а, качнувшись, села с  размаху на стул
возле  стола, за  которым  работала Ирина Сергеевна,  и  так же  с избытком,
вкруговую огляделась.- Все читаешь?
     -Пишу. Истории не успеваю сдать вовремя.
     -А я не разглядела.- Татьяна расселась пошире.- Книги кругом - поэтому.
     -Запил?
     -Товарищи говорят, нет  этого... У бригадира отпросился...  А  для меня
нет его...
     Ирина Сергеевна присмотрелась к ней повнимательней:
     -Выпила, что ль?
     -Было дело... Сразу не заметила?
     -Я с детьми работаю - не привыкла... Зачем он это делает?
     -Меня  изводит...  Третирует...-  с трудом  выговорила  она иностранное
слово.- Разлюбил, наверно...  А  я  сразу почувствовала.  Когда  вы  ушли...
Холодный... Сила есть, а ласки нету. Грубый... Вы мне его испортили...
     Ирина Сергеевна была ко всему готова - только не к этому:
     -Это как же?
     -А шут знает как...  Вас,  грамотных, не разберешь...- Она поглядела на
Ирину Сергеевну трезвее, проговорила в раздумье:- Пришла со своим хахалем: в
другое место не пустят, а  здесь не взыщут, не выгонят... Вы развратничаете,
вам можно - вот он и взъелся: почему мне  нельзя?..- и замолкла,  предавшись
мстительному чувству.
     Ирина  Сергеевна  оскорбилась,  но,  учтя  ее  состояние,   решила   не
показывать этого.
     -Сама же пригласила?- возразила она только.
     -Звала,  конечно!- с  досадой  согласилась  та.-  Не подумала... Кто  ж
наперед знает? Знала б, говорят, где упасть...
     -Развратные  мы,  значит,  оба?..-  начала  между тем  сердиться  Ирина
Сергеевна: хотя, странное дело, некий молчащий  угол в ее душе не был уверен
в справедливости ее гнева.- Сама же замужем?
     Татьяна глянула непонятливо:
     -Да мы, Ирина Сергевна, люди маленькие - с нас и спрос такой же.
     -А мы большие?
     -Вы  на  виду,  образованные, влиятельные... Что  муж? Его пять лет как
нет:  отсутствует  - как  не согрешить?..-  Безмолвный уголок  в  душе Ирины
Сергеевны  взял  верх,  вытеснил  все  прочее,  и  ей  стало  стыдно за свою
несдержанность. Татьяна увидела это и сменила тон:- Ладно. Ты меня извини...
Что делать, ума не приложу... Я уже  к нему привыкла...- и ушла - чуть более
твердой походкой, чем явилась...
     Потом  Геннадий  объявился.  Ревнивый  запой  его кончился, он вернулся
душой и телом  к возлюбленной,  но, в возмещение причиненного ему морального
ущерба,  потребовал,  чтобы  Ирина  Сергеевна  немедля  съехала  с квартиры.
Татьяна,  обрадованная  его  возвращением,  поспешила  поделиться  радостной
вестью с  жиличкой,  а  последнее обстоятельство поведала  как  бы вскользь,
походя.
     -Никуда ты отсюда  не съедешь!- клятвенно  заверила она ее.- Ишь, какую
моду выдумал - распоряжаться! Что хочу, то и ворочу:  будто настоящих хозяев
нет! Никогда этому не бывать: живи  как  жила и всем как своим пользуйся!..-
уверяла она,  но Ирина Сергеевна не слишком  полагалась на  нее  и оказалась
права:   Татьяна  вскоре  повела   себя  вперекор  своим  обещаниям,  начала
придираться по  хозяйству  (не  то  взяла,  не  туда положила),  дулась,  не
заговаривала с Ириной  Сергеевной и  утратила  всякий интерес  к ее  частной
практике. Упрямый Геннадий, мстя докторам, давил  на  нее и гнул свою линию,
она противилась только из  принципа, а Ирина  Сергеевна оставалась крайней в
этом противостоянии, и ей больше всего и перепадало...
     Может быть, на этом все бы и кончилось: Геннадий бы угомонился, Татьяна
успокоилась  и Ирина Сергеевна осталась  бы  в полюбившейся ей  комнате, где
все: и расшитые  рушники, и кружевные накидки на подушках,  и фотографии  на
стенах  -  напоминало родные места, если  бы не  еще  один  и решающий  удар
судьбы,  слепым орудием которой стал Коля -  тот, которого она  вылечила  от
сыпи и зуда и который относился к ней как ко второй матери.  Но он  ни в чем
повинен не был: в ошибках детей всегда виноваты взрослые.
