. -- Она была довольна собой. -- Просто пришла
вдруг в голову, вот и все. -- Мэй-мэй  зачерпнула воды в ладони и смыла пену
--  А  Сам-м-ма! -- крикнула она  с придыханием  в конце.  Вбежала  А  Сам с
огромными полотенцами в  руках. Мэй-мэй  встала в ванне, А Сам обернула одно
полотенце вокруг нее и развернула второе для Струана.
  --  Скажи  ей, что я, черт возьми, сам это сделаю!  -- громко  произнес
Струан.
  Мэй-мэй перевела, и А  Сам положила полотенце, хихикнула и  выбежала из
комнаты.
  Струан  вылез  из  ванны,  и Мэй-мэй укутала  его в  полотенце.  К  его
удивлению, оно оказалось горячим.
  -- Я  сказала А  Сам  на  будущее немного подогревать их,  --  пояснила
Мэй-мэй. -- Полезно для здоровья.
  -- Ощущение превосходное, -- сказал он, вытираясь насухо. Струан открыл
дверь  в спальню  и увидел,  что  кровать  разобрана,  а  его чистая  одежда
переложена на бюро.
  -- У тебя есть время для короткого отдыха, -- сказала Мэй-мэй  и, когда
он начал возражать, добавила повелительным тоном: -- Ты отдохнешь!
  Струан взглянул на часы.  Времени довольно,  подумал он. Он забрался  в
постель и блаженно вытянулся.
  Мэй-мэй знаком подозвала А Сам, которая вошла в ванну  и закрыла дверь.
Опустившись на  колени,  А  Сам  развязала стопы Мэй-мэй  и вытерла их сухим
полотенцем. Она  напудрила крохотные  ножки, наложила чистые сухие повязки и
надела на них новые вышитые тапочки.
  -- Они так прекрасны, Мать, -- сказала она.
  -- Спасибо, А Сам.-- Мэй-мэй ласково ущипнула А Сам за щеку. -- Только,
пожалуйста, не делай впредь так много замечаний по поводу мужских достоинств
Отца.
  -- Это была простая вежливость, и  они куда как достойны уважения. -- А
Сам распустила волосы своей  госпожи и принялась расчесывать их.  --  Обычно
любой Отец будет очень рад,  если ему сделают такой комплимент. Нет, в самом
деле, я  ни на вот столечко не понимаю нашего варварского Отца. За все время
он ни разу не брал меня к себе в постель. Разве я такая отвратительная?
  --  Я сто  раз  говорила  тебе,  что  у варваров Отцы не спят со  всеми
женщинами в  доме,  -- устало сказала Мэй-мэй. --  Ему просто  нельзя  этого
делать. Это против его религии.
  -- Вот уж действительно плохой  йосс, -- А Сам засопела носом. -- Иметь
такого Отца, так богато  награжденного богами, и  чтобы это  было против его
религии.
  Мэй-мэй рассмеялась, передавая ей полотенце.
  -- Беги, маленькая  льстивая лгунья. Принеси нам чаю через час, и, если
ты опоздаешь хоть на минуту, я тебя хорошенько высеку!
  А Сам умчалась.
  Мэй-мэй надушилась и, возбужденно думая о бальном платье и своем втором
сюрпризе, направилась в спальню.
  Лиза Брок  открыла дверь каюты и подошла  к койке. Она чувствовала, как
холодный пот бежит у нее из-под мышек. Настал момент, когда все решалось для
Тесс: теперь или никогда.
  --  Ну, дорогой, -- сказала она и еще  раз  потрясла Брока за плечо. --
Пора вставать.
  --  Оставь  меня  в  покое.  --  Брок опять повернулся  на другой  бок,
укачанный приливом, мягко подталкивающим корму "Белой Ведьмы". -- Я оденусь,
когда придет время.
  -- Ты говоришь это уже целых полчаса. Поднимайся-ка, а то опоздаешь.
  Брок зевнул, потянулся и сел на койке.
  --  Еще даже и солнце  не село, -- невнятно  проворчал он, посмотрев  в
окно.
