енно закурил
сигару. Огонь  в  огромном  камине согревал мраморные  плиты, которыми  были
выложены  пол  и  стены.  За  столом могли одновременно  обедать  до  сорока
человек. Столовое серебро в георгианском стиле  отличалось тонкостью работы.
Висячая люстра -- хрустальная  и со  множеством свечей --  заливала  комнату
ярким светом.  Струан подошел к  окну и посмотрел вниз  на гуляющих по парку
торговцев.
  Позади  парка  на  всю  длину  поселения  протянулась большая  площадь,
выходившая другой стороной к причалам на берегу реки. Площадь по обыкновению
кишела китайскими уличными торговцами, зеваками, продавцами  и покупателями,
предсказателями  судьбы,  писцами, нищими и  собаками.  За  пределами  своих
факторий  только в этом, как его называли,  Английском парке европейцы могли
передвигаться  относительно  спокойно.  Китайцам,   за   исключением   слуг,
запрещалось  заходить  сюда и в фактории. Всего в поселении  было тринадцать
зданий,  вытянувшихся  в  один  ряд, который в  двух местах прерывали  узкие
улочки --  Хог  Стрит и Олд Чайна  Лейн. Дома стояли  на невысокой насыпи  с
колоннадой по фасаду. Только Струан и Брок владели отдельными домами. Другие
торговцы делили  между собой остальные, занимая столько  места,  сколько  им
было  нужно,  и выплачивая  арендную плату Ост-Индской Компании, построившей
поселение его лет назад.
  С севера  границей поселения служила улица  Тринадцати  Факторий. Стены
Кантона находились отсюда в четверти мили. Все пространство между поселением
и  городскими  стенами занимал  сплошной муравейник домов, домиков  и лачуг.
Река казалась буквально запруженной плавучими деревнями  ганка. И  надо всем
этим,  не смолкая  ни  на минуту, висел пульсирующий монотонный шум голосов,
напоминающий невероятных размеров улей.
  В одной стороне парка Струан  заметил Брока,  увлеченно  беседующего  с
Купером  и Тиллманом. Интересно, подумал он,  о чем  они говорят   наверное,
американцы объясняют Броку все тонкости чайно-опиумной торговли с испанцами.
Что ж, удачи  им, подумал он без всякой  досады.  В  любви и в торговле  все
средства хороши.
  --  Где  же,  дьявол  его  забери,  этот  чертов  Дзин-куа,  чтобы  мне
провалиться? -- произнес он вслух.
  Уже двадцать дней Струан пытался добиться встречи с Дзин-куа,  и каждый
раз посланный им слуга возвращался с одним  и тем же ответом: "Его назад нет
все  лавно.  Твоя  здать  мозна.  Завтла  его  назад  Кантон  есть,  холосо,
беспокойся нет".
  Кулум пробыл  с ним  в поселении  Кантона десять дней.  На одиннадцатый
прибыла срочная  записка  от Лонгетаффа:  возникли  сложности  с распродажей
земельных участков.
  Вместе с этой запиской  пришло письмо от Робба. Робб писал, что. статья
Скиннера о банкротстве Струана повергла торговцев в ужас, большинство из них
тут же отослали депеши домой, распределяя капиталы по нескольким банкам  что
все  с нетерпением ожидают тридцатого дня  что кредит получить невозможно, и
все  предложения,  с  которыми  он обращался к  противникам  Брока, не  дали
результата  что  весь  военный флот был  взбешен, когда Лонгстафф официально
объявил  об отмене своего приказа о запрещении контрабанды опиума, и адмирал
немедленно отослал домой  фрегат  с просьбой  к  правительству разрешить ему
действовать   самостоятельно   и  что  Чен-Шеня,  их  компрадора,   осаждают
кредиторы, требуя уплаты всех мелких долгов, которые в другое время могли бы
подождать.
