ил ко мне в
шесть часов!"
   -- Он  только  что был здесь,  --  вновь  заговорила  Анжель; и тут  же
соскользнула  на наш  старый спор:  -- Он-то по  крайней  мере  хоть  что-то
делает, -- сказала она. -- Хоть чем-то занимается.
   Я  уже говорил, что  я-то не  делал ничего; я разозлился:  "Что? А  что
такого делает он?" -- спросил я... И ее понесло:
   -- Много чего он делает...  Прежде всего он ездит верхом... и потом, вы
же хорошо  знаете, он член четырех  промышленных компаний; вместе  со  своим
двоюродным братом руководит еще одной компанией, по страхованию от града, --
я только что  подписала  страховку. Он посещает курсы популярной биологии  и
каждый вторник  вечером сам  выступает с публичными докладами. Он достаточно
знает медицину, чтобы оказать помощь при несчастном случае.  Юбер делает еще
и не такое! Пять неимущих семей обязаны  ему  тем, что вообще сумели выжить;
он  устраивает  рабочих,  которым  не  хватает  работы, к  предпринимателям,
которым  не хватает рабочих.  Больных  детишек он направляет  в  деревню,  в
оздоровительные заведения. Чтобы обеспечить  работой молодых незрячих людей,
он  создал  мастерскую  по набивке  старых  кресел  соломой.  Несомненно, по
воскресеньям он охотится... А вы, что делаете вы?
   -- Я, -- сказал я в некотором смущении, -- я пишу "Топи".
   -- "Топи"? Что это такое? -- спросила она.
   Мы закончили нашу трапезу; я возобновил разговор уже в салоне.
   Когда оба мы оказались в углу у камина:
   -- "Топи", --  начал я, -- это история одного холостяка, живущего  в
башне, окруженной болотами.
   -- А! -- сказала она.
   -- Его зовут Титир.
   -- Гадкое имя.
   -- Вовсе нет, -- возразил я, --  это же из Вергилия. Что  до меня, то я
не умею придумывать.
   -- Почему холостяк?
   -- О!.. Потому что так проще.
   -- И это все?
   -- Нет, я рассказываю, что он делает.
   -- И что же он делает?
   -- Он осматривает болота...
   -- Зачем вы пишете? -- спросила она после небольшой паузы.
   -- Я? Я не знаю, да, наверно, затем, чтобы что-то делать.
   -- Прочтите мне это, -- сказала Анжель.
   --  Как  вам  будет угодно. У  меня как  раз  с собой четыре  или  пять
листочков. -- Я тотчас извлек их из кармана и прочел как можно более вяло:
ДНЕВНИК ТИТИРА, ИЛИ "ТОПИ"
   Лишь голову приподнимешь слегка -- в окне виден сад, которого я еще не
успел как следует рассмотреть; справа -- дерево, с которого облетают листья;
дальше, за садом, равнина; слева -- пруд, о котором я еще скажу.
   Еще недавно в саду цвели мальвы и водосборы, но  из-за моей нерадивости
все  теперь тут  страшно заросло; со стороны пруда на сад наступали камыши и
мхи;  тропинки  исчезли в траве; для прогулок уцелела только большая  аллея,
проложенная от  дома до  равнины,  и как-то раз  я решил  по  ней  пройтись.
Вечером лесное зверье пересекает  аллею, чтобы  напиться  воды из  пруда;  в
сумерках я различаю только  серые  силуэты, а так как вскоре наступает ночь,
то кажется, что звери никогда не возвращаются с водопоя.
   --  На меня все это нагнало  прямо-таки страху,  -- сказала  Анжель, --
однако продолжайте -- это написано очень хорошо.
   От  усилия,  которого  потребовало  от  меня  это  чтение,  я  чересчур
напрягся.
   -- О, это почти все, -- сказал я ей, -- дальше у меня не написано.
   -- Так  прочтите  ваши заметки, -- вскричала  она, --  это всегда самое
интересное! По  ним куда лучше видишь, что хочет автор сказать, чем потом он
сам напишет об этом.
   Тогда я продолжил -- даже  не пытаясь скрыть своего огорчения  и,  хуже
того, стараясь придать каждой фразе незаконченный вид:
   Из  окна своей башни Титир может  удить  рыбу... --  Вот видите, это
всего лишь заметки...
   -- Да продолжайте же!
   Скучное ожидание клева; нехватка наживки, увеличение количества удочек
(символ) -- по необходимости он ничего не может поймать.
   -- Почему?
   -- Ради правды символа.
   -- Ну а если он в конце концов что-нибудь поймает?
