. Хартия  должна победить.  И это
единственный путь.
  Его лоб покрылся капельками пота. Он взял Библию.
  -- Я клянусь господом Богом соблюдать эти условия. Если и когда я стану
Тай-Пэном. Да поможет мне Бог. --  Его  пальцы дрожали, когда он клал Библию
на место.
  -- Робб? -- спросил Струан, не поднимая глаз.
  -- Пять лет как  Тай-Пэн, и я  могу  отослать Кулума назад в Шотландию?
Прямо сейчас? Смогу менять и переделывать все, что сочту нужным?
  -- Да, клянусь Господом. Неужели  мне  нужно повторять  что-то  дважды?
Через пять  месяцев ты  будешь делать,  что захочешь.  Если  согласишься  на
другие условия. Да.
  В   трюме  наступила  глубокая  тишина,  нарушаемая  лишь  нескончаемой
крысиной возней в темноте.
  -- Почему вы хотите от меня отделаться, дядя? -- спросил Кулум.
  -- Чтобы заставить страдать твоего отца. Ты последний в его роду.
  -- Верно, Робб. Так оно и есть.
  -- Но  то, что вы говорите, ужасно! Чудовищно, -- воскликнул пораженный
Кулум. -- Ведь мы же родственники. Родственники.
  -- Да, сказал  Робб с мукой в голосе. --  Но сегодня у  нас откровенный
разговор Твой отец готов  принести  в жертву  меня, тебя,  моих детей, чтобы
достичь своей цели. Почему мне не поступить точно так же?
  --  Может быть,  ты  так  и  поступишь,  Робб,  может быть,  ты  так  и
поступишь, -- произнес Струан, кивая головой.
  -- Ты знаешь, что я никогда не  сделаю ничего,  что причинит тебе боль.
Господи милостивый, иже есть на небесах, что же  с нами происходит? Мы всего
лишь раздобыли денег, а нас вдруг обуяла алчность и Бог знает что еще. Прошу
тебя, отпусти меня. Через пять месяцев. Прошу тебя, Дирк.
  -- Я должен уехать. Только в парламенте я смогу по-настоящему управлять
Лонгегаффом  и теми, кто придет ему на смену. --  как это будешь  делать ты,
когда покинешь  Азию.  Только там мы сможем  осуществить наш план. Но Кулуму
нужно многому научиться. Ты пробудешь Тай-Пэном год и уедешь
  -- Как можно обучить его за такой короткий срок?
  -- Через пять месяцев  я увижу, может он быть  Тай-Пэном или  нет. Если
нет, я сделаю другие распоряжения.
  -- Какие распоряжения?
  --  Смерть  господня! Ты согласен,  Робб, или ты отказываешься? Что это
будет: один год или пять? Или ни одного?
  Крепчающий ветер еще больше накренил корабль, и Робб перенес вес тела с
одной ноги на другую. Все его существо  восставало против этой клятвы. Но он
знал,  что должен  ее  принести. Должен  ради  своей  семьи. Он взял в  руки
Библию,  книга показалась  ему отлитой из  свинца.  -- Несмотря на то, что я
ненавижу  Восток  и все,  что  он олицетворяет,  я  клянусь  господом  Богом
соблюдать эти условия в полную меру своих сил и способностей. Да поможет мне
Бог. -- Он протянул Библию Струану. --  Я  думаю, ты пожалеешь, что заставил
меня остаться и стать Тай-Пэном -- на один год.
  -- Может быть.  Но об этом не пожалеет Гонконг. -- Струан открыл Библию
и  показал им четыре  половинки монет, которые он  воском прилепил изнутри к
переплету. Он перечислил им все условия Дзин-куа, умолчав лишь об одном лаке
для Гордона Чена. Это мое  дело, сказал себе Струан и  на секунду задумался,
как отнесется Кулум к своему сводному  брату -- и к Мэй-мэй, -- когда узнает
о них. Робб знал о Мэй-мэй, хотя никогда и не видел ее. Интересно, спрашивал
себя Струан, мои враги уже успели шепнуть Кулуму о Гордоне и Мэй-мэй?..