  Струан понимал, что  проиграет сражение, если не  увидится с Дзин-куа в
течение   ближайших  восьми   дней.  Вновь  и  вновь   он   спрашивал  себя,
действительно ли Дзин-куа  нет в Кантоне или  он  просто  избегает его.  Он,
конечно, старый вор, размышлял Струан, но он никогда не стал бы прятаться от
тебя. Да даже если ты  и встретишься  с ним, приятель,  действительно ли  ты
готов сделать этому дьяволу Ти-сену свое предложение?
  За  стеной  сердито   заспорили  чьи-то   монотонные  голоса,  и  дверь
распахнулась, пропустив в столовую молодую перемазанную грязью женщину-танка
в вонючей одежде и слугу,  который пытался вытащить ее обратно. Женщина была
в традиционной огромной  конической шляпе, грязных черных  штанах и рубашке,
поверх которой она носила грязную стеганую куртку.
  -- Остановить мозна  нет этот колова чилло, масса,  -- сказал слуга  на
"пиджин-инглиш", цепляясь за  вырывающуюся девушку. Только на "пиджин" могли
торговцы  переговариваться со  своими слугами, а  те  --  с  ними.  "Корова"
означало "женщина",  "чилло" -- "ребенок". "Корова  чилло" означало "молодая
женщина".
  -- Корова чилло вон! Очень быстро раз-раз, ясно?
  -- Твоя хочит  колова чилло, хейа? Колова чилло оч-чень холосо  постель
джиг-джиг. Два долла ладна, -- выкрикнула девушка.
  Слуга схватил ее  в охапку, шляпа  свалилась на пол, и Стру-ан в первый
раз отчетливо увидел ее лицо.  Он едва смог узнать ее, так она была заляпана
грязью, а узнав, рухнул в кресло, задыхаясь  от хохота. Слуга, разинув рот и
отпустив девушку, смотрел на него во все глаза, как на сумасшедшего.
  --  Этот корова  чилло, --  со смехом проговорил  Струан,  --  остаться
можно, ладно.
  Девушка  с  гневным  видом  привела в порядок свою засаленную,  кишащую
вшами одежду и скороговоркой выпустила вслед удаляющемуся слуге новую порцию
оскорблений.
  -- Колова чилло оч-чень холосо есть твоя видеть, Тай-Пэн.
  -- И мне тебя тоже, Мэй-мэй! -- Струан изумленно смотрел на нее  сверху
вниз. -- Какого черта ты здесь делаешь, и что, черт побери, означает вся эта
мерзость, которую я вижу на тебе?
  -- Колова чилло думать твоя делай джиг-джиг с новый колова чилло, хейа?
  --  Кровь  Христова,  сейчас здесь уже  никого  нет,  девочка! Прекрати
говорить на "пиджин"! Я потратил достаточно времени и денег,  чтобы ты могла
говорить  по-английски не  хуже  королевы! -- Струан поднял ее  на вытянутых
руках. -- Боже милостивый, Мэй-мэй, от тебя разит прямо до небес.
  -- От тебя бы тоже разило, если ты наденешь эти вонии одежды.
  -- "Если бы  ты надел эту  вонючую одежду", -- механически поправил  ее
Струан. -- Что ты здесь делаешь, и к чему все эти "вонии одежды"?
  --  Отпусти меня, Тай-Пэн.  -- Он поставил  ее на пол,  и она  печально
поклонилась ему. -- Я  прибыла сюда тайно и в большой печали, потому  что ты
потерял  свою  Верховную Госпожу  и всех детей от нее, кроме одного сына. --
Слезы покатились по ее перемазанному грязью лицу, оставляя светлые бороздки.
-- Жалко, жалко.
  -- Спасибо тебе, девочка. Да. Но это уже в прошлом, и никакая печаль не
способна  вернуть их  назад. -- Он погладил ее  по голове и провел рукой  по
щеке, тронутый ее состраданием.
  -- Я не знаю вашего обычая. Как долго мне следует носить траур?
