лубу Он никогда  раньше не бывал на
военном корабле, не говоря уже о линкоре. Трехмачтовый корабль "Титан" флота
Ее  Величества был одним из самых  мощных судов того времени.  Его семьдесят
четыре  пушки располагались на трех пушечных палубах. Однако  на Кулума  эта
громадина не произвела никакого впечатления.  Корабли его не интересовали, а
море он  ненавидел. Он боялся его неистового нрава,  безбрежные  просторы  и
таящиеся в  них опасности  пугали  его, и  он  не  умел плавать. Его  всегда
удивляло, как это отец мог любить море.
  Я так мало знаю о своем отце,  подумал он.  Что ж, ничего странного тут
нет.  За  всю жизнь я  видел  его лишь несколько раз, последний -- шесть лет
назад Он совсем не изменился  за  это время. Зато изменился я сам. Теперь  я
твердо  знаю, чему хочу посвятить свою жизнь. И сейчас, когда я один...  Мне
нравится быть одному, и вместе с тем одиночество так мучительно
  Следуя за отцом, Кулум спустился по трапу  на  главную пушечную палубу.
Низкий потолок  заставил  их пригнуться,  когда  они  направились в кормовую
часть  к  каюте,  которую  охранял часовой  Внутри корабль  пропах  порохом,
смолой, пенькой и потом.
  --  Добрый  вечер,  сэр,  -- приветствовал  Струана  морской пехотинец,
направив  на него  свой  мушкет,  как предписывала инструкция. --  Начальник
караула!
  Начальник караула в алом мундире с начищенными до ослепительного блеска
пуговицами вышел из караульного помещения.  Этот человек  был тяжел и тверд,
как пушечное ядро, и имел такую же круглую голову.
  -- Добрый день,  мистер Струан. Одну минуту, сэр-р.  -- Он  почтительно
постучал в  дубовую дверь каюты. Оттуда  донеслось:  "Войдите", и  он вошел,
прикрыв за собой дверь.
  Струан достал сигару и предложил ее Кулуму:
  -- Ты уже куришь, мальчик мой?
  -- Да. Спасибо, отец.
  Сгруан раскурил сигару для Кулума и еше одну для себя. Выпустив длинную
струю дыма, он  прислонился  спиной к одной из  двенадцашфутовых пушек Ядра,
каждое в шестьдесят фунтов весом, были  уложены рядом в аккуратные  пирамиды
-- всегда наготове.
  Дверь каюты открылась. На пороге появился Лонгстафф, изящный, щегольски
одетый  мужчина  с  высоким  лбом  и темными глазами Его черные волосы  были
завиты по последней  моде,  густые бачки топорщились. Часовой взял мушкет на
караул, начальник караула вернулся в свою каюту.
  -- Привет, Дирк,  дружище. Как вы себя чувствуете? Я был гак  опечален,
узнав о вашем горе. -- Лонгстафф нервно подал Струану руку, потом  улыбнулся
Кулуму  и  протянул  руку  еще  раз:  -- Вы,  должно быть,  Кулум.  Я Уильям
Лонгстафф.  Мне искренне  жаль, что  вы  прибыли  к  нам при  таких  ужасных
обстоятельствах.
  -- Благодарю вас, ваше превосходительство, -- ответил Кулум, пораженный
тем, что капитан-суперинтендант торговли оказался так молод
  -- Вы не обидитесь,  если придется  чуть-чуть  подождать,  Дирк? У меня
сейчас встреча с адмиралом  и всеми  капитанами.  Я закончу  через несколько
минут,  --  добавил  Лонгстафф  с  легким зевком.  --  Мне  о  многом  нужно
поговорить с вами Если у вас есть настроение.
  -- Да.
  Лонгстафф  встревоженно взглянул на  золотые,  украшенные  драгоценными
камнями карманные часы, которые свисали с его парчового жилета:
  -- Почти одиннадцать! Похоже, мне никогда не  будет хватать времени. Не
хотите ли пройти в кают-компанию?