  -- Я считаю, ты был прав, что  заставил нас поклясться, -- сказал Робб.
-- Одному Богу известно, какой дьявольский трюк кроется за этими монетами.
  Когда они вернулись в каюту, Струан подошел к столу  и сломал печать на
письме. Он прочел первые несколько строк и вскричал, задыхаясь от радости:
  -- Она жива! Винифред жива, клянусь Господом. Она поправилась!
  Робб схватил письмо. Струан, вне себя от счастья, крепко обнял Кулума и
начал отплясывать джигу, джига перешла в рил, он сомкнул руки с Кулумом, они
вытащили в круг Робба, и вся их ненависть и недоверие друг к другу исчезли в
один миг.
  Потом Струан всей своей невероятной силой остановил их голова к голове.
  --  А теперь все вместе! Раз, два, три,  --  и они во всю  силу  легких
прокричали латинский боевой клич клана:
  -- Feri! -- Рази без промаха!
  Потом он еще раз крепко обнял их и прогремел:
  -- Стюард!
  Матрос со всех ног бросился на зов.
  -- Да, сэр-р?
  --  Всей  команде по двойной чарке. Волынщики  на  ют! Принеси  бутылку
шампанского и еще один чайник с чаем, клянусь Богом!
  -- Есть, так точно, сэр-р!
  Так они помирились между собой. Но в  глубине души каждый понимал,  что
их отношение друг к  другу уже никогда не будет прежним. Слишком  много было
сказано. Скоро каждый из них пойдет своей собственной дорогой. Один.
  -- Слава  Богу,  что ты  вскрыл письмо потом,  Дирк, -- сказал Робб. --
Слава Богу, что оно пришло. Я чувствовал себя ужасно. Ужасно.
  -- Я тоже, -- добавил Кулум. -- Прочти его вслух, отец.
  Струан опустился  в глубокое кожаное морское  кресло  и  начал  читать.
Письмо  было  написано по-гэльски четыре  месяца назад --  через месяц после
того, как Кулум отплыл из Глазго.
  Парлан Струан писал, что жизнь Винифред две недели висела на волоске, а
потом девочка начала поправляться. Доктора ничего не могли понять, они  лишь
пожимали плечами и говорили: "Воля  Божья". Сейчас она жила  со стариком  на
небольшом участке земли, который Струан приобрел для него когда-то много лет
назад
  -- Ей там будет хорошо, --  сказал Кулум. -- Вот только поговорить  там
не с кем, одни козы да охотники. Куда она станет ходить в школу?
  -- Пусть сначала окончательно поправится, окрепнет. Тогда подумаем и об
этом, -- сказал Робб. -- Что там дальше, Дирк?
  Дальше в письме шли семейные новости. У Парлана Струана  было два брата
и  три  сестры,  и  все. давным-давно  обзавелись  своими семьями,  а теперь
переженились и их дети  и народили им внуков. Были семьи и у его собственных
детей:  Дирка  и Флоры --  от первого  брака и Робба, Ютинии и Сьюзан --  от
второго.
  Многие из его потомков эмигрировали: в канадские колонии, в Соединенные
Штаты Америки. Несколько человек были разбросаны по Индиям и испанской Южной
Америке.
  Парлан  Струан писал,  что Алистер МакКлауд,  муж сестры  Робба Сьюзан,
вернулся из  Лондона  со  своим  сыном Гектором и  поселился  в Шотландии --
потеря Сьюзан и их дочери Клер, скончавшихся от холеры, тяжелым камнем легла
ему на сердце и почти доконала его. Он писал также, что  получил  письмо  от
Кернов:  Флора, родная сестра  Дирка, вышла замуж  за  Фарра-на  Керна, и  в
прошлом  году   они   уехали  в  Норфолк,  штат  Вирджиния.  Добрались   они
благополучно, и плаванье прошло хорошо  Керны и их трое детей были здоровы и
счастливы.
