л ногами, изображая канкан,  бросился  в раскрытую
дверь и исчез.
  Мэй-мэй  рассматривала  нефритовый браслет. Она поднесла его поближе  к
солнечному  свету,   падавшему   в  открытое  окно  каюты,   и   скрупулезно
обследовала. Нет,  она не ошиблась:  на браслете действительно была  искусно
вырезана стрела и иероглифы, означавшие "птенцы надежды".
  -- Это прекрасный нефрит, -- сказала она на мандаринском.
  -- Благодарю  вас, Повелительница Повелителей, -- ответил Гордон Чен на
том же языке.
  -- Да,  очень красивый, --  повторила Мэй-мэй, возвращая ему украшение,
которое он  минуту назад снял со  своей  руки.  Гордон  Чен  принял браслет,
помедлил мгновение, с наслаждением ощущая  кожей его гладкую поверхность, но
на  руку надевать  не  стал,  а  вместо  этого уверенным  коротким движением
выбросил  браслет в окно и проследил за ним взглядом, пока он не  исчез  под
водой.
  --  Я почел бы  за честь, если  бы вы  приняли его в дар,  высокочтимая
госпожа. Но некоторые подарки принадлежат черной глубине моря.
  -- Ты очень мудр, сын мой. Только я не высокочтимая госпожа. Всего лишь
наложница.
  -- У Отца нет жены. Следовательно, вы его Тай-тай.
  Мэй-мэй не ответила.  Ее ошеломило то,  что посланцем Дзин-куа оказался
Гордон Чен. И,  несмотря  на  предъявленный браслет,  она решила  быть очень
осторожной и говорить загадками, на случай, если браслет был  им перехвачен.
Она знала, что и Гордон Чен  будет  в равной степени  осторожен и предпочтет
говорить иносказательно.
  -- Ты выпьешь чаю?
  -- Это было бы слишком хлопотно для вас, Мать. Очень хлопотно.
  --  Нисколько не  хлопотно, сын  мой. -- Она  прошла в следующую каюту.
Гордон Чен  последовал за  ней, преклоняясь перед  красотой  ее походки и ее
крошечными ногами,  едва не теряя голову от изысканного аромата ее духов. Ты
полюбил ее с того  самого момента, когда увидел,  сказал он себе. В каком-то
смысле  она  твое  творение,  ибо  именно ты передал  ей  варварскую  речь и
варварские мысли.
  Он благословил  свой  йосс за  то,  что  Тай-Пэн  был его отцом, и  его
уважение к  нему не  знало  границ. Он понимал, что  без  этого уважения его
любовь к  Мэй-мэй не  смогла бы  остаться  сыновней.  Подали  чай, и Мэй-мэй
отпустила  Лим Дина,  но,  соблюдая приличия, позволила А  Сам остаться. Она
знала,  что А  Сам  не  понимает  диалекта  провинции  Сучьжоу, на котором и
возобновила разговор с Гордоном.
  -- Стрела может быть очень опасна.
  --  Да,  высокочтимая  госпожа,  в  неверных  руках.  Вы  интересуетесь
стрельбой из лука?
  -- Когда я была очень маленькой,  мы часто пускали воздушных змеев, мой
брат и я. Один раз я стреляла из лука,  но это очень напугало меня. Однако я
полагаю, иногда стрела может быть даром богов и потому не опасна.
  Гордон Чен задумался на мгновение, потом почтительно кивнул и сказал:
  --  Да.  Например, если бы  она  оказалась в руках умирающего с  голоду
человека, и он бы прицелился в дичь и поразил бы свою жертву.
  Ее  веер изящно шевельнулся.  Она  была рада, что  в  свое  время имела
возможность изучить  склад его  ума  теперь это облегчало ей задачу и делало
передачу информации более увлекательной.
  -- Такому человеку понадобилась бы вся его осторожность, если бы у него
был только один шанс попасть в цель.
