ла матрас и простыни и только тогда всерьез раздумалась...
     Ей было не  по  себе.  То, что ночью  выглядит естественным и желанным,
утром, при свете дня, нередко подвергается сомнению. Она испытывала душевную
раздвоенность.  Тело ее  свидетельствовало о полноте  чувств и приобретенном
успокоении,  и  лицо, наверно,  расслабилось  и  похорошело,  как  у Натальи
Ефремовны  после встречи  с возлюбленным, но  мысли  пребывали в  смятении и
нерешительности. Она подумала о том, что все надо делать вовремя. В юности у
нее не возникло  бы вопросов и раскаяния: любовь есть  любовь, перед ней все
пасует и отступает - теперь же на  ум  шли невольные,  но  вполне законные и
обоснованные раздумья  и  опасения. Кроме сомнений в том, что она  всерьез и
надолго полюбила Ивана Александровича, положение усложнялось тем, что он был
ее  главным  врачом  и  руководителем,-  от  этого  в  неожиданно  возникшем
уравнении   появлялись   новые   неизвестные  величины  и  оно  окончательно
запутывалось...
     Он  между  тем давно встал  и ждал ее в  горнице,  пропахшей  шкурами и
алтайским супом. Услышав произведенный ею шум, хотя скрытный и приглушенный,
он немедля явился к ней на свидание.
     -Ну  что,  красавица?  Оделась?  А  я  думал,  успею:  в  кровати  тебя
застану...- Выглядел  он жизнерадостным, отдохнувшим и подобревшим и тут же,
словно  из  приличия, предложил  ей продолжить  вечерние  игры, от чего  она
благоразумно отказалась:
     -Нет   уж,  Иван  Александрыч.   Днем   только  законные  пары  любовью
занимаются.
     -Нет же никого? Валентин так и не появлялся.
     -Мать с ребенком есть.- Он присел, она разглядела его при свете дня и в
эту минуту  смирилась с его существованием: хоть  и  лысый  и с  животом, он
смотрелся крепким и  ладно скроенным  мужиком, полнокровным и  нацеленным на
любовные шашни.
     -Софрон уже успел побывать.
     -А ему что надо?..
     Оказалась  целая  история. Бабка, которой она отдала свой короб,  придя
домой и  заглянув в  его содержимое,  решила не ввязываться в чужие распри и
вечером вернула его Софрону, с которым у нее  были давние  счеты и непростые
отношения.  Тот вначале  оскорбился, пошел  к жене,  сообщил  ей  новость  и
услыхал от нее, что причиной всему она сама, поскольку неделикатно  обошлась
с  гостьей: не  то  что  бы  обидела, но и  не приветила, как  могла, если б
захотела. Аграфена  была  умная баба, но с гонором и с одним связанным с ним
недостатком:  брала  на  себя то, что  не  имело  к ней  никакого отношения.
Софрон, как всегда, поверил ей, сложил два и два, решил, что Ирина Сергеевна
не зря приезжала сюда, что она не вполне безразлична к постройке дачи Иваном
Александровичем и, имея свой интерес в деле и получив афронт от его супруги,
славившейся  дурным  характером,  вконец на  всех  разобиделась и дала  волю
чувствам: сделала то,  на что сам  Иван Александрович не  мог  пойти в  силу
официальности своего положения. Он обругал жену, сказал, что если у  нее нет
детей, то это не значит, что их и у других не будет, что с Ириной Сергеевной
нет  резона ссориться, что  она  специалист высшей  марки:  это он успел уже
самым надежным образом выяснить - и надо ехать к обоим с мировой и повинной:
благо они рядом, в Анютино, и тем более что у них его газик..
     -Откуда  ты все  это  знаешь?-  спросила  Ирина  Сергеевна,  удрученная
изобилием подробностей.
     -Сам все рассказал. Они же в словах  не стесняются...  Дал квитанцию на
доски...- и показал клочок бумаги  с выведенными карандашом каракулями.-  Ты
всегда так быстро  свои обещания выполняешь?  Все  сошлось,  как  пасьянс  в
картах...
     Все и  правда  сошлось, да не  совсем,  а как левая перчатка на  правую
руку. Его  больше всего  интересовали злополучные доски, а ее - наметившаяся
(и  главное  - подтвердившаяся  на деле)  репутация  любовницы главного.  Ей
захотелось узнать, какими словами опроверг он то, что  она принимает на паях
участие в его доме, но не стала искушать судьбу, сказала только:
     -Получил - и хорошо. Будешь теперь на даче жить...- и пошла к ребенку -
делать очередную  инъекцию и готовить его к переброске в Петровское, которое
сразу отдалилось от нее и приобрело новые и чуждые размеры и очертания...