  -- Горт скоро  приедет, а ты хотел  пораньше  приготовиться. Потом  еще
нужно просмотреть книги с компрадором. Ты же сам просил разбудить тебя.
  -- Ну, хорошо, Лиза, довольно. -- Он опять зевнул и посмотрел  на жену.
Она была в новом платье из темно-красной шелковой  парчи с большим турнюром.
Ее  волосы  были  собраны  сзади  в  пучок.  Ты  смотришься  расчудесно,  --
механически проговорил он и потянулся еще раз.
  Лиза  помяла в руках  свою шляпу с огромными перьями, потом положила ее
на стол.
  -- Я помогу тебе одеться, -- предложила она.
  -- Это еще что! Я же сказал тебе, что и старый костюм вполне сойдет, --
взорвался  он, увидев на стуле новую одежду. -- Или ты думаешь,  денежки так
легко достаются, что ты можешь тратить их как соленую воду?
  -- Нет, дорогой,  тебе  был  нужен новый  парадный костюм, а сегодня ты
должен выглядеть как нельзя лучше. --  Она подала ему маленький корсет. Мода
того  времени требовала,  чтобы  каждый мужчина надевал  такой,  подчеркивая
талию. Брок чертыхнулся  и встал с кровати. Затянув корсет  поверх  длинного
шерстяного белья, он с ворчанием позволил облачить себя во все новое.
  Однако, посмотрев на себя в зеркало, он остался  очень доволен тем, что
увидел. Новая рубашка с оборками белоснежным облаком топорщилась на груди, и
темно-бордовый   бархатный   сюртук   с  шитыми   золотом  отворотами  сидел
безукоризненно:  огромный  в  плечах и узкий  в  талии.  Тесные  белые брюки
подтягивались штрипками  к вечерним туфлям  из мягкой  черной кожи. Расшитый
оранжевый жилет, золотая цепочка и брелок довершали костюм.
  -- Честное слово, дорогой, ты выглядишь как король английский!
  Он расчесал бороду, отчего она стала напористо торчать вперед.
  --  Ну,  --  грубо  сказал  он,  стараясь скрыть  свое  удовлетворение,
--может, ты была и права.  --  Он повернулся в профиль и пригладил бархат на
груди. -- Кажется, в груди широковато, а?
  Лиза расхохоталась.
  --  Ладно-ка тебе, дружок, --  сказала она, чувствуя, что ей уже не так
страшно. -- По-моему, рубиновая  заколка больше  подойдет к твоему галстуку,
чем бриллиантовая.
  Он  поменял заколку и  продолжал  любоваться собой.  Затем  рассмеялся,
обхватил Лизу  за талию и, низко гудя себе под нос мотив вальса, закружил ее
по каюте.
  -- Ты у меня принцесса бала, милая, -- сказал он.
  Лиза постаралась забыть на  мгновение о своих  страхах  и изобразила на
лице  веселость в тон  его настроению,  но  Брок заметил  по  ее глазам, что
что-то не так.
  -- В чем дело?
  Она достала платок, вытерла пот со лба и села.
  -- Это... в общем, это касается Тесс.
  -- Она заболела?
  -- Нет. Это... ну... мы берем ее с собой на бал!
  -- Ты совсем рехнулась?
  --  Я приготовила  для нее платье... о,  оно просто восхитительное... и
волосы ей уложила, и она ждет, когда ты одобришь ее наряд, прежде чем...
  -- Тогда скажи ей, пусть идет спать, клянусь Богом! Ни на какой бал она
не  пойдет, черт меня подери! Ты ведь знала, как я  к этому отношусь! Так ты
приготовила для нее платье, вон как? -- Он поднял руку, чтобы ударить ее.
  --  Подожди,  послушай, -- заговорила Лиза, превозмогая  свой  страх.--
Послушай сначала. Нагрек... и она. Поднятая рука остановилась на полдороге.
  -- Нагрек?
