рчивым  почерком,  или,
скажем,   немец-переводчик,  спешно   запрашивающий   свою  рукопись  и   не
указывающий в письме никакого адреса, кроме "Шарлотенбург". Никаких указаний
и на рукописи: послал на  удачу письмо по такому  скудному адресу  -- письмо
вернулось обратно. Сколько времени загублено за последние месяцы на  розыски
точных сведений о моих корреспондентах!
   Приглашенный по телефону, отправился к четырем  часам к Р. V.* и провел
больше  двух  часов в  беседе  с  ним.  Те, кто  с ним незнакомы,  не  могут
представить себе необыкновенной приветливости его взгляда, улыбки и  голоса,
его  привлекательности  ,  многосторонности  его  ума,  забавности   острот,
четкости воззрений, -- и все  это при такой быстрой, путаной и неразборчивой
манере  говорить, что  мне приходится  по нескольку раз переспрашивать  его.
Сильная простуда заставляет его сидеть дома; он жалуется на усталость, и вид
у  него,  действительно,  изнуренный.   Он  весьма   встревожен  современным
положением и убежден в том, что жалкие усилия политических деятелей увлекают
нас в бездну, а с ним и всю Европу.
   _______________
   * Поль Валери. (Прим. перев.) _______________
   Он читает мне явно индивидуалистическую декларацию Эйнштейна; к  ней он
присоединяется куда охотней, чем к Советам.
   Невозможно  сколотить  единый  фронт,  чтобы  противостоять губительным
требованиям националистов.  В этом убеждает  меня P. V.; беседа с ним  очень
меня расстроила, я уверен в его правоте.
   Катастрофа представляется  мне почти неизбежной. Отныне я  всем сердцем
желаю   гибели  капитализма   и  всего,   что  укрылось   под   его   сенью:
злоупотреблений,  несправедливости,  лжи, всей его чудовищности.  И не  могу
заставить себя поверить, что Советы фатально и неизбежно должны нести гибель
всему, для  чего мы  живем.  Правильно  понятому  коммунистическому обществу
необходимо поощрять полноценную личность и извлекать все ценное из личности.
Тогда и личности не к чему противопоставлять  себя тому, кто всех  ставит на
свое место сообразно их ценности: ведь только так, не правда ли, государство
может добиться от каждого наилучшей производительности?
   Кювервиль 25 февраля.
   Пока я находил лишь жалкие паллиативы, которые помогали нам справляться
с   катастрофическим  положением   вещей,  лживыми  верованиями,  трусливыми
компромиссами мысли, я мог пребывать в нерешительности. Все это казалось мне
все  омерзительней, все яснее и яснее  вырисовывалось передо мной то, против
чего  дух  мой  и   сердце  восставали  и  рвались  в  бой.  Но  я  не   мог
удовлетвориться  одним протестом. Теперь я знаю не только -- против чего, но
и за что: я решился.
   Я   восхищаюсь   тем,   что   все,   кто   недавно   упрекал   меня   в
"нерешительности",  оказались  в  другой  партии.  Они  бросали  мне  в лицо
заключительную  фразу из  письма  Шарля-Луи  Филиппа,  что  я  сам цитировал
когда-то: "Не будь  бабой -- выбирай". Словно они не допускали иного выбора,
чем тот, который сделали сами!.. Я знаю  в их стане людей  большого сердца и
добрых  намерений, и  хоть я  убежден, что они ошибаются, мне крайне  тяжело
высказываться против них. Но  как не высказаться, если в молчании  сейчас же
увидят знак согласия?
   Не место безразличию  и  терпимости,  когда они  идут на  ползу врагу и
когда процветает то, что заведомо считаешь дурным.
   26 февраля.
   Что  идеи  Ленина  торжествуют  над  препятствиями,  которые  стараются
поставить перед ними государства Европы, это становится им ясным и наполняет
их ужасом. Но то, что торжество этих идей  следует приветствовать, --  вот в
чем  они отказываются  разобраться.  Сколько  глупости,  сколько невежества,
сколько узколобого упрямства в их отказе! Какой-то дефект воображения мешает
им осознать, что человечество  может  перемениться, что общество  может быть
построено  на иных основах,  чем те, что были им испокон веку известны (хотя
бы они и находили  их дурными), что  будущее может быть не продолжением и не
повторением прошлого. "Если коммунизму обеспечен  успех, --  говорил мне V.,
-- это отобьет у меня всякий вкус к жизни",  а  у меня -- наоборот,  если он
погибнет.