20

     Опасения ее оказались излишни или преждевременны. В Петровском все  шло
своим чередом  и ничего  не  изменилось:  от  поведения  санитарок  детского
отделения, начинавших  суетиться вдвое при ее появлении, и кончая отношением
к ней коллег  по поликлинике. Иван Герасимыч спросил  в первый день после ее
возвращения, как прошла гулянка в Александровке, но она  отвечала на это, со
спокойной душой, что продолжалась она  для нее два часа, хотя и закончилась,
правда, настоящей русской баней,- все остальное время она провела  в трудах:
первую ночь  - в  Ивановке, где  выявилась  массовая  чесотка,  вторую  -  в
Анютине, где у нее был на руках ребенок с тяжелой пневмонией, которого она и
привезла с собой в больницу. Все  было чистой правдой и произнесено ею самым
непринужденным образом, так что и Иван Герасимыч не нашел к чему придраться.
     Насторожилась только Анна Романовна:
     -А Иван где был?..
     Из этого Ирина Сергеевна вывела,  что  водитель не ночевал дома, но это
ее не касалось. Вслух она сказала:
     -Не знаю. Говорю ж, отдельно от них была...
     Это  была  ложь,  и она  сама  подивилась  тому,  с  какой легкостью ее
выговорила: прежде умолчала бы  и утаила правду, но врать не любила. На лице
Анны Романовны отразилось недоверие: не к ней, а к Ивану, но это были уже ее
собственные заботы...
     Если в ком и  произошли перемены,  то в ней самой, и она  порой  ловила
себя на этом:  она теперь и говорила меньше и держалась чуть официальнее. Но
на  такие частности никто не обращает внимания - если б  коллеги и приметили
нечто подобное, то отнесли бы за счет тысячи других возможных причин:  часто
для того, чтобы найти ключ  к задаче, надо заранее знать ее решение или хотя
бы о нем догадываться. Кроме  того, она  заметила за собой большую живость и
подвижность: она все делала теперь чуть не вдвое быстрее и веселее прежнего,
и,  будь сослуживцы повнимательнее, они  бы что-нибудь заподозрили,  но  они
такими не были... Иван Александрович зашел  в тот же день в амбулаторию, что
было  естественно с его  стороны,-  скорей бы  обратили  внимание, если б он
начал  прятаться:  по  всем канонам начальнического искусства ему  следовало
прилюдно  поблагодарить  ее за успешно проведенную операцию. -Ирина Сергевна
здесь?.. Повез ее гулять, а она оба дня вкалывала... Ирина Сергеевна все  же
не ждала его так рано: она опешила и  не нашлась что сказать, но и на это не
обратили внимания - равно как и на то, что между ними в первый миг пробежала
некая  искра: оба  свидетеля,  и Иван Герасимыч,  и Анна Романовна, были уже
слишком далеки  от  такого  электричества.  Хирург  пробурчал только  что-то
вроде:
     -Вечно  так:  один  гуляет,  другой  за  всех  отдувается...-  а   Иван
Александрович чуть  не выдал  себя,  чересчур живо  поддержав и  одобрив его
сентенцию:
     -Вот именно!- и ушел,  довольный тем, что одурачил старика,  считавшего
себя  знатоком человечества.  Хирургу  показалась  подозрительной  прыть,  с
которой он  с ним согласился, но он, по обыкновению  своему, решил,  что  за
этим  кроется  какой-то  административный  подвох,  а  уж никак не  любовная
интрига.
     Уходя,  Иван  Александрович  стригнул ее  на  память  длинным,  зовущим
взглядом, но  и его  уловила она  одна: хирург  был  в  это  время во власти
пробудившихся в нем опасений, а Анна Романовна - новых сомнений относительно
своего   благоверного.   Встреть  она   Ивана  Александровича  приватно,  то
непременно  спросила б его, что делал муж на выезде, но задать этот вопрос в
присутствии коллег  было  бы, с  ее  стороны,  непростительной  слабостью  и
ошибкой...
     Иван  Александрович нагрянул к ней в тот же вечер  -  домой, когда  она
села читать дневную порцию учебника. Он вошел без спроса и без стука:
     -Что делаешь?
