н. - Рожай поскорее!
     - По  ходу  дела добрался до  ихнего жокея,  Анисимова...  и  вдруг вижу -
менжуется[40] парень,  Ага,  думаю!  Ну и взял его в оборот. Зав„л в конюховку,
достаю  протокол допроса свидетеля,  предупреждаю о  даче  ложных  показаний...
короче, поднажал. И вот что натряс: дескать, он вообще-то не очень уверен, этот
или  не  этот,  но  в  самом начале сезона приезжал мужик похожий на  ипподром.
Водкой его пытался поить,  в ресторан приглашал...  Анисимов отказался, и тогда
тот доста„т две сотенные баксов и говорит:  очень,  мол,  хочу Заказа купить, а
Цыбуля,  мать его разэтак,  не прода„т. Прошлый сезон конь неважно скакал, так,
значит,  как бы устроить, чтобы и в этом году он не лучше?.. Тогда-то Цыбуля уж
точно его на продажу...  И если Анисимов, стало быть, окажет содействие, то ещ„
триста баксов получит.  В  качестве комиссионных с  покупки...  Долго Анисимова
уламывал. И уломал. Жокей двести взял и... Антон Григорьевич, - тут голос опера
стал доверчиво-просительным,  -  я ему обещал,  что не буду карать, если он сам
мне вс„...
     Антон Григорьевич сделал вид, что не слышал.
     - Взял,  значит,  -  и дальше что?  В скачках коня тормозил? Это, чтобы ты
знал, должностное преступление. На Анисимова твоего дело заводить надо.
     - Ой,  Антон Григорьевич,  там очень вс„ сложно...  Конники эти...  Я  как
попробовал разобраться,  так крыша чуть не поехала...- С этим Панама спорить не
стал:  успел на собственном опыте убедиться.  -  Если вкратце,  то можно ничего
криминального не делать, а конь не поскачет. И придерживать не понадобится...
     Панама нахмурился:
     - Например?
     - Пожалуйста. Напоить или накормить перед скачкой - и куда ему с полным-то
пузом?  И других мулек немерено... Одно скажу я вам, Антон Григорьевич,- т„мное
это дело, скачки...
     - Ну так что? - добивался Панама. - Анисимов его поил перед заездами?
     - Сам - нет. Там и других хватает...
     - Но знал, что с кон„м делают?
     - Может, и знал. Попробуй, докажи...
     - Но инициатива - его?
      :
     - Говорит - нет...
     - Ну Господь с ним, с Анисимовым твоим, потом с ним разбер„мся. Ещ„ что?
     - Был я,  Антон Григорьевич, на железнодорожной станции. Никакого коня там
в  те дни вагоном не отправляли.  Вс„ очень просто.  До гениальности...  В одни
ворота ввели,  в  другие вывели.  Погрузили в  коневоз -  и  адью!  И никто эту
машину,  что характерно,  не видел и  не слышал.  А скорее,  просто внимания не
обратили. Их там вокруг...
     "...78 RUS",- снова вспомнил Панама. Но вс„ же спросил:
     - А охрана? А пропуска?
     - На  погрузку въездной пропуск не  нужен.  А  на  выгрузке...  там охрана
привыкла, что коней на ипподром часто привозят. И своим ходом со станции, благо
недалеко. Они с ипподромовских и не спрашивают...
     - Я-а-асненько,  -  протянул Панаморев.  -  То есть история у нас, Олежек,
накл„вывается прелюбопытнейшая.  Вс„ понятно,  что ничего не понятно. А деятель
этот, ну, что жокею двести баксов всучил, больше на ипподроме не появлялся?
     - Нет, Антон Григорьевич. Ни разу. Я всех опрашивал: и администрацию, и на
других отделениях... Никто больше не видел...
     Панама ненадолго задумался...
     - Ладно... Олежек, а что у нас по убийству? По пенсионеру-тотошнику?