  -- Хорошо, что он умер в ту ночь. Тесс... видишь ли, Тесс, она... -- Ее
глаза наполнились слезами. -- Я не хочу волновать тебя, но она...
  -- У нее будет ребенок?!
  -- Нет. Весь этот месяц с тех пор, как ты уехал в Кантон, я изнывала от
тревоги. Боялась, что вдруг я  ошиблась. Но ее месячные начались  на прошлой
неделе, так что этот страх позади.
  -- Но она не девственна? -- спросил он, оцепенев от ужаса.
  -- Она еще девственна. -- Слезы покатились по ее лицу.
  -- Тогда,  раз  она девственна, объясни  мне,  ради Создателя, чего ты,
черт  возьми, так переживаешь. Ну,  Лиза, ну, полно, -- сказал он и потрепал
ее по щеке.
  Лиза  знала,  что  никогда  не  сможет  сказать  мужу  правду.  Но  она
благословляла  Господа Бога  за то, что он подсказал ей нужные  слова и  дал
силы убедить девочку, что в ту ночь все происходило больше в ее воображении,
чем  на  самом деле, и  она  по-прежнему чиста,  как должна быть чиста любая
девушка.
  -- Этот  месяц был  ужасным, --  проговорила  она.  --  Ужасным. Но это
предупреждение нам, Тайлер. Я тревожусь за тебя, за  то,  что ты не  видишь,
как она выросла, и мне  страшно. Ты словно нарочно закрываешь глаза  на  то,
что делается у  тебя  перед самым носом. -- Он открыл рот, чтобы заговорить,
но  она торопливо продолжала:  -- Пожалуйста, Тайлер. Я  умоляю тебя. Только
взгляни на нее, и, если ты согласишься,  что она уже взрослая девушка, тогда
мы возьмем  ее с  собой.  Если  ты решишь, что нет, она  никуда не поедет. Я
сразу сказала ей, что решать будешь ты.
  -- Где Тесс сейчас?
  -- В главной каюте.
  -- Ты оставайся здесь и жди меня.
  -- Да, милый.


Глава 7

  Когда  ночь  окончательно  опустилась на Гонконг, Кулум подошел  к краю
палубы полуюта  "Грозового Облака" и взмахнул рукой. Громыхнула пушка. После
выстрела  в  гавани  на  мгновение установилась  полная  тишина.  Он  нервно
взглянул  в  сторону Счастливой Долины. Его возбуждение нарастало. Он увидел
вспыхнувший огонек, потом другой,  и вскоре  весь  прибрежный участок  номер
восемь превратился в сплошное море танцующих огней.
  Слуги   на  берегу   торопились   зажечь  остальные  фонари.  Сотни  их
засветились вокруг огромного круга из струганых досок,  который  образовывал
площадку для танцев, и свет их был мягким и завлекающим. Столы и стулья были
расставлены уютными группами, на  каждом  -- лампа  и цветы, доставленные из
Макао. Многочисленные  лампы свисали также с веревок, натянутых  меж тонкими
бамбуковыми   шестами   рядом  с  большими  столами   на  козлах,  буквально
ломившимися  от всякой  снеди.  Другие фонари были красиво  задрапированы  и
освещали бочонки португальских и французских вин, рома, бренди, виски   сака
и пива. Сорок ящиков шампанского стояло во льду наготове.
  Всюду  сновали  слуги,  аккуратно  одетые в  одинаковые  черные штаны и
широкие белые рубашки, их косички плясали на ходу. Ими надменно распоряжался
Чен  Шень,  компрадор  "Благородного  Дома",  неимоверно толстый  человек  в
богатом  платье и  шапочке, сверкавшей  драгоценными камнями.  Пряж кой  его
ремня служила бесценная пластина чисто белого  нефрита,  ноги были  обуты  в
черные  шелковые тапочки  на  белой  подошве. Он сидел как огромный  паук  в
центре танцевального круга и  играл длинными волосками, которые росли у него
из маленькой бородавки на подбородке. В эту тихую, безветренную ночь рядом с
ним находился его личный раб с веером.
