ужество, но в данном случае  победа менее важна, чем сохранение
их человеческого достоинства.
  --  Что скажете,  адмирал?  -- Рутледж-Корнхилл  повернул голову  в его
сторону. --  В словах Струана есть свой смысл, а? Какой у нас  теперь раунд?
Тридцать пятый?
  -- Тридцать шестой, -- ответил Струан.
  -- Скажем, мы ограничим  схватку  пятьюдесятью. Кто-то  из  них  должен
упасть  до того времени -- невозможно столько продержаться на ногах. Но если
они  оба  смогут встать на  линию в  пятьдесят  первом  раунде,  мы  бросаем
полотенца вместе, идет? Объявим поединок ничейным.  Хиббс может огласить это
решение.
  -- Я согласен. Но ваш человек столько не протянет.
  -- Еще сотня гиней на то, что протянет, клянусь Богом!
  -- Идет!
  --  Хотите  пари, мистер  Струан? -- предложил  князь, когда адмирал  и
генерал  сердито  отвернулись  и  замахали  Хиббсу:  --  Называйте  сумму  и
выбирайте бойца.
  --  Вы наш гость, ваше  высочество,  поэтому выбирать  первым  --  ваша
привилегия. Если, только вас устроит заклад:
  один вопрос -- проигравший  ответит на него сегодня  вечером  в частной
беседе. Искренне, как перед Богом.
  -- Что за вопрос? -- медленно спросил Сергеев.
  -- Любой вопрос, который захочет задать победитель.
  Великий  князь  испытывал огромное  искушение  принять  вызов, с другой
стороны, его пыл охлаждали серьезные опасения. Риск  был непомерно велик, но
ему  казалось, что  игра  стоит свеч. Он  очень многое  хотел  бы  узнать от
Тай-Пэна "Благородного Дома".
  -- Идет!
  -- Кто ваш боец?
  Сергеев без промедления указал на боцмана Грама.
  -- Я поставлю свою  честь на  него! -- И он тут же  закричал моряку: --
Прикончи его, клянусь Богом!
  Раунды шли один за другим. Сорок третий. Сорок  четвертый. Сорок пятый.
Сорок  шестой. Сорок  седьмой. Сорок восьмой  Сорок  девятый.  Теперь  уже и
зрители обессилели почти так же, как сами участники схватки.
  Наконец  солдат  упал. Он рухнул, как  подрубленный  дуб,  и  звук  его
падения далеко  разнесся по  пляжу.  Боцман, пьяный от  боли, все еще  слепо
размахивал  руками,  безуспешно  отыскивая  противника.  Потом  упал  и  он,
оставшись  лежать так же неподвижно. Секунданты  оттащили  бойцов каждого  в
свой угол, тридцать секунд миновали, и армия во всю глотку закричала  своему
человеку, чтобы он вставал,  а генерал колотил ладонью по парусине ринга и с
раскрасневшимся  лицом взывал  к Тинкеру: "Вставай,  ну, ради Бога, вставай,
парень!" Адмирал побагровел, когда Грам заставил себя подняться, и, шатаясь,
встал в своем углу. "На  линию, парень, давай на линию!"  Струан подбадривал
сержанта, а великий князь во весь голос, путая английские слова с русскими и
французскими, кричал матросу, чтобы тот шел к линии в центре ринга.
  Каждый  из  боксеров  знал,  что его  противник побежден.  Оба  кое-как
дотащились  до  линии и  стояли там, раскачиваясь,  не в силах шевельнуть ни
рукой, ни ногой. Наконец оба подняли руки и попытались нанести удар. Но силы
окончательно покинули их. Оба упали.
  Последний раунд.
  Толпа безумствовала, потому что  было  совершенно очевидно, что ни один
из бойцов не сможет через полминуты оставить свой угол и вернуться на линию.