  -- Все это  так, повелительница моя.  Но  мудрый  охотник держит  много
стрел  в  своем  колчане.  -- Что  это  за  дичь,  на которую  ему  придется
охотиться, спрашивал он себя.
  -- Бедной женщине никогда не дано испытать мужских  радостей  охоты, --
спокойно заметила она.
  -- Мужчина олицетворяет собой принцип ян -- он охотник по выбору богов.
Женщина олицетворяет  собой принцип инь -- она та, которой охотник  приносит
пищу, чтобы приготовить ее.
  -- Боги очень мудры. Очень. Они учат охотника, какая добыча съедобна, а
какая нет.
  Гордон Чен маленькими глотками пил  чай. Хочет ли она этим сказать, что
ей нужно  просто кого-то найти? Или  выследить и убить?  Кого  она могла  бы
хотеть  отыскать? Бывшую любовницу дяди Робба и его дочь, может быть? Скорее
всего, нет,  потому что для  этого совсем  не требовалось бы соблюдать такую
секретность -- и, уж конечно, Дзин-куа никогда не стал бы привлекать к этому
меня. Клянусь всеми богами, что может связывать эту женщину с  Дзин-куа? Чем
она так помогла ему,  что это заставило его приказать  мне -- а в  моем лице
всей мощи гонконгских Триад -- исполнить любое ее желание?
  В  этот момент неясные слухи,  дошедшие  до него несколько дней  назад,
вдруг обрели свое истинное значение: слухи о том, что Дзин-куа раньше других
узнал,  что  флот  немедленно  возвращается к  Кантону,  вместо  того  чтобы
отправиться  на  север,  как все ожидали. Так вот в чем  дело!  Должно быть,
Мэй-мэй  тайно  известила об  этом  Дзин-куа и  тем  самым  поставила  его в
положение своего должника! Ай-ай-ай, вот уж действительно услуга из услуг!
  Получив  такое  известие  заранее,  Дзин-куа  сэкономил  самое  меньшее
три-четыре миллиона тэйлов.
  Его уважение к Мэй-мэй возросло.
  -- Иногда охотник вынужден пользоваться своим оружием и для того, чтобы
защитить себя  от  диких  зверей леса,  --  сказал  он, предлагая  ей другое
продолжение разговора.
  --  Верно, сын мой.  -- Ее веер с треском захлопнулся, и она вздрогнула
всем телом. -- Боги защищают бедных женщин от такой беды.
  Значит, она хочет, чтобы  кого-то убили,  подумал  Гордон.  Он принялся
разглядывать фарфоровую чашку, пытаясь угадать, кого же.
  -- Йосс судит так, что зло подстерегает нас во многих местах. Наверху и
внизу. На материке и здесь, на острове.
  -- Да, сын мой,  --  произнесла Мэй-мэй, и ее веер  затрепетал, а  губы
слегка  задрожали. -- Даже на море. Даже среди высокородных и очень богатых.
Ужасны пути богов.
  Гордон Чен едва не выронил чашку из рук. Он повернулся спиной к Мэй-мэй
и постарался собрать свои разбежавшиеся мысли. "Море" и "высокородный" могли
означать только двух людей: Лонгстаффа или самого Тай-Пэна.
  Драконы смерти, пойти  сейчас  против  любого  из  них  --  значило  бы
приблизить  свое полное уничтожение! Его  желудок сжался  в  тугой комок. Но
зачем? И  неужели  это Тай-Пэн? О  боги,  только не  мой отец. Не допустите,
чтобы это был мой отец!
  --  Да,  высокочтимая  госпожа,  --  сказал  он  с  оттенком   покорной
отрешенности,  ибо  знал, что принесенная им клятва обязывала его  выполнить
любое ее приказание. -- Пути богов ужасны.
  Мэй-мэй заметила внезапную  перемену в поведении Гордона Чена, но никак
не могла понять, чем это было вызвано.
  Она заколебалась,  озадаченно  нахмурившись. Потом  встала и подошла  к
окнам на корме.