     Молодой опер снова зашуршал бумагами, принялся говорить...

     Дождь почти прекратился. Тяж„лые капли, нещадно лупившие по спине и бокам,
рассеялись мелкой водяной пылью,  плававшей в воздухе. Над травянистой низиной,
где люди выстроили пос„лок,  повис туман. Ближе к лесу он становился плотнее, а
непосредственно возле домов обретал прозрачность - тепло разгоняло его.
     Пока  длилась ночь,  Паффи  вс„  ближе  и  ближе подходил к  человеческому
жилью...  Утро  застало его  возле  небольшого,  аккуратно сложенного стожка  в
двадцати шагах от  одного из  домов на окраине.  Дождь промочил старого коня до
костей,  сделав его  из  гнедого караковым.  Вода  стекала по  морде,  капала с
ресниц.  Грива и  хвост слиплись.  Лишь кое-где  в  пахах и  под мышками шерсть
оставалась сухой...
     Паффи продрог, как никогда в жизни.
     Привыкший к т„плой конюшне,  он тяжело перен„с сегодняшнюю ночь... По телу
волнами пробегала дрожь,  и сейчас он,  наверное,  не шарахнулся бы ни от каких
выстрелов. Он стоял неподвижно, низко опустив голову, как это делают под дожд„м
почти  все  деревенские  лошади:  если  не  шевелиться,  под  вымокшей  шерстью
сохранялись хоть какие-то остатки тепла...
     Со стороны казалось - он спал. Но глаза его были открыты.
     Подул  утренний ветерок...  л„гкий,  еле  заметный...  Он  показался Паффи
зимним бураном.  Холод  жалил  тысячами ледяных игл...  и  по-прежнему никто не
спешил завести старого коня в уютный денник, накормить, закутать попоной...
     Спасаясь от  холодного воздуха,  Паффи  медленно обош„л  стожок  с  другой
стороны,  и  плотно прижался к нему.  Сено,  тронутое дожд„м,  сперва холодило,
потом боку стало тепло. Конь опять опустил голову и застыл...
     Дверь в доме скрипнула и открылась.
     На  веранде появился крупный мужчина лет сорока пяти.  Он глянул на небо и
рассердился:
     - Гляди ты!  Такой чудный вечер,  а  с  утра...  Вот  уж  запогодило,  так
запогодило...  Хляби небесные...  -  И двинулся к сарайчику, в котором ночевала
корова.
     Оттуда с подойником в руках появилась жена:
     - Коля, ты е„ поближе к кустам привяжи. Там не кошено, травка получше... И
мне с подойником недалеко...
     - Угу,  -  согласился мужчина. Топать Бог знает куда по мокрой траве ему и
самому не хотелось. - Слышь, Галь? Как запогодило-то, а?.. Хорошо хоть, вчера с
сеном управились... Ты как чуяла!
     - Ну вот.  А  ты вс„ -  в выходные да в выходные.  Баб слушать надо!  Сиди
теперь в  доме,  чай пей да на стожок свой любуйся.  И  дело сделано,  и сердцу
спокойно...
     И  оба  как  по  команде  поглядели на  творение рук  своих  -  небольшой,
аккуратно см„танный стожок, высившийся почти сразу за заборчиком огорода...
     - А это ещ„ что за.. ? Вот ч„рт? - ругнулся мужчина. -- Галь, смотри, конь
сено наше жр„т!.. А ну, пош„л!!!
     И,  как  был,  без  сапог,  просто  в  сандалиях на  босу  ногу,  побежал,
размахивая руками, по густой, пропитанной дожд„м траве к изгороди. Брюки тотчас
же промокли до самых колен.
     Конь  приподнял голову и  безнад„жно посмотрел на  мужчину.  Кажется,  его
опять прогоняли...
     - Пош„л!!! Кому говорят!..