  Звякнул колокол, и над пляжем повисла пронзительная тишина.  Противники
с трудом  поднялись на ноги, уцепились за канат и,  шатаясь, стояли каждый в
своем углу. Моряк всхлипнул и сделал  первый мучительный шаг к линии. Потом,
после  целой вечности, во время которой все следили за ним,  затаив дыхание,
другой. Солдат  все еще  стоял  в своем  углу, дрожа, раскачиваясь,  едва не
падая.  Но вот  его  нога,  описав  высокую  дугу,  передвинулась вперед,  и
раздался  сумасшедший  рев:  понукания,  подбадривания,   просьбы,  молитвы,
проклятия -- все слилось  в один общий  ураган  человеческих страстей, когда
оба  соперника стали  дюйм  за дюймом  продвигаться  к  цели.  Вдруг  солдат
беспомощно покачнулся,  едва не потерял равновесие, и генерала чуть  было не
хватил удар. В  следующую секунду  моряка, как  пьяного, повело в сторону, и
вот уже адмирал закрыл глаза и зашептал молитву, по лицу его струился пот.
  Пляж превратился  в  ад кромешный,  когда оба бойца встали  на линию  и
полотенца  полетели   через   канат.   И  только  когда  на  ринге  началось
столпотворение, и люди запрыгали вокруг них, соперники по-настоящему поняли,
что  схватка закончена.  И  только  тогда позволили  они  себе погрузиться с
головой в пучину  кошмарной боли, не представляя, кто из них победитель, кто
побежденный, сон это  или явь,  живы они или мертвы -- зная только одно: они
сделали все, что могли.
  -- Клянусь бородой святого Петра, -- произнес великий князь. Он охрип и
говорил с трудом, его одежда взмокла от пота. -- Вот это был поединок!..
  Струан,  тоже покрытый потом и  обессилевший, вытащил плоскую фляжку  и
подал  ее  князю.  Сергеев запрокинул  голову и  сделал большой глоток рома.
Струан выпил вслед за ним  и  передал фляжку адмиралу, который  протянул  ее
генералу, и они вместе опорожнили ее.
  -- Кровь господня, -- хрипел Струан. -- Кровь господня.


Глава 6

  Солнце уже  опустилось ниже гор. но гавань  еще  купалась  в золотистом
свете. А  Сам отняла  бинокль от глаз и встрево-женно  засеменила к  дому от
потайного  отверстия  в  стене сада. Она  пробежала между грудами  камней  и
огромными кучами земли,  которые скоро  станут настоящим  садом, и торопливо
проникла через дверь в гостиную.
  --  Мать! Лодка  Отца подходит к берегу,  --  сказала она. -- О-ко,  он
выглядит таким сердитым.
  Мэй-мэй перестала подшивать нижнюю юбку своего бального наряда.
  -- Он прибыл с "Китайского Облака" или с "Отдыхающего Облака"?
  -- С "Отдыхающего Облака". Вам лучше самой посмотреть.
  Мэй-мэй схватила бинокль, выбежала  в сад, нашла крошечное зарешеченное
окошко в стене и  стала  разглядывать море у берега.  Она поймала Струана  в
фокус. Он сидел посередине баркаса, на корме за его спиной трепетал на ветру
"Лев и Дракон". А Сам была права. Он действительно выглядел очень сердитым.
  Она закрыла отверстие смотрового  окошка маленькой ставенкой, закрепила
ее и бегом вернулась назад. -- Приберись тут и смотри, чтобы все было хорошо
спрятано, -- распорядилась  она. И когда А Сам  небрежно  сгребла  в  охапку
бальное платье и  юбки,  она больно  ущипнула ее за щеку.  --  Не помни  их,
сладкоречивая   потаскушка.  Они  стоят   целое   состояние.  Лим   Дин!  --
пронзительно выкрикнула она.  -- Быстро приготовь  Отцу  ванну  и  проследи,
чтобы чистая одежда для него была аккуратно сложена, да не забудь ничего. Ах
да, смотри,  чтобы  ванна была горячей, если не хочешь нажить неприятностей.
Положи новый кусок душистого мыла.
  -- Да, Мать.