     Было так. Кузьма Андреич не добился от своих, как он говорил, обормотов
сочинения  на  свободную тему  и решил  облегчить им  задачу и освободить от
наиболее трудной и  мучительной задачи всякого писателя  - поисков того, что
достойно пера  и последующей  передачи на суд читателя.  Он предложил пятому
классу написать  сочинение на тему: "Как  я провел День Восьмое марта". День
Восьмое  марта  Коля  никак  не провел:  дома  по  этому  поводу  ничего  не
предпринималось  -  от Мужского дня никак  не могли отойти, а на  улице этот
праздник известностью не пользуется  и проходит незамеченным:  разве  только
мальчишки лишний раз дернут девочек за косички. Писать было не о чем, и черт
дернул  его поменять шило на мыло,  спутать  день нынешний с днем вчерашним,
сдвинуть события  во  времени.  В практике  мировой  литературы  этот  прием
называется анахронизмом, он используется  авторами в разных целях и уголовно
не наказуем. Иначе было у Коли. Во-первых, вышло колоссальное недоразумение,
во-вторых,  когда  оно выяснилось, лучше не стало, а получилось еще хуже. Он
написал в своем простодушном и правдивом (с поправкой на сдвиг  во времени и
несоответствие  в праздниках) сочинении  (где  мы  опускаем  орфографические
ошибки)  следующее:  "У   нас  был  дядя  главный  врач.  Его   зовут   Иван
Александрович. Он  тоже доктор, как Ирина Сергеевна, но только главный. Мама
и  дядя Геннадий  приготовили  им угощение.  Ирина Сергеевна тоже  помогала,
потому что была  рада,  что дядя  главный врач  придет к нам на огонек.  Так
говорится, когда  кто-нибудь увидит свет  в окошке и идет к нему через  весь
поселок.  Я  очень  люблю Ирину Сергеевну, потому что  она вылечила меня  от
почесухи..." и так далее.
     Можно представить себе, какое действие  возымели на учителей Петровской
десятилетки эти откровения. Конечно же, виноваты во всем были Кузьма Андреич
и его  завуч, временная учительница  Коли,  Валентина  Егоровна. Нечего было
давать детям такие задания и въезжать на них, как на троянском коне, в чужие
семьи, но если ты уже влез  и проник, то прочти и забудь - Кузьма Андреич же
показал  безыскусное Колино творение Валентине Егоровне,  а та пустила текст
по рукам:  дня  не  прошло,  как  содержание  его  дошло  до  супруги  Ивана
Александровича.  Галина  Михайловна  и  так  с  трудом  терпела новую  связь
мужа-ветреника, которая была,  кажется, опаснее  прочих и имела свойство так
или иначе  узакониваться. Проявления ее  она  видела ежечасно в изменившемся
поведении Ивана Александровича: он делался все более невоспитан, несдержан и
раздражителен и  безбожно врал  ей, выдумывая самые фантастические поводы  и
предлоги, чтоб  уйти из  дома. Но все это было  пока что их личным, семейным
делом и никого  больше не касалось, теперь же вышло  за пределы дома:  самые
неподходящие  для  этого люди  начали  выражать ей соболезнование и  часто -
лицемерным  и втайне злорадным  образом.  Этого  она  стерпеть  не  смогла и
устроила Ивану Александровичу взбучку с предложением немедленно определиться
и оставить в покое либо ее, либо злосчастную Ирину Сергеевну.
     К этому-то Иван  Александрович  как  раз  готов  и  не был. Характерной
особенностью внебрачных связей является невозможность сделать выбор в пользу
одной  из  двух  женщин  (или  мужчин: чтоб  дамам не было обидно).  Нельзя,
вообще, выбрать между молодостью и зрелостью  и поменять день сегодняшний на
вчерашний:  как  следствие этого,  наступает расщепление души на две  части,
равные  или неравные - это уж  как  придется. Но  если  отвлечься  от вечных
истин, до которых Ивану Александровичу было  мало  дела, то больше всего его
возмущал  гнусный  поклеп  относительно  того, что  дело происходило в  День
Восьмое марта. Если вернуться к вопросу о неравнозначности наших праздников,
то нетрудно  заметить, что провести вечер  с  любовницей  в  День защитников
Родины и в Международный женский день вовсе не одно и то же.  Восьмого марта
он провел  в трудах: ездил по поводу все  тех же досок,  так  как анютинский
председатель  выбрал  именно  этот  день,  с  большим  отлагательством,  для
выполнения строительных обязательств. (Если быть до конца правдивым, то он и
вправду  звал с собой Ирину  Сергеевну, но она не захотела провести праздник
на лесопилке и  потом у него на даче, где было еще слишком холодно, несмотря
на  раскаляемую добела печку:  дом был  кирпичный,  и его  нужно было обшить
изнутри тесом, чтоб стены держали тепло, а не грели собой лесной воздух.)