   В  чудовищном  факте,  что  капиталистическое  общество  ищет  опоры  в
христианстве,  повинен  не  Христос,  а духовенство.  Оно так  уцепилось  за
Христа, что кажется, будто  нельзя  отделаться от  духовенства, не отвергнув
вместе с ним и Христа. Некоторые обладают  такой живой верой, что  явственно
видят, как  плачет преданный  забвению  Христос.  Как же  такое  забвение не
покажется им отвратительным?
   Тертр, 5 марта.
   Мы,  Q и я, спрашиваем себя, кого предпочесть: тех, кто  ненавидит нас,
потому что знает нас, или тех, кто ненавидит нас, потому что нас не знает?
   Старайся сам любить и ненавидеть только то, что хорошо знаешь.
   Всего больше страдаешь от ненависти тех, кого любишь, кто должен был бы
тебя любить и любил бы, если бы только согласился тебя узнать.
   Кое-кто  из молодых  объявляет  нас  врагами, нимало не побеспокоившись
справиться, не  любим ли мы того, что они  любят,  не ищем ли его  вместе  с
ними. Почему они не допускают, что  мы можем иметь одинаковые с ними взгляды
на наши былые писания, что, не отрекаясь от своего вчерашнего творчества, мы
можем  относиться  к  нему  без  всякого снисхождения?  Чтобы устремиться  к
будущему,  надо  отвергнуть  прошлое,  --  думают  они.  Они, кажется, и  не
подозревают,  что  мы, стремясь приблизиться  к ним, согласны перенести  все
обиды  и поношения  от нашего поколения.  Отталкивая  нас,  они  самих  себя
ослабляют и самих себя предают.
   Какое подкрепление они, напротив, получили бы, признав своими тех, кто,
целиком принадлежа прошлому, осуждает его. Ибо абсурдно осуждать все прошлое
во  имя будущего,  не  признавать  здесь,  как  и  повсюду, преемственности,
последовательности,  не  признавать, что дух,  воодушевляющий их  ныне,  был
более или менее  придавлен,  но  никогда  не  переставал существовать. Кроме
сытых людей, уютно устроившихся  в настоящем, процветая там и  жирея, всегда
были  беспокойные  умы,  обуреваемые тайными запросами,  не  удовлетворенные
себялюбивым  благополучием,  предпочитавшие  итти  вперед,  а  не  отдыхать.
Взгляды    сегодняшних   молодых    "ненавистников"    представляются    мне
ограниченными.  Ничто  так  быстро  не  устареет, как  их  модернизм;  чтобы
разбежаться  в  будущее, настоящему приходится  опереться  о прошлое и затем
лишь оттолкнуться от него.
   Я  все больше  и больше ощущаю, как я  несведущ.  Политика,  экономика,
финансы  -- в эту область я  суюсь наугад и не без опаски, движимый растущей
потребностью  знать.  И  все  больше  и больше  я  ощущаю,  как  непроходимо
перепутаны  все  проблемы.  Эти  вопросы так  сложны,  что,  чем больше  ими
занимаешься (я,  по  крайней  мере),  тем  хуже их понимаешь.  Тот или  иной
специалист  военного времени устанавливал, сообразно своим выкладкам, те или
иные предвидения, ту или иную схему будущего, казавшиеся ему непреложными, а
события почти всегда опровергали их*. В  таких случаях принято говорить (ибо
выкладки,  как-никак,   были  точными)  о   "психологическом   элементе",  о
"невесомом", чего не сумел, не смог или не почел своим долгом учесть ни один
техник, но что является как раз моим делом, моей областью. За пределы мне не
следует выходить.
   _______________
   *  Я  исключаю  из  числа  дядю,  Шарля  Жида,  предсказания  которого,
напротив, всегда или почти всегда сбывались. (Прим. автора.) _______________
   Что за поразительные аргументы находят  или придумывают, чтобы доказать
другим  или самому себе,  сообразно потребности момента,  что  это  законно,
мудро  и  морально: ограничивать  рождаемость  или  плодить возможно  больше
детей, вооружаться до зубов и под предлогом самозащиты нападать,  при случае
одобрить действия Японии, и завтра, конечно, притти ей на помощь!
   7 апреля.