  Флагман,  отдав  якорь, мягко покачивался на  искрящейся  глади моря  в
гавани, окруженный сампанами. За ним на  штормовом якоре  стоял клипер Дирка
Струана "Китайское Облако", чуть поодаль расположилась "Белая Ведьма".
  --  Эти корабли так  прекрасны, --  сказала она. -- Какой из них больше
других радует твой взгляд?
  Гордон подошел вплотную  к окнам. Он не думал, что это мог бы оказаться
Лонгстафф. Его смерть не сулила никакой выгоды. По крайней мере для нее. Для
Дзин-куа -- возможно, но не для нее.
  -- Я думаю, вон  тот, --  мрачно  произнес он, кивнув головой в сторону
"Китайского Облака".
  Мэй-мэй судорожно  вздохнула, веер  выскользнул из ее рук  и полетел на
пол.
  -- Кровь  господня! -- вырвалось у нее по-английски.  А Сам на короткое
мгновение подняла глаза, и Мэй-мэй тут же овладела  собой. Гордон Чен поднял
веер и, низко склонившись, подал ей.
  -- Благодарю. -- продолжала она на сучьжоу. -- Однако я предпочитаю вон
тот  корабль.  -- Мэй-мэй  указала  веером  на "Белую Ведьму".  Она  все еще
дрожала от  страшного  осознания  того, что Гордон  Чен  подумал,  будто она
желает смерти ее обожаемого  Тай-Пэна. -- Тот  другой  -- бесценный  нефрит.
Бесценный, ты  слышишь? Неприкосновенный, клянусь богами. Как смеешь ты быть
таким дерзким, чтобы думать иначе.
  Облегчение, которое он испытал, было почти осязаемым.
  -- Простите меня,  повелительница. Я бы поклонился  тысячу раз здесь  и
сейчас,  чтобы  показать, насколько  глубоко мое раскаяние,  но это могло бы
показаться странным вашей рабыне, -- скороговоркой  забормотал  он,  нарочно
смешивая мандаринские слова  с сучьжоу. --  На какой-то миг дьявол  пролез в
мою  дурную голову, и я недостаточно хорошо вас  понял. Конечно,  я никогда,
никогда в жизни не стал бы сравнивать эти корабли, один с другим.
  -- Хорошо, -- сказала она. -- Если хоть один волосок пеньковой веревки,
хоть одна щепка упадут  с того, другого, я последую за нечестивцем,  который
осмелится осквернить несравненное совершенство такого нефрита, в самое чрево
ада и  там  ногтями  раздеру ему  мошонку,  вырву глаза и  скормлю  ему  его
собственные внутренности!
  Гордон Чен  содрогнулся  в  душе,  но голос  его  по-прежнему оставался
спокойным и почтительным.
  -- Не беспокойтесь, высокочтимая госпожа. Не беспокойтесь. Я отобью сто
низких поклонов в наказание  за то,  что не понял  разницы между драгоценным
нефритом и деревом. Я никогда бы не дал повода... мне бы ни в коем случае не
хотелось, чтобы у  вас осталась хоть тень сомнения  в  том, что я понял  все
правильно.
  -- Хорошо.
  -- А сейчас, если вы извините меня, высокочтимая госпожа, я немедленно,
не откладывая, займусь своим делом.
  -- Твое  дело  еще не закончено, -- резко произнесла она. -- И приличия
требуют, чтобы вы выпили еще чаю. -- Она  повелительно хлопнула в  ладоши  и
приказала А Сам приготовить  свежий чай. И  горячие  полотенца.  Когда А Сам
вернулась,  Мэй-мэй заговорила на кантонском: -- Я слышала, в скором времени
многие корабли отплывают в Макао, -- сказала она.
  Тут Гордон Чен сразу понял, что Брока следует устранить в Макао, и  без
промедления.
  Лицо А Сам озарилось улыбкой.
  -- Вы  думаете,  мы тоже поедем?  О, я была бы  счастлива вновь увидеть
Макао. --  Она  игриво  посмотрела  на Гордона  Чена: --  Вы  знаете  Макао,
досточтимый господин?
