принужд„нность и л„гкость, как
становятся угловатыми движения,  а  ладони  начинают мерзко потеть.  ""Изба"-то
вроде некрепкая, - пронеслось в голове. - И выпил всего рюмки три..."
     Хотя на самом деле он уже понимал, что вино тут ни при ч„м.
     Песня из  "Твин Пикс",  всегда до  сих  пор  казавшаяся ему  нечеловечески
длинной, в этот раз кончилась, едва зазвучав. Панама отв„л Аню за стол, отвесил
ей деревянный поклон - и почувствовал, что умр„т, если немедленно не закурит.
     - Где  тут  у  вас  можно?..  -  спросил  он  Марину,  изобразив  пальцами
характерное движение курильщика.
     - На кухне,  -  ответила Марина и вручила ему в качестве пепельницы пустую
консервную баночку. - Направо по коридору и до конца.
     Сама она - что шло отчасти вразрез с прочими е„ ухватками - не курила.
     Панама взял баночку и  вышел за  дверь.  Мельком отметил про  себя,  что в
ванной горел свет, и отправился разыскивать кухню.
     Коридор,  на  вс„м многометровом протяжении которого не  горело ни  единой
лампочки,  был,  что называется, "ещ„ тот". Антон Григорьевич дважды сворачивал
не туда,  натыкался на коляски и детские велосипеды и в конце концов оказывался
в тупике. Почти отчаявшись, он запеленговал кухню по лунному лучу, проникавшему
сквозь окно.
     Он  не  стал зажигать свет.  Столики,  шкафчики и  газовые плиты,  длинной
шеренгой  затаившиеся в  пот„мках,  казались вместилищами таинственных смыслов.
Луна за  окном то  снопами лила яркое серебро,  то совсем пряталась за летящими
облаками,  то  просвечивала сквозь них,  чертя  в  небесах иероглифы непонятных
пророчеств. Антон закурил, сделал две затяжки, положил сигарету на край баночки
- и благополучно забыл е„ там.  Он смотрел на свои ладони и пробовал вспомнить,
как  обнимали они  гибкое  и  сильное  Анино  тело,  как  осязали тепло...  Ему
захотелось одновременно заплакать и засмеяться.  Где-то на другом континенте на
реках  лопался  л„д  и  течение  вырывалось наружу,  к  небу  и  солнцу.  Антон
подхватился с  табуретки,  на  которую было присел,  и  закружился по кухне под
отголоски музыки,  едва слышно доносившиеся из  т„много коридора.  Аня  незримо
танцевала с ним вместе.
     Это,  конечно,  была глупость и форменное мальчишество, которому серь„зные
люди если и  поддаются,  то всего на мгновение.  Антон Григорьевич остановился,
пот„р руками лицо и сказал вслух:
     - Старый коз„л.
     Однако улыбаться не перестал.
     Дорогу назад он наш„л частично ощупью,  частично по памяти.  Когда впереди
показались прихожая и Маринина дверь,  Панама увидел, что свет в ванной вс„ ещ„
горел.   И  вот  тут  нел„гкая  толкнула  его  -   он  решил  исправить  чью-то
забывчивость,  но  прежде,  чем  щ„лкнуть  выключателем на  стене,  заглянул  в
приоткрытую дверь.
     Любаша сидела на  облезлом от  сырости стуле,  облокотившись на раковину и
устало опустив голову на  руку.  Из  крана тонкой струйкой бежала вода.  Любаша
обмакивала пальцы и  проводила ими по лбу и щекам...  В первую секунду Антон не
узнал девушку.  Потому что  пышная Любашина прич„ска,  которую она  так обожала
кокетливо поправлять, висела на вешалке поверх Марининого полотенца.
     А  на  е„  "штатном" месте -  на Любашиной голове -  вместо волос виднелся
бесцветный, болезненный, реденький пух...