   Докончил без особого интереса и  удовольствия "Цемент" Гладкова. В этой
молодой и новой литературе шокируют малейшие ухищрения; их здесь в изобилии,
но качество  их чрезвычайно  низко... Условная психология  кажется  новой  и
смелой,  поскольку Гладков наделяет героиню  чувствами (половыми  реакциями)
скорей мужскими.
   Все  же  вещь  значительная.  Человеческое  существо  до такой  степени
податливо, что оно быстро становится тем, во что его убедят превратиться.  Я
слышал, что на  германскую молодежь "Цемент" оказывает сильное  влияние. Ряд
девушек подражает героине романа, думая, что в ней они узнают себя.
   С истинным  наслаждением прочел  томик Чехова (в  весьма посредственном
переводе  де  Рош) "Палата  N  6". Рассказ  "В овраге"  превосходен  даже  в
мельчайших деталях.
   "Рвач"   Эренбурга   --   книга   замечательная,   подлинной   новизны,
исключительного ума и уверенного рисунка.
   "Все мы хорошо знаем  девиз романтиков: я делаю лишь то, чего не  могут
сделать  другие*. Культ оригинальности...  Артем  делал лишь то,  что делали
другие.  Личная идея,  которая  отличала  бы его  от  других,  казалась  ему
бесполезной и недостойной выражения..."
   _______________
   * Стр. 193. Портрет Артема Лыкова. (Прим. автора.) _______________
   Выскажусь  яснее:  бесконечная  радость -- чувствовать  себя  в  тесном
общении  с другими,  в обмене мыслями,  чувствами,  ощущениями,  в  единстве
действий;  но  при условии, чтобы эти "другие" не были плутами. А  пока  они
лгут и мошенничают перед самими собой, -- я смогу быть честным с собой, лишь
отмежевавшись от них, лишь восстав на них.  В  этом нет никакого романтизма,
по крайней мере -- с моей стороны, но простая потребность в правде. Так  как
же почувствовать себя индивидуалистом в условиях буржуазного общества? Здесь
Utinam ex vobis unus* становится позорным.
   _______________
   *  Латинская  пословица; смысл ее: "О, если бы слиться с  вами!" (Прим.
перев.) _______________
   9 апреля.
   Партия обещала быть интересной; но с  каким  чувством  садишься играть,
если видишь, что противники --  все до  одного  шулера? В их рядах  находишь
восхитительные  лица, и все-таки не можешь ими  любоваться. И  если  бы  еще
можно было всегда любоваться партнерами! Но здесь убеждения должны опережать
симпатии. Что стоит прибавить:  "увы"! Вот в чем причина промедления, обычно
принимаемого  за  нерешительность  ума,  в  то  время  как  оно   есть  лишь
незавершенная борьба с порывами моего сердца.
   Париж, 18 апреля.
   Листья каштанов пользуются  моментом,  чтобы распуститься, когда  ничей
взгляд не может их потревожить. Каждый год все тот же сюрприз, та же досада,
что попался врасплох. Весна крадется на цыпочках, как святочный дед. Вновь я
стараюсь  подстеречь ее,  уловить  момент ее прихода. Но она всегда немножко
таинственна  и приближается украдкой. На мгновение перестанешь о ней думать:
закрываешь глаза или отводишь взгляд на  книгу... Подымаешь  голову: она  --
здесь.  (Так  растения  ночью  достигают  предела  в  быстроте   роста.  См.
наблюдения и мысли Константэна о "Тропической природа".)
   "Нет, -- говорит E. G., -- это не  удастся (речь  идет о  пятилетке), а
если  удастся -- мы пропали". ("Мы" --  это  не Франция: просто-напросто  --
крупный банк.)  Он произносит  эти слова с очаровательной улыбкой, прекрасно
сознавая всю слабость этого довода.  Для  меня --  истинное удовольствие его
повидать. С каждым разом  яснее  выступают качества  его  ума и сердца.  Они
растут в моих глазах благодаря тому, что он не выставляет их на показ, то ли
не умея, то ли стесняясь. Истинная  добродетель не  выносит  хвастовства;  в
этом я все сильнее убеждаюсь.