  --  Никакого  траура,  Мэй-мэй.  Их больше нет. Не нужно  ни плача,  ни
траура.
  -- Я воскурила благовония за их благополучное возрождение.
  --  Спасибо. Ну  а  теперь, что ты здесь делаешь и  почему ты уехала из
Макао? Я же сказал, чтобы ты оставалась там.
  -- Сначала мыться, потом переодеться, потом разговаривать.
  -- У нас здесь нет для тебя женской одежды, Мэй-мэй.
  --  Моя ни на  что не годная ама.  А Гип ждет внизу.  У нее с собой моя
одежда и вещи, не беспокойся. Где ванна?
  Струан дернул шнур звонка, и в гу же секунду на пороге появился слуга с
расширенными от удивления глазами.
  --  Корова  чилло моя ванна,  ясно?  Ама  войти можно. Принеси  чоу! --
Повернувшись к Мэй-мэй, он добавил: -- Твоя говорить, какой чоу можно.
  Мэй-мэй высокомерно протараторила ошеломленному слуге меню и вышла.
  Ее  необычная  ковыляющая  походка  неизменно трогала  Струана.  Ступни
Мэй-мэй были перевязаны.  Их  длина не превышала  трех  дюймов. Когда Струан
купил ее пять  лет  назад, он разрезал  повязки и  пришел в ужас  от увечья,
являвшегося, согласно древней китайской традиции, основным признаком женской
красоты  --  крошечных  ступней. Только девушка  с  перевязанными  ногами --
ступнями  лотоса  --  могла  стать  женой или  наложницей.  Те, у  кого ноги
оставались  нормальными,   становились   крестьянками,   слугами,   дешевыми
проститутками, амами или работницами, и их презирали.
  Ноги Мэй-мэй  были искалечены. Боль, которую она  испытывала без тесных
сдавливающих повязок, вызывала жалость. Поэтому Струан позволил восстановить
повязки,  и через месяц боль утихла, и Мэй-мэй снова смогла ходить. Только в
преклонном возрасте перевязанные ноги становились нечувствительными к боли.
  Струан  расспросил  ее  тогда,  пригласив   Гордона   Чена  в  качестве
переводчика, как это делалось. Она с гордостью поведала ему, что мать начала
перевязывать ей ступни, когда ей исполнилось шесть лет.
  -- Повязки представляли собой влажные ленты шириной  два дюйма и длиной
двенадцать футов. Мама плотно  намотала их мне  на ноги: вокруг пятки, через
подъем  и под стопой,  подогнув  четыре пальца и  оставив большой свободным.
Высохнув, повязки сжались, и боль была ужасной. Потом проходят месяцы, годы,
и пятка приближается к  большому  пальцу,  а  подъем выгибается дугой. Раз в
неделю повязки  снимают на несколько минут, и ноги моют. Через несколько лет
четыре подогнутых пальца  сморщиваются,  отмирают  и  их удаляют. Когда  мне
почти исполнилось двенадцать,  я  уже могла  ходить довольно хорошо, но  мои
ноги  были еще  недостаточно  маленькими.  Тогда моя мама спросила совета  у
женщины,  сведущей   в   искусстве   перевязывания   ног.   В   день   моего
двенадцатилетия эта мудрая  женщина пришла  к  нам  в дом  с острым  ножом и
мазями. Она сделала ножом  глубокий надрез  поперек стопы,  посередине. Этот
надрез позволил еще больше прижать пятку к  пальцам, когда  повязку наложили
снова.
  -- Какая жестокость! Спроси ее, как она могла вынести такую боль.
  -- Она  говорит: "За  каждую пару  перевязанных  ног проливается  озеро
слез. Но  что  есть  слезы  и  боль?  Теперь я,  не  краснея от стыда,  могу
позволить  каждому померять мои  ноги".  Она хочет,  чтобы вы  измерили  их,
мистер Струан.
  -- Об этом не может быть и речи!
