-Не могу. В больницу иду.
     -Зачем?
     -Ивану Герасимычу плохо. Рентген наконец сделали.
     -И что там?
     -Не знаю. Иду узнавать.
     Он пожалел Ивана Герасимыча, но себя ему было жаль еще больше:
     -Ты только к тем, кому плохо, ходишь?
     -Конечно. Как всякий доктор.
     -Или как дурная примета. Не зря говорят, врачи - помощники смерти.
     Она помедлила, сказала размеренно:
     -Этого мог бы и не говорить... Выздоровел?
     Он понял, что сморозил лишнее, но,  веря в свою общую правоту, напал на
нее с удвоенной силой:
     -А  что ты от таких  предложений отказываешься? Пошли! Девушки любят на
свадьбы ходить  и  на  их годовщины. Самые верные  знакомства  завязываются:
дурной пример заразителен.
     -Хочешь предложение мне сделать?
     -А  кто еще предлагал? Пирогов?..- Она отмолчалась.- И  Кузьма  Андреич
тебя искал.
     -А ему что нужно?
     -Не знаю. Сама у него спрашивай... Придешь?
     -Приду. С профессором вместе.
     -Вдвоем?
     -Вдвоем и еще человек пятнадцать. Он с меньшим сопровождением не ходит.
     -И все в эту комнату набьются?
     -Кто как. Некоторые из коридора будут слушать.
     -А   нельзя   обсудить   потом  результаты   консультации?..   Вечерком
как-нибудь?..-  Она помотала головой.- Опять нет!.. Слушай, зачем ты  ходишь
сюда вообще?...
     -Лечу тебя... Сама толком не знаю,- искренне призналась она затем.
     -Зато  я  знаю! Разве можно  так над человеком  измываться? Вижу каждый
день, с  ума  схожу  от такого зрелища, а тут  еще Казанова этот,  со своими
историями!..  Бесчеловечная  ты!   Нет  в  тебе  настоящего  сострадания!  И
дружеского участия нет! Ирен! Я говорил тебе уже: ты самая роскошная женщина
на свете! Клянусь своими болячками!
     -Сколько тебе жить здесь осталось? Две недели?
     -Я, может, тут костьми лягу? Бруцеллез - дело нешуточное. Изнурительное
заболевание!
     -И вправду выучил.
     -Еще бы! На своем-то примере! Может, я вообще пришел сюда, чтобы навеки
здесь  остаться?!.-  но все  напрасно:  Ирина Сергеевна  была  неприступна и
безжалостна:
     -Сказала же, что приду.
     -С профессором!
     -Да хоть с кем!- Она вышла вдруг из себя.- За счастье должен считать  -
если тебе так мое общество нравится!..- и ушла лечить население...
     -Ну и дела!- сокрушился он, оставшись наедине с собой: совсем как герой
на сцене в конце какого-то  действия.- Что за прижимистый народ! Зимой снега
не выпросишь!..


37

     Профессор  был областной франт  и  щеголь. У  него  были нужные связи в
областном центре и даже влияние в столице, но его научный авторитет покоился
более всего на умении одеваться и носить верхнее  платье. При  одном взгляде
на него и непосвященному становилось ясно, что он не зря возглавляет кафедру
и, вообще - не напрасно живет на этом свете,  в  отличие от многих других, и
прежде  всего - от своих менее  везучих недругов. Галстуки его были заколоты
невиданными  в здешних  краях булавками  с полудрагоценными камнями, рубашки
блистали высокогорной белоснежной  чистотой и менялись не то  что ежедневно,
но  ежечасно,  что  заставляло  предполагать,  что на  него  работает  целая
прачечная. Пользуясь безусловным признанием и едва ли не величием, профессор
поставил дело так, что ценился  в области, в каких-то отношениях, наравне  с
самим Гусевым: даже тот, встречаясь  с ним на конференции или на праздничном
вечере, глядел  на него  с оторопью  -  как на манекен  в витрине  западного
города или на  пришельца из иной  цивилизации. Профессор принадлежал,  иначе
говоря, к разряду  местных примечательностей, и  его  можно  было показывать
приезжим  -  вместе со  встречающимися здесь каменными  бабами. По  этой  же
причине  его  нельзя  было  -  не  то  что  сместить   -  но  и  подвергнуть
сколько-нибудь  чувствительной  критике: нельзя же винить  фотомодель в том,
что она не знает закон Ньютона, - совершенство же всегда в  цене, в какой бы
сфере оно ни проявлялось.