     На  этот раз  она не  удивилась  его  приходу,  хотя он  был куда более
внезапен, чем предыдущий.
     -Да вот - пытаюсь про пневмонии почитать.  Сглазил ты меня:  ничего  не
понимаю. Заучивать даже взялась, как перед экзаменом. В голову не идет.
     -Хозяйки нет?
     -Нет.
     -Давай?..- и кивнул на  кровать -  с  аккуратно, по-деревенски взбитыми
подушками с кружевными накидками.
     Он был готов немедля приступить  к делу, и она в первый момент едва  не
пошла у него на  поводу,  но в  следующий - наотрез отказалась:  представила
себе, в какой беспорядок приведут они хозяйские перины и наволочки.
     -Не надо.
     -Почему?
     -Потому...  Не   здесь...-  На  лице  ее  отразилось  между  тем  легко
разгаданное  им сожаление,  и он,  удовлетворившись  на  первых  порах этим,
передумал:
     -Ладно. Устрою что-нибудь... Завтра в санэпидотдел приходи.
     -Куда? - Ей трудно давалось все новое и  необычное, но словообразование
это и в самом деле было дурацким.
     -Изба за главным корпусом... Где Таисия сидит...
     -Таисию знаю,-  с  неожиданной  для  себя ноткой ревности  сказала она.
Таисия  была  бойкая,   разбитная,   улыбчивая,  крепко  сбитая  и  довольно
привлекательная девка-баба лет тридцати пяти - сорока, последней  молодости,
которая вела санитарно-эпидемиологические дела (в чем они заключались, никто
в больнице не знал - за исключением разве что Пирогова).
     -К ней. Я там  ждать буду... Приходи, как стемнеет...- и ушел столь  же
стремительно, как  и явился, а она рассеялась  и задумалась... Если бы у нее
спросили в  эту  минуту, любит ли она Ивана Александровича, не влюблена ли в
него, она бы по-прежнему затруднилась с ответом, но при этом чуть не легла с
ним среди  бела дня в хозяйкины простыни - это  явилось для  нее открытием и
сильно ее смутило...
     Посидев некоторое  время над книгой,  она, движимая  виноватыми и почти
воровскими   чувствами,   встала   и  отправилась   на   половину   хозяйки:
удостовериться в том, что на ней  никого не было. К  великому своему стыду и
такому  же облегчению, она обнаружила  там Татьяниного сына  Колю, сидевшего
без дела и без движения за  столом в  комнате, отделенной от ее  собственной
лишь дощатой перегородкой.
     -Ты здесь?.. Давно?
     -Давно.
     -Видел меня?
     -Видел...  А  зачем  дядя  приходил?..-  Его  в последнее время  сильно
интересовали такие визиты мужчины к женщине.
     -По работе,- уже привычней и проще солгала она.- А что не поздоровался?
Когда я пришла?
     -Вы какая-то необычная были... Не как всегда...
     Из всего  Петровского он  один, кажется,  разглядел происшедшие  с  ней
перемены. Но  Колька  ни за что бы ее не выдал: он любил  ее и вообще привык
молчать по таким  поводам  - но от  соседей  подобного милосердия  ждать  не
приходилось. Татьяна,  едва зашла в  дом после  работы,  не успев раздеться,
спросила:
     -У вас начальник был?
     Ирина Сергеевна внутренне дрогнула, но была уже готова к вопросам этого
рода.
     -Разведка донесла?.. Заезжал по делам. Был пять минут, не больше.
     -Так соседи и сказали,- согласилась Татьяна, скидывая с себя  полушалок
и вылезая из валенок.
     -Подпись надо  было поставить: документ в область повезли,-  с избытком
уже прилгнула Ирина Сергеевна,  и Татьяна мельком  кивнула: в знак того, что
ей не надобны подробности:
     -Ну  да, вы  же теперь важная шишка стали...-  и ушла к себе,  а  Ирина
Сергеевна   осталась  сидеть,   устрашенная   и   раздавленная   собственной
изворотливостью и почти наглостью...
