твечал тот снисходительно.- Партии говорят только правду.
     -Ну если партии, то я тоже так считаю. Профессору виднее. Он специалист
по этому заболеванию...
     Воробьев уже  явственно почувствовал  во всем этом обман и злой умысел,
но в заговоре участвовало слишком много участников. Он отступил:
     -Докладывайте,  Анна   Романовна.-  Милиция  тоже   иногда  оказывается
беспомощна - до поры до времени, конечно.
     -Я  мало  что  знаю,-  сказала  она,  поднимаясь  в  качестве  ведущего
конференцию.- Их вела Ирина Сергевна - она бы лучше все рассказала... Может,
ее позвать?..
     -А вы не можете?..- Воробьев и ее уже заподозрил в двуличии.
     -В общих чертах только... Они как-то мимо меня  прошли...  Я не  знала,
что мне их докладывать придется...
     Это  была сущая правда. Так уж  получилось, что она ни одним из больных
не   занималась,  а  тем,   что  не  имело  к  ней  прямого  отношения,   не
интересовалась: для  своих дел не  хватало сил и  терпения, а для  чужих-то?
(Она была напрочь  лишена врачебного любопытства и слишком твердо  стояла на
земле,  чтобы  витать  в  облаках  и  читать по звездам,-  в  этой  сфере ее
интересовали одни погодные предсказания.)
     -Про случаи  мы все знаем.- В  Иване  Александровиче  заговорило  вдруг
коллегиальное чувство, и он помог  ей.-  В прошлый  раз говорили. Что-нибудь
новое появилось?
     Он задел Воробьева за живое: помощь врага никогда не приходит вовремя.
     -Появилось. Давайте другую сторону заслушаем.
     -Какую?!-  завопил  профессор.-  Во всем этом деле одна только сторона!
Моя!
     -Докторов по  скотине,- и Воробьев кивнул ветеринару:-  Давай, коновал,
соревнуйся...
     Его  протеже оказался лучше докторов  подготовлен  к  симпозиуму. Он по
заданию  секретаря съездил накануне в Тарасовку и привез оттуда впечатления,
которые постарался облечь в переплет, достойный испорченной сыном книжки.
     -Сообщаю,- сказал он, и это было последнее употребленное им современное
слово.- На языке и губах у осмотренных заметил я мутные прыщи, в иных местах
лопающиеся...-  здесь он,  волнуясь, подглядел в  черновичок,- и  образующие
красные  язвы, подобные широким ссаднениям. У  одного  сосунка  кожа сошла с
языка чулком и оголила красное мясо...
     -У кого?!- ужаснулся профессор: до  него никак  не могло дойти, что его
пригласили наряду с ветеринарами.- Мне этого не показывали!
     -У  коров,-  укоротил   его  Воробьев,  восстанавливая  порядок.-  Тоже
послушать иной раз не  мешает. Хорошо же  излагает. Говорит понятно.-  В его
устах это было высшей похвалой: он за свою жизнь наслушался столько путаницы
и невнятицы, что другому хватило бы на десять -  в старых  же оборотах  речи
ему  слышалось  что-то  родное,  петровское.-  Не   мешайте.  Если  сами  не
умеете...-  Профессор  на этот раз не подскочил, а,  напротив, только глубже
вжался в  стул:  и  взлет и  спад эти были у него как бы  две  волны  одного
душевного порыва...
     -Прыщи между копытами,-  продолжал вводить его  ветеринар в соблазн и в
искушение,- тоже трескаются, сходят и струп оставляют.  У двоих ноги вспухли
и сошло  копыто. Те же грозди на сосках  и на вымени.  Не  иначе  как молоко
должно быть заразное...
     Областной ветеринар  тут невпопад крякнул, но  вслух ничего не  сказал.
Пирогов, хотя и слушал с насмешливостью, заинтересовался:
     -У наших только копыт нет, а так - все одно к одному. Занятно.
     Профессор воодушевился наконец, но на свой лад:
     -Так вот оно что?!  Теперь я понял. Это очень интересно! Можно говорить
об афтозной форме бруцеллеза у животных! Параллельно такой же форме у людей!
Это еще не описывалось! Хотите, статью вдвоем напишем?
     -Не бруцеллез  это,- вдруг  сказал ветеринар районный.-  Было название:
нас в техникуме учили  - я только его не помню. И в оглавление не поглядишь:
сынишка книгу порвал... Кощей, что ли?..
