о перед домом был устроен почти настоящий скаковой круг,  а  в конюшне,
должно быть, стоял верховой пони[78] - или даже мудрый старый ипподромный боец,
отслуживший сво„,  но  ещ„ отлично помнящий вс„,  чему следует научить будущего
жокея...
     Пока Василий Никифорович следил за юным велосипедистом, мчавшимся по дамбе
явно  быстрее,  чем  позволял ограничительный знак,  -  из  дому  появилась Оля
Путятина.  Здесь,  у  "дяди  Иона",  она  тоже  отбросила вчерашний официальный
деловой  стиль.  Сегодня  она  была  в  ярком  спортивном  костюмчике,  который
необыкновенно ей ш„л.
     - Здравствуйте,  Василий Никифорович!.. - И тут же принялась переводить: -
Дядя Ион  спрашивает -  а  вы  знаете,  что  исландские лошади,  будучи однажды
вывезены с  родины,  уже  не  могут вернуться?  В  Исландии со  врем„н викингов
запрещ„н ввоз лошадей -  и  для того,  чтобы породу сохранить в  чистоте,  и во
избежание заразных болезней...
     Уже не могут вернуться,  -  мысленным эхом отдалось в  голове у Цыбули.  -
Уходят... сквозь хрустальную стену...
     - Ион,-  сказал  он  вдруг,  и  королевский  конюший  повернулся  к  нему,
облокотившись на  бел„ную планку ограды.  -  Ион,  я  тебе вс„  хочу рассказать
про... одного маленького мальчика, которого я знал. Когда ему было столько лет,
сколько сейчас твоему внуку,  он однажды с другой пацанвой полез в чужой сад за
яблоками.  Хозяин услышал и  погнался за ними,  и  мальчик,  удирая в  темноте,
перелез какой-то забор,  нащупал в стене маленькое окошко и протиснулся в него.
Внутри было  тепло  и  пахло навозом,  а  рядом топало ногой и  фыркало большое
животное.  Это  был  жеребец  Гром,  к  которому  конюхи-то  боялись  в  денник
заходить... А мальца вот не тронул! Тот проспал до утра в опилках у жеребца под
ногами,  а наутро и уходить с конюшни не захотел. И ты знаешь, Оленька? Фамилия
у сорванца была как у тебя... Путятин...

     Глава тринадцатая

     МУХА, ПРИХЛОПНУТАЯ ГАЗЕТОЙ

     Ах, как хочется спать, особенно на новом месте!
     Но...
     Дзынь...  Дзынь!..  ДЗЫНЬ!!!  Душераздирающая трель  гостиничного аппарата
выдернула Антона Григорьевича из недр очень сладкого сна. В этом сне прекрасная
пышноволосая девушка прыгала через препятствия верхом на  золотисто-рыжем коне,
и дело происходило вроде бы в манеже при Аниной конюшне,  но потом неожиданно и
естественно,  как всегда бывает во сне,  оказалось,  что скачет она по залитому
мягком сиянием конкурному полю во дворце "Юбилейный",  и зрители в разноцветных
костюмах рукоплещут,  восторгаясь,  подбадривая, уговаривая не сдаваться. Антон
узнал девушку и  испугался,  как бы на быстром галопе с не„ не сдуло парик,  но
вовремя сообразил - пока рядом конь, с Любашей ничего не случится...
     В это-то мгновение и зазвонил телефон.  Антону не привыкать было к звонкам
в  самые что  ни  есть глухие часы.  Ещ„ лучились прожектора "Юбилейного",  ещ„
взбивали опилки несущиеся копыта и хотелось досмотреть, удачен ли будет прыжок,
- а тело уже вскинулось на локте, и пальцы без промаха сграбастали трубку:
     - Панаморев слушает!..
     - Антон Григорьевич? Извините, я вас, наверное, разбудил...
