чиво посмотрел на него:
     -На вашей ферме, что ли?
     -Почему на ферме? Мало ли где  грязи нет? Если посмотреть  как следует,
везде найдется...
     Суждения  его выстреливались  как  пробки из шампанского: без задержек,
без предварительного  обдумывания  и последующего ожидания ответов. Страх  и
защитное свойство души проглядывали между  тем за этим  кантианским фасадом:
несмотря на отвлеченный вид и умственную рассредоточенность, хозяин стоял на
страже своего  жилища и палил  напропалую -  как  по воробьям из пушки. Иван
Александрович, по наблюдательному  уму своему, понял это,  но, по черствости
душевной, не захотел входить в его положение.
     -Где  хозяйка  твоя?-  Он  подумал,  что  ему, как всегда,  легче будет
договориться с женщиной. Тот помешкал, кликнул жену, оборотился  для этого в
темноту жилища, где лишь угадывались силуэты печки, стола  и женщины: окна в
таких строениях делались узкими прорезями  - иначе  бы заваливались лишенные
арматуры  стены. Хозяйка, прятавшаяся в полумраке, трусливо вышла на  люди.-
Говорят, у тебя зараза объявилась? Инфекция?..
     Он сказал это  без всякой угрозы в голосе: просто перешел от проволочек
к делу, она же сразу и насмерть перепугалась.
     -Где?!.- Ужас охватил ее  еще  до  их появления:  с  того  момента, как
соседки,  опережая  гостей,  предупредили,   что   ее  разыскивает   высокое
начальство;  он удвоился, когда  к их  забору  подкатила  машина  с  красным
крестом, и теперь, что называется, достиг своего апогея.
     -Где?!- передразнил ее Пирогов.- По  воздуху летает,- и  она, обезумев,
поглядела   вверх:   в   поисках  летающей  нечисти.  Это  была   невзрачная
плоскогрудая дерганая женщина в грязной белой кофточке и несменяемой  черной
юбке до пят.
     Ирина Сергеевна пришла к ней на помощь:
     -Вы мне приводили ребят на прошлой неделе. Я в их сыпи не разобралась -
приехала вот с главным врачом посоветоваться. Не помните?..
     Хозяйка вгляделась в нее. В разрумяненной,  облаченной в мех и в  шаль,
словно выехавшей на загородную прогулку, Ирине Сергеевне нелегко было узнать
поликлиническую  докторшу,  запомнившуюся ей сосредоточенно  ровным лицом  и
накрахмаленным, без складок, белым врачебным  халатом,  - но она ее все-таки
признала:
     -Вы это?.. А я не  сразу против света разглядела...- и тут же напала на
мужа,  что было  признаком  начавшегося  успокоения:-  Когда  лампу  в  доме
ввернешь?!.-  Тот  не  ответил,  но, в свою  очередь,  чинно и  со степенной
грацией подал Ирине Сергеевне табурет: в  благодарность за душевный подход и
человеческие интонации в голосе.  Что касается Ивана  Александровича, то  он
давно  уже,  не  дожидаясь  приглашения,  сел на что-то колченогое, шаткое и
скрипучее.
     -Ребята где?- спросил он.
     -В школе. Придут сейчас.
     -Гони их сюда. Некогда рассиживаться...
     Хозяйка накинула на плечи телогрейку и серую шаль, побежала к детям: на
селе  была начальная  школа.  Пирогов  подошел к печи, осмотрел  ее.  Хозяин
безучастно взирал на его действия.
     -Не обедали еще?
     -Нет. Вечером садимся. Собрамшись.
     -А дети как? Они же есть хотят?
     -Их в школе кормят.
     -Я и забыл... Мы их сейчас с обеда сорвем?.. Здесь готовите?..- Пирогов
снял с печи сковороду, оглядел ее.- Из чего она?
     -Из латуни, думаю.
     -Из чего?
     -Латунь. Металл такой... Мы ею не пользуемся. Берите, если нужно.