     Мужчина  запоздало остановился,  посмотрел на  липнущие к  ногам  брюки  и
сокруш„нно хлопнул себя ладонями по коленям:
     - Ну вот,  только треники снял!..  Галя!..  Мне в контору сейчас, а я вона
покуда промок...
     Мужчина стоял посреди огорода:  возвращаться домой -  мокро;  до нахальной
чужой лошади у коровкиного стожка -  не добежал...  а сверху,  как назло, опять
начинал моросить дождик...
     При том что конь, похоже, от стожка отходить и не собирался.
     - Галь, ну что за напасть такая?
     Лезть через изгородь в парадных,  пускай даже вымокших брюках мужчине ужас
как не хотелось, но и возвращаться ни с чем... раз уж побежал...
     - А  чего  ты  рванул,   как  тебе  солью  в  зад  стрельнули?  -  резонно
поинтересовалась жена.  -  Чай, не мальчишка... а солидности... Иди в дом, горе
луковое... тоже мне, директор. Другие штаны дам... Да сапоги надень наконец!
     Мужчина снова посмотрел на виновника всех своих бед.
     - Ты что же это,  изверг, делаешь? - спросил он с тихим отчаянием. - Я для
тебя его складывал ? Вали отсюда, говорю, пока лесину об тебя не переломал!
     Но вместо того, чтобы послушаться грозного окрика и отойти от стожка, конь
выдернул из  него  пучок свежего сена  и...  вопреки всякой человеческой логике
медленно направился к изгороди...
     - Ах ты,  шельмец!  - окончательно рассвирепел мужчина. - Тебе чего, летом
травы мало?  -  И вдруг сделал открытие:  -  Эй,  Галь!  А конь-то не наш!.. Не
совхозный...
     Бывший молочный совхоз давно превратился в акционерное общество, но память
по  приказу не  вытравишь:  так  Санкт-Петербург до  сих  пор  для  многих  был
Ленинградом,  так и  здешние жители во главе с директором (а это был именно он)
сво„ "АО" именовали по привычке совхозом.
     Директор Николай Николаевич между  тем  перестал гнать коня  и  принялся с
любопытством рассматривать необычного гостя. И вынужден был признать, что таких
статей в  лошади он никогда ещ„ не видал.  Сухая,  прекрасно очерченная голова;
длинная,  красиво изогнутая шея; тонкие, точ„ные ноги... Да. Конь был не только
не совхозный,  но и вообще определ„нно не деревенский. На таких у нас только по
телевизору и полюбуешься...
     - Ты посмотри...  красивый какой,  -  снова обратился Николай Николаевич к
супруге, терпеливо дожидавшейся на крыльце. - Наверняка породистый! Ш„рстка-то,
ш„рстка...  все жилочки насквозь видно.  Галь, ты только поди сюда... ты только
глянь...
     Галина  Ильинична приподняла двумя  пальцами  подол  фланелевого халата  и
уверенно ступила на мокрую траву босыми ногами.
     - А ведь и вправду не наш,  -  согласилась она. И обратилась к Паффи: - Ты
откуда приш„л? - Приблизившись к изгороди, женщина протянула руку к морде коня:
- Промок весь,  бедненький... Коль, а он не больной? Гляди, вялый какой... да и
тряс„т всего...
     Е„  рука  уловила сотрясавшую Паффи  жестокую дрожь.  Директор позабыл про
намоченные штаны:
     - Вот что значит благородные крови -  чуть под дождик, и вс„, хана... Тебе
бы, герой, чайку сейчас, да с малинкой...
     - Это  тебе  скоро надо  будет чайку с  малинкой.  Иди-ка  переодевайся да
ветврачу позвони!  Пусть посмотрит - не дай Бог, зараза какая... Да и определит
его  куда...  Конь-то,  сразу  видно,  домашний...  Не  привычный под  открытым
небом...
     Она гладила коня по голове,  по шее... Паффи тянулся к е„ рукам, пахнувшим
парным  молоком.  С  каждым прикосновением ему  становилось теплей и  покойней.