     Панама узнал приятный баритон шефа  "Эгиды",  и  досадливое желание скорее
упасть на подушку, обратно в недосмотренный сон, мигом рассеялось:
     - Доброе утро, Сергей Петрович. Неужели чем-то обрадуете?
     - Ну...-  хмыкнул Плещеев,  и  Панама ощутил,  что  тот  был чем-то  очень
доволен.  -  Мы  тут  просто  собираемся  на  маленькую  загородную прогулку...
Навестить  хотим,   так   сказать,   некоторых  общих  знакомых.   Не   желаете
присоединиться?
     Антон, прижав трубку плечом, уже тянул со стула одежду:
     - Ещ„ как желаю, Сергей Петрович. Где и когда?..
     ...Поймать бы того борзописца, кто первым придумал называть севернорусский
пейзаж "неярким",  "неброским" и  иными  словами,  начинающимися с  ублюдочного
"не"...  Поймать бы -  да привезти в  леса Карельского перешейка ранней осенью,
когда на песчаных холмах пылает и пирует сентябрьское безумие красок.  Привезти
- и,  если не  слепой,  пусть-ка  смотрит,  как  в  неистово синем небе пенятся
облака,  ещ„ летние,  белые, ещ„ не успевшие набухнуть серым войлоком грядущего
снега.  Облака  невесомо  громоздятся  над  малахитовыми  вершинами  елей,  над
голубоватой зеленью сосен,  вознес„нной бронзовыми колоннами стволов... А у ног
лесных исполинов,  между заросшими лишайником валунами -  медь  и  золото любой
мыслимой пробы,  вихри и  костры алого,  малинового,  пурпурного пламени.  И по
влажному мху - ягодные кустики, затканные таким зел„ным багрянцем, что немалого
таланта  художник  расплачется,  уронив  бессильную  кисть.  И  даже  лишайник,
примостившийся на вечном граните - семидесяти семи цветов, от серебристо-седого
до ж„лтого пополам с  ч„рным.  И сам гранит,  умытый недавним дожд„м,  искрится
тысячей з„рен,  и  каждое -  хоть сейчас в  оправу да  на  выставку драгоценных
камней, чтобы зарыдали наследники великого фаберже...
     И  это  -  "неброское",  "неяркое",  второй сорт?  Какие  Мальдивы,  какие
Канарские острова!.. Ну правильно, нету у нас здесь т„плого океана и вулканы за
облака не  цепляются,  так  это мало ли  где чего нет.  А  есть на  Мальдивах с
Канарами  хрустальные речки,  где  на  перекатах  вспыхивает  радужными  боками
форель?.. Есть у них там бархатно-шоколадные, с блюдце размером, боровики прямо
посреди дороги в лесу?.. Так какого рожна?..
     Это  вс„  равно,  что  оскорблять дурацким "не"  величавую красоту русских
женщин -  оттого, что не испанки они с оливковой кожей, не раскосые японки и не
голые папуаски... Вот так!
     Если  проехать километров восемьдесят по  Приозерскому шоссе,  ведущему от
бывшего Ленинграда на  север,  а  потом  свернуть влево  и  отмахать ещ„  почти
тридцать по второстепенной,  но асфальтированной и вполне хорошей дороге, то на
берегу одного из  бесчисленных ответвлений Вуоксы можно увидеть дачный пос„лок.
Когда-то, много лет назад, здесь давали участки работникам мощного в те времена
предприятия с  оборонным уклоном.  Место было  чудесное,  рабочие и  инженеры с
энтузиазмом принялись строиться...  но вскоре выяснилось: насмотревшись друг на
друга  в  течение рабочей недели,  лицезреть любимого начальника ещ„  и  поверх
дачного забора в выходные -  это уж слишком. То есть несколько свежепостроенных
домиков скоро поменяли владельцев.  Дальше -  больше. Кого-то сманила под Лугу,
на  южный  край  области,   энергичная  т„ща  -   подвижница  огородничества  и
садоводства.  Кто-то из пожилых отправился в мир иной, не внушив молод„жи любви
к  грибам  и  рыбалке.  Кому-то,  наконец,  самым  примитивным  образом  срочно
понадобились деньги...  Одним словом, в пос„лке Румянцево-Верхнее, неофициально
ещ„  прозываемом по  старинке  "дачами  Турбинного завода",  жил  теперь  самый
разнообразный народ.  Участки же,  вс„  ещ„ числившиеся за  своими изначальными
владельцами либо их детьми, можно было по пальцам пересчитать.
