   -- Вот так, только так следует расправиться с  теми,  кто  во
дворце. Запомните это. Там, а не  в  обсерватории  главные  наши
враги. И так, только так надо разговаривать с врагами!
   Джафар садится на место. С него катится пот. Дышит тяжело.  И
кажется, вовсе не замечает пуха, который разносится по комнате.
   -- Я очень зол, -- признается Джафар эбнэ Джафар. И ни на ко-
го не глядит. Уткнулся взглядом в землю.
   Хусейн вылавливает пух из наполненной чаши. Его примеру  сле-
дуют Пловец и Тыква.
   -- Выпить, что ли? -- улыбаясь, спрашивает Джафар, как  будто
ничего не случилось, И уже совсем успокоившись: -- Все  произой-
дет по писанию. Это слово, о котором я говорил, скоро  прозвучит
и достигнет ваших ушей. И тогда важно, чтобы вы не оплошали.  --
И обращаясь к Хусейну: -- А потом ты найдешь возможность и  вре-
мя рассчитаться с любимой за  ее  неверность.  Надо  начинать  с
главного. Ты понял?
   У Хусейна на уме только одно: "Эльпи, Эльпи, Эльпи..."
   -- Учтите, -- предупреждает Джафар эбнэ Джафар, кинжал  имеет
два лезвия. И оба они острые.
   Что это значит? И друзья его переглядываются: не  их  ли  ка-
сается угроза?


                               25
                      ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
                   О ДЕРВИШЕ, КОТОРЫЙ ДЕРЖАЛ
                   РЕЧИ НА ИСФАХАНСКОМ БАЗАРЕ


   -- Я скажу вам нечто!..
   -- Нельзя ли потише?
   -- Я должен выразить словами то, что накипело на душе!..
   -- А зачем так кричать?
   -- Я не кричу. Я только желаю, чтобы слышали все.
   -- А мы не глухие.
   -- И поняли бы все!
   -- Мы не полоумные.
   -- И зарубили бы себе на носу!
   -- Ну уж это наглость...
   -- Я никого не боюсь!
   Стоит дервиш на исфаханском базаре  посреди  мясных  рядов  и
потрясает руками. Он кривой на левый глаз. Одежда на нем  изряд-
но потрепана, неопрятна. Держит в руке посох и горланит на  весь
базар.
   Мясники -- народ степенный и состоятельный. Потрошат себе ба-
ранов и не очень обращают внимание на  дервиша-крикуна.  Однако,
как ни говори, народ есть народ: он  любознателен,  ему  хочется
послушать дервиша, если у того есть что сказать. А по всему вид-
но, что есть: не станет же орать, если за пазухой пусто!
   Иные мясники побросали работу, обступили дервиша. А  один  из
них попытался урезонить наглеца. Только из этого ничего не полу-
чилось: стоит себе дервиш, чуть не рвет на себе волосы и продол-
жает привлекать к себе внимание выкриками и жестами.
   Потом к мясникам присоединились зеленщики. Думают  про  себя:
"Наверное, святой человек, надо бы его послушать".
   А что случилось? На что глядеть? Как  этот  дервиш  надрывает
себе глотку? Или потрясает посохом в воздухе? Когда приезжает  с
Востока укротитель змей -- это зрелище. Когда хаджи,  побывавший
в Мекке и Медине, рассказывает о разных чудесах -- это  успокое-
ние для души. А что угодно этому дервишу? За то время,  пока  он
орет, мог бы и поведать кое о чем...
   Как ни говори, а на базаре в Исфахане -- как на всяком  база-
ре: падок народ на зрелища и всякие россказни.  А  почему  бы  и
нет, тем более если за это денег не просят...
   Один из мясников, дюжий молодец с огромным ножом в руке, дер-
гает дервиша за грязный рукав. Дервиш огрызается:
   -- Чего тебе?!
   -- Ежели ты хочешь говорить, говори,  --  ответил  мясник  --
Сколько же можно кричать?
   -- А ты кто такой? -- взвизгивает дервиш.
   -- Али эбнэ Хасан. Вот мое имя!
   -- Ну и что ты этим хочешь сказать?
   -- Чтобы и ты назвался, кто ты есть.
   -- Не торопись. Все узнаешь. -- Дервиш  приосанивается.  Бьет
посохом землю. -- А ты знаешь, что такое буря в пустыне?