   -- Тогда это будет другой символ и другая правда.
   --  Да  никакой  правды тут нет, вы  подстраиваете  факты  так, как вам
самому хочется.
   --  Я  подстраиваю  факты  таким образом,  чтобы  они выглядели  скорей
правдоподобно, чем реально; слишком сложно вам сразу все объяснить, но нужно
быть уверенным  в том,  что  события  и  характеры связаны друг  с другом; в
этом-то  и секрет хороших  романов;  все, что  происходит с  нами, не  может
предназначаться другому. У Юбера тут уже был бы потрясающий улов! А у Титира
даже не клюет: в этом психологическая правда.
   -- Ну ладно, продолжайте.
   Под  водой все те  же береговые мхи.  Неясность  отражений; водоросли;
плавает  рыба.  Говоря  о  рыбе,  стараться  не называть  ее  "непроницаемое
изумление".
   -- Еще бы! Но все же, с какой стати эта запись?
   -- Потому что мой друг Гермоген уже зовет так карпов.
   -- Я не нахожу это выражение удачным.
   -- Тем хуже. Так я продолжу?
   -- Да, прошу вас, ваши заметки очень интересны.
   На  рассвете Титир  замечает белые шишки,  усеявшие  равнину;  соляные
копи.  Он  выходит  из  дому  посмотреть, что  там делается.  Несуществующий
пейзаж; очень узкие  насыпи между  двумя  солончаками. Поразительная белизна
соляных бункеров (символ);  это лучше всего заметно именно  в тумане; темные
очки, предохраняющие глаза рабочих.
   Титир сует горсть соли в карман и возвращается в свою башню.
   -- Это все.
   -- Все?
   -- Все, что я написал.
   -- Боюсь, что ваша история может показаться немного скучной, -- сказала
Анжель.
   Нависла  продолжительная тишина --  и  тогда я  воскликнул с  чувством:
"Анжель, Анжель, умоляю вас, когда же вы поймете, что такое сюжет книги? Это
то чувство, которое в конечном  счете  осталось у меня от жизни, его-то я  и
хочу выразить: скука, суета, однообразие  -- мне-то  все равно, ибо  я  пишу
"Топи",  -- но Титир  ведь вообще ничего не  делает; уверяю  вас, Анжель,
наши жизни намного тусклей и ничтожней".
   -- Но я-то так не считаю, -- сказала Анжель.
   -- Лишь потому, что вы об этом не думаете. Это и есть сюжет моей книги;
нельзя  сказать, чтобы Титир  был  недоволен  своей  жизнью;  ему доставляет
удовольствие  созерцать болота;  стоит  перемениться  погоде, как меняются и
они, -- ну а теперь  взгляните-ка на себя! Взгляните  на вашу жизнь! Сколько
времени вы живете  в этой комнате? -- Квартплата! Квартплата! И ведь  вы  не
одна!  Окна на улицу,  окна во двор;  видишь перед  собой только  стены  или
других людей,  которые смотрят на  тебя... Или  вот  я  сейчас  обругаю ваше
платье -- уверены ли вы, что после этого мы сможем друг друга любить?
   --  Девять  часов, --  сказала она, -- сегодня вечером  Юбер устраивает
чтение, извольте же меня отпустить.
   -- Что он будет читать? -- спросил я машинально.
   -- Уж будьте уверены, не "Топи"!
   Она ушла.
   Возвратившись  к  себе,   я  попробовал  переложить  на  стихи   начало
"Топей" -- получилось четверостишие:
   Лишь голову приподнимешь слегка --
   В окне что зимой, что летом:
   Поляна среди леска,
   В вечную грусть одета.
   После этого я заснул, и так закончился мой день.
АНЖЕЛЬ
   Среда
   Вести записную книжку; расписывать по  дням,  что необходимо сделать за
неделю, чтобы как  можно  разумней распорядиться  своим  временем. Все  дела
решаешь сам; когда  они намечены заранее и по  возможности строго,  это дает
уверенность в том, что по утрам ты нисколько не зависишь от погоды. Из своей
записной книжки  я черпаю  чувство долга;  я расписываю свои дела  на неделю
вперед,  чтобы иметь достаточно  времени  забыть о них и потом  делать  себе
сюрпризы, что  при  моем  образе  жизни необходимо;  таким образом, я каждый
вечер  засыпаю перед неизвестным  для меня завтра, которое, однако  же, мною
уже предрешено.