  -- Конечно, -- ответил он. Обычно рабыня не осмелилась бы обратиться  к
нему.  Но он  знал, что  А Сам  была  посвящена  во  многие секреты Мэй-мэй,
являлась ее  личной рабыней и  потому имела  некоторые особые привилегии.  К
тому же он находил  ее  очень  хорошенькой -- для  девушки-танка. Он перевел
взгляд на Мэй-мэй: -- К сожалению, я не смогу поехать туда в этом году. Хотя
многие из моих друзей постоянно ездят туда и обратно.
  Мэй-мэй кивнула.
  --  Ты  слышал, что варварский  сын Отца  был помолвлен  вчера вечером?
Можешь ты себе представить? С дочерью его врага. Совсем невероятные люди эти
варвары!
  -- Да,  --  сказал  Гордон Чен, удивляясь про себя,  что  Мэй-мэй сочла
необходимым еще раз пояснить ему, что Брок должен исчезнуть с лица земли. Не
может же быть, чтобы она хотела уничтожения всей семьи? -- Неслыханно.
  -- Хотя до их отца мне дела нет: он стар, и, если боги справедливы, его
йосс скоро кончится.  --  Мэй-мэй  тряхнула головой, заставив  зазвенеть все
нефритовые  и  серебряные украшения.  -- Что  же  касается  девушки,  ну,  я
полагаю, она принесет своему мужу хороших сыновей -- хотя я действительно не
в  состоянии себе представить, что мужчина может найти в таком  толстоногом,
коровногрудом создании.
  -- Да, --  согласно кивнул Гордон.  Значит,  Брока убивать  не нужно. И
дочь тоже. Остаются мать и брат. Мать -- крайне маловероятно, следовательно,
это брат  --  Горт.  Но почему только брат, почему  один  только Горт  Брок?
Почему  не  отец  и  брат?  Ведь оба  представляют  очевидную  опасность для
Тай-Пэна. Уважение Гордона к своему отцу увеличилось невероятно. Как тонко с
его  стороны представить дело  так, будто Мэй-мэй сама  вздумала  уничтожить
Горта! Как  хитро он поступил,  прозрачно намекнув  на это  Мэй-мэй, которая
обратилась к Дзин-куа, который обратился ко мне! Какой это  изысканный план!
Конечно, говорил он себе, это означает, что Тай-Пэн знал о том,  что Мэй-мэй
передала секретную информацию  дальше  -- должно быть, он  специально дал ей
эти сведения,  чтобы  Дзин-куа  оказался  у  нее  в  долгу. Но знает ли  он,
следовательно, и о Триадах? И обо мне? Разумеется, нет.
  Он почувствовал  себя очень усталым. Его  разум был измотан  чрезмерным
напряжением этого разговора и постоянным ощущением близкой опасности. И  его
серьезно тревожило то, что мандарины усилили гонения  на Триад в Квантуне. А
также в Макао. И даже в Тай Пинь Шане. У мандаринов было много агентов среди
обитателей холма, и, хотя большинство из них были ему  известны и четверо из
них  уже  устранены,  тревога,   которую   несло  с  собой  их  присутствие,
действовала на него  угнетающе.  Если станет известно,  что  он  возглавляет
движение  Триад на Гонконге, он уже никогда не сможет  вернуться в Кантон, и
жизнь его не будет стоить даже испражнений самого бедного владельца сампана.
  И, опять же, рассудок  его растворялся в изысканном благоухании Мэй-мэй
и  в откровенной, животной привлекательности  А Сам. Я  бы не  прочь покрыть
рабыню, подумал он.  Но это будет неразумно. И опасно.  Разве  что Мать сама
мне  предложит.  Лучше  скорее  вернуться  в  Тай  Пинь  Шан  в объятия  его
наложницы,  самой дорогой из всех  на холме. Клянусь богами, она почти стоит
той тысячи тэйлов, которую я за нее заплатил. Сегодня  мы будем  любить друг
друга десять раз десятью разными способами.