  -- И берегись. Похоже, что гнев Отца ступает впереди него!
  -- О-ко!
  -- Вот тебе и о-ко! Все должно быть  готово к приходу  Отца, или вы оба
отведаете кнута.  И  если  что-нибудь  помешает моему плану, вас обоих  ждут
тиски для пальцев, и я сама буду пороть вас до  тех пор, пока у вас глаза не
вывалятся. Убирайтесь!
  А  Сам и Лим Дин бросились исполнять  ее  приказания. Мэй-мэй прошла  в
свою спальню и  спрятала все следы  своей  работы. Она  взяла флакон  духов,
открыла  его, коснулась  пробкой  за  ушами  и  постаралась  успокоиться.  О
Господи, думала она, мне совсем не нужно,  чтобы он был в  плохом настроении
сегодня вечером.
  Струан раздраженно  приблизился к ворогам в высокой  стене. Он протянул
было  руку к  дверной ручке, но дверь распахнулась сама  собой, и  он увидел
сияющего Лим Дина, который приветствовал его низким поклоном.
  -- Класивый этот закат есть, хейа, масса?
  Струан лишь что-то угрюмо буркнул в ответ.
  Лим  Дин запер ворота  и  стремглав бросился к парадной двери дома, где
улыбнулся еще шире и поклонился еще ниже.
  Струан механически  взглянул на корабельный барометр, висевший на стене
в холле. Барометр  был  укреплен на шарнире, и тонкий, заключенный  в стекло
столбик ртути показывал успокоительные 29,8 дюйма, "ясно".
  Лим Дин мягко прикрыл  входную  дверь,  засеменил  по  коридору впереди
Струана и открыл дверь в спальню. Струан вошел в  комнату,  пинком захлопнул
дверь и запер  ее на  засов. Глаза Лим  Дина  закатились под лоб. Он постоял
несколько секунд, приходя в себя, затем исчез на кухне.
  -- Сегодня кто-то получит порку, -- тревожно прошептал он А Сам. -- Это
так же неизбежно, как смерть и вымогательство.
  --  Можешь не беспокоиться  из-за  нашего варварского дьявола-Отца,  --
зашептала  в  ответ А  Сам.  -- Я  готова  поспорить  на  твое  жалованье за
следующую неделю, что через час он у Матери заворкует, как голубок.
  -- Идет!
  У двери появилась Мэй-мэй.
  -- О чем это вы тут  шептались, бездомные шелудивые собаки  и нерадивые
рабы? -- прошипела она.
  --  Мы  просто  молились,  чтобы Отец не  рассердился  на  нашу бедную,
дорогую, прекрасную Мать, -- ответила А Сам, захлопав ресницами.
  -- Тогда пошевеливайся, льстивая шлюха. За каждое грубое слово, которое
он мне скажет, ты получишь щипок!
  Струан стоял посреди комнаты, не сводя глаз с грязного носового платка,
завязанного в тяжелый узел, который он достал из кармана. Гром и молния, что
же мне теперь делать, спрашивал он себя.
  После  поединка он  показал князю  его новые апартаменты на "Отдыхающем
Облаке". Оставаясь с Орловом наедине, он с облегчением узнал, что  тому  без
всякого труда удалось покопаться в багаже великого князя.
  --  Только бумаг там никаких не  оказалось, -- сказал Орлов. -- Я нашел
небольшую запертую шкатулку, но вы распорядились ничего не ломать, поэтому я
оставил  ее как  есть.  Времени у меня было  достаточно --  ребята постоянно
находили для слуг какое-нибудь занятие
  -- Спасибо. Теперь слушай, никому об этом ни слова.
  -- Ты за  дурака меня  принимаешь!  --  возмутился  Орлов,  сочтя  свое
самолюбие уязвленным. -- Кстати, миссис  Квэнс и все пятеро  детей размещены
на малом плавучем складе. Я сказал ей,  что Квэнс в Макао и должен появиться
завтра с  полуденным  приливом.  Ох,  и пришлось  же  мне  попотеть,  пока я
отвязался от нее  с ее расспросами. Она способна исторгнуть  ответ  даже  из
морской раковины.