  Когда  все приготовления к его удовлетворению были закончены, он грузно
поднялся и воздел руку. Слуги  бросились  по местам  и замерли, неподвижные,
как  статуи,  пока он  производил  последний заключительный осмотр. Еще одно
мановение руки, и слуга заторопился из круга света во тьму пляжа с фитилем в
руке.
  Блеснула   яркая   вспышка,  и   загремела   канонада  шутих,   которая
продолжалась  несколько  минут.  Все  на  кораблях  и  на  берегу  бросились
смотреть. За  шутихами  настал  черед огненных шаров  и цветных огней, шум и
гром еще больше усилились. Потом в сгустившемся дыму опять затрещали шутихи.
За  ними завертелись  огненные колеса, и сказочные вулканы  стали  извергать
столбы разноцветных огненных брызг. Треск и громыхание длились еще несколько
минут, потом раздался оглушительный грохот, словно  целый  флот дал залп изо
всех пушек, и  сотня ракет сорвалась в небо. Их дымные шлейфы взмыли ввысь и
растаяли. На  мгновение все стихло, потом небо взорвалось алыми, и зелеными,
и   белыми,  и   золотыми  огненными  перьями.   Эти   перья,  величественно
покачиваясь, опустились вниз и с шипением угасли в море.
  Слуга поджег последний фитиль  и со всех ног бросился бежать. Красный и
зеленый огонь зазмеились вверх по огромному бамбуковому каркасу, и он вскоре
вспыхнул, начертав во тьме Льва  и Дракона. Этот флаг ярко полыхал несколько
минут и погас, взорвавшись целиком, так же неожиданно, как и возник.
  На некоторое время все  поглотила черная тьма, прорезаемая  лишь  бурей
восторженных  криков,  которые эхом катились  по утесам, окружавшим  долину.
Когда глаза  зрителей немного привыкли к  темноте,  вновь  уютно засветились
фонари танцевального круга, и весь Гонконг охватило радостное ожидание.
  Шевон плакала от боли в своей каюте.
  -- Довольно, -- взмолилась она.
  Ее горничная покрепче  ухватилась за шнурки корсета и уперлась  коленом
пониже спины Шевон.
  --  Выдохни, -- приказала она и, когда девушка подчинилась, в последний
раз поддернула шнурки и завязала их. Шевон судорожно вздохнула.
  -- Ну вот, моя милая, -- сказала горничная в капоре. -- Вот и готово.
  Горничная  была  маленькой аккуратной  ирландкой с железной хваткой. Ее
звали  Катлина О'Рурк. Она  была няней и горничной Шевон  с самых пеленок  и
обожала ее.  Каштановые волосы Катлины обрамляли приятное лицо со смеющимися
глазами и ямочкой на подбородке. Ей было тридцать восемь.
  Шевон  выпрямилась, держась  за  спинку кресла, и застонала:  она  едва
могла дышать.
  --  Я  не выдержу  до конца бала  и  упаду в  обморок.  Катлина достала
портновский метр и измерила талию Шевон.
  -- Семнадцать с половиной дюймов, клянусь благословенной Девой  Марией!
И когда будешь падать, голубушка,  не  забудь, что ты должна быть грациозна,
как облачко, и позаботься, чтобы каждый это увидел.
  Шевон стояла  в  панталончиках  с  оборками,  шелковые  чулки  облегали
стройные  ноги. Корсет с пластинами из китового уса охватывал бедра, яростно
ужимал талию и поднимался выше, чтобы поддержать и приподнять грудь.
  -- Мне нужно присесть на минутку, -- чуть слышно проговорила девушка.
  Катлин разыскала флакон  с нюхательной солью и помахала им под носом  у
Шевон.
  -- Ну вот, сердечко мое. Как только эти куколки увидят тебя, тебе сразу
же расхочется падать в обморок. Клянусь благословенной Дево.й Марией, святой
Анной и Иосифом, ты будешь первой красавицей на этом балу.
  В дверь резко постучали.