  Дальше  в письме  говорилось: "Передай Роббу,  что Родди  вчера уехал в
университет.  Я посадил его на дилижанс  до Эдинбурга  с шестью шиллингами в
кармане  и  запасом еды на четыре дня. Твой кузен Дугалл Струан написал мне,
что будет забирать его на каникулы к себе и станет его опекуном, покуда Робб
не вернется домой. Я взял на себя смелость послать с ним  вексель,  выданный
от имени Робба, на пятьдесят гиней в уплату за комнат у и стол на год вперед
и для выдачи  одного шиллинга еженедельно на карманные  расходы. Я также дал
ему Библию и предупредил против продажных женщин, пьянства и азартных игр, и
прочитал в напутствие отрывок из "Гамлета" Уилла Шекспира, где говорится про
то, чтобы "в долг не брать и денег не давать", и  заставил парня перепи сать
его на листок бумаги и хранить  его в Священном Писании.  У мальчика хороший
почерк.
  Твоя дорогая Рональда и дети похоронены в  одной из чумных  ям. Прости,
Дирк, мой мальчик, но закон требовал, чтобы всех умерших хоронили именно так
--  сжигали,  а  потом  посыпали  известью  -- ради безопасности  живых.  Но
похороны были освящены  в соответствии  с  нашей верой,  и  участок  земли с
могилами сделали священным местом. Да упокоит Господь их души.
  За  Винни не беспркойся. Девочка сейчас прямо красавица, и здесь, у Лох
Ломонд,  где  на  землю  ступала   нога  Господа,  она  вырастет  в   добрую
богобоязненную  женщину.  Теперь хочу предупредить  тебя:  не  дай языческим
варварам в  Индийском  Китае украсть твою душу и тщательно закрывай дверь от
всякого зла, которое плодится в тех проклятых краях. Не сможешь ли ты вскоре
приехать? Здоровье у меня прекрасное, милостивый Господь хранит меня. Только
семь лет осталось мне до семи десятков, которые Бог обещал нам, но лишь один
на  четыре сотни  видит в наше  злое время.  Я чувствую себя очень хорошо. В
газетах пишут, что в Глазго, Бирмингеме и Эдинбурге были большие беспорядки.
Опять  поднялись чартисты. Фабричные рабочие требуют большей  платы  за свой
труд. Два дня  назад в Глазго состоялось публичное  повешение за кражу овец.
Черт  побери англичан! В  каком же  мире мы  живем, когда доброго  шотландца
вешают  только за то, что он украл английскую овцу, да еще  приговор выносит
судья-шотландец.  Ужасно.   На   той  же  сессии  сотни   людей  выслали  на
австралийскую землю Ван Димена за участие в бунтах, забастовках и за то, что
сожгли фабрику. Друга  Кулума Бартоломью Ангуса приговорили к  десяти  годам
ссылки в Новый Южный  Уэльс за  то, что  он  возглавлял чартистский  мятеж в
Эдинбурге Народ..."
  -- О Боже! -- выдохнул Кулум.
  -- Кто этот Бартоломью, Кулум? -- спросил Струан.
  -- Мы жили с ним в одной комнате в университете Бедный старина Барт.
  -- Ты знал, что он чартист? -- резко проговорил Струан.
  -- Конечно. -- Кулум подошел к окну и устремил взгляд в море.
  -- Ты тоже чартист, Кулум?
  -- Ты сам говорил, что Хартия -- справедливый документ.
  -- Да. Но я также  высказал тебе  и  свои взгляды  на неповиновение. Ты
активный сторонник движения?
  --  Я  был   бы  им,  если  бы  остался   дома.  Большинство  студентов
университета поддерживают Хартию.
  -- Тогда, клянусь Богом, я рад, что ты здесь. Если Бартоломью стоял  во
главе  бунта, он  заслужил эти  десять лет.  У  нас хорошие законы  и лучшая
парламентская система в мире. Неповиновение, бунты и забастовки -- не способ
добиваться перемен.