     Санэпидотдел  располагался  в  глубине  больничной  территории:  позади
посадок  елей и берез, которые  разрослись и  скрывали его от  чужих глаз не
хуже взрослого леса. Ирина Сергеевна, никем не  замеченная, вышла из  своего
отделения через черный ход и, держась  забора,  подошла  к флигелю сзади.  В
окне горел свет. Прежде  чем открыть дверь, она  помешкала: если прежде Иван
Александрович добивался и соблазнял ее, то теперь она сама сознательно шла к
нему  на прием  или  на свидание. Назад,  однако, дороги  не было, и если ее
колебания и проявились в чем-то, то только в том, как беззвучно  открыла она
дверь и  как неслышно  прошла  потом через сени:  чтоб  предстать перед  ним
упавшею с неба кометою. Иван Александрович, хоть и дожидался ее, но шагов не
расслышал.
     -Откуда ты?!- оторопел он, когда она выросла у него перед глазами.
     -Старалась как незаметнее...
     Он выскочил из-за стола, за которым писал какие-то бумаги, схватил ее в
поспешные объятия, стал слущивать с нее одежду, как листья с кочана капусты.
     -Зачем надела столько?!
     -Холодно,- сказала неправду она: ей было жарко; он же почувствовал себя
хозяином ее крючков, кнопок и пуговиц, и ее одежда: шуба, верхнее, валенки -
полетели  в разные  стороны, а оба они неизвестно как очутились  на диване в
смежной комнате.
     Флигель санэпидотдела состоял из двух комнат: первой, где  ждал ее Иван
Александрович и где Таисия днем принимала посетителей, и другой, имевшей вид
дежурки, где кроме старого, видавшего виды дивана были еще стол со стульями,
шкаф и электрический чайник. Окна были зашторены,  в  доме  натоплено, как в
бане.
     -Что так жарко?-  спросила она чуть  погодя,  теснясь  на  диване возле
широкого в плечах и в животе Ивана Александровича.
     -Истопник перестарался.
     -А ему ты что сказал?
     -Сказал, что буду ночевать: работы много.
     -Ночевать?- Она не была готова к этому.
     -А что?
     -Хозяйку не предупредила.
     -Скажешь,  срочный  вызов  был.  Если  в  нашей  профессии  и  есть что
хорошего,  так  то,  что  всегда  можно из дома  смыться.  И  предлог  найти
благовидный.
     -Буду знать это,- сказала она, покоробленная его бесстыдством.
     -А ты не знала?
     -Прежде не думала.
     -Подумай...  Погоди, надо постелить... Напал  на тебя,  как медведь  на
пчелиный улей...
     Он встал, подошел  к  шкафу,  где на  полке  лежали  стопкой больничные
простыни. Она посмотрела на него украдкой: ей было еще неловко  разглядывать
его обнаженного.
     -Ты здесь как дома себя чувствуешь?- спросила  она: потому  что хороший
доктор никогда не теряет способности подмечать существенное и делать из него
надлежащие выводы.- Знаешь, что где лежит.
     -Таисия показала.
     -А ей что ты сказал?
     -Она не спрашивала.-  Он постелил простыни и подлег к ней, сместив ее к
спинке дивана, потому что, когда он встал, она успела лечь удобнее; руки его
между  тем  чувствовали  себя  на  ней,  как  на  вверенном  ему  больничном
имуществе.- Надо будет здесь диван поставить - поместительней.
     -И так хорошо.- Она  представила себе, как несут  через больничный двор
новый диван и какими комментариями сопровождают это, и мысленно ужаснулась.-
Таисия поняла, наверно?
     -Не знаю, поняла, нет - лишнего в таких случаях не спрашивают.
     -А что она здесь делает?
     -Печати ставит и справки выдает.
     -А серьезно если?
     -А  серьезно  -  время не  настало  эти  вещи  спрашивать...- Он  снова
подступился  к ней  с любовными  притязаниями, и  Ирина  Сергеевна вспомнила
Наталью Ефремовну, хваставшуюся мужской выносливостью своего суженого.
     -Ты  ненасытный какой-то,-  пожаловалась  она:  чтоб  не  быть  на  нее
похожей.- Дай это переварить. Как из тюрьмы сбежал.
     -А так оно и есть, Ирина Сергевна. Что сопротивляешься?
     -Дверь  закрой  сначала.-  Действительно, он  так  торопился, что забыл
запереть на ключ входную дверь.- И свет потуши: через шторы все видно... А я
одежду приберу: все валяется.
     -Надо будет и тебе ключ сделать. Чтоб следила за этими пустяками...