   Я постоянно думаю и твержу себе о том, что многое, чем мы интересуемся,
как  дети игрушкой, не будет иметь  никакой ценности, никакого значения  для
тех, чей  проход я  предчувствую, и к  кому взывает  мое сердце, -- это-то и
удерживает  с  набольшей силой мое перо. С ними я хотел бы говорить, для них
хотел бы писать, но они уже не будут меня слушать. Впрочем, -- тем лучше для
них,  если у них  не  будет никакого желания  прослушать то,  что  желал  бы
высказать я. Они не знали  бы, куда им  девать  мою симпатию, им  от  нее ни
тепло, ни холодно. Огорчаться этим было бы величайшим безумием.
   Апрель.
   Неужели  вы думаете, что  Христос  мог  бы узнать себя  в  христианской
церкви? Во имя его вы и  должны бороться с церковью. Я ненавижу не Христа, а
церковь, созданную  по  его завету. Не он вступил в  сделку с владыками мира
сего, а духовенство, совершавшее ее, правда, во имя Христа, но в то же время
предавая  его; и нельзя считать Христа ответственным за эту сделку.  Христос
"воздает кесарево кесарю", -- это верно, но тем самым он как бы противостоит
ему и отдает ему лишь оболочку. Во времена Христа социальный вопрос не стоял
и не мог стоять, а если бы и был поставлен, то на чью же  сторону перешел бы
тот, кто всегда жил среди трудящихся и обремененных.
   Но  христова проповедь  непротивления восстанавливает СССР против него.
Те,    кто   следует   этой   доктрине   покорности,   становятся   жертвами
отвратительного обмана. Церковь скверна  тем,  что,  разоружая  угнетенного,
выдает его головой угнетателю. Но угнетатель, допуская это, предает Христа и
околпачивает  его. Подогревая  надежды  на будущую жизнь, религия усыпляет и
обессиливает  сопротивление.  Кто  это   понимает,  тот   может  возмущаться
религией, не отходя от Христа. Даже Иуда был  менее коварным предателем, чем
те, чьи речи позволяют обществу одурачивать людей, разоруженных их речами.
   23 апреля
   Я  знаю, что  натуралисты  отвергают  обычно  наблюдения над  домашними
животными. Тем не менее мне кажется, что часто мы могли бы  получить от этих
наблюдений весьма полезный урок. Прирученные  нами  домашние животные  ближе
нам, чем дикие. А ведь нас тоже сформировало приручение. Небезынтересно даже
изучить   эту   формацию  и  все  отклонения  от   инстинкта,  обусловленные
невозможностью теперь самим добывать себе все необходимое. Но было бы крайне
ошибочно  заключать,  что  животные  от  этого  становятся  счастливее. Ведь
природа  без  вмешательства  человека устраняет  всякое существо, которое не
может   само  удовлетворять  свои  потребности   и   наименее   способно   к
сопротивлению.  Человек  покровительствует  хилым  и  больным,  искусственно
удлинняет  их  жизнь; отсюда --  следствие: человек  не только  не  уменьшил
страдания на земле, а наоборот, всюду распространил его и усилил, часто даже
из чувства жалости.
   Я вновь узнаю  это состояние благоговения, когда  чувства, мысли и  все
существо твое проясняются и устанавливаются в  порядке субординации*, совсем
как во времена  моей  юности. Впрочем, едва ли можно  сравнивать теперь  мои
убеждения  с верой.  Я добровольно  разубедил себя на очень  долгое время во
всяком credo, которое  рушится при  первом же независимом  анализе.  Но  мое
нынешнее  credo родилось как раз  из этого анализа.  Оно не включает в  себя
ничего  "мистического"  (в  обыкновенном  смысле  этого слова), так как  это
состояние не может искать помощи и столь желанного выхода в молитве. Просто,
мое существо  направлено  к определенной мечте, к определенной цели. Все мои
мысли невольно сходятся на ней. Если понадобится моя жизнь, чтобы обеспечить
успех  СССР, я немедленно отдам ее, слившись с множеством тех, кто жертвовал
и пожертвует своей жизнью ради той же цели.
   _______________
   * Такова уж природа гипотезы, что  стоит лишь человеку ее возыметь, как
для нее все оказывается подходящей пищей, и с момента ее зарождения  в вашей
голове  она находит  себе  подкрепление  во всем,  что  вы  видите, слышите,
читаете или узнаете. Так  всегда и  "случается". (Стерн -- "Тристрам Шенди",
гл. 44). _______________
   Я пишу эти строки совершенно хладнокровно и с полной искренностью -- из
настоятельной потребности  оставить после  себя хоть это свидетельство, если
смерть застигнет меня раньше, чем я успею высказаться до конца.