  -- О чем еще говориться в письме, отец?
  Струан несколько секунд наблюдал спину своего сына, уловив в его голосе
хорошо  ему  знакомую  интонацию  Рональды. Он  мысленно решил  внимательнее
разобраться в действиях чартистов. Потом вернулся к письму:
  "Народ  ежедневно  прибывает  в Глазго с севера,  где лорды  продолжают
огораживать клановую землю, лишая своих родичей исконного права на нее. Граф
Струан,  этот  дьявол  с  черным,  сердцем, да поразит  его  Господь  скорой
смертью, собирает  теперь свой полк, чтобы сражаться  в  индийских колониях.
Люди  стекаются  под  его  знамя  отовсюду,  привлеченные обещаниями богатой
добычи  и земли.  Ходят слухи,  что нам  опять придется воевать с проклятыми
американцами из-за канадских колоний, и еще рассказывают о войне между этими
дьяволами французами и русскими из-за оттоманских турок. Черт бы побрал этих
французов. Словно мало мы натерпелись от их архидьявола Бонапарта.
  В  печальные  времена живем  мы, мальчик мой. Да, забыл  упомянуть, что
появился  план построить за пять лет железную дорогу от Глазго до Эдинбурга.
То-то будет здорово?  Тогда, быть может, мы, шотландцы, сможем объединиться,
и  выбросим  вон англичан, и выберем своего  короля.  Обнимаю тебя  и твоего
брата и обними за меня Кулума. С уважением, твой отец Парлан Струан".
  Струан с усмешкой поднял глаза.
  -- Кровожаден, как всегда.
  --  Если граф  набирает  полк в Индию, вполне может так получиться, что
они окажутся здесь.
  -- Верно.  Я  подумал  о  том  же.  Что  ж, парень, если  он когда-либо
доберется  до  владений   "Благородного   Дома",  полк  вернется  домой  без
командира, да поможет мне Бог.
  --  Да поможет  мне Бог, --  эхом  откликнулся  Кулум.  Раздался стук в
дверь, и в каюту торопливо вошел стюард, неся шампанское, бокалы и чай.
  -- Капитан Орлов благодарит вас от имени команды, сэр-р.
  -- Попроси его и Вольфганга присоединиться к нам в конце вахты.
  -- Есть, так точно, сэр-р.
  После того как было разлито вино и чай, Струан поднял бокал.
  -- Тост. За Винифред, воскресшую из мертвых! Они выпили, и Робб сказал:
  -- Еще один тост. Я пью за "Благородный Дом". Пусть никогда  во веки мы
не замыслим и не сделаем зла друг другу.
  -- Да.
  Они выпили снова.
  --  Робб,  когда  мы придем на  Гонконг, напиши  нашим  агентам.  Пусть
выяснят, кто являлся директорами нашего банка и кто был виновен в превышении
кредита.
  -- Хорошо, Дирк.
  -- А потом, отец? -- спросил Кулум.
  -- Потом  мы пустим по миру всех виновных, -- ответил Струан. -- Вместе
с их семьями.
  У Кулума побежали  мурашки по коже от неумолимой  окончательности этого
приговора.
  -- Почему же и семьи тоже?
  -- А что их жадность сделала с нашими семьями? С нами? С нашим будущим?
Нам еще много лет предстоит расплачиваться за их тупую ненасытность. Поэтому
они заплатят той же монетой. Все до единого.
  Кулум встал и направился к двери.
  -- Что тебе нужно, парень?
  -- Туалет. То есть, я хочу сказать, "гальюн". Дверь закрылась за ним.
  --  Жаль, что пришлось говорить ему такие вещи,  -- вздохнул Струан. --
Но по-другому нельзя.
  --  Знаю.  Мне тоже  жаль.  Но  ты  прав  насчет  парламента. Он  будет
прибирать к рукам  все большую и большую  власть.  Там  и станут заключаться
самые крупные  торговые сделки. Я присмотрю за деньгами, и  вместе мы сможем
направлять Кулума и помогать ему. Как чудесно все получилось с Винифред, а?