     -Зачем  она  мне? Если ты ею не пользуешься?..- и Пирогов счел  наконец
нужным объясниться:-  Мы ищем, отчего у твоих детей короста по телу пошла...
Самогон не варишь?
     -Зачем?- возразил тот.- Не было такого. Кого хотите, спросите.
     -Да разве кто скажет?..- Пирогов взял в руки кастрюлю, заглянул внутрь,
поморщился:-  Не чистите совсем?..- Он поставил  ее на место, объяснил Ирине
Сергеевне:- Я однажды массовое отравление видел: полсела за животы хватались
и до ветру бегали. Там,  правда, не сыпь была, а кайма на деснах. Она меня и
просветила. Свинцовое отравление - никогда не видела?  В самогонный  аппарат
свинцовую трубку вставили. И где нашли только?
     -В  аккумуляторе.-  Хозяин прислушивался  к их  разговору.- Я  техникой
интересуюсь. Когда хожу, обязательно под ноги смотрю и в сарай  несу. У меня
там склад настоящий. Коллекция.
     -А этот аппарат я на чердаке у  одного раскопал,- продолжал Пирогов, не
обращая на него внимания.- У него в семье болели всего сильнее. И дети тоже.
     -А дети здесь при чем?- удивилась Ирина Сергеевна.
     -Тоже сосали... Я у хозяина из-под тряпок агрегат этот вытащил: я тогда
помоложе  был,  настырнее.  Клялся, что не его, и соседи отрицали, но вздули
его потом сообща и как следует. Чуть полсела не отравил.
     -И дальше что?
     -Да  ничего...  Сменил трубку  и  до сих  пор  гонит, наверно. Уже  без
вредных последствий...  У  тебя  такого нет?-  на  всякий случай  спросил он
хозяина.
     -Чего?..-  не понял он, потому что забрел в  воображении  уже  в  самые
далекие  технические дебри.- Трубки?  Трубки нет.  Поискать  можно,  но  это
летом. Сейчас туда не подступишься. Смерзлось все.
     -Ладно, летом к тебе приедем,- и повернулся к Ирине Сергеевне:- Этот не
гонит, конечно. Иначе бы давно избу спалил. Хоть она и земляная... Пойдем на
улицу.  Снег  вроде  кончился...-  Хозяин,   выслушав  последнее  замечание,
пропустил его  нехотя  и  с  немым  укором:  на  этот  раз  всерьез  на него
обиделся...
     Перед  домом  был узкий  проходной двор, стесняемый невысоким сараем  и
небогатой поленницей дров:  их здесь было мало. Снег  перестал идти, но небо
оставалось  заволоченным  низкими  тучами. Все  в природе  было  белого  или
черного цвета или промежуточных градаций серого.
     -Гляди,  машины нет уже.  Могли бы посидеть. И  тут левую работу нашел.
Гнать бы его в три шеи...  Идут вон, обормоты  твои. Пойдем  в избу, пока не
увидели...
     Но было  поздно.  Дети,  которых  мать  вела  за руки,  увидев  врачей,
вырвались  и попрятались от  нее  с криками  кто куда: за сарай,  за отхожее
место  - насилу  уговорили их войти в дом и  раздеться. Сыпь,  при  первом и
беглом ее исследовании, оказалась чесоточной.
     -Чесотки  никогда не видела?-  шутливо поддел Пирогов свою подчиненную,
не обращая внимания на действие, производимое его словами на родителей: мать
остолбенела, а  отец сделался  еще  более рассеян:  до  него  стал  доходить
скрытый  смысл  последних  пяти  или  шести  лет  его  существования.-  Она,
родимая... А я уже сыскной деятельностью занялся...
     -У нас ее  не было,- защитилась Ирина Сергеевна, которая тоже - хотя  и
по иным соображениям и на другой манер - была уязвлена его диагностикой.