     Идти со всем этим к Кузьме Андреичу и  требовать от  него сатисфакции и
публичного опровержения школьного сочинения было бы,  во-первых,  совершенно
невыносимо для гордого Ивана Александровича и, во-вторых, что важнее - глупо
и  бессмысленно. В ярости  Иван Александрович  направился к Татьяне  и Ирине
Сергеевне, рассчитывая хоть там найти правду и защиту от клеветы,  ничем  не
обоснованной. Тут он попал в  пекло.  Новость о литературном дебюте и шумном
успехе сына дошла  и до  Татьяны, и она, тоже в гневе, учинила ему цензурный
разгром и почти жандармское следствие. Обычно она его не била, но в тот день
он схлопотал пару подзатыльников,  и  они вырисовывались красными  позорными
пятнами  на  шее и клеймили его боязливую творческую душу: он, говоря проще,
плакал из-за них, грустил и сильно расстраивался.
     -Ишь,  какой  писатель  выискался! Кто тебе разрешил  писать,  что дома
делается?! Теперь  так и будешь  всем докладывать, кто к кому ходит? Мало ли
кто к нам в гости может прийти!.. Почему не показал мне? Я же тебе велела!..
     -Как я показать мог? Когда это классное сочинение было?
     -Мог заранее план составить! Он предупреждал вас?
     -Предупреждал.
     -И что тогда?!
     -Мне в классе только в голову это пришло. Раньше не приходило.
     -Осенило, значит? Лучше бы  тебе  ничего в  нее  не входило! Что другие
написали?
     -Как мать пироги печет.
     -Весь класс одинаково?
     -Почти что. Сонька Федорова подсказала.
     -И  все  написали?  А хорошо,  если у двоих-троих  в  этот день  пироги
ставили. И правильно! Видишь, какие все умные! У них пирогов не пекут, а они
написали! Нашли выход из положения! А он - на тебе: простая душа, соврать не
может,  все  описал - кто ходил к нему и что делали!..  Геннадия зачем  сюда
припутал? Что ты там написал вообще? Чем мы тут занимались?
     -Ели и пили.
     -Обжоры, видишь, какие нашлись и пьяницы!.. И ничего больше?..
     -Еще написал, что разговаривали.
     -О чем?- ужаснулась мать.
     -Я этого не написал. Не такой уж я глупый.
     -Да, не такой! Вполовину только!..
     Кроме  них в следственной  комнате находились еще, в качестве  понятых,
Ирина  Сергеевна и Иван Александрович. Ирина Сергеевна до  поры  до  времени
помалкивала, Иван  Александрович, скорбный и  пасмурный, раздумывал над тем,
вмешаться ли ему в дознание или послать все к  черту. Татьяна  посмотрела на
него, вошла в его положение:
     -Вот  и  дядя  главный  врач спрашивает, что  это ты  про восьмое марта
пишешь,  когда все  раньше было.  И его  тоже  подвел,  поставил  в неловкое
положение. У него восьмого марта  дежурство было, а он, если тебя послушать,
черт-те чем занимался, на работе отсутствовал!
     -А  что  мне про восьмое марта было  писать?..-  Коля  устал  радеть за
правду, но не переставал защищаться.- Как ты стирала?
     -Да хоть это! Стирала, мол, а что, не важно, это вас  не касается! Я ей
воду подносил!
     -Это неинтересно.
     -А врать про восьмое марта интересно?.. Так бы и дала тебе по уху!
     -Дала  уже!..  Я  Кузьму  Андреича  попросил:  можно  про  другой  день
написать?
     -А он что?
     -А он не разрешил. Меня, говорит, именно этот день интересует.
     -Тоже мне - любитель женский! А ты бы написал - без его согласия!
     -Я и написал. Про другой день только...
     Круг замкнулся. Нечего было  терзать дальше  упрямого и  правдолюбивого
мальчишку, Ирина Сергеевна вступилась за него:
     -Что  пристали к Кольке? Он  не виноват ни  в  чем.  Правду  написал  -
подумаешь, числа спутал. Не из-за них же весь сыр-бор разгорелся.