  -- Нет. Мы подождем здесь.
  --  Как вам  будет угодно.  --  Лонгстафф  быстро  вернулся в  каюту  и
захлопнул дверь.
  -- Он очень молод для полномочного представителя Короны, не так ли?
  -- И  да, и нет. Ему тридцать шесть. Империи создаются молодыми, Кулум.
Эго разрушают их старики.
  -- Он совсем не похож на англичанина. Он кто, валлиец?
  -- Ею мать испанка. -- Что, видимо, объясняет его природную жестокость,
подумал про  себя Струан. -- Она была графиней. Его  отец  служил дипломатом
при  испанском  дворе.  Это  был   один  из  тех  браков,  которые  называют
"породистыми". Его семья связана по какой-то линии с графами Тот.
  Если ты не родился аристократом, с горечью подумал Кулум,  как  бы умен
ты  ни был, у тебя нет ни одного шанса  пробиться наверх. Ни одного. Пока не
произойдет революция.
  -- Дела в Aнглии очень плохи, -- сказал он отцу.
  -- Как так. дружок?
  --  Богатые  слишком  богаты,  а бедные слишком  бедны. Люди ринулись в
города  в  поисках  работы.  Людей  много  --  рабочих  мест  мало,  поэтому
наниматели платят  все меньше  и меньше.  Народ голодает.  Лидеры  чартистов
по-прежнему в тюрьме.
  -- Вот  и хорошо. Этих  смутьянов вообще следовало бы повесить или хотя
бы выслать из страны.
  -- Ты не одобряешь Хартии, отец? -- Кулум сразу насторожился. "Народная
хартия" была написана более трех лет  назад и  с  тех пор  являлась символом
свободы, объединяющим всех  недовольных  британцев.  Хартия  требовала права
голоса для  каждого совершеннолетнего мужчины, отмены  имущественного  ценза
для  членов  парламента и  выплаты  им  жалованья,  уравнения  избирательных
округов, тайного голосования и ежегодного проведения сессий.
  -- Я одобряю ее как документ, содержащий справедливые требования. Но не
одобряю самих чартистов и их лидеров. Я считаю, что в Хартии много  в основе
своей правильных идей, но попали они в плохие руки.
  -- А что  плохого в том, чтобы агитировать за реформу? Парламент должен
решиться на все эти изменения.
  --  Агитировать  --  да.  Говорить,  спорить,  писать  петиции.  Но  не
подстрекать  к насилию  и  не устраивать революций.  Правительство поступило
совершенно правильно,  когда покончило с беспорядками в  Уэльсе и  Мидленде.
Клянусь Господом, неповиновение -- это  не выход.  Ходят слухи, что чартисты
так и не усвоили преподанного им урока, что они скупают оружие  и собираются
на тайные сходки. Клянусь Богом, их следует растоптать раз и навсегда.
  -- Хартию  растоптать не удастся. Слишком многим она нужна,  и эги люди
готовы умереть за нее.
  --  Что  ж,  тогда  смертей  будет  очень  и очень много,  мой мальчик.
Чартисты должны запастись терпением.
  -- Ты просто не представляешь, отец,  во что теперь  превратилась жизнь
на Британских островах. Ты так долго пробыл  здесь. Терпение  нелегко дается
тем, у кого живот подвело от голода.
  -- Здесь, в Китае, то же самое.  Везде в мире ты увидишь одно и то  же.
Но бунт, неповиновение -- это не британский путь.
  Скоро он будет им,  мрачно подумал Кулум, если для британцев ничего  не
изменится в самом близком будущем. Он пожалел, что оставил Глазго и уехал на
Восток. Глазго  был  центром  шотландских  чартистов, а он возглавлял группу
студентов, которые тайно поклялись отдавать свой труд -- а если понадобится,
и жизни -- движению сторонников Хартии.