  Он  улыбнулся про себя. Будь честен, Гордон, это произойдет  всего лишь
трижды. Да и трижды-то, если поможет йосс -- но зато как это будет чудесно!
  --  Я  опечален,  что  не  смогу поехать  в  Макао, --  сказал он. -- Я
полагаю, все новые родственники Отца по браку отправятся туда? Особенно сын?
  --  Да,  -- ответила Мэй-мэй, сладко вздохнув:  теперь она  знала, была
уверена, что ее поняли правильно. -- Я так думаю.
  -- Ха!--  с отвращением воскликнула А Сам. -- Для всех настанет великая
радость, когда сын покинет Гонконг.
  -- Почему? -- заинтересовалась Мэй-мэй, и Гордон Чен тоже насторожился,
в миг забыв о своей усталости.
  А  Сам  приберегала  эту  редкую  новость  как   раз  для  такого   вот
драматичного момента.
  --  Этот  сын  --  настоящий варварский  дьявол. Он  ходит  в  один  из
варварских борделей два или даже три раза в неделю.
  Она замолчала и принялась заново наполнять их чашки.
  -- Ну, продолжай же, А Сам, -- нетерпеливо приказала Мэй-мэй.
  -- Он бьет их, -- со значением сказала рабыня.
  -- Возможно, они не могут угодить ему,  -- заметила Мэй-мэй. -- Хорошая
взбучка никак не повредит этим варварским шлюхам.
  -- Да. Но он порет их кнутом и терзает их, прежде чем лечь с ними.
  -- Что, каждый раз? -- недоверчиво спросила Мэй-мэй.
  -- Каждый  раз, -- уверенно ответила А  Сам. -- Он платит  за  битье, а
потом платит  за... ну, за  очень короткую игру --  потому что, похоже,  это
все, что следует дальше. Пф-ф-фт! Только  оказался внутри -- и сразу готово,
-- она щелкнула пальцами, -- просто вот так!
  -- Ха! Откуда ты все это  знаешь, а? -- требовательно спросила Мэй-мэй.
-- По-моему, ты заслуживаешь  хорошего щипка. Мне кажется, ты все это просто
выдумываешь, рабыня со ртом, наполненным навозными жуками!
  --  Я ни  в  коем случае  ничего не  выдумываю,  Мать.  Эта  варварская
мадам... ну,  старая ведьма с невозможным именем? Та, которая со стеклянными
глазами и невероятными вынимающимися зубами?
  -- Фортерингилл? -- спросил Гордон Чен.
  --  Совершенно верно,  досточтимый господин.  Фортерингилл.  Так вот, у
этой мадам  самый  большой  дом в  Куинз  Тауне.  Недавно  она  купила шесть
девушек-танка и одну девушку из Кантона. Одна из...
  -- Девушек-танка было пять, -- поправил ее Гордон Чен.
  -- Ты занимаешься и этим тоже? -- вежливо поинтересовалась Мэй-мэй.
  -- О да, -- ответил он. -- Это дело становится весьма прибыльным.
  -- Продолжай, А Сам, девочка моя.
  --  Так  вот, Мать,  как я  говорила,  одна из  девушек-танка доводится
родственницей А Тат,  которая,  как вы знаете,  состоит  в  родстве  с  моей
матерью,  и эту  девушку  назначили  к нему  на всю ночь.  Одного раза  было
достаточно! -- А Сам еще больше понизила голос:  -- Он чуть-чуть не убил ее.
Он  хлестал ее по  животу и по ягодицам,  пока  не потекла  кровь,  а  потом
заставил проделывать всякие особенные вещи с его органом. Потом...
  -- Какие особенные вещи? -- тоже шепотом спросил Гордон Чен,  подаваясь
вперед.
  -- Да, -- сказала Мэй-мэй, -- какие вещи?
  -- Не  по мне, конечно,  пересказывать такие необычайные и непристойные
занятия, --  о  боги, нет  -- но она должна  была,  и с  большим искусством,
почтить его орган всеми своими частями.