     - Ох, простите, пожалуйста!.. - выдавил Панама и подался назад в коридор.
     - Да ладно,  -  отмахнулась Любаша.  -  Входите, я не заразная. Вы умыться
хотели?
     Казалось,  неожиданное вторжение нисколько не  побеспокоило и  не испугало
е„.  Она  потянулась за  париком,  собираясь  уйти.  Антон  торопливо остановил
девушку:
     - Вы сидите, сидите... Я просто... думал, свет кто-то забыл...
     - Ага, - кивнула Любаша. - Зашли, а тут такое явление.
     Антон понял,  что  ей  не  хотелось снова оставаться одной.  Он  осторожно
присел на край ванны:
     - Я,  честно  говоря...  как-то  вас  из  поля  зрения упустил.  Вы  вроде
устали...
     Любаша снова кивнула и улыбнулась:
     - А я в самом деле часто теперь устаю.  -  И пожала худенькими плечами:  -
Что тут поделаешь...  и  где я  эту лейкемию подхватила,  сама не пойму.  Врачи
полгода дают, в лучшем случае годик...
     "Блин",-  только и подумал Панама. И ничего не сказал, потому что говорить
в таких случаях поистине нечего. Какие-то дежурные утешения?.. Господи помилуй.
Да и что вообще может до неприличия сильный и здоровый мужчина сказать девушке,
которую судьба в  двадцать с  небольшим лет вед„т к последней черте,  ничего не
дав толком в жизни увидеть?!.
     - Знаете что? - произн„с он наконец. - Вам с докторами, конечно, видней...
и  вообще,  не мо„ дело...  но,  честное слово,  вам бы надо на солнышко...  на
фрукты выбраться... Настоящие, южные, а не то, что здесь в ларьках продают.
     - Мне и так Аня с Сер„жкой целую корзинку вчера,  - застеснялась Любаша. -
Он из Сайска прив„з... Абрикосы... я таких никогда и не ела...
     - Значит,  понимаете, о ч„м я толкую. Вы, в общем, долго не размышляйте, а
берите-ка билет до Ростова или до Краснодара.  Я вас там встречу... - Сказал бы
кто Панаме ещ„ нынешним утром, что он выдаст подобное приглашение незнакомой, в
сущности,  женщине,  -  он послал бы шарлатана-предсказателя далеко и  надолго.
Однако свершилось, и он продолжал с ощущением железной правильности содеянного:
- ...Устрою и  вс„ покажу.  На ипподром сходим к  Сер„же.  Я ведь тоже в Сайске
живу...
     - Да?  - неожиданно заинтересовалась Любаша. - А правду Серый говорил, что
оттуда горы видны? Вы знаете, я ни разу ещ„ в горах не была...
     Когда  они  вместе вернулись в  Маринину комнату,  там  царил византийский
разврат и  полное падение нравов.  Радио  гремело бессмертным "Хоп!  Хей-хоп!",
которое во  дни  школьной молодости Панамы  подростки тайком  от  комсомольской
организации переписывали с магнитофона на магнитофон. Теперь тайное стало явным
и  даже классическим.  Жених и  невеста,  впрочем,  на ритмы музыки не обращали
внимания -  так и  топтались в  обнимку на одном месте,  что-то наш„птывая друг
другу.  Марина заангажировала Сергея,  и тот,  далеко не мастер танцевать, брал
темпераментом:  в„л монументальную партн„ршу со всей лихостью истинного гусара.
Аня же,  оставшаяся без кавалера, выплясывала с... котом. Держала "под микитки"
серого Гуталина -  и знай крутилась-вертелась.  Гуталин трепыхался для порядка,
но не выпуская когтей, лишь стараясь достать задними лапками Анины руки...
     Антон  Григорьевич  вспомнил,   что   красное  вино   вроде  бы   помогает
восстановлению крови, и налил себе и Любаше "Алазанской долины":
     - Потанцуем?..