  Дверь каюты  вновь  распахнулась,  и  часовой  замер.  Из  каюты  вышел
адмирал, массивный человек с каменным лицом  было видно, что он сильно не  в
духе. Сопровождаемый своими капитанами,  он направился  к трапу. Большинство
капитанов были  молоды, хотя попадались среди  них и седовласые старики. Все
были в морских мундирах и треуголках, их сабли позвякивали на ходу.
  Капитан Глессинг вышел последним. Он остановился перед Струаном:
  -- Позвольте выразить  вам  мои  соболезнования, мистер  Струан.  Какое
страшное невезение!
  -- Да. --  Неужели  это  просто  невезение,  подумал  Струан,  когда ты
теряешь красавицу-жену  и  трех чудесных ребятишек? И  имеет  ли  Бог -- или
дьявол  -- какое-то отношение  к  йоссу? Или все это: Бог,  дьявол, везение,
йосс -- лишь разные названия одной и той же вещи?
  --  Кстати,  вы  были  совершенно  правы,  прикончив того взбесившегося
пехотинца, -- говорил между тем Глессинг.
  -- Я его и пальцем не тронул.
  -- О? Значит мне показалось. С того места, где  я стоял, мало что можно
было разглядеть. Это, впрочем, не важно.
  -- Вы похоронили его на берегу?
  -- Нет. Не стоит загрязнять остров болезнями  такого рода... Имя Рамсей
говори!  вам что-нибудь, мистер  Струан? --  спросил  Глессинг,  отбросив  в
сторону любезности.
  -- Рамсей  --  довольно  распространенное  имя,  --  осторожно  ответил
Струан.
  -- Верно. Но шотландцы обычно стараются держаться друг  друга. Разве не
в этом секрет успеха гех компаний, которыми руководят шотландцы?
  -- Да,  найти людей, достойных  доверия, трудное дело. А вам имя Рамсей
говорит о чем-нибудь?
  --  Эго  имя  матроса, дезертировавшего  с  моего  корабля, --  ответил
Глессинг,  глядя  на  него  в  упор.  --  Если  не  ошибаюсь,  он  доводится
родственником вашему боцману Маккею.
  -- И что же?
  --  Ничего.  Просто ставлю вас в известность. Как вы,  конечно, знаете,
любое торговое судно, вне зависимости от того, несет оно вооружение или нет,
может  быть захвачено  в  качестве приза,  если примет  на  борт  дезертира.
Захвачено   королевским  военно-морским  флотом.   --   Глессинг  улыбнулся.
Дезертировать глупо. Куда еще ему бежать, как не на другой корабль?
  --  Некуда. -- Струан почувствовал себя  в ловушке. Он был уверен,  что
Рамсей сейчас скрывается на одном из его кораблей, и не сомневался, что Брок
приложил к этому руку, а возможно, и Глессинг тоже.
  -- Сегодня  мы проводим досмотр всех кораблей. Вы,  конечно, не станете
возражать?
  -- Конечно,  нет. Наша компания  очень тщательно  подбирает команды  на
свои корабли.
  --  Очень  разумно.  Адмирал решил,  что "Благородный Дом"  заслуживает
особой привилегии, поэтому ваши корабли будут осмотрены немедленно.
  В этом случае я уже ничего не могу сделать. И он выбросил из головы эту
проблему.
  --  Капитан,  я бы хотел представить  вам  моего старшего... моего сына
Кулума. Кулум, перед тобой наш знаменитый  капитан Глессинг, который выиграл
битву при Чуэн-пи.
  -- Добрый день. -- Глессинг вежливо пожал руку молодому  человеку. Рука
Кулума с  длинными пальцами  показалась  ему  мягкой и немного  женственной.
Смахивает на денди,  подумал  Глессинг.  Приталенный сюргук,  бледно-голубой
галстук,  высокий  воротник  --   должно  быть,  студент  последнего  курса.