   Моя записная  книжка  разделена  на  две  части:  на  одной странице  я
намечаю, что должен сделать, на другой  каждый вечер подвожу итог, что успел
сделать. Затем  я  сравниваю; я вычитаю, и  то,  что  я не сделал,  дефицит,
становится тем, что мне надлежало сделать. Я переношу эти дела на декабрь, и
это  укрепляет  меня  морально.  Вот  так  и в  это  утро напротив  пометки:
"Постараться  встать в шесть часов",  я написал: "Встал в семь" -- и тут  же
примечание  в  скобках:  "Непредвиденный  срыв".  Далее  в  записной  книжке
следовали другие пометки:
   "Написать Густаву и Леону.
   Удивиться, если не будет письма от Жюля.
   Повидать Гонтрана.
   Подумать об индивидуальности Ришара.
   Обеспокоиться насчет отношений Юбера и Анжель.
   Постараться  найти  время  сходить  в  Ботанический  сад;  изучить  там
разновидности рдестов для "Топей".
   Провести вечер у Анжель".
   И  наконец,  следующая  мысль  (я  записываю одну  такую мысль накануне
каждого следующего дня; по ним можно судить, было мне грустно или весело):
   "Есть  вещи,  которые приходится проделывать заново каждый день, просто
потому,  что ничего другого не  остается; в  них  нет ни прогресса, ни  даже
движения -- и, однако,  нельзя же не делать ничего... Если рассматривать это
как движение во времени и пространстве, то похоже на метания зверя по клетке
и на приливы и отливы. Вспоминаю, что эта идея пришла  мне в голову при веди
ресторана на террасе, где официанты приносили и  уносили блюда". -- Пониже я
сделал  пометку: "Подойдет для  "Топей"".  И я приготовился  подумать  об
индивидуальности Ришара. В маленьком бюро я держу свои размышления и эпизоды
из жизни  нескольких моих лучших друзей; на каждого по ящичку; я вынул пачку
бумаг и стал читать:
РИШАР
   Страница I.
   Превосходный человек; полностью заслуживает мое уважение.
   Страница II.
   Ценой  неимоверного  прилежания  смог  вырваться  из ужасающей  нищеты,
настигшей его после смерти родителей.  Жива  еще  его бабушка; он окружил ее
благоговейной  и нежной заботой, какой часто вознаграждают  старость; однако
вот  уже много лет назад она впала  в детство. Из  сострадания он женился на
женщине  еще  более  бедной,  чем он  сам, и своей  преданностью  сделал  ее
счастливой. Четверо детей. Я крестный отец хромой девочки.
   Страница III.
   Ришар  испытывал  глубочайшее  уважение к моему отцу; он самый надежный
среди моих  друзей.  Он  убежден, что прекрасно знает меня, хотя  никогда не
читает  того, что я пишу; именно  он дает мне возможность писать  "Топи";
когда я думаю о Титире, я думаю о нем; я хотел бы вообще его не знать.
   Анжель и он не знакомы друг с другом; вряд ли  бы они смогли друг друга
понять.
   Страница IV.
   Я  имею несчастье  пользоваться  слишком большим  уважением Ришара; вот
почему я не осмеливаюсь что-либо предпринять. Не так-то просто избавиться от
уважения,  к  которому вы  сами  не  перестали  испытывать привязанность. Не
однажды Ришар растроганно уверял меня, что я не способен на дурной поступок,
вот это-то и удерживает  меня от  желания порой что-то сделать. Ришар  очень
ценит во мне эту  пассивность, утверждающую меня на  путях добродетели, куда
толкнули  меня  и  другие, ему  подобные.  Он  часто  называет  добродетелью
смирение, потому что оно очень подходит для бедных.
   Страница V.
   Целый день  работа в бюро; вечером с журналом в руках Ришар усаживается
рядом с женой  и заводит разговор со мной. "Видели ли  вы, -- спрашивает он,
-- новую пьесу Пайрона?" Он всегда в курсе всего. "Хотите взглянуть на новых
горилл?" -- спрашивает  он, узнав,  что я  отправляюсь  в  Ботанический сад.
Ришар принимает  меня за большого ребенка; для меня это невыносимо; все, что
я делаю, ему кажется несерьезным; я ему расскажу о "Топях".
   Страница VI.
   Его жену зовут Урсула.
   Я взял страницу VII и написал:
   "Любая карьера, если она не  дарит душевного удовлетворения, ужасна, --
любая,  не  приносящая  ничего, кроме  денег,  --  и столь ничтожных, что ее
приходится начинать сызнова каждый день. Топтание на месте! Придет смерть, а
что они  сделали? Только место занимали.  Причем  я уверен:  и место-то было
такое же ничтожное, как они сами!" Мне это все равно, ибо  я пишу "Топи",
но  в противном случае мне пришлось бы  думать  о себе  так же, как о них. В
самом  деле, необходимо стремиться сделать  наше существование  хоть немного
разнообразней.