Неужели...  наконец-то... А может, ему вообще вс„ это тиснилось... Теперь он ни
в ч„м не был уверен...
     Директор подд„рнул штаны и гусиной походкой направился к дому. За ним ушла
и Галина Ильинична:  надо же, в самом деле, выдать мужу штаны, а то ведь сам не
найд„т. Паффи посмотрел им вслед и призывно заржал.
     Оба  сразу  остановились.  Добрая  женщина вдруг  улыбнулась и,  чуть-чуть
склонив голову набок, душевно проговорила:
     - Ишь,  общительный какой...  Да не расстраивайся ты,  не прогоним! Обожди
маленько...
     Стоило им скрыться за дверью,  как на другом конце дома растворилось окно,
и  наружу выпрыгнул сын-школьник.  В  руках у  него  был  большой кусок ч„рного
хлеба.  Пятнадцатилетнему пацану  не  было  дела  до  выстраданного прагматизма
старших,  гласившего:  если уж конь как-то дотянул до утра, ещ„ полчаса вряд ли
что-то изменят. Хуже, если действительно болезнь какую в хозяйство...
     Куда  там!..  Парнишка,  оглядываясь,  пробежал через  двор,  быстро отпер
калитку и поманил коня хлебом:
     - На! На!..
     Паффи медленно подош„л. Холод проникал в самую глубину его существа, делая
некогда гибкие суставы по-старчески скрипучими и малоподвижными... Но вот запах
лакомства  коснулся  ноздрей,   Паффи  дотянулся  губами  и  стал  медленно,  с
наслаждением  жевать,  стараясь  не  обронить  ни  кусочка.  Мальчишеская  рука
схватила его за ухо:
     - Пошли, ну! Пошли!..
     Старый конь балансировал на  той  зыбкой грани,  где  смыкаются отчаяние и
блаженство.  Он не противясь пош„л за директорским сыном...  и  скоро уже стоял
под навесом около хлева,  где было сухо и  почти тепло,  потому что не поддувал
ветер.  На мгновение куда-то исчезнув, мальчик вернулся с большим старым мешком
- и  принялся что было сил растирать шею,  плечи,  спину коня.  Он  умел ездить
верхом, умел запрячь лошадь в телегу, да и вообще знал, каково это, когда целую
ночь  ль„т  холодный дождь,  а  спрятаться негде.  Ж„сткая  мешковина сушила  и
ерошила шерсть,  разгоняла под кожей кровь и  вместе с нею -  тепло.  Паффи eго
пытался  отблагодарить:  перебрать губами  волосы,  пройтись носом  по  лицу  и
одежде... Директорский сын только отмахивался:
     - Ладно  тебе...  Сейчас  предки увидят...  И  старый конь,  вс„  понимая,
выгибал шею и подставлял бока, чтобы мальчику удобней было тереть...
     Через полчаса к  дому  подкатил "Уазик".  Из-за  руля  выскочил энергичный
моложавый ветврач.  С  другой стороны не  спеша  вылез пухленький,  круглолицый
старичок  в  ватнике.  На  носу  у  него  висели  толстые  очки,  обмотанные по
переносице изолентой. В руках он держал сыромятную деревенскую уздечку.
     Навстречу  вышел  директор  -   уже  в   других  брюках,   и   брюки  были
предусмотрительно заправлены в резиновые сапоги.
     - Ну,  где ваш найд„ныш? - Ветврач подош„л к директору и пожал ему руку. -
Доброе утро, Николай Николаич. Вы не в курсе, откуда приш„л?
     - Не говорит. И как звать - тоже, - отозвался директор. - Здорово, мужики.
Дядя Коля,  -  обратился он к своему т„зке, местному конюху, - вон он, там, под
навесом.  Я  его  во  двор не  хотел -  мало ли,  так архаровец мой без всякого
спросу...
     Старик пош„л было к коню, но на полдороге остановился. Пока ехали сюда, он
ожидал всякого. Но чтобы в самом деле породистый, хол„ный красавец...