  Струан расстался с Орловом и направился в каюту мальчиков. Детей помыли
и переодели во все новое. Вольфганг по-прежнему был с ними, и они не боялись
его.  Струан  сказал им, что  завтра они отправятся с ним  в  Кантон, где он
определит их на корабль, отплывающий в Англию.
  --  Ваша честь, -- произнес вдруг  английский мальчик, когда Струан уже
собрался уходить, -- можно мне сказать вам что-то? Наедине чтобы?
  -- Да, -- кивнул Струан и отвел его в другую каюту.
  --  Мой  папа велел передать  вам вот  это,  ваша милость,  и никому не
говорить, ни мистеру Ву Паку,  ни даже  Берту.  --  Фред  дрожащими пальцами
развязал узелок, все еще болтав шийся на палке, и разложил тряпицу на столе.
В  ней  оказался  небольшой  нож,  тряпичная  собачонка  и  носовой  платок,
завязанный в  еще один основательный узел Он нервно  протянул платок Струану
и, к удивлению шотландца, повернулся спиной и зажмурил глаза.
  -- Что это ты делаешь, Фред?
  -- Папа  сказал,  что я не должен смотреть.  И чтобы повернулся спиной,
ваша милость, и не видел ничего, -- объяснил Фред, еще плотнее сжав веки.
  Струан  развязал платок  и,  разинув рог, уставился  на  ею содержимое:
рубиновые серьги, алмазные подвески, кольца, усыпанные бриллиантами, крупная
брошь с изумрудами и множество сломанных, погнутых золотых пряжек с алмазами
и сапфирами. На сорок-пятьдесят тысяч фунтов. Пиратская добыча.
  -- Что он хотел, чтобы я с этим сделал?
  -- Можно мне открыть глаза, ваша милость? Только чтобы я не видел.
  Струан опять завязал платок и спрятал его в карман сюртука.
  -- Да. А теперь скажи мне, что твой папа хотел, чтобы я с этим сделал?
  -- Он сказал,  что это  мое... я слово забыл.  Оно  было... было как-то
вроде намс... наст... --  Глаза Фреда наполнились слезами.  -- Я был хорошим
мальчиком, ваша милость, но я забыл.
  Струан присел перед  ним на корточки  и  твердо  и  по-отечески взял за
плечи:
  --  Не  нужно плакать,  дружок.  Давай-ка  подумаем  вместе.  Это  было
"наследство"?
  Мальчик  поднял на Струана широко раскрывшиеся  глаза, словно  тот  был
волшебником.
  -- Да. Наследство. А вы как узнали?
  -- Не нужно плакать. Ты же мужчина. Не плачь.
  -- А что такое настледство?
  -- Это подарок -- обычно, деньги -- отца сыну. Фред долго обдумывал его
слова. Потом спросил:
  -- Почему мой папа сказал не говорить братцу Берту?
  -- Даже не представляю.
  -- Что, ваша милость? -- переспросил мальчуган.
  -- Может быть, потому что он хотел подарить его тебе, а не Берту.
  -- А может настледство быть сразу для многих сыновей?
  -- Может.
  -- А можем мы с братцем Бертом поделить это  настледство, если  получим
такое?
  -- Да. Если получите, сможете.
  --  Вот  хорошо, -- сказал Фред, вытирая  слезы. -- Братец  Берт -- мой
самый лучший друг.
  -- А где жили ты и твой отец? -- спросил Струан.
  -- В доме. С мамой Берта.
  -- А где стоял этот дом, дружок?
  -- Рядом с морем. Рядом с кораблями.
  -- А название у этого места было какое-нибудь?
  -- Ага,  оно называлось Порт. Мы жили в доме в Порте, -- гордо произнес
малыш. -- Папа сказал, я должен рассказать вам все, по правде.