     Было далеко за полночь,  когда наконец конь вышел к пос„лку. Ферма, откуда
пахло коровами,  оказалась в его противоположном конце. Заходить на улицы Паффи
не стал,  предпочтя пуститься в обход - прямо через поля. За одного битого двух
небитых дают...  Он бр„л,  останавливался,  щипал травку, делал ещ„ шаг-другой,
опять останавливался...  Как он устал!  Неужели прид„тся снова бежать?.. Ничего
скверного,  однако,  не происходило, и постепенно он успокоился. Так и не дойдя
до  фермы,  остановился совсем.  И  долго стоял,  низко опустив шею.  В  густых
пот„мках он больше походил на обычную деревенскую лошадь,  выпущенную в ночное,
чем на породистого ипподромного скакуна.  Было тихо.  Никто не кричал страшными
голосами,  не  бросал спичек в  бензин,  не  грохотал над ухом из  пистолетов и
автоматов...  Только близкий лес  шумел на  ветру.  Этот  шум  странным образом
убаюкивал.  Паффи перестал сопротивляться неподъ„мному грузу усталости - и л„г.
Чтобы почти сразу спокойно заснуть. Под утро начался дождь...

     Глава девятая

     ДЕНЬ ВТОРОЙ

     Из широких дверей в  самом центре фасада длиннющей конюшни вышел невысокий
мужичок - конюх маточного отделения. Он в„л в поводу карликовую лошадку.
     - Да пускай бегает.  Кому помешает... - бросил он невидимому собеседнику в
темноту за спиной. - Может, ещ„ хоть чуток подраст„т на свободе-то...
     Маленькая кобылка светло-песочной масти старательно поспешала за мужичком.
Росту она была,  ну дай Бог,  сантиметров сто сорок,  хотя была уже практически
взрослой. Ей ш„л четв„ртый годок.
     Так уж  случается иногда в  природе.  Один какой-то  непут„вый ген позабыл
сво„ место в загадочной спирали ДНК... и на тебе - от великолепных чистокровных
мамы и  папы вместо такой же статной красавицы лошади родилась кроха.  Карлица.
Хотя...  "карлица" -  теперь так не говорят.  Людей со сходной генной проблемой
вежливо именуют "маленькими".  Вот и про эту лошадку лучше сказать: "За конюхом
поспешала, стараясь от него не отстать, маленькая, но очень изящная лошадка"...
     И  правда,  при  всей  дефектности роста  она  была  удивительно красива и
пропорциональна. И к тому же привязчива и добра. Если ещ„ добавить яркую, очень
светлую песочную масть...  Удивительно ли,  что серь„зные люди,  занятые важным
делом - выращиванием скаковых лошадей, - смышл„ную малышку баловали и любили.
     В два года она прошла заездку вместе с прочим молодняком. И даже заводской
тренинг.  Правда,  ездить на  ней  мог  только один  пацан -  одиннадцатилетний
сорвиголова,  горе школьных учителей,  на совхозной конюшне времени проводивший
значительно больше, чем в классе. Парнишка был несомненно талантлив: на лошадях
сидел цепко,  как клещ. Редкая могла высадить его из седла. Вот он-то малявку и
заезжал,  а потом тренировал. Но не потому, что брыкливая. Просто - кому ещ„ на
такой крохе?
     Ипподромных качеств кобылка не  показала.  Не  ей  состязаться с  рослыми,
могучими,  длинноногими скакунами.  Стала просто жить  на  маточной конюшне как
местная  достопримечательность.   Добрая,   ласковая,   маленькая,   необычайно
красивая...
     Здесь прямо у дверей начинались левады.  Они тянулись во всю длину конюшни
и были разделены лишь проездом,  ведущим к выводной площадке кончасти и с обеих
сторон  в  цветущем шиповнике.  Мужик  подв„л  кобылку к  распахнутой калитке и
выдернул из кольца недоуздка тонкий шнурок, служивший ч„мбуром. Кобылка мотнула
головой,   взвизгнула  и  помчалась  по  леваде  галопом,  от  избытка  энергии
часто-часто перебирая ножками на ходу. Потом резко толкнулась передом, взвилась
в воздух и сильно бросила задом...