     - Да ты не бойся его,  -  неверно понял дяди-Колину заминку директор. - Он
смирный.  Сам в  руки ид„т...  Видно,  намаялся в  лесу-то  один.  Не бь„т,  не
кусает...
     Конюх оглянулся и поправил спадающие очки.
     - Бояться его, ещ„ не хватало, - проговорил он с достоинством. - Я к тому,
Николаич,  что я  каких только не видывал...  Ты бы знал,  что за рысаков у нас
здесь  раньше  держали...   Я  тогда  связистом  работал,   провода  телефонные
ремонтировал.  Ну там, если обрыв где... или столб упад„т... Мне по службе конь
полагался,  вот и выдали Рыжего. Рысака-полукровку. Ох горяч был - кипяток! Так
что спокоен будь - с любым справлюсь.
     Снова поправил очки  и,  шаркая по  мокрой траве литыми тяж„лыми сапогами,
направился под навес.
     Паффи смиренно ждал, глядя на старичка. Мальчик стоял рядом, гладя нежную,
начавшую подсыхать ш„рстку.
     - Р-р-р!  Не балуй!  - загодя предупредил дядя Коля. Паффи хулиганить и не
собирался.  От человека в очках пахло почти как от старого финна,  содержавшего
лошадиный "дом  престарелых".  Дядя  Коля подошел вплотную,  расправил в  руках
уздечку и подставил е„ под голову коня. Рослый Паффи нагнулся пониже - он знал,
что собирался делать человек, и всячески старался, чтобы тому было удобней. Дед
не стал совать ему в рот удила.  Оставил их висеть, натянул уздечку на уши коню
и застегнул подбородный ремень.
     - Ну вот и молодец.  - Пухлая шершавая ладонь уверенно потрепала по шее, и
Паффи понял, что наконец-таки вернулся домой.
     Он не стал дожидаться, пока его потянут за повод: отгадал мысли человека и
пош„л за ним,  как собака.  Конюх держал повод длинно и вс„ оглядывался,  будто
ждал от  коня какой-нибудь гадости.  Он  не зря хвастался,  обещая справиться с
каким угодно буяном, но незнакомый есть незнакомый - поч„м знать, что у него на
уме...  Паффи чувствовал и это - и старательно семенил, приспосабливаясь к шагу
пожилого невысокого человека и  изо  всех  сил  пытаясь ничем  не  обидеть,  не
испугать... Его усилия не пропали впустую.
     - Ишь, вежливый, - похвалил дед. - Одно слово, порода!
     Паффи  понял  это  так,  что  его  окончательно  раздумали  прогонять.  Он
чуть-чуть  осмелел и,  догнав старика,  на  ходу прижался щекой к  его  локтю в
заскорузлом потр„панном ватнике.  "Не  бросай  меня,  человек.  Пожалуйста.  Не
бросай..."

     Дождик опять припустил и  взялся равномерно долбить по  жестяному карнизу.
За спиной деловито гудел факс.  Панаморев стоял у окна и смотрел сквозь залитое
влагой стекло на величественную, просторную площадь. Кто только придумал делать
все  эти  снимки  для  видовых  альбомов исключительно в  яркие  погожие дни?..
Великие зодчие,  строившие Петербург,  знали,  сколько здесь в  году  солнечных
дней, а сколько - дождливых. И сумели добиться, чтобы созданные ими шедевры под
низкими влажными облаками не  только не теряли вида и  красоты,  но,  напротив,
обретали особое очарование...
     Антон Григорьевич шмыгал носом и  всерь„з опасался простуды,  а вот жители
города сырости не, боялись нисколько: жизнь на площади так и бурлила. Туда-сюда
сновали потоки машин,  и вода, не успевшая стечь в отверстия люков, прозрачными
полотнищами разлеталась из-под кол„с.
     Антон Григорьевич вздохнул.