  -- Давай теперь вернемся в каюту, хорошо? Или есть еще что-то?
  -- Да,  вот.  --  Фред быстро связал тряпицу  в узелок.  -- Папа сказал
завязать  ее  как было.  Потихоньку. И не говорить  никому.  Я  готов,  ваша
милость.
  Струан снова раскрыл платок. Смерть господня,  что же мне делать с этим
сокровищем? Выкинуть его? Этого я сделать не могу. Разыскать  владельцев? Но
как?  Это могут  быть  испанцы, французы,  американцы, англичане.  И  как  я
объясню, откуда у меня все эти драгоценности?
  Он  подошел  к огромной  кровати под  балдахином на четырех  столбах  и
отодвинул ее от стены. Он обратил  внимание, что его  новый вечерний  костюм
был разложен на ней с предельной  аккуратностью. Струан опустился  на колени
рядом  с кроватью. В пол был вмурован стальной сейф. Он отпер  его и положил
узелок вместе со  своими  личными бумагами. На глаза ему попалась  Библия  с
тремя оставшимися половинами монет, и он вполголоса выругался. Закрыв сейф и
заперев его на ключ, он задвинул кровать на место и подошел к двери.
  -- Лим Дин!
  Лим Дин появился тут же, преданно посверкивая глазами на сияющем лице.
  -- Ванну сильно быстро!
  -- Ванна узе готовый, масса! Беспокоица нет!
  -- Чай!
  Лим  Дин  исчез.  Струан  прошел через  спальню  к  отдельной комнатке,
которая предназначалась только для принятия ванн и отправлений  естественных
надобностей.  Робб  расхохотался,  когда  увидел  ее на плане.  Тем не менее
Струан настоял,  чтобы это нововведение  было  построено в точности, как  он
задумал.
  Высокая медная ванна стояла на небольшом возвышении, от нее через стену
был протянут желоб, отводивший воду в глубокую, заполненную крупными камнями
яму, которую специально для этого  отрыли в  саду. Над ванной  с потолочного
бруса свисало железное ведро с продырявленным  дном. К этому ведру  тянулась
труба от бака с пресной водой на  крыше. Труба была  снабжена краном. Туалет
представлял собой  отгороженный со всех сторон закуток  со съемной крыш кой,
ведро можно было  вынимать и  использовать его содержимое как  удобрение для
сада.
  Ванна  была уже наполнена.  Струан  скинул пропахшую  потом одежду и  с
наслаждением вступил в горячую воду. Он лег на спину и расслабился.
  Дверь спальной открылась, и вошла Мэй-мэй. За ней следовала А Сам, неся
поднос  с чаем и  горячими дим  сум, рядом семенил Лим Дин. Все они прошли в
ванную,  и  Струан  закрыл  глаза   в  немом  отчаянии:  никакое  количество
объяснений  и  увещеваний  не могло заставить  А Сам понять, что  ей  нельзя
входить в ванную, когда он моется.
  -- Хэллоу, Тай-Пэн,  --  приветствовала его  Мэй-мэй  с  восхитительной
улыбкой.  Все его раздражение как рукой сняло. -- Мы будем  пить чай вместе,
-- добавила она.
  -- Хорошо.
  Лим Дин собрал грязную одежду и исчез. А  Сам с веселым видом поставила
поднос: она  уже  знала, что выиграла спор. Повернувшись  к Мэй-мэй, девушка
сказала несколько слов на кантонском, и ее хозяйка расхохоталась, после чего
А Сам хихикнула, выбежала из ванной и закрыла за собой дверь.
  -- Что, черт возьми, она тебе сказала?
  -- Так, женские разговоры! -- Он поднял губку, намереваясь запустить ею
в нее, и Мэй-мэй  торопливо добавила:  --  Она сказала, что ты очень могучий
мужчин.
  -- Почему, ради всего святого, А Сам  не может понять, что ванна не для
посторонних глаз?
  -- А  Сам очень непосторонняя, не беспокойся. Зачем ты  стыдишься, хей?