  -- Да, слава Богу.
  -- У Кулума, похоже, вполне определенный взгляд на некоторые вещи?
  --  Он очень  молод.  Рональда  воспитывала  детей...  Ну, она понимала
Писание слишком  буквально, как  тебе известно. Когда-нибудь Кулуму придется
повзрослеть.
  -- Что ты намерен делать в отношении Гордона Чена?
  -- Ты имеешь в виду его и Кулума? -- Струан наблюдал за полетом морских
чаек.  -- С этим  придется разбираться сразу же, как  только мы вернемся  на
Гонконг.
  -- Бедный Кулум. Взросление ведь дается нелегко, не так ли?
  -- Взросление никогда не бывает легким, -- покачал головой Струан.
  После короткой паузы Робб спросил:
  -- Помнишь мою Мин Су?
  -- Да.
  -- Я часто думаю, что сталось с ней и ребенком.
  -- Денег, которые ты дал ей,  хватит  на то, чтобы она могла  жить  как
принцесса и нашла себе замечательного мужа, Робб.  Она сейчас наверняка жена
какого-нибудь мандарина. Не стоит за них переживать.
  -- Маленькой Изабель теперь должно быть десять.  -- Робб  позволил себе
скользнуть  в  ласковые  объятия воспоминаний,  где звенел  ее  смех и  жила
радость, которую Мин Су дарила ему. Так много радости, подумал он. Мин Су за
один день давала ему больше любви, доброты, нежности  и сочувствия, чем Сара
за все годы их брака. -- Тебе нужно жениться еще раз, Дирк.
  --  У  меня  еще  будет  время подумать об  этом.  -- Струан  рассеянно
взглянул  на барометр.  Прибор показывал  30,1 дюйма, ясно. --  Робб,  когда
станешь Тай-Пэном, Кулуму спуску не давай.
  -- Не волнуйся, не дам, -- ответил Робб.
  Когда  Кулум  поднялся на палубу, клипер перевалился  на другой  борт и
вырвался из  пролива,  который  образовывал с Гонконгом крошечный прибрежный
остров Тун Ку Чай. Корабль быстро выскользнул из горловины пролива, зажатого
меж высокими скалами,  в открытое  море и взял курс  на  юго-восток.  Другой
остров, покрупнее, Поклью  Чау лежал в двух  милях по левому  борту.  Свежий
северный  муссон  срывал пену  с  волн,  над  морем  висело  серое покрывало
облаков.
  Кулум  стал  пробираться  вперед,  тщательно  обходя  аккуратные  бухты
канатов  и  тросов.   Он  прошел  мимо  рядов  пушек,  тускло  отсвечивавших
начищенными боками,  и подивился  чистоте  и порядку  на  всем  корабле.  На
Гонконге он поднимался на борт других торговых судов и везде видел грязь.
  Левый  гальюн  оказался  занят двумя  матросами, поэтому  он  осторожно
перебрался через  борт в правый. Уцепившись за веревки, он с большим  трудом
спустил штаны и опасливо присел над сеткой.
  Подошел молодой рыжеволосый матрос, ловко перемахнул через  фальшборт в
гальюн и снял штаны. Он был босиком и, присев, не стал держаться за веревки.
  -- С чудесным вас утречком, сэр, -- поприветствовал он Кулума.
  -- И тебя также, -- ответил Кулум, угрюмо держась за веревки.
  Матрос  управился  быстро. Он потянулся  вперед к фальшборту,  взял  из
коробки квадратик  газетной бумаги и подтерся, потом аккуратно бросил бумагу
вниз и подвязал штаны на поясе.
  -- Что это ты делаешь? -- спросил Кулум.