     -Была. Она везде есть.  Не  показывали просто. У нас учат только  тому,
что реже всего встречается... В область о ней только не сообщай. А то  снова
взгреют... За что, неизвестно...- Он все поглядывал на сыпь с разных сторон:
то с ближнего, то с дальнего расстояния - и удостоверивался в правоте своего
предположения.- Я вот Наталью Ефремовну сюда пришлю, а то она все в кабинете
своем  сидит-ждет:  не  то  больных,  не  то  жениха своего. Гляди...-  и он
перечислил и показал ей  основные  признаки  чесотки.-  Говорят,  она  иначе
теперь выглядит: шведский клещ объявился  -  но  я старый  только вижу: тот,
видно, до нас еще не добрался...
     Ирина Сергеевна  с  тройным усердием всматривалась в  красные полоски и
закорючки на теле худосочного мальчика. Между тем пережитое ею разочарование
и мнимое  унижение,  связанное  с  тем, что она не установила простого,  как
выяснилось потом, диагноза, заставило ее  взглянуть иначе на самого учителя.
Иван  Александрович,  снисходительный  и  добродушный, в  кратких, но метких
словах, звучавших в одно время и весомо и вкрадчиво, расписал ей суть дела и
этим  пленил ее  сердце: в  разуме  вообще, и в обучении в частности, больше
чувственности, чем  это  принято  считать в учебниках. То, что посвящение  в
профессию происходило в тесной и мрачной избе,  а не в нарядной клинике,  не
убавляло,  но  лишь  усиливало  его  воздействие:  этот  обряд  предпочитает
уединение и  не любит тщеславной суеты и  безликого мрамора.  Он однажды уже
понравился  ей: когда  встречал  в аэропорту,  но  тогда это  было  минутное
состояние, легко объясняемое  волнением на новом месте,- теперь же она  едва
не влюбилась в него: ее не зря сызмала тянуло к преподавателям...
     - Стой, не вертись!- прикрикнул Пирогов на мальчишку, который, скинув с
себя одежду,  стал выглядеть  еще тщедушнее, но и теперь  не  хотел  служить
никому наглядным пособием.- Не колотись. А  то  клещей  на меня натрусишь!..
Чешется?
     -Еще  как  чешется, дяденька!- заныл тот.- Ночью так  свербит, что кожу
живьем сдираю!
     -Ошметками?  Вот  они  и  есть  самые  заразные. И  у  тебя тоже  так?-
оборотился  он к  девочке,  но  та, увидав, до чего доводит  его осмотр, уже
натянула  на  себя платье, которое после долгих  уговоров перед этим  сняла,
вцепилась в него обеими ручонками, уткнулась в подол матери и заорала благим
матом.
     -Началось!- Пирогов легко относился  к жалобам и стенаниям взрослых, но
сдавался при первых детских криках.-  Как ты можешь с ними работать?.. Ты-то
не чешешься?- Он искоса глянул на хозяина.
     Тот задумался, на  лице его отразились большие сомнения на этот счет, а
жена,  горевшая  желанием  вывести  его  на   чистую  воду,   выкрикнула   в
самозабвении:
     -Чешется! Чешется! Сколько я его знаю, все время чешется!
     -Привычка,-  возразил  он  и  сказал с важностью:- Это  синдром у меня.
Фельдшер сказал. Диатеза.- Он защищался как  умел, хотя и чувствовал,  что в
обороне его зияют бреши.
     -Да  ты  к  нему  не  ходил!-  гвоздила  его  жена.-   Понаслышке  все!
Чесоточный!
     Дети молча и  с упреком смотрели на отца, и  без того не слишком  здесь
влиятельного.
     -Я ж его за язык не тянул. Сам сказал. Синдром, говорит, диатеза.
     -Так и сказал?- мельком заинтересовался Пирогов, но тут же соскучился.-
Спите, небось, вповалку?