   В этот  момент  слуга  принес мне  завтрак  и письма,  --  одно  письмо
действительно от  Жюля,  и  я  перестал удивляться  его молчанию; как каждое
утро, я встал на весы, ибо я слежу за своей фигурой; написал Леону и Густаву
по нескольку фраз, затем, держа  в руке мою ежедневную чашку молока (в стиле
некоторых лакистов*), я подумал: Юбер  ничего  в "Топях" не понял; он  не
может поверить,  что автор  пишет не затем,  чтобы развлекать,  и не  затем,
чтобы давать советы. Титир навевает на  него скуку; он не понимает состояния
человека, если  это  не общественное состояние;  он  полагает, что далек  от
всего  этого, потому  что  он  состоит из  действия,  -- я должен  себе  это
объяснить.  Все  к  лучшему,  думает  он, так как Титир доволен;  но  именно
потому, что  Титир  доволен, я  не  могу быть доволен собой. Напротив, этого
никак нельзя допустить. Я вызову презрение к Титиру из-за его смиренности...
-- я только собрался  поразмышлять об индивидуальности  Ришара, как раздался
звонок, и сам  он, едва успели принести его визитку, вошел ко мне. Меня  это
слегка огорчило, я не умею думать о людях в их присутствии.
   _______________
   *  Лакисты --  от англ.  Lake  Poets, так называемая "озерная  школа" в
английской поэзии начала XIX в.,  получившая название  от  поэмы  Вордсворта
"Описание пейзажа озер". _______________
   -- А,  дорогой друг! -- воскликнул я, обнимая  его, -- правда же, какое
совпадение! Я думал в это утро о вас.
   -- Я пришел попросить вас о небольшой услуге, -- сказал он, -- о, почти
пустяк; но,  так как вам делать нечего,  я и подумал, что вы сможете уделить
мне  несколько   минут;  речь   идет  всего   лишь  о  простой  подписи;   о
представительстве; мне  нужен поручитель;  вы ответите за  меня;  я  вам все
объясню по дороге; поспешим: в десять часов я должен быть на службе.
   Я ужасно не люблю казаться праздным; я ответил:
   -- К счастью, еще нет девяти часов; у нас достаточно времени; а потом я
сразу отправлюсь в Ботанический сад.
   -- А! -- начал он. -- Вы хотите увидеть новых...
   -- Нет, дорогой Ришар, -- перебил я его с явной непринужденностью, -- я
иду посмотреть  не на горилл; мне  надо изучить там  некоторые разновидности
рдестов для "Топей".
   И тут же я рассердился на Ришара  за свой дурацкий ответ. Он замолк, не
зная,  что  нам  сказать друг другу. Я подумал: его, должно быть,  разбирает
смех. Но он сдерживается. Его сострадание невыносимо. Разумеется, он находит
мое  поведение абсурдным. Он скрывает  от меня  свои чувства,  чтобы не дать
повода мне выказать  такие же чувства  по отношению к нему. Но мы оба знает,
что  испытываем их. Наше уважение друг к  другу взаимно и взаимозависимо; он
не осмеливается подавить  его в  себе,  зная,  что  тотчас потеряет  мое. Он
прячется за свою приветливость ко мне... А! Тем хуже; я-то сочиняю "Топи"
-- и я осторожно начал:
   -- Как чувствует себя ваша жена?
   Ришар тут же заговорил, как бы сам с собой:
   -- Урсула? А! Моя  бедная подружка!  Сейчас  она  мается с  глазами  --
переутомилась; могу ли я  вам поведать, дорогой друг, то, чего  не рассказал
бы никому другому?  Но я же знаю,  что вы подлинный друг.  Вот вся  история.
Эдуард, мой свояк,  сильно нуждался  в деньгах; необходимо  было  их  найти.
Урсуле  это стало известно в тот же день, когда свояченица  Жанна  пришла ее
навестить.  Так  что в ящиках  моего стола сделалось почти  пусто, и,  чтобы
заплатить кухарке,  пришлось оставить  Альбера без уроков музыки.  Меня  это
очень огорчало, потому  что музыка для него единственное  развлечение  после
долгой  болезни. Уж не знаю как, но кухарка узнала обо  всем  этом; а бедная
девушка очень привязана к нам; да вы ее хорошо знаете, это Луиза. Она пришла
к  нам  вся в слезах,  говоря,  что  скорее  откажется  есть,  чем  доставит
огорчение Альберу.  Пришлось  согласиться,  чтобы  не  обидеть  эту  славную
девушку; но я принял решение -- каждую ночь, после того как моя жена заснет,
вставать и два часа заниматься переводами статей с английского, я знаю, кому
их предложить, лишь бы собрать деньги и расплатиться с доброй Луизой.