     Среди  немногих  "долгожителей" Румянцева-Верхнего была  семья  Поляковых.
Папа,  мама и сын.  Правда,  последние два-три года родители бывали на даче вс„
больше  эпизодически.  Соседи видели в  основном их  сына  Андрея,  выросшего у
многих из  них буквально перед глазами.  Теперь он  мало напоминал белоголового
мальчика,  гонявшего мимо заборов на тр„хкол„сном велосипедике. Крепкий молодой
мужчина подкатывал на "девятке",  и она часами стояла перед гаражом незапертая,
а  сквозь  открытые окна  на  всю  округу благовестило "Радио-роке".  Появлялся
Андрей,  как правило,  не один,  и наблюдательные соседи обратили внимание, что
номера сногсшибательных иномарок его гостей часто были далеко не российские.  В
такие дни на участке Поляковых жарили шашлыки,  пили водку "Смирнофф" и  громко
разговаривали по-английски.  Потом кавалькады во главе с "девяткой" отчаливали,
и вс„ опять затихало - до следующего набега.
     От  родителей  Андрея  соседи  узнали,   что  Поляков-младший,  подростком
занимавшийся в  секции  конного  спорта,  стал  теперь  бизнесменом  и  прода„т
лошадей.  А  иностранные гости -  это партн„ры,  с  которыми у него сделки.  Ни
одобрения,  ни неодобрения Поляковы-старшие не высказывали, и соседи постепенно
утратили любопытство. В наше время всякий устраивается, как может. Иные вон - в
газете писали -  притоны с  девицами у  себя на дачах устраивают.  На этом фоне
Андрей  и  его  гости  были  просто образец добродетели.  Ни  драк,  ни  пьяных
скандалов...
     В эту осень на участке Поляковых царила необычная тишина. Битых два месяца
не  заглядывала ни  одна "иностранная делегация",  недели три уже не  появлялся
Андрей. Зато в доме обосновались жильцы, два хмурых короткостриженых парня, а в
гараже  -  кто-то  видел,  как  его  туда  вкатывали,  -  поселился приземистый
"Мерседес".  Поляковские постояльцы сидели в основном дома, на озеро и в лес не
ходили,   только  время  от  времени  -  к  колодцу  за  водой,  и  с  соседями
категорически не здоровались. Иногда они ссорились между собой и орали, удручая
прохожих  обрывками  малоизобретательных  матерных  фраз,  но  тут  же,  словно
спохватываясь,  замолкали.  Бизнес есть бизнес, рассудили соседи. Не маленькие,
наслышаны,  какие пенки деловым людям судьба порой выда„т. Узнать бы, что там и
как,  да не у этих же спрашивать...  Кто-то - владелец стационарной, специально
для  дачников,  сотовой  "Дельты" -  попробовал позвонить Андрею  домой.  Но  к
телефону никто так и не подош„л...
     Панаморев успел уже  понять:  в  "Эгиде" многое было не  как у  нормальных
людей.  В частности,  командиром группы захвата здесь была молодая женщина.  По
имени Катя.  У  не„  была  самая обычная внешность и  совсем не  "воинственная"
фамилия:  Лоскуткова.  Она  носила  на  пальце  новенькое  кольцо,  временами с
непривычки мешавшее,  а  сослуживцы то  и  дело  сбивались на  другую фамилию -
Дегтяр„ва.  Из чего Панама заключил,  что семейное положение она сменила совсем
недавно. Его поневоле разобрало праздное любопытство: на мужа бы е„ посмотреть.