     К Алексею  он  вошел  в сопровождении целой свиты.  С ним были приезжие
врачи, прибывшие  сюда в  целях  самоусовершенствования: в  провинции многие
хотят учиться,  но  случаи  для  этого представляются  нечасто.  Пришел даже
Пирогов: не  удержался,  увидел идущую гуськом  компанию  и увязался за нею.
Самые  несмелые, а с ними и  Анна  Романовна,  не любившая гласности, а пуще
того  - боявшаяся,  что спросят  ее  знания, как  на  студенческом семинаре,
остались в узком коридоре, который запрудили и перегородили напрочь: хозяева
оказались  заперты в  спальне, но  их мнения  на этот  счет  не  спрашивали.
Профессор  обошел  тех  немногих больных, что  лежали в больнице, и  москвич
оставался у него как бы  на десерт, для эффектной концовки.  Ирина Сергеевна
доложила больных детей  (а взрослых, если не считать Алексея, и  не  было) и
представила ему  теперь последнего  пациента: получалось так, что  она  одна
вела всю  эпидемию. Профессор выслушал ее, смотреть Алексея не стал - кивнул
только, что  доволен  ее  изложением и что  у  него  то же,  что у  детей, и
обратился  к  Алексею с импровизированным спичем -  для большей  наглядности
лекции:
     -Вы ведь коллега наш? Кто у вас читал инфекции?
     -Профессор Крупозников. Знаете?
     -Знаю конечно!  Прекрасно  помню!  На симпозиуме два  года  назад рядом
сидели. Он из Новосибирска? Точно!- подтвердил он, не дожидаясь  подсказки.-
Я эти  вещи запоминаю.  Сумел вот - пробился к вам, а мы тут прозябаем...- и
поглядел  на  Алексея  в   поисках  участия  и  сочувствия,  будто  из  всех
присутствующих  он  более  всех в них  нуждался.-  Новосибирск  -  тоже ведь
захолустье, хоть и академическое: он сам говорил мне это...
     Он  возвышался  среди  комнаты  в  черном, с  красной  искрой, костюме,
делавшем  его  похожим на крупье или  на конферансье,  а  врачи рядом с  ним
представлялись не  то белыми воронами, окружившими  черного  вожака,  не  то
белыми  пешками, заблудившимися  в  тылу  короля-неприятеля.  Было  тесно, и
профессор не имел возможности ходить взад-вперед, как делал это в аудитории,
ни даже - свободно жестикулировать.
     -А с  другой  стороны...- отдав дань пессимизму, вернулся он,  по долгу
службы, к более радужной трактовке событий,- везде можно жить и даже - науку
делать.-  Он  всегда начинал и кончал на  бравурной  ноте, допуская  посреди
печальные  прогибы, делавшие  оба конца  более весомыми и убедительными: как
педагог, он  никогда  не  забывал  о  назидательной  стороне  дела.-  У  вас
бруцеллез,   молодой  человек.   Хотя,   конечно,  и   атипичный.-  Доктора,
подготовленные к этому заключению у постели других больных, никак на него не
отвечали  -  Алексей  же,  имевший  собственный  интерес  в  деле,  поневоле
озадачился.  Профессор  помолчал и  вслушался  в  отзвучавший приговор: так,
бросив  камень в  колодец,  внимают звуку далекого  всплеска.- Чем больше  я
занимаюсь этой болезнью, тем больше  удивляюсь  разнообразию,  с которым оно
проявляется. Иной раз кажется, что это не бруцеллез вовсе, но ставишь его, и
он подтверждается, и ты жалеешь потом, что отдал дань малодушию!..
     Медицинская  наука была тогда  разделена  территориально и тематически:
профессору с его кафедрой при  дележе пирога достался не только весь здешний
край, но и бруцеллез как болезнь и как тема  для диссертаций: благо  она тут
водилась -  он был  ведущим специалистом  в  этом заболевании и  большим его
патриотом: воевал с соседями и как мог расширял его границы и владения.
     -Кажется, все уже видел!- повышая градус лекции, воззвал он к докторам,
слушавшим  его с видимым  усердием, но  не слишком внимательно.- И  кишечную
форму,   и   печеночную,   и  гриппозную   -  или,  правильней   сказать   -
гриппоподобную:  все знаем -  ан нет, есть еще, оказывается,  и  афтозная!..