     -Вместе!- повинилась женщина: это было  ее ведомство.-  Сначала  ребята
засыпают, потом мы.  Здесь вот...-  и  показала  на  узел на полу, в котором
хранилось общее белье семейства.
     -Да тут как ни ложись: вместе ли, по очереди - все едино: клещ  на часы
не смотрит.  Чесотка у вас - вылечим. Пройдет. Хуже, если б что другое было.
Считайте, повезло вам... Прямо на земле спите?
     -Почему?- уже и посмеялась она - но невпопад и льстиво.- Он щит кладет.
Сам сколотил! Может,  если захочет!.. А  у  меня нет ничего! Посмотрите?-  и
почти скинула с себя кофту.
     -Не  надо,- остановил  ее Пирогов.- Значит, не любит тебя клещ -  такое
тоже бывает.  Все равно: есть, нет  - надо в  бане помыться  и  серной мазью
намазаться. Баня есть у тебя, хозяин?
     -Найдем! За этим дело не станет.
     -И  детей  вымой  да  натри. Да повтори  с  мазью  завтра. Живете,  как
эскимосы. Или они теперь чище живут,  моются? Мазь  у Ефремова  должна быть.
Который у тебя синдром нашел.
     -Детьми  я  займусь,- сказала  вполголоса  Ирина Сергеевна.-  Тут  всех
подряд смотреть надо.
     -А когда в Александровку поедешь?
     -Завтра...
     В  тоне,  которым  она   это  сказала,  было  нечто  ее   выдавшее.  Он
пригляделся, почувствовал перемену, и  она, застигнутая врасплох, немедленно
отвела глаза в сторону.
     -Ладно,  разберемся...  Пока  что давай двигать  отсюдова.  Пока  самим
мазаться не пришлось...
     Женщина, не обращая внимания на мороз,  выбежала  за  ними,  нагнала  у
калитки, позвала Ивана Александровича в сторону.
     -Вы не говорите никому! Не дадут проходу! Ни мне, ни детям!..-  и стала
совать  ему в бок кулак с трешкой: из-за нее она на миг задержалась в доме -
Пирогов  не  сразу  понял,  зачем она  тычется.-  Я  ему всегда говорила: не
чешись,  не чешись!  А  он  чешется,  чешется,  чешется!-  повторяла  она  в
исступлении: тоже, как  муж, вспоминая их последнюю жизнь  под  новым  углом
зрения.- Это за мазь вашу!
     -Мазь не у  меня,  а  у Ефремова.  Спрячь деньги!- распорядился он  и с
любопытством поглядел  на взбудораженную,  встрепанную  женщину, которой все
происшедшее придало некую дикую,  почти  сумасшедшую привлекательность.- Кто
он у тебя?
     -Механизатор,- пренебрежительно отвечала  она,  бог  знает о чем в  эту
минуту думая.
     -Зарабатывает хоть?
     -Какое?! Как уборка, так всегда конбайн ломается! На части воруют, а он
не  видит!..  А детям не  будет  ничего?-  заговорщически зашептала  она  и,
ободренная тем,  что Пирогов  не уходит,  а  остается  и ее  слушает,  жарко
прижалась к  его тулупу и  еще  раз попыталась украдкой просунуть  деньги за
пазуху.
     -Перестань!..- Пирогов невольно отстранился от нее.- Что с ними сделать
могут?- Он опешил от ее напора.
     -На учет не поставят? Чесоточный?
     -Окстись, нет такого... Как звать тебя?
     -Марья.-  Она поникла, поглядела  на Ирину Сергеевну, стоящую поодаль у
калитки, и вдруг увидела в ней соперницу.
     -Полечите  - все пройдет...-  и пошел  к Ирине  Сергеевне -  хозяйка же
осталась где  была: с  невысказанным  сожалением  на бледном вытянутом лице,
понурая и совершенно нечувствительная к холоду...