Интересно,   какие  мужья  бывают  у  женщин,   работающих  командирами  группы
захвата?..   Антона  здорово  подмывало  при  удобном  случае  поинтересоваться
личностью Катиного супруга,  но  что-то  удерживало.  Так он  и  не спросил.  А
фамилии Катины - что мужняя, что отцовская - ничего ему не говорили.
     Ещ„ Панама заранее радовался,  полагая,  что сегодня непременно свидится с
Фаульгабером.  В  ту злосчастную ночь они вдво„м разыскали-таки место на шоссе,
где  "Тойота" подрезала коневоз.  Они  внимательно выслушали врача  и  примерно
знали,  что там найдут.  И  ползали на карачках под усилившимся дожд„м,  пока в
луче фонарика не блеснуло орудие убийства,  брошенное бандитом.  Позже эксперты
обнаружат на н„м и следы крови,  и фрагменты вполне ч„тких "пальчиков",  но это
потом,  а  тогда  им  предстояло ещ„  вернуться в  Победное  и  забрать  оттуда
девчонок, и только к утру завершился такой долгий путь назад в Питер, и вс„ это
время в морге больницы постепенно остывало тело Сергея...
     В  общем,  Антон очень ждал встречи с  Сем„ном,  но  тут  ему суждено было
разочарование.  Крутая команда, одетая и - для постороннего глаза - снаряж„нная
так,  как  положено  для  легкомысленного выезда  на  природу,  -  грузилась  в
обшарпанный  микроавтобус  "Фольксваген".   Бритоголовому  парню  с  внешностью
законченного бандюги что-то  говорила белокурая красавица секретарша.  Командир
Катя  вышла  из  эгидовской  двери  в  обществе  двух  больших  псов,  и  те  с
неторопливым достоинством запрыгнули  в  автомобиль  -  оба  без  намордников и
поводков...  И  только рыжего гиганта нигде  не  было  видно.  Антон закурил и,
внезапно забеспокоившись, повернулся к Плещееву:
     - А... Сем„н где же? Часом, не приболел?.. Ему самому питерский климат был
явно противопоказан. Чуть потерял бдительность, и насморк опять тут как тут.
     Сергей  Петрович  посмотрел  на  его  сигарету  с  жадной  тоской  недавно
бросившего курить.
     - Нет,  что вы,  -  ответил он рассеянно.  -  Просто у него сегодня другое
задание.  Всякие текущие дела... рутина, знаете ли... Надо же кому-то, извините
за выражение, и работу работать...

     "Мерседес" цвета мокрый асфальт,  снабж„нный новенькими номерами, не теми,
что "давно и  неправда" на  Выборгской трассе,  миновал ворота участка и  почти
бесшумно покатил  по  утоптанному песку  безлюдной в  этот  час  улицы.  Виктор
Расплечин -  бывший  тихвинец Плечо  -  двигал  на  железнодорожную станцию,  в
круглосуточный магазин за  выпивкой и  харчами.  Уже  в  третий раз.  Жратву им
вообще-то должен был доставлять Поляков,  но пидор-Андрюха как свинтил в город,
так  больше  и  не  показывался,  ну  и  не  лечебным  же  голоданием без  него
заниматься?..  Вылазку  в  магазин они  со  Сморчком предпринимали еженедельно,
разыгрывая в карты,  кому ехать. Все три раза выигрывал Плечо. Это было хорошо.
Сморчку он не доверял.
     Лучше  всего  было  бы  мотаться за  жоревом  вместе,  но  не  получалось.
Румянцеве-Верхнее стояло на горке (оттого так и называлось),  а железная дорога
проходила в низине.  Ближайший ретранслятор сотовой сети был, видно, не близко,
и "труба",  кое-как фурычившая в пос„лке,  на станции не брала уже ни под каким
видом.  Поэтому один из  двоих волей-неволей должен был торчать "дома" и  ждать
новостей.