Афты - это язвы  во  рту:  все это,  надеюсь,  знают?..-  спросил он  у двух
молодых и особенно  любопытствующих докториц, протиснувшихся  к  нему  всего
ближе:  одна  знала  афты  хорошо,  другая  относительно,  но   обе  кивнули
одновременно.- А  почему бы ей не быть?-  задал уже себе  вопрос профессор.-
Бруцеллез  передается  через  молоко -  некоторые бруцеллы могут  приобрести
особую  в отношении  слизистой  рта инвазивность  и  вызывать  эти  язвы, на
которых мы с вами  на всю жизнь сегодня насмотрелись и которыми страдает наш
коллега, хоть  он  и не  должен был  попадать  в  это общество, поскольку  -
как-никак эпидемиолог. Сапожник без сапог, так ведь?..
     Он был в ударе, и Пирогов отметил это:
     -Это почти диссертация. Об афтозной форме бруцеллеза.
     -Дело не в диссертации, а в больных!- прервал его профессор, который за
версту чуял своих явных и тайных недоброжелателей.- Сколько времени он у вас
без диагноза и без лечения?..- и глянул  внушительно и мрачно - не на самого
Пирогова,  которого не любил, а вполоборота  к нему, в угол комнаты.-  Вы  в
Борисовке молоко сырое пили?- спросил он у Алексея.
     -В Тарасовке,- поправил  Пирогов: к  названиям деревень он  относился с
большим почтением, чем к фамилиям пациентов.- Там его как раз нет.
     -А в Борисовке,  которая в пяти  километрах от  нее,  есть? Странно  вы
рассуждаете! Вы знаете,  что больной бычок может уйти к  знакомой  телке  на
десять километров?
     -Не слыхал,- признал Пирогов.- Это как-то больше на людей похоже.
     -Люди  как раз ограничиваются  тем,  что у  них под  боком!- возразил в
полемическом пылу  профессор, и Пирогов притих: будто его обвинили  в чем-то
неприличном. Профессор, разгромив оппозицию, вернулся к  Алексею:-  Так пили
или нет? В местности, неблагополучной по бруцеллезу?
     -Пил,- признался он, вспомнив жбан молока, поднесенный ему хозяйкой.
     -Одного этого достаточно для постановки диагноза!.. А зачем?!
     -Нельзя было отказать. Такая уж была обстановка...
     Этим он снискал расположение молодых докториц (оно  и прежде мелькало в
их  взглядах, а  теперь  выплеснулось  наружу), но вызвал  зато справедливые
нарекания профессора:
     -Этому вас  Крупозников  учил?..  Теперь будете  расхлебывать эту кашу.
Неизвестно еще, чем все кончится.
     -Летальные исходы при бруцеллезе редки,- сказал Алексей сторонним тоном
справочника.
     -Зато часта длительная  инвалидизация,- ответил второй половиной пароля
профессор, и Алексей решил, что он  был одним из составителей  его учебника.
Пирогов встрепенулся:
     -Может  быть, и так,- неопределенно протянул он и ненароком  глянул  на
черного, с красной  искрой,  специалиста.- Реакцию Хеддльсона мы ему пока не
ставили. Рано еще,- поведал он врачам: как второй лектор, заждавшийся  своей
очереди, но профессор не нуждался в ассистенции:
     -А мне она не нужна! Я вообще стал относиться к ней в последнее время с
большой  осторожностью! Она не  дает подтверждения  в  самых  ясных для меня
случаях.  То ли вообще  ее значение преувеличено, то ли делают ее, как все у
нас, не слишком качественно. Лечите  его  без лабораторного подтверждения. А
то он помощи вашей не дождется. Не блестяще он, скажу я вам, выглядит. Какой
день болезни?..
     Алексей чувствовал себя в этот день как раз очень удовлетворительно, но
не стал спорить и посчитал на пальцах:
     -Пятый, наверно. Или четвертый - смотря что считать.
     -Считать надо  от  заражения  - как  возраст  людей от  зачатия, но  за
неимением точных данных ни в той, ни в другой области довольствуемся впервые
отмеченной температурой!..- Эта  неожиданная фраза-шутка, хотя и производила
впечатление  экспромта,  была  заимствована из  лекционного  курса: на таких
вовремя  идущих  в  дело  домашних   заготовках  и   зиждется  слава  любого
импровизатора.- Какая температура у него сегодня?
     -Тридцать  шесть  и девять,- отвечала, в качестве лечащего врача, Ирина
Сергеевна,  пребывавшая  в  состоянии  одурманенности, в которое ее  вгоняли
мужчины, говорившие чересчур много, быстро и связно.- Он считает, что это не
от болезни.
     -А  от чего? От моего  прихода?  От  него еще никому плохо не  было...-
Профессор посчитал что-то на своих мысленных счетах:- Средняя тяжесть будет,
я думаю. Суставы не болят?