  -- Ты еще не готова, Шевон? -- спросил Тиллман.
  -- Нет, дядя. Я уже скоро.
  --   Поторопись,   дорогая.  Мы  должны  прибыть,   туда   раньше   его
превосходительства! -- Он отошел от двери. Катлина мягко хохотнула.
  --  Глупый человек, сердечко мое. Он  не  понимает,  что это  такое  --
вступить в бальную залу.
  Квэнс отложил кисти в сторону:
  -- Готово!
  -- Превосходно, Аристотель, -- сказал  Робб и поднял маленькую Карен на
руки, чтобы она могла взглянуть на свой портрет. -- Не правда ли, Карен?
  -- Неужели я такая? -- разочарованно протянула Карен. -- Это ужасно.
  --  Это  бессмертное творение, Карен, --  сказал шокированный Квэнс. Он
взял  девочку у Робба  и крепко прижал ее  к  себе. --  Вот посмотри,  какой
восхитительный  румянец играет у тебя на щечках, посмотри, как светятся твои
прекрасные глаза. А это  счастье, окружающее тебя  подобно  ореолу?  Клянусь
бородой Альказабедабра, портрет дивно хорош, как и ты сама.
  -- Ой, здолово.  -- Она  обняла Квэнса за шею, и он поставил ее на пол.
Карен  посмотрела  на  картину еще раз. --  А кто  этот  Альказа...  ну, пло
котолого вы говолили?
  --  Мой друг,  -- серьезно  ответил  Квэнс.  -- Бородатый друг, который
присматривает за художниками и красивыми девочками и мальчиками.
  -- Ты получилась очень, очень хорошенькой, -- произнесла Сара натянутым
голосом. -- Ну, а теперь бегом в постель, тебе уже давно пора спать.
  --  Еще лано,  -- надула губки Карен. --  И ты обещала,  что я  могу не
ложиться, пока папа не уедет.
  Квэнс улыбнулся, протер пальцы скипидаром и снял рабочий халат.
  -- Я заберу краски завтра, Робб.
  -- Конечно.
  --  Ну  что  же, нам,  пожалуй, пора. -- Квэнс расправил на  себе  свой
яркий, расшитый пурпуром жилет и надел сюртук из золотого шелка.
  -- Вы мне нлавитесь,  мистел Квэнс, -- со взрослым видом сказала Карен.
-- Вы очень класивый в этом наляде, хотя кал-тина все лавно ужасная.
  Он расхохотался, коротко обнял ее и надел цилиндр.
  -- Я подожду тебя в баркасе, Робб.
  --  Почему  бы  тебе  не  показать  мистеру  Квэнсу дорогу,  Карен?  --
предложил Робб.
  -- Ой, да, -- ответила она и, танцуя, подбежала к двери. Квэнс вышел из
каюты, ступая важно, как павлин.
  -- Ты хорошо себя чувствуешь, Сара? -- заботливо спросил Робб.
  -- Нет, -- холодно ответила она. -- Но это не важно. Тебе лучше идти. А
то опоздаешь.
  -- Я могу  остаться, если это тебе поможет, --  сдерживая  раздражение,
проговорил Робб.
  -- Единственное, что  мне  поможет, это  благополучные роды  и  корабль
домой.  -- Сара  отбросила со лба  выбившуюся  прядь. --  Подальше  от этого
проклятого острова!
  --  О,  только  не  говори  глупостей!  --  вспылил он,  и его  твердое
намерение не  ссориться сегодня с женой утонуло, как в болоте, в озлоблении,
охватившем его. -- Причем тут Гонконг!