  -- Пожалуйста, сэр. Это даст ей  возможность очень  гордиться собой. Ее
ноги идеальны в представлении китайца. Если вы этого не сделаете, она  будет
считать, что вы стыдитесь ее. Она ужасно потеряет лицо перед вами.
  -- Почему?
  --  Она  думает,  вы  сняли  повязки, потому  что решили, что  она  вас
обманывает.
  -- Почему она должна так думать?
  --  Потому  что...  видите ли,  она  никогда раньше  не  встречалась  с
европейцем. Пожалуйста, сэр. Только ваша гордость за нее способна  оправдать
все ее слезы.
  Тогда Сгрузи измерил ее ноги и выразил радость, которой не испытывал, и
она трижды низко поклонилась ему.
  Он терпеть  не  мог  эти  поклоны,  когда мужчины  и женщины,  стоя  на
коленях,  касались  лбом пола. Но  древняя традиция требовала именно  такого
выражения полного послушания от всех подчиненных при обращении к  господину,
и  Струану приходилось мириться с этим. Если бы он  начал  протестовать,  то
опять испугал бы Мэй-мэй, и она потеряла бы лицо перед Гордоном Ченом.
  -- Спроси ее, болят ли у нее ноги сейчас.
  --  Они всегда  будут болеть, сэр. Но  уверяю вас,  ей  было бы гораздо
больнее, если бы у нее были большие, отвратительные ноги.
  После  этого  Мэй-мэй  что-то  сказала  Чену,  и  Струан  уловил  слово
"фан-квэй", которое означало "дьявол-варвар".
  --  Она хочет знать, как  доставлять удовольствие некитайцу, -- перевел
Гордон.
  -- Скажи ей, "фан-квэи" от китайцев ничем не отличаются.
  -- Да, сэр.
  -- И еще скажи ей,  что  ты начнешь обучать ее английскому. Немедленно.
Предупреди  ее, что никто не  должен знать о ваших занятиях. Никто не должен
догадываться, что она говорит по-английски. Перед другими она будет говорить
только  по-китайски  или  на  "пиджин", которому  ты  ее  также  обучишь.  И
последнее, отныне ты отвечаешь за нее передо мной своей жизнью.
  -- Могу  я  теперь войти? --  Мэй-мэй стояла на  пороге, склонившись  в
изящном поклоне.
  -- Пожалуйста.
  Чистый  овал  лица,  миндалевидной  формы  глаза под  идеальными дугами
бровей. Теперь  Мэй-мэй вся благоухала,  а длинный просторный  голубой халат
был сшит из тончайшей шелковой парчи. Волосы были убраны в два полумесяца на
затылке и украшены нефритовыми заколками.
  Для  китаянки  она  была  высокого  роста.  Кожа  ее  отличалась  такой
белизной, что казалась почти  прозрачной. Мэй-мэй была  родом  из  провинции
Сучжоу.
  Хотя Струан купил ее  у Дзин-куа и  много недель препирался со стариком
из-за  цены, он знал, что на самом деле Дзин-куа подарил ему Тчунг Мэй-мэй в
благодарность  за многочисленные  услуги,  которые Тай-Пэн оказывал  ему  на
протяжении  долгих лет. Он знал, что Дзин-куа без  труда  мог бы  продать ее
самому  богатому  человеку в  Китае -- какому-нибудь маньчжурскому князю или
даже самому  императору,  -- получив  за нее  столько  нефрита, сколько  она
весила. Что  уж тут говорить о пятнадцати тысячах тэйлов,  на которых они  в
конце концов сошлись. Мэй-мэй была неповторима и не имела цены.
  Струан поднял ее и нежно поцеловал.
  -- Ну, а теперь рассказывай, что происходит. -- Не выпуская ее из  рук,
он опустился в глубокое кресло.
  -- Во-первых, я приехала переодетая из-за  опасности, которая грозит не
только  мне,  но  и тебе. За твою  голову  по-прежнему назначена награда.  А
похищение с целью получить выкуп -- наша древнейшая традиция.