   -- Положим, нет.
   Ты знаешь, что такое мороз в Гуране?
   -- Скажем, нет.
   -- А ты ел падаль?
   Мясник корчит гримасу и признается:
   -- Нет, не едал.
   -- А я все это знаю. Это все у меня здесь! -- И дервиш  триж-
ды ударяет себя рукой по шее, да так сильно.  что  язык  вывали-
вается наружу.
   Дервиш потрясает кулаками. Исступление вновь охватывает  его!
Но не очень понятно окружающим, что, собственно, приводит его  в
исступление и на кого обрушивает он свой гнев. А то, что он гне-
вается, видно даже слепому: того и гляди полезет в драку. А раз-
ве так ведут себя благочестивые дервиши?
   Мясник верзила желает выяснить, что надо страннику. Он  обра-
щается к нему вежливо, даже с некоторой долей почтения, ибо дер-
виш чем то взволнован.
   -- Святой человек, -- говорит мясник, -- почему ты так  него-
дуешь? Не проще ли облегчить свою душу и рассказать нам то,  что
хочется тебе рассказать? Ежели, разумеется, мы того достойны.
   Дервиш вытирает потное лицо подобием рукава, от которого  ос-
тались одни суровые нити.
   -- Ничего особенного я не скажу, -- ворчливо отвечает дервиш.
-- Дайте мне воды, и я кое что сообщу.
   Кто-то подает ему чашку с водой -- дервиш  даже  не  взглянул
кто. И не поблагодарил. Потом уселся на корточки.  Его  окружили
плотным кольцом: были тут мясники, и зеленщики, и всякий  сброд,
посещающий базар и охочий до диковинок.
   -- Я иду из самой Бухары, -- начал  дервиш.  Не  всегда  меня
брали караванщики, и тогда я шел по пескам, поджариваемый  точно
грешник в аду. Я пил горькую воду. Я пил и чистую  воду.  Ячмен-
ная лепешка была для меня слишком вкусна. Я  хотел  видеть  мир,
каков он есть. И увидел, доложу я вам.
   Ему подали еще воды, потому что чувствовалось, что в горле  у
него пересыхает. Не то от волнения, не то от зноя.
   -- И вот что я скажу: много добрых людей на свете. --  Дервиш
слова эти произнес громко, почти выкрикивая их. --  Но  скажу  и
другое: немало отпетых негодяев, готовых причинить тебе зло. Эти
душегубы шныряют и в пустынях, и среди людей. Знайте же: это ша-
калы в образе человеческом!
   Дервиш рассказал о прекрасных городах, которые в этом  обшир-
ном государстве. Бухара и Самарканд -- чистые жемчуга. И Хива не
уступает им. Нишапур и Балх чудо-оазисы человеческой мысли и бы-
тия. Исфахан и Багдад многое потеряли бы, ежели б не с чем  было
их сравнивать. Аллах устроил мир соответственно: красивое  рядом   [А-017]
с красивым, уродливое рядом с уродливым.  И  жизнь  познается  в
сравнении. И тогда приходят на память слова из священной  книги:
"Господи наш! Не уклоняй наши сердца после того,  как  Ты  вывел
нас на прямой путь, и дай нам от Тебя милость: ведь Ты  поистине
податель!"
   И жизнь построена так, как построена: аллах  сделал  все  для   [А-017]
этого, и мы, его песчинки, благодарим его, ибо  он  всемилостив,
всевидящ и милосерд!
   Дервиш продолжал:
   -- Вот идешь ты. Шагаешь фарсанг за фарсангом,  и  на  каждом   [Ф-003]
клочке -- его печать: добрая и милосердная. И думаешь ты о  мире
его, как бы сотворенном для счастья и довольства.  А  между  тем
душегубы и разбойники на больших дорогах пытаются разрушить  эту
гармонию. Пройдите по дорогам, исполните завет  аллаха,  как  он   [А-017]
сказал в книге: "Странствуйте же по земле четыре месяца и  знай-
те, что не ослабите аллаха и что аллах опозорит неверных!" Я ис-   [А-017]
пытал то, что испытал, и  тяжесть  этих  испытаний  у  меня  вот
здесь!.
   Дервиш снова ударил себя изо всей силы по затылку, и  язык  у
него снова вывалился наружу.