   Они слишком твердо верят в то, что нас ничего не стоит одурачить. Я уже
наблюдал это  в эпоху Дрейфуса... По  их  мнению, дрейфусары сплошь состояли
либо из отъявленных негодяев,  либо  из  простофиль. Прекрасно сознавая, что
правда не на их  стороне, они дошли до того, что заделались апологетами лжи.
"Существуют, -- толковали  они, -- опасная правда и  полезная ложь. Любовь к
истине приводит подчас к  глупости; нужно уметь различать; все относительно;
одна  религия  может стремиться  к  абсолютному. Но коль скоро спустишься  в
определенную эпоху, в историю, тогда  событие, лишенное собственного  цвета,
принимает окраску падающего на него освещения.  Приходится считать за истину
то, что кажется наиболее походящим".
   О, с каким презрением отношусь я теперь к столь услужливо преподносимым
нам сведениям, благодаря той поспешности, с  какой их принимают на веру! Что
за отказ от критики! Что за отсутствие контроля! Что  за внезапное доверие к
показаниям, самым  спорным,  самым  заинтересованным!  Я  не  вижу  никакого
истинно критического духа в скептицизме, развивающемся лишь в одну  сторону.
Какая другая  причина, кроме  собственных интересов, заставляет  их поверить
этим свидетельствам, а не иным? Как можно составить себе мнение на основании
столь  сомнительных  данных?  Раз  вопрос  освещается  однобоко, то  как  не
заподозрить плутовства за этими свежеиспеченными мнениями?
   Иногда  бывает, и,  думается  мне, довольно часто,  что тайная  причина
непонятного  с  виду  явления,  причина,  которую  сплетники  рады  обозвать
постыдной,  такова,  что ее  раскрытие  и т. д....  (дополнить)  запрещается
целомудрием;  это сочли бы  хвастовством. Прелестная страница  из  "Tristram
Shandy" Стерна в главе о пасторе Иорике (стр. 20 издания Таухница).
   _______________
   * Он  предпочитал презрение врагов и  насмешку ближних  той неловкости,
что ощущаешь, слушая рассказ, в котором тебе отводится такая почетная роль".
(Прим. автора.) _______________
   Близ Феца.
   Sala  de  espera  (зал  ожидания)*. Прекрасен  тот  язык, что смешивает
ожидание и надежду!  Так  было, -- так будет...  Они вещают, что без  божьей
помощи человечеству не  выйти из своего  жалкого состояния. Это  утверждение
частично  выражает  их упование  на бога. "Все храмы,  кроме храмов  божьих,
неминуемо превратятся  в  вавилонские башни",  --  заявляют они. Их  надежды
бегут прочь от  этой жизни и  устремляются  к жизни будущей.  Царство  Веры.
Недостоверные утверждения. Неистинная Истина.
   _______________
   *  По-испански  esperar.  значит  и  надеяться и ждать.  (Прим. перев.)
_______________
   8 июня.
   Я не обольщаю себя. Ведь  я  знаю и всегда представляю себе  всю  массу
новых  ошибок,  недостатков,  самых  существенных,  заключающихся   в  новых
теориях, и каждый раз говорю себе, что применение этих теорий  не может быть
одинаковым в  разных странах и  у  разных народов...  Но  это  не  важно.  И
вероятно,  я   услышу:  "Каким  прекрасным  кажется  из   Франции  советское
государство!",  подобно  тому,  как  говаривали  прежде:  "Какой  прекрасной
кажется республика  во времена  Империи!" Но это  государство,  о  котором и
мечтать нам запрещают, -- какой только клеветой не гнушаются, чтобы очернить
его? Неужели  вы думаете,  что  то этого мне  покажется  менее  плачевным то
государство, в котором мы живем?  Пусть положение  вещей в  СССР  еще не так
хорошо, как некоторые утверждают,  -- это вполне возможно,  пусть еще  очень
многого  ему  недостает:  но  на  что  бы  вы ни  пускались,  вам не удастся
уменьшить  мой  восторг перед его стремлениями и  чаяниями и мое желание ему
помочь.
   6 июня.
   "Чтобы понять экономические явления современности, нужно прежде всего с
придирчивостью историка и  с той ясностью, с  какой все видно на расстоянии,
заглянуть в аналогичные  явления прошлого", -- пишет N. n.  в  предисловии к
книге Бона  "Prosperi