     -Какой  Кощей?!-   бросился  в  бой  за  родную   болезнь   профессор.-
Бессмертный, что ли?!. Какого года книга ваша?
     -Тридцатого.
     -Тысяча девятьсот?
     -Зачем? Одна тысяча восемьсот тридцатого.
     Профессор тут заметно успокоился и язвительно произнес:
     -А  вы  знаете,  когда  был  открыт  бруцеллез?  Нет?..-  Будь Запашный
студентом,  ему  бы не  миновать  осенней переэкзаменовки.-  В  1887-м  году
Брюсом: отсюда бруцеллы - и  в 1910-м Дюбуа. В  России им стали заниматься с
1922  года, а до этого  у  нас для него  и  названия не было!- В голосе  его
послышались менторские, из твердого  металла, нотки.- Так что из книги вашей
вы  ничего  вычитать  не  могли.  Заболевание,  конечно,   существовало,  но
описывалось под самыми фантастическими именами...
     -Вот  я  и  помню  что-то  фантастическое,-  робко возразил  ветеринар,
никогда в жизни не сидевший  рядом с профессором.- Кощей  не  Кощей...  Убей
бог, не помню...
     -Подумай -  может,  вспомнишь,- напутствовал его Воробьев и перекинулся
на Журавлева:- Может, гость нас рассудит? Как-никак, личный ветеринар Сергея
Максимыча...- но тот и не думал вмешиваться  в их  дела - более того, встал,
закрывая своим телом дебаты.
     -Поглядеть надо. Я понаслышке не умею,- и  обратился к коллеге:-  Дворы
мне назови, где ты видел все это.
     -Зачем? Лично  свезу.  За честь  почту,-  и  этим  все  и  закончилось:
профессор даже успел к скорняку на свидание...
     Областной ветеринар оглядел одного бычка, другого - ему было довольно.
     -Что тут судить-рядить?- пробормотал он.- Ящур - он и есть ящур.
     Районный хлопнул себя по лбу.
     -Ну ящур, конечно! Как я забыть мог?! Я ж говорил, что-то сказочное!..
     Через день Сорокин и Потапов  снова были вызваны перед ясные  гусевские
очи  и  с ними, в качестве понятого - Иван Александрович. Гусеву были  нужны
точные сведения об объекте.
     -Значит, ящур  у вас,-  огласил он полуофициальную  новость и  пытливо,
насквозь переглядел  всех и  каждого: словно  пересчитал  по  пальцам.-  Что
делать будем?
     Вопрос  был  к  Потапову как  к  старшему.  Тот  посмотрел  в  памятку,
подготовленную ему отделом СЭС по особо опасным инфекциям.
     -С людьми?
     -Со скотом. Люди как-нибудь сами выходятся.
     -Со скотом  если, то пораженные животные изымаются из стада и  подлежат
уничтожению,  для  чего  устраиваются  специальные  бойни,  огораживаемые  и
охраняемые; остальные животные из стада должны содержаться  отдельно,  чтобы
избежать соприкосновения со здоровыми; пастухи должны быть различны; села, в
которых  выявлен  ящур,  изолируются, подъезды к  ним  посыпаются  негашеной
известью;  все  въезжающие  на территорию  должны миновать спецпропускник  и
проехать  через  ящик,  наполненный  смесью торфа  с  той же  известью;  вся
сельскохозяйственная продукция не подлежит вывозу из данного района...
     Гусев прервал его - ему хватило этого:
     -Заладил! Зачастил! Наговорил на пятилетку... Кто будет делать все это:
спецпропускники да карантины?
     -Не знаю,-  признался  Потапов: он,  с высоты  своего положения, мог не
знать частностей.- Бойцы особого отряда, наверно.
     -Общесоюзного?  В  противогазах которые? На всю  страну прогремим?..  А
нельзя все это похерить  да  от бруцеллеза дальше  лечить? Как нас профессор
учит?  Мне тут  и про сельскохозяйственную  продукцию тоже  не  нравится...-
Потапов  в ответ  только пожал плечами: мол, как изволите, так и будет.- Что
скажешь, Сорокин? У тебя башка хитрая, и сам ты мужик увертливый.