     - Вот  шалава,  -  беззлобно бросил вслед конюх.  Сд„рнул пониже на  глаза
козыр„к  застиранной и  полинялой кепчонки,  закурил и  ещ„  несколько минут  с
улыбкой смотрел,  как скачет и носится по леваде песочно-ж„лтая пигалица:  "Ну,
шило в заду..."
     А чего вы хотите? Чистокровная как-никак...
     Остальные кобылы  с  самого раннего утра  уже  были  в  табуне.  Рыженькую
оставили дома:  скоро  должен был  явиться тот  самый тренер-сорвиголова.  Весь
трен-молодняк ещ„  весной развезли по  ипподромам,  и  не  на  ком  ему было бы
ездить, если бы не кроха. А так и ей, и ему - вс„ в пользу...
     Мужичок докурил.  Последний раз хмыкнул,  глядючи на  полную сил маленькую
веселушку.  Очередной раз  мотнул  головой,  развернулся и  заспешил обратно  к
ко-нюшне, вслух бросив:
     - Красива же, чертяка...
     Кобылка словно услышала его реплику и звонко заржала вслед человеку.
     На пороге конюшни, приложив к глазам руку, стояла полнотелая женщина.
     - Ну  вот  кто  просил  Фасолину выводить!..-  с  неодобрением сказала она
конюху.  -  Е„ ж через час под седло!  Кто ловить и заводить будет? Вишь, каких
чертей вытворяет?..
     Она  была  определ„нно чем-то  взволнована и  готова  придираться к  любой
мелочи.
     - Да сам и поймает.  -  Мужик имел в виду одиннадцатилетнего двоечника.  -
Ручная она...
     - Василь Никифорыч через полчаса будет,  -  продолжала ворчать женщина.  -
Работы невпроворот - вс„ вычистить, вылизать! С козявкой возишься, ровно других
дел нет, а у самого ещ„ и конь не валялся. Пошли давай!..
     И они торопливо скрылись в полумраке конюшни.
     Фасолька по-прежнему резвилась в леваде,  выдумывая себе вс„ новые и новые
лошадиные игрушки.
     На  самом  деле  е„  звали  Нота.  Вполне  подходящая кличка для  солидной
нормальной лошади.  Она и  родилась,  как все жеребята,  совершенно нормальной.
Стандартного веса  и  роста.  Только мастью и  выделялась...  А  клички лошадям
присваивал сам Цыбуля.  У  него имелась специальная тетрадка,  в  которую он  с
удовольствием вписывал предполагаемые клички будущих жеребят, надеясь, что да„т
имена будущим знаменитостям.  И  потому к  делу  относился необычайно серь„зно.
Напротив клички каждой заводской кобылы стояли у  него  в  тетрадке два  имени.
Чтобы не оплошать, кого бы ни родила!
     Здесь  надо  сказать,  что  кличка для  скаковой лошади -  дело  далеко не
простое.  Особенно когда  у  тебя  каждый год  по  шестьдесят с  гаком  жеребят
прибывает.  Поди придумай на всех! А сколько разного надо учесть: и как звучать
будет,  и  чтобы заглавные буквы им„н отца с  матерью в  слово попали...  и ещ„
многое,  одним лошадникам ведомое.  Кличка,  между прочим,  как бы  и  визитная
карточка хозяйства, где лошадь росла...