  --  Что? А, вы  это про бумагу, сэр-р?  Разрази меня гром, если я знаю,
сэр. Это вроде  как приказ Тай-Пэна.  Вытирай задницу бумагой  или  лишишься
платы за два месяца и проси  дишь десять суток в чертовом карцере. -- Матрос
рассмеялся  -- Тай-Пэн горазд  на всякие шутки, прошу прощения, сэр. Но  это
его корабль, так что  если сказано вытирать задницу, мы ее и вытираем. -- Он
легко спрыгнул на палубу, окунул руки в ведро с морской водой и поплескал ее
себе  на ноги. -- Руки чертовы тоже мой,  клянусь  Богом, и ноги  тоже,  или
отправляйся в карцер! Прямо  чудно все это. Ни дать, ни взять сума...  прошу
прощения, сэр-р. Но вы только подумайте: руки чертовы мой,  чертову  задницу
вытирай, каждую чертову неделю  мойся целиком и  каждую чертову неделю меняй
одежду -- не жисть, а прямо мука, провалиться мне на этом месте.
  --  Как  же мука, черта с два, --  откликнулся другой матрос, он  жевал
табак, облокотившись на  фальшборт.  -- Плату получаешь звонкой  монетой?  И
всегда, черт побери, в срок, клянусь Господом! Жратва что у твоего принца за
столом? Да еще призовые деньги. Какого  же рожна тебе еще надобно, Чарли? --
Потом обратился к Кулуму:  --Уж не  знаю, как Тай-Пэн  это  делает,  сэр, да
только на его кораблях болезней и цинги меньше, чем на любом другом, сколько
их тут ни плавает.  -- Он выпустил изо рта  на ветер длинную струю черной от
табака слюны.  -- Так что  я  свою задницу вытираю  и всем при этом доволен.
Прошу прощения, сэр, на вашем месте, сэр,  я  сделал бы то же самое. Тай-Пэн
страх как любит, когда его приказы выполняются!
  -- Взять рифы на брамселях и бом-брамселях, -- прокричал с юта  капитан
Орлов неожиданно мощным для такого маленького человечка голосом.
  Моряки  ловко отдали  Кулуму честь и  присоединились  к  тем,  кто  уже
карабкался наверх к парусам.
  Кулум воспользовался  бумагой, вымыл руки  и  спустился  вниз к отцу  и
дяде, где стал ждать подходящего момента, чтобы вступить в разговор.
  -- Какой смысл в том, чтобы пользоваться бумагой?
  -- А? -- Струан удивленно поднял брови.
  -- В гальюне. Подтирайся бумагой или десять суток в карцере.
  -- А, вон что. Забыл сказать  тебе,  сынок. Китайцы полагают, что между
испражнениями и болезнью существует какая-то связь.
  -- Это смешно, -- фыркнул Кулум.
  -- Китайцы так не думают. И я  тоже. -- Струан повернулся к Роббу: -- Я
пробую это уже три месяца на "Китайском Облаке". Больных стало меньше.
  -- Даже по сравнению с "Грозовым Облаком"?
  -- Да.
  -- Это совпадение, -- покачал головой Кулум. Робб хмыкнул.
  -- На наших кораблях ты обнаружишь много совпадений, Кулум. Прошло лишь
пятьдесят с небольшим  лет с  тех пор, как капитан Кук открыл, что  лимоны и
свежие овощи излечивают цингу. Может  быть, испражнения действительно как-то
связаны с болезнями.
  -- Когда ты мылся в ванне последний раз, Кулум? -- спросил Струан.
  --  Не  знаю...  месяц...  нет,  вспомнил. Капитан Перри  на  "Грозовом
Облаке" настоял, чтобы раз в неделю  я мылся вместе с командой. Я тогда едва
не умер от холода. Почему ты спрашиваешь?
  --  Когда  ты  в  последний раз стирал  свою одежду?  Кулум  недоуменно
заморгал,  глядя  на  отца, потом опустил  глаза  на свои плотные  штаны  из
коричневой шерсти и сюртук:
  --  Да  никогда  не  стирал!  Зачем  ее  нужно стирать?  Глаза  Струана
сверкнули:
  -- Отныне, н