  -- С кем ты оставила детей?
  --  Со Старшей Сестрой,  разумеется, -- ответила она. Старшей  Сестрой,
как  то  предписывал обычай,  Мэй-мэй  называла  Кай-сун,  бывшую  любовницу
Тай-Пэна.   Кай-сун  была   теперь   третьей  женой   китайского  компрадора
"Благородного Дома". Тем не менее Мэй-мэй  и Кай-сун относились друг к другу
с большой теплотой, и Струан знал, что у Кай-сун дети будут в безопасности и
она присмотрит за ними, как за своими собственными.
  -- Хорошо, -- кивнул он. -- Как они?
  --  У Дункана  синяк  под глазом.  Он споткнулся  и упал  я  порола это
черепашье дерьмо, его аму, пока у меня рука не отвалилась. У Дункана  плохой
характер из-за варварской крови.
  -- Твоей -- не моей. А Кейт?
  --  У  нее  прорезался  второй  зубик.  Это  большой  йосс. Раньше, чем
наступил второй день  рождения. -- Она  на  мгновение прижалась к нему. -- А
потом я прочитала  газету. Этот Скиннер. Опять  плохой  йосс, хейа? Этот сын
собаки Брок старается  разорить тебя  с  помощью  больших  денег, которые ты
должен. Это правда?
  -- Отчасти правда. Да, если йосс не переменится к нам, мы банкроты. Так
что больше не будет  ни  шелков, ни дорогих  духов,  ни нефрита,  ни домов в
подарок, -- поддразнил он ее.
  --  Ай-й-йа! -- воскликнула она, качнув головой.  -- Ты не единственный
мужчина в Китае.
  Он шлепнул  ее пониже спины,  и в то же  мгновение ее  рука  с длинными
ногтями метнулась к его лицу, но он перехватил ее за кисть.
  -- Никогда больше не говори так,  -- сказал он, награждая  ее страстным
поцелуем.
  -- Кровь  Христова, -- выдохнула она, отстраняясь от него. -- Посмотри,
что ты  сделал  с моими волосами. Эта ленивая  потаскуха А Тип трудилась над
ними целый час. Ну да ладно.
  Она знала,  что доставляла ему огромное  удовольствие, и гордилась тем,
что в свои двадцать  лет умела читать и писать по-английски и  по-китайски и
говорила  на английском и на трех  наречиях  китайского:  кантонском,  своей
родной провинции  Сучжоу и мандаринском  --  языке  Пекина  и императорского
двора. Кроме этого,  она знала  многое из того, что Гордон  Чен почерпнул  в
школе, он оказался хорошим учителем, и они  сильно привязались друг к другу.
О, Мэй-мэй прекрасно понимала, что второй такой, как она, нет во всем Китае.
  В дверь тихо постучали.
  -- Европеец? -- прошептала она.
  -- Нет, девочка. Это всего лишь слуга. Им приказано сначала докладывать
мне о любом человеке, который приходит в этот дом. Да?
  Вслед за первым слугой вошли двое других. Все трое избегали смотреть на
Струана и девушку, но их явно разбирало  любопытство, и  они дольше обычного
накрывали на стол, расставляя блюда с китайской пищей и раскладывая палочки.
  Мэй-мэй  обрушила на них поток  слов  на кантонском наречии, после чего
они нервно поклонились и заторопились к двери.
  --  Что  ты  им сказала, что  они  так  испугались? --  поинтересовался
Струан.
  -- Я просто  предупредила  их,  клянусь Богом, что если они кому-нибудь
расскажут,  что я здесь, я своей рукой  разрежу  им языки напополам,  отрежу
уши, а  потом уговорю тебя прико вать их цепями к одному из твоих кораблей и
утопить его в океане вместе с их чертовыми  женами, детьми  и  родителями, а
перед этим ты еще наведешь свой Дурной Глаз на это проклятое отребье и на их
проклятое мерзкое потомство на веки вечные.