     "Мерседес" был,  как положено,  с кондиционером, но после Сморчковых духов
Виктору вс„ чудился неприятный запах в салоне,  и он приспустил оконное стекло.
Внутрь немедленно залетела крупная и  вполне чумовая осенняя муха.  После того,
как  она  в  пятнадцатый раз  с  противным гудением пронеслась у  Виктора перед
носом,  он  оставил попытки выгнать тварь  обратно в  окно,  схватил с  правого
сиденья  кстати  подвернувшуюся газету  и  с  первой  попытки хлопнул настырную
летунью о  лобовое стекло.  Муха упала перед ним на Торпедо и  осталась лежать.
Притормозив,  Плечо  с  отвращением подцепил  е„  вс„  той  же  газетой,  чтобы
выбросить вон.  Не получилось:  муха скатилась прямо ему на брюки и  затерялась
под ногами на коврике. Виктор длинно выругался, с тоской вспомнив двухкомнатную
на Энергетиков,  где откроешь кран -  и ль„тся вода, и в туалет на другой конец
участка впотьмах не надо бежать,  и электричество по выходным не вырубают,  как
здесь...  Он всю жизнь прожил в городе и так называемую природу уважал лишь как
место,  куда ездят на  шашлыки.  Дачный быт с  сортиром на улице,  неработающей
баней и такими вот мухами сидел у него, прямо скажем, в печ„нках...
     Как, собственно, и Игор„шка-Сморчок.
     Когда проторчишь с  кем-нибудь в  четыр„х стенах почти месяц,  этот кто-то
даже из  лучшего друга способен превратиться во врага.  А  если он и  другом-то
особым никогда не  был?..  Плечо время от времени ощущал жуткий позыв своротить
Сморчку рожу на сторону,  скрутить его в три узла,  заставить вылизать давно не
мытый  пол  языком.  Самое  смешное,  что  осуществить желаемое  Виктор  мог  в
полсекунды.  Даже безо всякого каратэ.  Но! Подобного Сморчка если уж бить, так
надо убивать насовсем и закапывать в погребе,  поскольку иначе можно среди ночи
дождаться гвоздя в ухо или ещ„ чего похуже. Такой уж гад„ныш.
     Между прочим,  зависали они  на  этой хреновой даче именно из-за  Сморчка.
После идиотского столкновения с  "Жигул„м" того  деда  на  Приморском шоссе (и,
главное, весьма дорогостоящей починки - а денег нонеча было очень не густо!) он
Игор„шку за руль почти не пускал, водил машину в основном сам. Только знать бы,
где упад„шь,  - соломки бы подстелил. Плечо столько раз прокручивал в памяти те
несколько минут  на  дороге  возле  порожнего коневоза,  что  сам  перестал как
следует  понимать,   где  всамделишные  воспоминания,   а  где  -  дорисованное
услужливым воображением.  Вот  он  тормозит  послушный "Мерсюк",  и  сукин  кот
Игор„шка выскакивает из ещ„ движущейся машины,  чуть не падает, но выпрямляется
- и  со  всех ног чешет туда,  где швед-водила оттаскивает от запертого прицепа
явно ополоумевшего жокея.  Сморчок подскакивает к ним...  и с нал„ту,  со всего
маху бь„т мелкого сучонка в живот кулаком. После чего тот...
     Стоп!  Плечо знал,  что Сморчок редко куда ходит без самодельной чертилки.
Тихвинская братва держала спортзал,  где  и  тренировалась,  по  всем  правилам
молотя  друг  дружку  и  безропотные  макивары,  но  Сморчку  боевые  искусства
оказались до фонаря.  Вот скорчиться под ногами - ай, больно, прости, дяденька,
больше не буду!..-  а когда победитель отверн„тся, побрезговав, или, ещ„ лучше,
протянет руку  помочь  побитому встать,  тут-то  Сморчок ему  сыпан„т песочку в
глаза и заедет в пах ногой. А то и перо вставит под р„бра. Сзади, исподтишка...