     -Бабы,-  сказал  Пирогов  Ирине  Сергеевне.-   Как  беда,  так  на  шею
бросаются. Со своей чесоткой  вместе...-  и она простила ему и  это: за двух
освобожденных от  мук  юных  страдальцев  и за преподанный ей урок чесотки.-
Может, поедем все-таки?- попросил он.
     -Нельзя.- Она поглядела  с  благодарностью: будто была признательна ему
за  эту  просьбу.- Надо  смотреть  всех.  Я  с  этой  сыпью столько  времени
потеряла. Забываю всякий раз, что нужно мнение других спрашивать...
     Он не понял, озадачился, но не стал спорить. Они пошли к дому Ефремова,
и  было что-то  неловкое  в их  совместной ходьбе: шаг  не  то  сбивался  от
взаимного магнетизма, не то приноравливался друг к другу...

13

     Больничная  "Волга" стояла у дома фельдшера. Они вошли в сени,  где и в
самом деле было прибрано, подметено и выскоблено, как у невесты в день перед
свадьбой. Судя  по  всему,  хозяин и водитель перед  их приходом ожесточенно
спорили: Ефремов был зол, Иван разочарован.
     -Поссорились?- Пирогов  оглядел чисто беленные стены и  вышитые рушники
ивановского  фельдшера,  которому,  по  общему  мнению,  следовало  родиться
девушкой.
     -Да вот! - Ефремов заиграл желваками и нервно блеснул глазами, что было
у  него высшей мерой сдержанного, подавляемого им гнева.- Требует - чего сам
не знает!..
     Ему   было   около  тридцати   пяти,   лицо   его,   хотя  и  выглядело
невыразительным и бесцветным, но сейчас было исполнено напряженной и скрытой
от  всех  внутренней  борьбы: глаза навыкате, а  манеры, обычно церемонные и
жеманные, теперь  заострены  и  искажены  засевшей  в  нем  досадой.  Он жил
холостяком:  чтобы  поддерживать  в  доме  стерильный  порядок,  который  не
потерпела бы ни одна здешняя  молодка -  в один момент бы все переставила  и
переложила по-своему, а для него это была почти что религия.
     Лукьянов перебил его - хладнокровно и раздражительно разом:
     -Не требую, а прошу, китайская твоя голова!
     -Никакого порошка нет  - одни предрассудки! Просто поддерживаю порядок!
Неужели не ясно?!
     -Конечно,  не ясно,- вмешался,  как всегда неизвестно на  чьей стороне,
Иван  Александрович.-  Как  понять, когда с тараканами рождаемся и  в гроб с
ними ложимся?
     -Крошки не надо на столе оставлять - их и не будет. -А куда их девать?-
Лукьянов не любил, чтоб его поучали, да еще столь бесцеремонно.
     -На улицу вынеси - пусть куры склюют.
     -Кусок хлеба  съел и  неси-труси на улицу?..- Иван был задет за живое.-
Жмотишься просто - скажи лучше.
     -Опять!-  возмутился до глубины души Ефремов, но не успел сжевать  свои
желваки - Пирогов снова встрял в их разговор:
     -Тараканы - ладно, с ними замнем пока, а что  это  ты  чесотку  в  селе
развел? Да еще диатезой ее называешь?..
     Фельдшер  изменился  в  лице.  Упоминание  чесотки  вызвало  у него род
столбняка и лицевого спазма.
     -У кого?!
     -У Петрушиных.  Есть такие? Всем кагалом чешутся. К бабе только клещ не
пристал: брезгует ею, что ли?
     -Это зависит от  свойств  пота,- процитировал  из  учебника  совсем уже
потерявшийся  фельдшер, и  Пирогов, слышавший  в жизни всякое, уставился  на
него  во все глаза.-  У него  сыпь  полиморфная,- припомнил он еще: он читал
книги, которые  сообщали ему то  же  чувство спокойствия  и  порядка, как  и
чистота в его жилище.- Я ему кальций дал...