   В  первую ночь все  шло хорошо; Урсула  спала глубоко. На  вторую ночь,
едва я расположился за  столом, кого бы вы думали, я увидел?.. Урсулу! У нее
появилась точно такая  же  идея:  чтобы  заплатить Луизе, она решила  делать
небольшие ширмочки, зная,  кому  их можно предложить;  да  вы  знаете, у нее
определенно есть талант к акварели... замечательные вещи, мой друг... Мы оба
были очень взволнованы; мы обнялись,  плача. Напрасно  я уговаривал ее пойти
спать  -- при  том, что она так быстро устает,  она и слышать  ни  о чем  не
хотела и  как  доказательство  самой  большой  дружбы  умоляла позволить  ей
остаться  и работать рядом со  мной; мне пришлось согласиться, но  ведь  она
устает.  И  теперь  так  каждый  вечер. Мы  засиживаемся дольше обычного  --
бессмысленно сначала идти спать, раз уж мы не прячемся друг от друга.
   -- Но  это  чрезвычайно трогательно, все, что вы  мне рассказываете! --
вскричал я  -- и  я подумал:  нет,  никогда  я  не  смогу с  ним говорить  о
"Топях", напротив, -- и я прошептал: "Дорогой Ришар! поймите, что я очень
хорошо понимаю ваши огорчения -- вы действительно очень несчастны".
   -- Нет, мой друг, -- отвечал он мне, -- я не несчастен. Мне дано не так
уж много, но для моего счастья не так уж много и  надо; неужели вы  думаете,
что своей историей я хотел разжалобить вас? Любовь  и уважение друг  к другу
-- вот  что испытываем  мы с Урсулой, работая по вечерам... Я  ни  на что не
променял бы эту радость...
   Мы довольно долго молчали; я спросил:
   -- А дети?
   -- Бедные  дети! -- сказал он.  -- Вот единственное, что причиняет  мне
боль:  им  бы надо на  воздух,  на солнце; вместо  этого  они  чахнут в этих
клетушках. Мне-то  все равно; я уже  стар; я ко всем этим вещам привык -- но
мои дети лишены радости, и от этого я страдаю.
   -- Это правда, --  ответил  я, -- что у вас немного затхлый  воздух; но
стоит распахнуть окна, как с улицы влетают всякие запахи... И потом, есть же
Люксембургский сад... Это даже  сюжет для...  -- Но тут же  подумал: "Нет, я
решительно не в силах говорить с  ним о  "Топях" -- и,  не закончив своей
реплики, я сделал вид, что погрузился в глубокое размышление.
   Когда  по истечении  нескольких минут  я принялся расспрашивать  о  его
бабушке, Ришар сделал знак, что мы прибыли на место.
   --  Юбер  уже там, --  сказал  он.  --  В  сущности,  я вам  ничего  не
объяснил... мне нужны были два гаранта, ну да тем хуже, вы обо всем прочтете
в бумагах.
   --  Полагаю, что  вы знакомы, -- добавил Ришар, когда  я  пожимал  руку
своему большому  другу.  А он  уже было начал: "Итак... что же "Топи"?" Я
пожал ему  руку крепче и тихо сказал: "Тсс!  не сейчас! Вот  останемся одни,
тогда поговорим".
   И как только бумаги были подписаны, мы с Юбером оставили Ришара и пошли
вдвоем. Ему нужно было на лекцию по практическому акушерству, где-то рядом с
Ботаническим садом.
   -- Ну  так вот, -- начал я. --  Ты помнишь про уток; Титир, говорил  я,
убил четыре. Однако он не имел права: ведь охота  запрещена.  Тут  же явился
священник и сказал Титиру: церковь  с  превеликим огорчением узнала, что он,
Титир, ел  уток; дичь -- это пища скоромная; люди чересчур неосторожны; грех
поджидает  их на каждом  шагу; столько  воздержаний человеку  невмочь; лучше
умерщвлять  свою плоть;  церковь знает замечательные,  надежные способы, как
это сделать. Я хочу вам предложить один из них, брат:  ешьте, ешьте болотных
червей.
   Как только священник ушел, является  доктор: вы поели утятины! Но разве
вам не  известно, что это  очень  опасно!  В здешних  болотах можно схватить
жес