  --  Перестань  ругаться,  дьяволенок ты кровожадный!  И не шути  насчет
Дурного Глаза.
  -- А это и  не шутка. Он у тебя как раз  такой. Ведь ты и есть дьявол в
варварском  обличий --  для  всех,  кроме  меня.  Я-то  знаю,  как  с  тобой
справиться
  --  Черт  побери,  Мэй-мэй,  прекрати это. --  Он  перехватил ее  руки,
собиравшиеся интимно погладить его. -- Лучше поешь, пока  все  горячее,  я с
тобой потом потолкую. -- Струан легко подхватил ее на руки и отнес к столу.
  Она  положила  ему на  тарелку  креветок,  обжаренных в  масле, постной
свинины, грибов, потушенных с соей, мускатного ореха,  горчицы, меда,  потом
занялась своей тарелкой.
  -- Смерть господня, я проголодалась, -- сказала она.
  -- Может быть, ты все-таки прекратишь богохульствовать!
  -- Ты забыл добавить свое "клянусь Господом", Тай-Пэн! -- Она лучезарно
улыбнулась ему и с огромным наслаждением принялась за еду.
  Он взял палочки и, ловко орудуя ими, тоже начал есть. Струан нашел обед
превосходным. Понадобились месяцы, чтобы он развил в себе вкус к такой пище.
Ни один из европейцев  не признавал китайской кухни.  Струан тоже одно время
предпочитал  плотные  завтраки  и обеды  доброй  старой Англии,  но  Мэй-мэй
убедила его, что для здоровья полезней есгь так, как едят китайцы.
  -- Ну, а теперь расскажи, как ты добралась сюда? -- спросил Струан.
  Мэй-мэй  выбрала крупную креветку из тех, что сначала обжарили, а потом
потушили в  соевом соусе  с травяными приправами, изящным движением отломила
ей голову и принялась чистить.
  -- Я заказала место на лорке. Я покупила фантастический дешевый билет и
вымазалась грязью для безопасности. Ты должен мне пятьдесят монет.
  -- Выплатишь  их себе из своего содержания. Я не  просил гебя приезжать
сюда.
  -- Ай-й-йа! Этот колова чилло деньги  достать легко  мозна,  беспокойся
нет.
  -- Прекрати это и веди  себя пристойно. Она рассмеялась, предложила ему
очищенную креветку и взялась за другую.
  -- Спасибо, мне довольно.
  -- Ешь их больше. Они для тебя очень полезны. Я уже говорила тебе много
раз, что они приносят здоровье и дают много-много силы.
  -- Полно, девочка моя.
  -- Нет-нет, в самом деле,  -- настаивала она с полной серьезностью.  --
Креветки очень полезны для  тех, кто хочет много любить. Очень  важно хотеть
много любить!  Жена должна  следить за своим мужем. --  Она  вытерла  пальцы
вышитой салфеткой и взяла палочками одну из креветочных голов.
  -- Черт возьми, Мэй-мэй, неужели нужно есть и головы тоже?
  --  Да, клянусь Господом.  Ты разве не  знаешь, что  это самая  вкусная
часть? --  проговорила  она,  передразнивая  его,  и расхохоталась  так, что
поперхнулась. Он похлопал ее по спине, но очень нежно, а потом дал ей выпить
несколько глотков чая.
  -- Вперед гебе наука, -- сказал он.
  --  Головы  все  равно  самая  вкусная  часть,  даже  так,   можешь  не
беспокоиться.
  -- Даже так, выглядят они ужасно, можешь не беспокоиться.
  Некоторое время они ели молча.
  -- С Броком действительно все так скверно?
  -- Скверно.
  --  Так  ужасно  просто разрешить эгу  скверность. Убей Бро-ка.  Теперь
пора.
  -- Что ж, это один из выходов.
  -- Этот выход, тот выход -- ты найдешь выход.
  -- Почему ты так увер