     Еще немного, и он бы обелил себя вчистую, но Пирогов грубо прервал его:
     -Кальций  ты  своим  курам  дай:   чтоб  скорлупа  была  толще...   Ты,
оказывается, знал все?.. И давно это у них?
     -Лет пять...  Насколько  мне известно...-  Ефремов собрался с  духом  и
решил не отступать далее:- Я считал, это у них инфекционно-аллергическое.
     -А у них вот чесотка.- Пирогов умел быть жестоким.- К дерматологу их не
водил?
     -По телефону консультировал.- Ефремов побоялся подвести боготворимую им
Наталью Ефремовну.- Решили, что это синдром наследственного диатеза.
     -Она по телефону больных смотрит?..- Пирогов ругнулся про себя.- Ладно.
Про синдром мы уже слышали. У тебя серная мазь есть?
     -У меня все есть,- мрачно похвастал тот.
     -Вот и вымоешь их и натрешь этой мазью.
     -Своими  руками?!-   ужаснулся  фельдшер  и  замер  как  подстреленный.
Лукьянов тут  ухмыльнулся и  пошел вон  из избы: он никогда  не досиживал до
конца  представления,  уходил,  когда развязка делалась очевидна:  был,  что
называется, зритель-одиночка.
     -А  какими  еще?  Иван,  не  уходи  никуда!..-  успел  бросить  Пирогов
водителю.- Ты за школу полставки получаешь? Фельдшер собрался уже отказаться
от  половины ставки, которая оказалась  сопряжена с  беспримерными душевными
муками,  но  Ирина  Сергеевна  пришла  ему  на  помощь:   -Разберемся,  Иван
Александрыч,-  и фельдшер,  поняв ее с  полуслова,  сложил  руки  в просящей
елочке: -Ирина Сергевна?! Поможете?! -Она тебе так нужна?-  У Пирогова  были
другие виды на  детскую  докторшу, но  Ефремов  взмолился: -Не то слово! Как
свет в окошке, как солнце на небе!..- и Иван Александрович, переглянувшись с
Ириной Сергеевной, оставил ее в Ивановке - захотел лишь взглянуть напоследок
на  здешние  лекарственные склады: в районе о  них ходили легенды, и слух  о
японском порошке был их отголоском...
     Медпункт был на другой половине дома.  Одна из комнат была отведена под
хранилище.
     -Такого и у меня  в больнице нет,- признал Пирогов, оглядывая полки, на
которых   в  идеальном   порядке,   с  латинскими  и,  ниже,  отечественными
наименованиями  лежали коробочки, флаконы  с таблетками,  пузырьки и  прочие
достижения фармакопеи.- А мази где?
     -Мази -  где  им положено: на холоду.- Фельдшер открыл холодильник, где
было то  же  ослепительное единство  в разнообразии.- У меня не  только мазь
Вилькинсона,  но и  бензоил-бензоат есть: он современнее. -Вот  и  отдай его
детям. А  взрослым  дашь серную: пусть пачкаются...  Надо будет у тебя обыск
провести с экспроприацией. С больницей надо поделиться, иначе говоря...
     -Пусть  сами  что-нибудь  соберут  сначала,   потом   национализируют.-
Ефремову   не  понравилось   окончание  разговора,  и  он   хлопнул   дверью
холодильника.
     -Все равно без  дела лежат. Ты же им  синдромы  ставишь...- Фельдшер не
отвечал  на  провокации  и  хмуро молчал  -  Пирогов  не стал  дразнить  его
больше...
     Они вышли к машине. Рядом стоял Лукьянов.
     -За чесоткой ехали? Через метель и  бураны?..  И охота вам  оставаться,
Ирина Сергевна? Я вон и то - чесаться начал.
     -Сами ж говорили - скорая помощь?
     -Так скорая помощь  - это как? Приехал, поставил диагноз, назад унесся.
А вы  остаетесь. Это  если б моя  б так поступала? Я б ей, пожалуй, отстав