     -И  из-за них тоже,- внушительно возразил  Иван Александрович.- Я из-за
него последним вралем выгляжу.
     -Да ты и без него им выглядишь.  Все ведь  на вранье замешано  -  одним
больше, другим меньше. Ты только не пиши, Коля, об этом.
     Иван Александрович сердито смолк, а Коля клятвенно пообещал:
     -Я, Ирина Сергевна, никогда ни о чем больше писать не буду!
     -И  письма  матери?..-  осведомилась Татьяна  и, не  дожидаясь  ответа,
перекинулась на докторов:- А  я вот  что думаю. Чтоб ему писать больше не  о
чем было, надо бы расстаться нам, Ирина Сергевна. Я уже говорила вам - тогда
этим и кончилось, а теперь, гляжу, решать надо. Пока  это взрослых касалось,
один разговор был, а теперь, когда Кольку припутали, - другое дело стало...
     Она,  конечно, фальшивила.  Колька  нужен был  ей  для отвода глаз, как
предлог для отказа, но спорить не приходилось:  это было ее право -  решать,
что ей нужно и как объяснять, чтоб выглядело приличней.
     -А  он  тут при чем?-  навострился  Пирогов, который  (надо  отдать ему
должное) при  этом повороте событий перестал думать о себе,  встревожился за
Ирину Сергеевну.- Ты погоди с плеча рубить. Так эти  дела не решаются.  Надо
сначала другое жилье найти. У нас с тобой договор заключен.
     -Мало ли, договор?.. У меня положение меняется. Замуж выхожу.
     -За Геннадия?
     -А за кого еще?..  Как  нам тут втроем жить  прикажете? Или вчетвером -
все время Кольку забываю. Другого жилья разве нет?
     -С  этим  не так все просто. Желающих мало.  А зимой,  вообще, считай -
дохлый номер...  Так что ты нам срок дай, по меньшей мере. Если  не  хочешь,
чтоб всерьез поссорились. Жизнь впереди большая.
     -Ищите,- безразлично уступила  она.- Только  не  слишком  долго.  Вы уж
извините меня, Ирина Сергевна. Хорошо было с вами, да не судьба, видно. Надо
отношения  свои оформлять: не тот  возраст -  по углам скитаться и  от чужих
глаз прятаться...- и выразительно глянула на обоих...
     До Коли дошел наконец смысл сказанного матерью.
     -Ирина Сергевна уедет, а дядя Геннадий здесь жить будет?..
     В   голосе  его   звучала   плохо  прикрытая  враждебность,  и  Татьяна
огрызнулась:
     -Не нравится?.. Тебя забыла спросить!
     -А  меня  никогда  ни  о  чем  не  спрашивают!..-  и Коля,  обнаруживая
характер, рывком  поднялся со скамьи  подсудимых и  ушел  к себе  в комнату,
обретая на  ходу,  в  поступи и  осанке  своей, нечто прокурорское  и  прямо
противоположное его недавнему состоянию...
     -Сколько ему?-  иным,  спокойным  и  непредвзятым  тоном  спросил  Иван
Александрович.
     -Двенадцать будет.
     -Сложности возникнут,-  пообещал  он.- Подумай, прежде  чем решиться  -
замуж снова выходить...
     -Разберусь,- прервала она его, хотя в эту минуту у нее были те же мысли
и  сомнения.- Другого все  равно нет..  Это у вас,  образованных,  легко: не
одна, так другая, а у нас трудно.
     Иван Александрович и не думал обижаться.
     -А я полагал, у нас, интеллигентов, все  сложнее? Не  так?..- обратился
он к Ирине  Сергеевне, желая  покончить нелегкий  разговор шуткой, но она не
расположена была шутить:
     -Это у  всех сложно. Ищите мне,  Иван Александрович,  новую квартиру. У
нас это в договоре значится...
     Они сели во дворе у  Татьяны.  Их могли заметить  соседи,  но  это было
лучше,  чем идти, в создавшейся обстановке, у  всех на виду по главной улице
Петровского.
     -Дело скверное,- признался он ей без утайки.- Желающих не будет - такой
опыт есть уже... Подадим объявление, конечно, но  надежды мало... У тебя нет
каких-нибудь   тяжелых   детей,  которые   бы  нуждались  в   круглосуточном
наблюдении?
     -Нет,- сказала она.- Да и не хотела бы я по ночам на дому работать.
     -Это ясно,- кивнул с пониманием он.- Но это так - для начала говорится,
а потом будешь спать сколько захочешь.