     На ночь она  с ним не  осталась: у нее были свои соображения о том, что
может  и  чего  не  должна  делать,  в  отличие  от  супружеской четы,  пара
любовников (а еще больше  боялась она выйти утром из флигеля и прошествовать
при  свете  дня  через  двор,  где  каждый мог уставиться на  нее в  упор  и
домыслить все прочее). Иван Александрович, как ни хотел избежать  этого,  но
остался ночевать во флигеле: он уже обещал жене, что не придет в этот вечер,
и его неожиданное возвращение было бы не менее подозрительно, чем заранее не
согласованное отсутствие...
     Утром  они  встретились  на  лестнице  и  как   ни  в   чем  не  бывало
поздоровались. Иван  Александрович  самым любезным  тоном  спросил  ее,  как
здоровье  и не надоели  ли ей  вечерние  приемы:  не  темно  ли возвращаться
вечером  домой, на что она отвечала, что  все идет как надо и она  не  хочет
менять  своего расписания.  Сотрудники  больницы,  при  сем  присутствующие,
ничего  предосудительного в их разговоре  не  нашли, хотя и прислушивались к
нему  самым  дотошным  образом  -  как  и ко  всему другому,  что  говорится
начальством  мужского  пола  молодым  и  привлекательным  женщинам:  они  же
договорились таким образом о новой встрече через два дня в том же флигеле...
     Но ушат  холодной  воды на нее  в этот  день все-таки  вылили.  Она уже
кончала прием в поликлинике,  когда в кабинет вошла Таисия и молча подала ей
ключ от своего отдела.
     -Ивана Александровича нет, а мне домой идти надо...- и Ирина Сергеевна,
оторопев,  не нашла ничего  лучшего как взять ключ  и молча  положить его  в
ящик.
     Таисия лишилась  последних сомнений,  удовлетворенно кивнула - и  еще и
пожаловалась:
     -Печь натопили  -  не продохнешь. Еле высидела сегодня,- и ушла с тенью
усмешки на лице, вызванной полнейшим замешательством Ирины Сергеевны...
     Та  вся испереживалась из-за ее слов, зареклась ходить  во  флигель, не
знала,  куда деть  проклятый  ключ, и, нарушая  конспирацию,  отнесла  его в
кабинет к Ивану Александровичу, который  был в области и лишь недавно оттуда
вернулся. Он сильно удивился происшедшему:
     -Приперлась к тебе с ключом? Я ей скажу.
     -Этого  еще не хватало! Продолжать эту историю!  Не надо было мне брать
его!
     -Аа!- отмахнулся он.- Эта никому не скажет. Сама по обрыву ходит.
     Она снова ужаснулась: на сей раз тому, в какую угодила компанию.
     -Откуда она узнала?
     -А мне  откуда  знать? Я не  говорил...  Всякий  раз  один  вопрос: как
узнали,- неосмотрительно вырвалось у него - она посмотрела на него особенным
образом, и он поправился:- Я не себя - других имею в виду...- Это прозвучало
неубедительно,  но  она  была  еще на той  станции любовного влечения, когда
любимому  прощаются   его   прежние  прегрешения.-  Может,   Иван   сказал,-
предположил он затем.- Они приятели.
     -А он откуда взял?
     -Вез нас обратно.
     -Мы же не говорили ничего?
     -Это,  Ирина,  на  лицах  написано  и  опытным  человеком  как  с листа
читается...-  Она вспомнила Ивана, который вез их из Анютина в Петровское, и
нашла задним числом, что он и впрямь был тогда необычно для себя внимателен,
молчалив  и  вежлив:  ей  было  не  до пустяков, и  она  не обратила  на это
внимания.- Но теперь у тебя зато ключ есть.
     -Есть,- признала она, потому что ключ остался у нее.
     -Вот  и приходи -  располагайся там, чай  поставь, я  вечером приеду...
Плюнь на все, никого это не касается...
     Она слегка растерялась, потому что была уверена как раз в обратном.
     21.
     До  Нового  года  осталось  два дня,  и все думали,  как  провести его.
Праздник этот,  сам по  себе прекрасный  и  неповторимый в  своем  ежегодном
возобновлении, таит в себе иной  раз болезненные шипы и самолюбивые колючки.
Кто  с  кем  проводит  его  -  вопрос  этот   бывает  настолько  серьезен  и
чувствителен,  что можно, вслед за  древними, сказать: назови мне, с  кем ты
встречаешь его, и я тебе скажу,  кто ты. Проще всего, конечно, сделать это в
узком семейном кругу, но, во-первых, надо еще иметь его, этот узкий круг, и,
во-вторых, не  доказано,  что  вы и тогда  получите полную свободу действий:
если вы живете в п