Любопытно пожимать руку человеку, который перенес бенгальскую чуму и остался
жив. Интересно, а я бы выжил?.. -- Это нельзя было назвать сражением.
  --  Два небольших фрегата против  двадцати боевых  джонок и тридцати  с
лишним брандеров? И это, по-вашему, не битва?
  -- Стычка, мистер Струан. Это могла бы быть битва... -- Если бы не этот
чертов трус Лонгстафф и не ты, гнусный пират, хотелось закончить Глессингу.
  -- А вот мы, коммерсанты, считаем, что это  была самая настоящая битва,
Кулум, --  с иронией сказал Струан  сыну.  -- Нам никогда не  понять разницы
между  сражением  и  стычкой.  Мы всего лишь  мирные  торговцы.  Но первый в
мировой истории случай, когда  Англия скрестила оружие с Китаем, заслуживает
того, чтобы его назвали "сражением". Это произошло  чуть  больше года назад.
Мы стреляли первыми.
  --  А  как  бы  поступили   вы,  мистер  Струан?  Это  было  правильное
тактическое решение.
  -- Ну, разумеется.
  -- Капитан-суперинтендант торговли полностью одобрил мои деист вия.
  -- Конечно. Правда, у него не было особою выбора.
  -- Заново  переживаете старые  баталии,  капитан Глессинг?  -- раздался
голос  Лонгстаффа.  Капитан-суперинтендант стоял  на  пороге своей каюты и с
интересом слушал их разговор, оставаясь незамеченным.
  -- Нет,  ваше  превосходительство,  просто по-новому  смотрю на  старую
стычку. Как вам известно, мистер Струан и я никогда не сходились во взглядах
на то, что произошло у Чуэн-пи.
  -- А почему вы  непременно  должны смотреть  на  это одинаково? Если бы
мистер Струан  командовал  вашими кораблями,  его  решение, вполне возможно,
совпадало бы с вашим. И будь вы на  месте  мистера Струана, у вас тоже могла
бы появиться уверенность, что  китайцы не станут нападать на  вас первыми, и
вы бы  пошли  на  риск  и  не отдали приказа  открывать огонь. --  Лонгстафф
зевнул, поигрывая карманными часами -- А что бы предприняли вы, Кулум?
  --  Не  могу сказать,  сэр.  Я  не  знаю  всех  сложностей  обстановки,
существовавших на ту пору.
  --  Хорошо сказано. "Сложности обстановки" -- это удачное выражение. --
Лонгстафф усмехнулся --  Не согласитесь ли составить нам компанию,  капитан?
Бокал сака?
  -- Благодарю  вас, сэр, но  мне пора возвращаться  на  свой  корабль.--
Глессинг ловко отдал честь и удалился.
  Лонгстафф  жестом пригласил Струанов  в  кабинет для совещаний, который
временно  служил  капитан-суперинтенданту  в качестве  личных  апартаментов.
Комната  выглядела по-спартански, из обстановки имелось только то, что  было
необходимо для работы. Глубокие  кожаные кресла, столы  с  картами,  комоды,
массивный дубовый  стол  были надежно прикручены к  палубе.  Позади  бюро из
дуба, богато  украшенного  резьбой,  полукругом  шли  окна  кормы  с частыми
рамами. Каюта пахла дегтем, табаком, морем и, неизбежно, порохом.
  -- Стюард! -- позвал Лонгстафф. Дверь каюты открылась в ту же секунду.
  -- Да, сэр?
  Лонгетафф повернулся к Струану:
  -- Сак? Бренди? Портвейн?
  -- Сухой сак, благодарю вас.
  -- То же самое, пожалуйста, сэр, -- сказал Кулум.
  -- Мне портвейн. -- Лонгстафф опять зевнул.
  -- Слушаю, сэр.
  Стюард достал бутылки из  буфета и разлил  вино  в  тонкие  хрустальные
бокалы.