   Слушающие его подивились силе слов его, и убежденности его, и
оглушающему голосу. Но самое главное:  смысл  речей  незнакомого
дервиша оставался все еще темным. Непонятно было, к чему он кло-
нит, в какую сторону его поведет. Будет ли это речь о смирении и
долготерпении как лучших человеческих качествах, рожденных исла-
мом, или же дервиш имеет сообщить нечто необычное, или же  обви-
нит власть в терпимости к различного рода душегубам?..
   Толпа все больше прибывала. И  слова  дервиша  повторялись  в
задних рядах для тех, кто стоял еще дальше.
   Дервиш кричал:
   -- Я повидал свет. Я видел мудрых змей в Индиях и людей,  ко-
торые по месяцу лежат в могилах и выходят оттуда живыми.  Я  ви-
дел человека с двумя головами и на четырех ногах. Я жевал  лист,
от которого жизнь продлевается до скончания века. Я видел  воду,
горящую пламенем, и фонтан огня, бьющий из под земли. Но я  ска-
жу одно: нет прекраснее страны, чем наша, и нет власти  справед-
ливее я могущественнее, чем та, которая дарована нам аллахом че-   [А-017]
рез его величество!
   Люди немножко поразились. Они сказали про себя так:  если  ты
решил хвалить власть, то зачем заламывать руки? Зачем исступлен-
но орать на базаре? Кому не известно, что власть всегда  хороша,
что противники ее всегда душегубы? Для того чтобы прийти к тако-
му выводу, к какому пришел дервиш, вовсе не надо собирать  толпу
на базаре. Такие речи можно смело произносить перед дворцом  его
величества.
   Дервиш, как видно, почувствовал по движению толпы, что  разо-
чаровал ее. И тогда громогласно вопросил:
   -- Что я этим хочу сказать?
   Даже те, кто хотел выйти из плотного круга, остановились, ре-
шив подождать, что же воспоследует за сим вопросом,  таким  мно-
гообещающим по интонации?
   -- Слушайте же меня внимательно, -- сказал  дервиш,  протяги-
вая руку за новой чашей воды. -- Я вижу все и знаю  многое.  Мои
уши привыкли различать походку муравьев, которая у них не одина-
кова. Мои глава видят, как наливается соком былинка в  степи.  Я
слышу голоса ангелов. И я хочу предупредить, ибо топор  занесен,
ибо кривой нож наточен, ибо камень висит над нами, готовый  раз-
давить нас.
   Толпа зашумела. Сзади стали напирать,  и  дервиш  оказался  в
столь тесном кругу, что начал задыхаться. Он потребовал  жестом,
чтобы расступились немного. На это ушло некоторое время.  И  еще
некоторое. И только после всего этого дервиш продолжал свои речи:
   -- Знайте же, правоверные, истинно сказано в  писании:  "Тех,
которые не веруют в знамение аллаха и избивают пророков без пра-   [А-017]
ва, и избивают тех из людей, которые приказывают справедливость,
обрадуй мучительным наказанием!" Так сказано в священной  книге,
и это справедливо стократ!
   Дервиш достал из грязной сумки, висевшей у него на боку, нес-
колько сушеных виноградин и сжевал их. И оживился. И  стал  кри-
чать еще громче.
   Мясник верзила потребовал тишины, ибо в задних ря-
дах зашумели.
   Дервиш говорил:
   -- Что я видел в своих богоугодных путешествиях? Я уже  гово-
рил: процветающую землю и справедливость власти, данной  аллахом   [А-017]
его величеству. Порядок и справедливость, честность и благоразу-
мие -- вот что я видел. Что  осталось  от  хаоса  и  душегубства
прошлого? Почти ничего! Его превосходительство, наш  благодетель
главный визирь -- да ниспошлет ему  аллах  долгую  и  счастливую   [А-017]
жизнь! -- сделал все для того, чтобы  правление  его  величества
сложилось самым лучшим образом,  чтобы  хотение  его  величества
претворялось в жизнь. -- Дервиш передохнул. -- Но  все  ли  так,
как того желают его величество и его превосходительство? Я спра-
шиваю вас: все ли так? -- И замолчал.
   Кто то крикнул:
   -- Все гладко не бывает!
   И еще кто-то:
   -- Только в раю все прекрасно!
   Дервиш подхватил:
   -- Верно и справедливо сказано. Но что из  этого  следует?