     -У  меня, боюсь, все наоборот  будет: сначала отказываться буду,  потом
сидеть.
     -И  это  верно...-  согласился  он.-  Есть  еще  вариант  с  зайцевской
квартирой. Я тебе говорил о ней.
     -И что для этого нужно?
     -К Зайцеву прежде всего пойти и тебя ему представить.
     -И он увидит меня и отдаст свое жилье?
     Пирогов озадаченно поглядел на нее: он сам не был в этом уверен.
     -Он уезжает скоро... Тут вообще все должно перемениться. Все зависит от
того, кто на его место придет. А квартиру  в любом случае надо засталбливать
- иначе  ее  другие  уведут... Пойдем, словом. Я  сегодня же  к  нему зайду,
поговорю предварительно.
     -Где он живет?
     -В моем доме...- и, заметив колебания  на ее лице, прибавил:- Не робей.
Все пустое, когда о жилье  дело идет. Дело капитальной важности. Где-то жить
да надо...
     Ирина  Сергеевна   бывала   в  этом  доме  по  вызовам  -  единственном
пятиэтажном доме в Петровском, хотя и не  заходила в подъезд, где жил первый
секретарь;  при  входе  здесь сидела  вахтерша,  лицо  для  райцентра  самое
необычное и, можно сказать,- экзотическое. Сам Зайцев был сравнительно молод
(ему  было  около  сорока), который  в первую  минуту  знакомства производил
впечатление человека обязательного  и даже обаятельного. Он  любезно  принял
их, усадил в кресла и самолично принес с кухни заготовленные заранее чайник,
чашки  и  вазу с сушками.  На  этом  чайная церемония  кончилась,  не  успев
начаться: до  чая не дотронулись, и он послужил скорее украшением разговора,
чем  его  дополнением.  Такой  же   декорацией  оказалась  и  первоначальное
гостеприимство хозяина.
     -Как вам в  Петровском нашем?- спросил он как-то излишне уж приветливо,
когда процедура рассаживания и обнесения  гостей чаем кончилась.- Живописный
городок, верно?..- Вид у него  при этом и  далее был  такой,  что, хоть он и
задавал эти  вопросы как бы от всего сердца, но думал в это время о другом и
даже сам не знал, о чем именно.
     -Красивый,- смиренно согласилась Ирина Сергеевна, решительно не умевшая
вести разговор на таких началах.
     -Я сразу  же обратил на него внимание. Я, вообще, большой патриот  этих
мест,-   поведал  он  Пирогову,   который  принял  его  слова   за  скверное
предзнаменование.- Меня сюда тянет, даже когда я в области. А Ирина Сергевна
к нам надолго?
     -Так вот  как раз об этом речь.- Иван  Александрович дал понять глазами
Ирине  Сергеевне, что теперь пришла его очередь  вести светскую беседу.- Она
бы  рада  у  нас работать,  и  мы ее ценим  очень. Я ее даже  на свое  место
поставлю  на  время  отпуска...-  Ирина  Сергеевна  поглядела  на  него  тут
особенным, только  ему понятным образом, но  это  его  не  остановило  -  он
продолжал:- Но здесь закавыка, Тимур Петрович. Случилось так, что хозяйка, у
которой она  живет, выходит  замуж и,  по известным  причинам, предложила ей
съехать...
     Зайцев  вопросительно  поглядел  на  него:  ему, в  отличие от них, эти
причины были неизвестны.
     -Не  хочет мужа в дом вводить, где есть другая  женщина,- объяснил Иван
Александрович, а  Зайцев в ответ лишь состроил недоуменную и приличествующую
случаю мину, означающую нечто среднее между:  "тут уж ничего не поделаешь" и
"никогда  не знаешь,  чего  от них ожидать". Иван  Александрович, который не
этого от него добивался, продолжал разъяснять положение Ирины Сергеевны:
     -Ей,  короче  говоря, жить негде. Мы, по  контракту, обязаны  жилье  ей
предоставить,  а  найти другого не  можем: слишком маленькие  деньги за  это
платим.
     -И  что  вы от  меня  хотите?- вынужден был  спросить  Тимур  Петрович,
который,  как многие начальники,  предпочитал, чтоб подчиненные приходили  к
нему не  только  со  своими  вопросами, но  и  с их готовым  решением.  Иван
Александрович  хотел,  чтобы  он съехал с больничной жилплощади и  отдал  ее
Ирине Сергеевне, но не сказал этого вслух, а потянул кота за хвост:
     -У нас в районе нет какого-нибудь жилья в запасе? Чтоб хоть на время ее