  -- Вы впервые покинули Англию, Кулум? -- поинтересовался Лонгстафф.
  -- Да, сэр.
  --  Но,  я полагаю,  с нашими последними  "сложностями  обстановки"  вы
хорошо знакомы.
  --  Нет,  ваше  превосходительство. Отец не  писал подробных писем, а в
газетах про Китай не упоминают.
  --  Ну,  скоро начнут, не правда ли, Дирк? Стюард подал бокалы: сначала
Лонгстаффу, затем его гостям.
  -- Проследите, чтобы нас не беспокоили.
  -- Да, сэр. -- Стюард оставил бутылки на столике рядом и вышел.
  --  Тост,--  провозгласил Лонгстафф, и  Струан  вспомнил  тост Робба  и
пожалел, что сначала отправился на флагман. -- За то, чтобы  ваше пребывание
здесь, Кулум, было приятным, а возвращение домой -- безопасным.
  Они выпили. Сухой сак был превосходен.
  --  Здесь  сейчас вершится история, Кулум. И никто не может  рассказать
вам об этом правдивее и лучше, чем ваш отец.
  --  У  китайцев  есть старинная поговорка, Кулум:  "Правда  имеет много
лиц", -- сказал Струан.
  -- Я не понимаю.
  --  Просто  мое  изложение   "фактов"  совсем  не   обязательно   будет
единственно верным.--  Эти слова напомнили ему  об  императорском наместнике
Лине, который содержался в Кантоне под стражей и в бесчестье, потому что его
политика  привела к открытому конфликту  с Британией   в скором времени  его
ожидал смертный приговор. -- Этот дьявол Линь все еще в Кантоне?  -- спросил
он.
  -- Думаю, да. Его превосходительство Ти-сен улыбнулся, когда  я три дня
назад задал ему вопрос о судьбе Линя, и сказал загадочно: "Багряный является
Сыном Неба.  Как  может человек провидеть волю Неба?"  Китайского императора
зовут Сыном Неба, -- пояснил Лонгстафф для Кулума. -- "Багряный" -- еще одно
из его многочисленных имен, поскольку он всегда пишет тушью алого цвета.
  -- Странные,  странные люди эти китайцы,  Кулум, --добавил  Струан.  --
Например, из  трехсот миллионов человек только император имеет право  писать
алой  тушью.  Попытайся  представить  себе  это. Если  бы королева  Виктория
заявила в один прекрасный день, что отныне  только ей дозволено пользоваться
красными чернилами, как бы мы ни  любили ее, сорок тысяч  британцев в тот же
миг  отказались  бы от  всех  чернил, кроме  красных.  Я  бы сам  первый так
поступил.
  --  И каждый  Китайский  торговец, --  вставил  Лоyuстафф  с  издевкой,
которой сам, очевидно, не замечал, -- немедленно послал бы ей бочонок чернил
означенною  цвета -- с оплатой по получении  --  и заверил  бы Ее Британское
Величество в своей готовности стать поставщиком Короны -- по соответствующей
цене. И  все  заверения  непременно  были  бы  написаны  красным.  Ха,  надо
полагать,  у  них  есть на  это  право. Где оказались бы  все  мы,  не  будь
торговли?
  Возникла  короткая пауза,  и Кулум  спросил  себя,  почему  отец  молча
проглотил  нанесенное  ему  оскорбление.  Или   это  не  было  оскорблением?
Возможно,  это  лишь   еще  одна  непреложная   истина:  аристократы  всегда
издеваются  над  теми,  кто не принадлежит  к их кругу? Что  ж, наша  Хартия
решила бы проблему аристократии раз и навсегда.
  -- Вы хотели видеть меня,  Уилл?  --Струан чувствовал  себя  смертельно
усталым. Его нога болела, невыносимо ныли плечи.
  -- Да. Со... за последние  два  дня  произошло несколько незначительных
событий, Кулум,  вы не извините нас на минуту? Мне  необходимо поговорить  с
вашим отцом наедине.