  -- С  того  самого  дня, как  он стал нашим, мы  ничего, кроме бед,  не
видели, -- сказала она. -- Ты  стал другим, Дирк стал другим, Кулум, я. Ради
всего святого, да что же  это такое творится? Только мы  окончательно решили
уехать  --  вдруг выясняется,  что мы банкроты. Мы  все напуганы  до смерти,
дикие ссоры следуют одна за другой, а несчастная Рональда и  вся семья Дирка
умерли. Потом  серебро спасает нас, но нет же. Дирк загоняет тебя в угол,  а
ты  слишком  слаб,  чтобы  выбраться  оттуда,  и  поэтому  даешь ему  клятву
остаться. Кулум  теперь ненавидит Дирка, Дирк ненавидит  Кулума,  а ты глупо
болтаешься посередине,  не имея мужества взять  то, что  принадлежит  нам по
праву, и уехать домой, где мы могли бы в покое и радости жить на эти деньги.
Раньше  у меня никогда не было задержек с ребенком, а здесь я уже переходила
свой  срок. Никогда раньше  я  не  чувствовала себя больной и несчастной,  а
теперь сама  жизнь  стала мне в тягость. Если тебе нужна точная дата,  когда
начались все наши беды, то это 26 января 1841 года!
  -- Все это  идиотская чепуха, -- огрызнулся он, взбешенный тем, что она
произнесла вслух  те самые мысли,  которые уже  давно не  давали ему  покоя,
осознав  вдруг, что и он точно так же проклинал этот день долгими бессонными
ночами. --  Глупейший предрассудок,  --  добавил он,  больше для того, чтобы
убедить в этом себя  самого. -- Чума случилась в прошлом году. Банк логшул в
прошлом году.  Мы  просто  получили известия  об  этом уже после  того,  как
завладели Гонконгом. И  я не дурак. Деньги нам нужны,  много денег, и год  в
нашей жизни ничего не прибавит и не убавит. Я думаю в первую очередь о тебе,
о детях и об их детях. Мне нужно остаться. Все решено.
  -- Ты уже заказал нам места домой?
  -- Нет.
  -- Тогда я буду рада, если ты сделаешь  это немедленно.  -- Я не изменю
решения, если ты на это надеешься!
  -- Нет, Сара, -- холодно ответил Роб, -- я  не надеюсь, что ты изменишь
свое  решение. Я  просто  жду,  когда ты почувствуешь себя  лучше. Кораблей,
отправляющихся домой, у нас предостаточно. Как ты прекрасно знаешь.
  -- Через месяц я уже буду в состоянии уехать.
  -- Нет, не будешь, и такой поспешный отъезд слишком опасен. И для тебя,
и для ребенка!
  -- Тогда, может быть, тебе стоит сопровождать нас в этом путешествии.
  -- Я не могу.
  --  Ну,  конечно,  не  можешь.  У  тебя  есть  дела  поважнее. --  Сара
окончательно  вышла  из себя:  -- Наверное,  очередная языческая  шлюха  уже
наготове и ждет.
  -- О, замолчи, ради Бога. Я тысячу раз говорил тебе...
  -- Дирк уже привез свою на остров. Чем же ты хуже.
  -- Разве привез?
  -- А разве нет?
  Они с ненавистью смотрели друг на друга.
  -- Тебе лучше идти, -- сказала она наконец и отвернулась.
  Дверь распахнулась, и  в каюту, все так же танцуя,  влетела  Карен. Она
прыгнула на руки к отцу, потом подбежала к Саре и обняла ее.
  -- Папочка готовит нам корабль, чтобы мы могли поехать  домой, дорогая,
-- сказала Сара, чувствуя, как малыш яростно толкается у нее в животе. Время
родов наконец-то подошло вплотную, и ее вдруг охватил необъяснимый страх. --
В   этом   году  мы   будем  праздновать  Рождество   дома.  Будет  снег,  и
рождественские гимны, и чудесные подарки. И Санта-Клаус.
  -- Ой, здолово, я так люблю Санту-Клауса. А что такое снег?
  -- Это когда все кругом белое -- и  деревья, и дома, -- дождик, который
превратился в  лед.  Это очень  красиво,  а в магазинах  будет  полным-полно
игрушек  и  всяких  замечательных   вещей.   --  Голос  Сары  дрогнул,  Робб
почувствовал  ее  боль, и  она словно  ножом полоснула его. -- Эго будет так
здорово -- вновь оказать