     Был  в  конном мире  один  чудак.  Шутник большой.  Назло всем,  наперекор
правилам и  традициям называл лошадей с  этаким юморком.  Были  у  него жеребцы
Слепень,  Лодырь,  Дундук.  А кобыл он, видно, за что-то совсем не любил. Куча,
Заноза, Жила, Слякоть, Орва... Кони, надо сказать, неплохие, но почему-то никто
из наездников их к себе брать на ипподром в тренотделение не хотел... Назвал он
как-то  одного жеребца английским словом "Peace"[36].  Наверное,  решил за  мир
побороться.  Так  и  в  племсвидетельстве записал  латинскими  буквами.  Купили
жеребца  в   спорт...   Спустя  несколько  лет   выезжает  он   на   старт,   а
судья-информатор и  оповещает публику:  "На  старт  приглашается мастер  спорта
такой-то...  на Писе!" Трибуны,  говорят,  чуть не развалились от хохота. Судья
сам в микрофон поперхнулся,  когда понял, что выговорил. Вот ведь как бывает. А
петербургские конники помнят почти  крылатое:  "На  старт  приглашается Жук  на
Воле..."
     В общем, серь„зное дело - кличка!
     Подойдя к  деннику только что родившей кобылы,  Василий Никифорович Цыбуля
внимательно  заглянул  сквозь  реш„тку.   Т„мно-ж„лтый  комочек  порывисто  бил
ноздрями,  л„жа в  пушистой соломе.  Жереб„нок был ещ„ мокрый,  со слипшейся от
утробной сырости ш„рсткой...
     "Кобылка, Василий Никифорович! - радостно провозгласил ветврач, возившийся
на корточках возле матери. - Вполне здоровенькая. Нормальная!"
     Цыбуля довольно закряхтел и  полез в  портфель за  заветной тетрадкой.  На
всякий  случай глянул на  табличку с  кличкой кобылы,  будто  бы  не  помнил на
память, и торжественно провозгласил:
     "Нотой звать будем!"
     Бригадир маточной конюшни тут же  достал из кармана заранее приготовленный
мелок  и  крупными печатными буквами написал на  двери рядом с  кличкой матери:
НОТА. Чуть подумал... и поставил между ними жирный знак "плюс".
     "Нота...  А ничего...- подал голос хромой парень, тоже стоявший у денника.
Летом он  работал табунщиком -  гонял на пастбище маточный табун,  -  а  зимой,
когда наступала горячая пора выжеребки,  помогал на конюшне. - Славненько даже.
Коротко и солидно. Нотка... До, ре, ми, фа, соль, ля..."
     "Как-как?   Фасоля?  -  включилась  в  общее  вес„лое  балагурство  рослая
полнотелая женщина,  негласная хозяйка маточной конюшни.  -  И точно, фасолина!
Высохнет, совсем светлая будет. Ну как есть зрелая фасолина. Хорошую кличку ты,
Василь Никифорыч, сочинил..."
     Она приникла к реш„тке денника и с умилением посмотрела на новорожд„нную:
     "Слышь, Фасолъка, вставай! Пора уже!"
     Кобылка оказалась понятливой.  Высоко подняла угловатую мордочку, покачала
ею  вправо-влево,  привыкая  к  простору  и  неведомому прежде  пространству...
напрягла шею,  выпростала из-под тела сначала одну,  а  через некоторое время и
другую переднюю ногу...  Полежала так.  Потом  сосредоточилась и  приподнялась.
Чуть посидела по-собачьи.  Собралась с силами, бодро вскочила на ноги... и едва
не упала. Ветврач е„ поддержал.
     "Ну вот! Молодцом! - заулыбался Цыбуля. - Ишь, шустренькая... Фасолъка..."
     Он  снова  приник  к  реш„тке.  Там,  в  глубине денника,  пошатывалась на
неуверенных,  непропорционально длинных  ножках  будущая  ипподромная  надежда.
Которой, как потом выяснилось, никогда не суждено было сбыться...
     Нота так и осталась для всех в "Свободе" маленькой ж„лтой Фасолинкой.