Она так  гордится тобой.  Тебе нечего  стыдиться.  -- Она сняла свой  халат,
вступила в  ванну и  опустилась в нее  с другого конца. Затем разлила чай  и
подала ему чашку.
  -- Спасибо. -- Он выпил чай, протянул руку и съел один дим сум.
  --  Бой был интересный?  --  спросила  Мэй-мэй.  Она заметила  зажившие
шрамы, которые ее зубы оставили на его предплечье, и спрятала улыбку.
  -- Превосходный.
  -- Почему ты был такой сердитый?
  --  Так, без всякой причины. М-м, это  вкусно, -- сказал  он и съел еще
один дим сум. Потом  улыбнулся  ей: -- Ты прекрасна, и  я не могу вообразить
себе более приятного чаепития.
  -- Ты тоже прекрасен.
  -- Что наш дом? Его профеншуили?
  -- Когда будет конкурс платьев?
  -- В полночь. Зачем тебе? Она пожала плечами.
  -- За полчаса до полуночи ты можешь зайти сюда?
  -- Зачем?
  --  Я  хочу увидеть  своего  мужчину.  Забрать  его подальше  от  этого
коровногрудного  тараканьего рта.  -- Ее нога скользнула  вперед под  водой.
Струан  дернулся от неожиданности, атакованный  в интимном месте,  и едва не
уронил  свою чашку. --  Прекрати это и  будь  осторожнее, черт побери. -- Он
перехватил ее руку и рассмеялся. -- Ну же, будь послушной девочкой.
  --  Хорошо, Тай-Пэн.  Если  и  ты будешь осторожен.  --  Мэй-мэй сладко
улыбнулась и оставила свою руку покоиться в его  руке.  --  На  меня  ты  не
пялишь глаза, как на ту дьявольскую женчину, хотя я и  без одеждов. Что тебе
не нравится в моей груди?
  -- Она совершенна. Ты вся совершенна. Даже и говорить нечего.  А теперь
перестань дразнить меня.
  -- Так ты придешь на полчаса раньше?
  -- Все,  что угодно,  за минуту покоя. --  Сгруан  отпил  еще несколько
глотков из своей чашки. -- Ах, да, ты мне не ответила. Дом профеншуили?
  -- Да. -- Она взяла  мыло и  начала намыливать свое тело. Но больше  не
произнесла ни звука.
  -- Так да или нет?
  --  Да.  --  Она  опять  умолкла,  излучая  восхитительное  очарование,
бесившее его в эту минуту.
  -- Ну, что случилось?
  -- Мне ужасающе жаль,  Тай-Пэн, но мы прямо на самом оке дракона, и нам
придется переехать.
  -- Мы никуда не будем переезжать, и я больше не хочу слышать об этом.
  Заканчивая  намыливаться, она начала  напевать  себе  под  нос какую-то
песенку.  Потом  смыла  мыльную  пену и  нежно  посмотрела  на  него  широко
открытыми глазами.
  -- Повернись, я намылю тебе спину, -- сказала она.
  -- Мы не станем переезжать, -- повторил  он, подозрительно прищурившись
на нее.
  -- Мэ-ри приходила сегодня днем, и мы чудесно поболтали.
  -- Мы не будем переезжать! И делу конец!
  --  В  самом  деле,  Тай-Пэн,  я  не  глухая.  Я  фантастически  хорошо
расслышала  тебя и в первый раз. Ты хочешь, чтобы я  потерла тебе спину, или
нет?
  Он повернулся, и она принялась намыливать его.
  -- Мы  переедем, и делу конец. Потому что  твоя старая Мать так решила,
-- сказала она на кантонском наречии.
  --   Что?  --   спросил  он,  слегка  шевельнув  шеей.  Он  наслаждался
осторожными прикосновениями ее рук, которые искусно массировали ему плечи.
  -- Старая кантонская пословица: "Когда ласточки вьют гнездо, рассветное
солнце улыбается".
  -- Что же она означает?
  -- Только то, что сказано