     Если прижаться к  самому стеклу,  то справа виден был постамент и на н„м -
царственный всадник, паривший над площадью на великолепном бронзовом скакуне.
     Включ„нный при„мник приглуш„нно пропел:
     "На заре... Ранним утром на заре... красный конь бро-о-дит..."
     "Эх, лошадки, лошадушки..." - снова вздохнул Панама.
     Факс  выдал  последние строки  и  смолк,  ожидая  нового сообщения.  Антон
Григорьевич подош„л к  аппарату и  оторвал длинную,  волнами ниспадавшую на пол
бумажную ленту. Аккуратно перемотал и стал бегло просматривать...
     - Как-то вечером мой милый
     Обмакнул свой хрен в чернила! -
     неожиданно громыхнул из-за двери жизнерадостный бас.
     Дн„м редактору был сдан
     Эротический роман!..[41]
     Дверь отворилась. На пороге возник Боря Смирнов. За его спиной громоздился
обладатель могучего голоса, рыжий гигант в закапанной дожд„м джинсовой рубашке,
не  сходившейся на  волосатой груди.  Росту в  н„м  было  никак не  меньше двух
метров.  На  фоне  такого  великолепия слегка даже  терялся второй незнакомец -
совсем не мелкий мужчина в  плаще и интеллигентных очках.  Он улыбался и был до
невозможности похож на покойного Листьева.
     - Это   Антон  Григорьевич  Панаморев,   о   котором  так  долго  говорили
большевики, - представил Панаму Смирнов.
     - Плещеев,- пожал ему руку интеллигент.
     - Сергей Петрович Плещеев,  начальник охранного агентства "Эгида-плюс",  -
пояснил Боря.
     - Сем„н Фаульгабер,- протянул лапищу великан.
     Тут  Смирнов увидел в  руках у  Антона три  метра белой бумаги и  смешливо
прокомментировал:
     - Это в качестве носового платка?..
     - Ребята,  вы  уж извините...  Я,  наверное,  всю ленту у  вас в  аппарате
изв„л,- тоже улыбнулся Панама.
     - Ни за что не простим, - серь„зно последовало в ответ.
     Антон поднял глаза и  стал ждать продолжения.  Смирнов хитро ухмыльнулся в
усы:
     - У нас такса: метр - литр. Особенно с разных там командировочных, которые
по приезде проставиться не хотят. Кстати, можно и пивом... в том же объ„ме. Так
что ты бумагу мотай, мотай, нам не жалко...
     - Милый пь„т одеколон.
     Говорит, что вкусный он.
     Что мужик, как ни смотри,
     Должен пахнуть изнутри...[42]
     - поддержал Фаульгабер.
     На  смирновском столе красовалась пепельница:  бронзовая свинья устроилась
отдыхать посреди "миргородской" лужи.  Лукавый скульптор, создавший шедевр, был
несомненный  талант.  Свинья  определ„нно залегла  в  лужу  не  просто  так,  а
предварительно выхлебав упомянутый литр...
     С самого начала нынешней своей поездки Панама по делу и без дела вспоминал
невысказанное предупреждение Ларионова:  "второй раз заступиться за тебя я  уже
не   смогу..."   Лезла  в   голову  даже  дурацкая  придирка  непосредственного
начальства,  изволившего озаботиться из-за  бутылки  "Брынцаловки".  Сколько он
себе ни внушал,  что будет здесь,  в Питере, вкалывать как обычно, а вс„ лишнее
пропустит мимо ушей,-  да,  видно,  не  смог...  И  уже понимал,  что вчерашняя
вечеринка с ребятами была этакой фрондой.  Фигой в кармане, от которой вроде бы
никому ни жарко ни холодно, а случись что - ведь и это лыко в строку пойд„т...
     - Боря, - сказал он. - Ты ,ж понимаешь - я на работе...
     - А мы что?  Дурака тут валяем? Тоже мне, благородный с