     -Нет вроде...- и Алексей с суеверным видом прислушался к своим телесным
ощущениям.
     -А кости? Хотя для костей еще рано. Потом-то  они у  всех болят - в той
или иной степени.
     -Тоже  нет...-  и  больной, для  пущей  верности, ощупал  себя во  всех
доступных ему точках.
     -У вас  все впереди,- обнадежил его профессор и  поглядел  заботливо  и
взыскательно  разом.-  Начни болеть только.  Надо терпения набраться  -  это
штука приставучая.  Пять  лет  на нее  класть  надо.- Откровенность эта была
следствием товарищеского  отношения к коллеге и предполагала  мужество с его
стороны  - закончил  же он, как всегда, на  бравурной  ноте:-  Потом-то  все
пройдет. Даже если не лечить, организм сам со всем справится и очистится сам
собою - но какою ценой?! Каких инвалидов я потом видел!
     -Я читал  уже.- Алексей хотел избавить его от тягот описания, но взамен
получил выговор:
     -А вы меньше читайте! Хотя и доктор. Воображение надо беречь - оно  вам
для работы пригодится... Картинок хоть в ваших книгах не было?
     -Нет. Только змея на блюдечке.
     -Вот  и слава богу!..- и адресовался  к  аудитории:-  Самое  страшное в
таких случаях - картинки. Насмотрятся и в петлю лезут.  Зачем вы его держите
тут вообще?- обратился он, довольно высокомерно, к Пирогову.
     -Да я вроде не главный теперь,- уклончиво  сказал тот.- Анна  Романовна
здесь  была где-то...- и поскольку ее сразу не нашли в общей сутолоке,  взял
по старой памяти ответственность на себя:- Разбирались пока что.
     -В чем?.. Вам же Кабанцев ясно написал? Какая еще инфекция нужна, когда
бруцеллез в области?..- Он глянул  неодобрительно, давая понять, что его зря
сорвали  с  пляжа или с рыбалки.- Домой его  отправляйте - чем  скорей,  тем
лучше. Зачем он вам? Я думаю, не нужен.
     -Я тоже так  считаю,- без  большого ущерба для совести согласился с ним
Пирогов, и это смягчило на время гостя:
     -Сколько у вас всего случаев?- спросил он.- Назовем их условно афтозным
бруцеллезом.
     -Этих?   Со   счета  сбился.-  Пирогов  после  увольнения  пребывал   в
прекраснодушном   настроении,  не  располагавшем   к  кропотливому   счету.-
Двадцать, что ли... Плюс-минус восемь.
     Профессор и  здесь уловил насмешку в свой адрес и неодобрительно поджал
губы.
     -Такие  вещи надо  знать  точно... Много...  В  течение месяца?  У  нас
неприятности будут.  Мы же  о снижении заболеваемости сообщаем...- Он глянул
многозначительно, потом вновь смилостивился:- Ладно,  уладим  как-нибудь. По
кварталам  распишем.   А  его   отправляйте.   Воздушным   транспортом.   Мы
авиадоставку  организуем.  Нет  ничего  хуже  как  москвичей  лечить.  Вечно
недовольны:  и диагноз  не тот  поставили и  не так  лечили.  Будут потом  в
клиниках  склонять: его  же  как  пить дать в  клинику  положат.  К тому  же
Крупозникову. Студент  у нас - король: к врачам так не  относятся. Да еще на
боевом посту заболел. Мы тебе справку дадим - что ты  заболел при исполнении
служебных  обязанностей,- пообещал он Алексею.- А  об институте пока забудь.
Академический  возьмешь.  Мы  в таких случаях даже инвалидность рекомендуем:
чтоб лечиться без оглядки, а что  у вас решат, не знаю. Ему производственную
инвалидность должны дать,- сообщил он слушателям.
     -Ладно,- согласился больной.- Раз  все так удачно складывается, можно и
поболеть. К вам приеду - не работать, так хоть лечиться.
     -Не будут  тебе платить за инвалидность,- ввернул Пирогов: из  присущей
ему вредности.- Студентам не положено.
     -А  я  не  студент!-  живо  возразил  тот.-  Я  тут  по  приказу  вашим
заместителем оформлен!..- но  доктора  так и  не услышали продолжения  этого
юридического спора, поскольку профессор, не привыкший довольствоваться ролью
слушателя, неожиданно развернулся и ушел,  произведя этим уходом впечатление
не  менее  яркое, чем от самой  консультации,  - остальные потянулись за ним
следом...
     Ирина Сергеевна задержалась у постели больного-хроника.