     На втором году она вдруг перестала расти.  Перестала, и вс„. Не помогли ни
прикормки,  ни  всякие принудительные витаминизации.  Стало  понятно -  кобылка
больше не вырастет. Заводской брак.
     Судьба е„ решалась тяжело...  Зоотехники настаивали на выбраковке. В племя
нельзя - а вдруг ген малого роста начн„т по наследству передаваться?.. Тренерам
на  ипподромах такие тоже  без  надобности...  На  горизонте явственно замаячил
призрак мясокомбината,  и  вот тут грудью встали рабочие маточной конюшни -  уж
больно  милой,  ласковой и  красивой была  малышка!  Целой  делегацией пришли в
директорский кабинет  -  оставь!  Василий  Никифорович подумал и  решил:  "Одна
голова не объест,  хозяйство не разорит.  Пусть жив„т людям на радость.  Может,
ещ„ и сложится вс„ в е„ жизни как надо..."
     И  вот  Фасолька резвилась и  прыгала в  леваде,  понятия не  имея,  что в
"Свободе" ожидали приезда гостей.  Ожидание сопровождали неизбежные хлопоты, но
без панической суеты,  как когда-то. Последнее время в Цыбулино хозяйство (одно
из  немногих,  ещ„  не  умерших и  не  развалившихся) различные важные  персоны
наезжали частенько.  Кто  за  чем!  Начальство различных уровней  и  коллеги  -
посмотреть,  поучиться,  позавидовать.  Местные политики - доказывать, что "так
жить нельзя", и настаивать на срочном переименовании хозяйства. Приватизаторы -
пропагандировать новые экономические идеи...  У вас,  мол, хорошо, но вот дайте
нам похозяйствовать - мы вам ужо такое устроим! Однажды бандиты явились "крышу"
предлагать,  а  следом зональный казачий атаман -  сулить от бандитской "крыши"
защиту.  Было похоже,  что  так друг за  другом и  ездят,  а  бухгалтерию ведут
общую...  Василий Никифорович всех встречал с  неизменным уважением.  С поч„том
провожал...  Но  "молодые реформаторы" и  охотники до  чужих  барышей почему-то
больше в хозяйстве не появлялись...
     Нынешние гости  были  желанными.  Василий  Никифорович ещ„  вечером раздал
каждому указания,  а сегодня с утра самолично объехал все места посещений. Надо
же убедиться, вс„ ли в порядке!
     В  столовой  шеф-повариха Роза  Матвеевна -  необычайной изобретательности
кулинарка -  совершала всякие таинства над  продуктами,  грозя  через несколько
часов превратить их в  знатный обед.  Шли приготовления и в самом главном месте
гостевой программы -  на кончасти.  Впрочем,  там лишь чуть пригладили веерными
граблями дорожки из  толч„ного кирпича да  песчаную площадку на выводном кругу.
Остальное шло  как  обычно -  зачем лишний раз  суету разводить,  если  в  доме
порядок?..
     К одиннадцати часам на дороге,  ведущей в Михайловскую, появилась колонна.
Разного класса легковушки,  возглавляемые джипом охраны вице-губернатора,  и за
ними  -   фирменный  автобус  с  гостями.  Впереди  колонны  следовал  скромный
милицейский "Жигуль". С включ„нными мигалками, но без сирены.
     Василий Никифорович на своей "Ниве" двинулся навстречу.
     Центральную площадь  станицы  украшала  огромная клумба,  брызгавшая,  как
фонтан,  во  все  стороны яркими  красками буйных  южных  цветов.  Посередине -
памятник вождю  мирового пролетариата,  который в  Михайловской не  удосужились
снять.  Здесь  колонна остановилась.  Цыбуля вылез из  "Нивы".  Дверцы автобуса
распахнулись, из него начали выходить люди...
     Василий Никифорович,  руководствуясь обычным своим  принципом,  гласившим,
что сено к лошади не ходит,  остался спокойно стоять