  -- Разумеется, сэр. -- Кулум поднялся.
  -- В этом нет нужды, Уилл.  -- Струан жестом остановил сына. Если бы не
насмешки Лонгстаффа, он не стал бы его задерживать. -- Кулум теперь  один из
партнеров торгового  дома "Струан и компания".  Придет день, когда он  будет
управлять им как Тай-Пэн. Вы можете доверять ему так же, как доверяете мне.
  Кулуму  захотелось  сказать: "Я  никогда не  стану участвовать в  этом,
никогда. У меня другие планы". Но он не смог произнести ни слова.
  -- В таком случае примите мои поздравления, Кулум, -- небрежно наклонил
голову  Лонгстафф.  --  Быть партнером  "Благородного  Дома"  -- это  удача,
которую нельзя купить ни за какие деньги.
  Только не когда ты банкрот, едва не добавил Струан.
  -- Садись, Кулум.
  Лонгстафф прошелся взад-вперед по каюте и начал:
  -- На завтра назначена встреча с полномочным представителем  китайского
императора для обсуждения деталей договора.
  -- Он предложил место и время встречи или вы?
  -- Он.
  --  Тогда, наверное,  вам лучше все  изменить.  Выберите другое место и
назначьте другое время.
  -- Зачем?
  --  Затем,  что если  вы  согласитесь  с  его  предложением, он  и  все
мандарины будут рассматривать это как проявление слабости.
  -- Хорошо. Если вы так считаете. Скажем, послезавтра, а? В Кантоне?
  -- Да.  Возьмите с собой Горацио и Маусса. Если хотите, я тоже поеду  с
вами. И мы обязательно должны опоздать на четыре часа.
  --  Но,  черт меня возьми, Дирк, к  чему такие крайности. Четыре  часа?
Клянусь честью, это просто смешно!
  --  Это  не смешно. Если вы  будете  вести себя с ними как повелитель с
подчиненными, вы получите преимущество на  переговорах. --  Струан посмотрел
на  Кулума.  --  Здесь,  на  Востоке,  игру  приходится вести  по  восточным
правилам. Незначительные  вещи,  мелочи приобретают  огромную важность.  Его
превосходительство получил крайне трудное назначение. Один крошечный  промах
сейчас -- и его  последствия  не  исправить в течение  целого полувека.  Ему
приходится действовать быстро и при этом соблюдать величайшую осторожность.
  --  Да. И никакой помощи, черт побери! -- Лонгстафф осушил свой бокал и
вновь его  наполнил. -- Какого дьявола, почему  они не могут вести  себя как
цивилизованные люди, этого  мне  никогда  не понять. Никогда. За исключением
вашего отца, здесь  нет ни одного человека, который старался бы  помочь мне.
Дома Кабинет  просто  не  представляет, с  какими  проблемами мне приходится
здесь сталкиваться, да им это и не интересно. Я здесь полностью предоставлен
самому себе. Мне присылают невыполнимые инструкции, рассчитывая, что я смогу
найти общий язык с невозможным народом. Клянусь честью, мы должны опаздывать
на четыре часа, чтобы доказать, что мы "выше" них, когда всякому и так ясно,
что мы выше! -- Он раздраженно взял щепотку табака и чихнул.
  -- Когда вы намерены провести распродажу земли, Уилл?
  -- Ну... э... я так думал, когда Кабинет одобрит договор Времени  у нас
достаточно. Скажем, где-нибудь в сентябре.
  -- Разве вы забыли о вашей замечательной идее? Мне казалось,  вы хотите
начать застраивать Гонконг немедленно?
  Лонгстафф  напряг свою память.  Ему  показалось,  что он  действительно
припоминает какой-то разговор со Струаном. О чем там, черт побери, шла речь?
  -- Ну, передача Гонконга, конечно же, остается неофиц