  -- Всеми?
  -- Всеми, Мать.  И это после ужасных побоев и после того, как он кусал,
и пинал, и терзал ее. Ай-йа, бедная девушка едва не умерла.
  -- Как  необычно все  это!  -- Мэй-мэй  удивилась,  потом резко бросила
рабыне: --  И все-таки я думаю, что ты сочиняешь.  А  Сам. Помнится, ты сама
говорила, что  для  него это всегда бывает, --  она  величественно  щелкнула
пальцами, -- пф-фт, -- вот так.
  -- Так и есть. И он всегда ужасно ругается и обвиняет  во всем девушку,
хотя это не ее вина. В этом-то и заключается его главная беда. В этом и  еще
в  том, что у него такой маленький и вялый. -- А Сам воздела руки  к небу  и
заголосила: --  Пусть я умру старой  высохшей девой, если  я солгала!  Пусть
моих предков пожрут черви, если я солгала! Пусть предков моих предков пожрут
черви,  если я солгала! Пусть предки моих предков никогда  не знают покоя  и
никогда не возродятся, если я солгала! Пусть моя...
  --  О, ну хорошо, А  Сам, -- раздраженно оборвала ее Мэй-мэй. -- Я тебе
верю.
  После этого А Сам обиженно вернулась к своей чашке с чаем.
  --  Как  бы  я  осмелилась  лгать  моей  превосходнейшей  Матери  и  ее
досточтимому родственнику?  Но я считаю, что боги непременно должны покарать
такого варварского зверя!
  -- Да, -- сказал Гордон Чен.
  И           Мэй-мэй            улыбнулась           про           себя.



Книга пятая

  В  тот же день Струан  отправился  на  "Китайское  Облако".  Он отослал
капитана Орлова на одну из лорок  и распорядился, чтобы Сергеева доставили в
просторную  каюту на  "Отдыхающем  Облаке".  Потом  приказал  поставить  все
паруса,  поднять якоря  и, покинув гавань,  устремился в безбрежные просторы
океана.
  Три  дня подряд  клипер,  послушный  его  воле, летел,  как стрела,  на
юго-восток, с наполненными ветром парусами на поскрипывающих реях.
  Струан ушел  в море, чтобы очиститься, смыть с  души суетную бренность,
слова  Сары, потерю  Робба  и Карен. И  благословить  Мэй-мэй и  ту радость,
которую она ему дарила.
  Он припал к  груди океана,  как любящий сын, пробывший на чужбине целую
вечность, и океан приветствовал  его  шквалом  и  штормом,  грозным,  но  не
неистовым,  не подвергая опасности корабль  и  того, кто им управлял.  Океан
отмерял  свое  богатство  с  осторожностью,  возвращая   ему  силу,   жизнь,
достоинство и благословляя так, как только море может благословить человека,
очищая его так, как может очистить только океан.
  Струан  гнал себя  так же,  как  гнал свой корабль: без сна, на пределе
своих  сил. Вахта сменялась за вахтой, а  он все  так же расхаживал  по юту,
встречая рассвет, потом второй, потом третий, тихо что-то напевая про себя и
едва прикасаясь к пище. И  открывая рот только для того, чтобы приказать еще
больше увеличить скорость, заменить порванный парус или поставить еще  один.
Он стремился в самое сердце Тихого океана, в бесконечность.
  На  четвертый  день он  повернул  назад  и  полсугок  гнал  корабль  на
северо-запад.  Затем лег в дрейф,  спустился вниз,  побрился, принял  ванну,
проспал целый день и  целую ночь, а наутро съел  плотный завтрак.  Потом  он
поднялся на палубу.
  -- Доброе утро, сэр-р, -- приветствовал его Кьюдахи.
  -- Возьмите курс на Гонконг.
  -- Слушаюсь, сэр-р.
  Он оставался на  юте весь день  и  часть ночи,  потом опять