     -Не  бери  в  голову.  Он  всем  его ставит -  хорошо  если у  половины
подтверждается...- и поцеловала в лоб: чтоб не унывал лишнее.
     -Целуешь как в гробу,- упрекнул он ее, но приободрился.- Это, я считаю,
аванс, а  когда  получка?..- Он  попытался  удержать  ее  возле себя  -  она
увернулась.
     -Лежи. Надо еще к Ивану Герасимычу зайти.
     -Многостаночница. Так и не была у него?
     -Когда? Завернули с полдороги.
     -Придешь?
     Она испытующе поглядела на него:
     -Зачем? Все ясно теперь. Будешь  левомицетин пить  и ждать  самолета...
Если только, чтоб лекарства принести?
     -Хотя бы! Подойди же! Бруцеллезом так не заражаются. Садись - послушай,
как  они с  Еленой и  Гедвигой  устроились, -  все  дела забудешь...- но она
направилась уже к Ивану Герасимычу...
     Алексей,  уязвленный  в  равной  степени и  диагнозом  профессора  и ее
уходом, взял книгу об инфекциях, прочел наново главу о бруцеллезе, отнесся к
этому  диагнозу  с еще  большим  сомнением,  отложил  справочник,  взялся за
Казанову...
     -Ушли все? А мы на стол накрыли - ждем, когда гости разойдутся...
     Хозяйка  неслышно прокралась в  его  комнату, стала  в дверях. Глаза ее
поблескивали.
     -Жаль, не зашли раньше. Взяли б с собой Ирину Сергевну.
     -Если б заранее знать,- дипломатически отвечала Марья Егоровна (которая
вовсе не  хотела сидеть за одним столом с серьезной, прямодушной докторшей и
потому дождалась ее ухода).
     -Бутылку с собой взять?- Он  перегнулся через  край  кровати, достал из
чемодана   пузатый  сосуд   из   черного  стекла.-  Французский.  "Наполеон"
называется,- но заморский напиток не произвел на хозяйку впечатления:
     -Нам попроще чего. Всю жизнь без него жили - что на старости привыкать?
Оставьте  -  может,  случай еще представится.  Там  есть  что  выпить...-  и
забеспокоилась, потому что он не двигался с места:- Передумали?
     -Почему?.. Надо это...- и сделал неопределенный жест, давая понять, что
ему надо одеться. Она всплеснула руками.
     -Вот оно что! А мне невдомек!  Стою,  старая, глаза выпялила! Извиняйте
меня, Алексей Григорьич!..- и, со смешком и еще пуще повеселевшими  глазами,
вышла, а Алексей  встал и  начал  облачаться  -  в давно  не  надеванную  им
джинсовую пару...
     Хозяева   сидели  за  накрытым  столом  и  ждали  его.  Марья  Егоровна
привстала, засуетилась, когда он вошел.
     -Давайте  я вам все как положено дам: и тарелочку и  ложку с вилкой!..-
Она поставила ему прибор.- Берите, что нравится. Что есть уж... Одни  мы - и
Тоньки нет, хотя звана была.
     -С Мишкой?- Алексей  уселся со  всеми удобствами. Он чувствовал себя за
любым праздничным столом в родной стихии.
     -А его за что? Его еще не за что. Детей вот наших нет: разъехались - да
я  вам это  уже говорила. И не знают, небось,  про  праздник наш.  Слышь?..-
оборотилась  она к  мужу.- Доктор спрашивал, нравились мы  друг другу, когда
сходились? Что на это скажешь?
     -Видно,  не  противны друг  другу были.-  Хозяин был  в  обычном  своем
ватнике, но  выражение лица и у него было  приподнятое.-  Давно это было. Не
помню уже где.
     -Врешь!-  возразила  она  с  живостью.-  Все  помнишь.  На  Азове   это
случилось.
     -На Должанской косе,- согласился он.
     -На ней самой. Там я тебе и понравилась.
     -Берег там хороший,- сказал он гостю.- Пляж, по-вашему.
     -Надо будет съездить,- решил тот, не откладывая дела в долгий ящик.
     -Съезди  - дело  стоящее...-  сказала и Марья  Егоровна,  погружаясь  в
полузабытые,  далекие воспоминания.-  Мне там другой  нравился, а сошлась  с
тобой вот. Почему, не знаешь?
     -Уговорил, наверно?
     -Ну да, совсем заговорил! Пока ты слово скажешь, я  за тебя спрошу и за
себя отвечу. Старше я тебя - поэтому, наверно. Опыта больше бы