     Так  вот  -   спрашивается  в  задачнике:   когда  Сморчок  выскакивал  из
"Мерседеса",  не  было ли у  него чего-нибудь в  приготовленной для удара руке?
Например,  остро отточенной спицы с кольцом на конце?..  Игор„шка, естественно,
клялся,  что нет,  но Плечо не верил ему. Он, кажется, даже припоминал короткий
взблеск  металла,  тут  же  упрятанного в  ладонь...  Вправду припоминал -  или
"кажется"? Может, фантазия помогала?..
     Плечо напрягал память, стараясь как можно отч„тливее воссоздать зрительную
картину,  но чем больше усилий прикладывал, тем меньше был в ч„м-либо уверен. А
ведь от этого так много зависело.  Может, ему вс„-таки померещилось, и, значит,
зря  они  со  Сморчком "лежали на  тюфяке"?..  Может,  на  самом деле ничего не
случилось?
     ...Ну а  если случилось?  Если чертилка в  кулаке имела вс„-таки место,  а
значит, была пущена в ход?..
     Ой, давить надо таких Сморчков. В детстве прич„м. Чтобы "ай!" - и сразу на
небеса, в ангелочки. А ещ„ лучше - посредством аборта...
     Тем не  менее Виктору убивать Сморчка не  хотелось.  И  не то чтобы его на
старости лет  (через  месяц  Плечу  должен  был  сравняться тридцатник) одолело
излишнее уважение к  чужой жизни.  Просто...  "Не  убивай -  и  тебя не  убьют.
Забыл?!."  -  сказал ему  на  прощание тихвинский лидер Андрей Журба,  и  Плечо
навсегда запомнил его чужое лицо.  Дело было после того,  как на улице Типанова
сгорел  автобус и  в  н„м  -  пятеро малолеток,  называвших Виктора сэнсэем.  И
завывающая "Скорая" увезла  эгидовского мента,  Лоскуткова,  ко  всем  чертям в
ожоговый центр,  и каков красавец он вышел оттуда,  если вообще вышел,  вот что
интересно бы знать.  И хотя прямым виновником той,  теперь уже давней,  истории
Плечо вроде бы не являлся...  Вс„ понятно,  такие запутки с "Эгидой" были Журбе
ни к чему...
     Вот и  Виктору совсем ни к чему была бы история с жокеем,  если,  конечно,
предположить,  что ему не привиделось и  Сморчок не просто ударил -  пырнул.  И
подавно не нужен был труп Сморчка, зарытый в подвале. Ох, не убивай - и тебя не
убьют...  Плечо чувствовал,  что и  так балансирует на краю.  А  он хотел жить.
Долго. Счастливо. По возможности денежно...
     Виктор недовольно покосился на  ветровое стекло,  на котором покойная муха
оставила  кровянистый мазок,  и  неожиданная мысль  посетила его.  Когда-то  по
телевизору  показывали  полудокументальный  фильм  о   том,   как  воспринимают
окружающий мир  всякие там насекомые-кошки-собаки.  Ему запомнился эпизод,  где
было про мух. Для них, оказывается, время теч„т совсем иначе, чем для человека.
Вот  муха  ползает по  столу,  среди  кофейных чашек  и  сладостей,  и  на  не„
замахиваются  газетой.   Человеку  собственное  движение  представляется  почти
мгновенным,  но с точки зрения мухи проходит целая вечность.  Газета опускается
медленно-медленно и совсем не опасно,  и есть прорва времени,  чтобы очень даже
не  спеша взлететь со  стола -  и  полюбоваться с  безопасного расстояния,  как
переворачивается задетая чашка,  как тягучей неторопливой волной выпл„скивается
из не„