     -Это  хорошо б, конечно,- сказал  тот.- Нашим  мужикам только  ящура не
хватало. Но ведь наружу может выйти. Просочиться.
     -А кто скажет?.. Кто вообще  может ваши диагнозы  оспорить? Они ж хуже,
чем судебные приговоры. Там хоть на кассацию подать можно.  Или под амнистию
подвести.
     -Все  так. Но  есть  москвич  этот. Если б  он сам им  не болел.  А так
непременно протреплется.
     -И  у  него  родственник  в  министерстве,-  вполголоса  прибавил  Иван
Александрович, который не имел пока права говорить в этой компании громче.
     -Это все тот же?- спросил Гусев.- С которым я разговаривал?
     -Он,- сказал Сорокин.- Так уж сложилось. Не убивать же его за это?
     Гусев внимательно посмотрел на него.
     -Нет. Убивать не надо. Если б он умер от нее - другое дело.
     -Так от нее не умирают,- сказал Сорокин.- Такая болезнь нехорошая.
     -Что  от  нее только  у  начальства голова  болит?- завершил  его мысль
Гусев.- А кто вообще первый сказал про него, про ящур этот? Кому он в голову
пришел? Кому понадобился?
     -Не  знаю,-  сказал  Сорокин.-  Я  в  отпуску  был...-  и  оглянулся на
Пирогова: выручай, мол, и заодно сам выпутывайся...
     Если бы Иван  Александрович был глуп и тщеславен, то непременно отстоял
бы  свои авторские права и похвастался приоритетом  в  этой  области,  но он
таким не был.
     -Так он же и поставил,- нажаловался он.- Сам пляшу, сам гуляю. Дали мне
его, на мою голову.
     -А кто дал?- спросил Гусев, но Пирогов и здесь оказался на высоте.
     -Не помню, Сергей Максимыч. Удружил кто-то, а кто, не помню...
     Гусев  внимательно  посмотрел   на  него:  Иван  Александрович   сидел,
почтительно  потупившись,  но в  верноподданном  смирении его  чувствовались
уверенность в себе и достоинство.
     -Там,  Сергей  Максимыч,  его  место  другой  пока  занято,-  вставился
Сорокин, посчитав  момент подходящим.- Его  за бруцеллез сняли. А  теперь, я
понимаю, ящур? Неувязочка...
     Гусев согласился с ним - хотя, как всегда, по-своему:
     -Главное, там умный человек теперь нужен. Кого на его место поставили?
     -Есть такая Анна Романовна. Как доктор средняя очень... Мужа недавно за
спекуляцию осудили...
     Гусев, услыхав это, поморщился, подумал, набрал телефонный номер.
     -Егор   Иваныч?  Опять   я.  Повадился  тебе  звонить...  Слушай,  там,
оказывается, не бруцеллез совсем, а другое  заболевание.  Приедешь,  я  тебе
расскажу  - разговор  не телефонный... Тоже со  скотом связано... Слушай,  у
тебя  кто  там  главным  врачом в районной больнице?.. Анна  Романовна? Она,
говорят, заменяет Ивана...  Как тебя...- Ему подсказали.- Не  заменяет, а на
его месте  сидит?  Так  ты  переставь  их  снова.  Что тебе  стоит  обратную
рокировку сделать - это ж не шахматы?.. Не тянет?.. Ладно, подумаю!..- Он не
дослушал, бросил трубку, повторил за Воробьевым:- Не тянет!..  Кто не тянет,
неясно...  Это я сделаю,- пообещал  он Сорокину и спросил, видя, что  у того
еще что-то на уме:- Что еще?..
     Сорокин  решил попытать  счастья. Его  останавливало  одно:  неизвестно
было, как подействовало  на Гусева мумие: он  сам ни слова  не  проронил  об
этом, а Сорокину было не с руки спрашивать.
     -Сергей Максимыч, надо бы с самого начала  все это сельскому  хозяйству
отдать.  Что  нам  впутываться,  с   нашими  нищими   ресурсами   и   худыми
специалистами? Не по Сеньке шапка. Пусть Михал Михалыч этим и ведает: у него
силы и влиятельность... Да оно так и есть: это его ведомство. Не из-за людей
же весь сыр-бор разгорелся...
     -Это  ты  за обоих теперь  стараешься?..- Гусев язвительно  поглядел на
него, потом на Потапова.- Хотите все на отсутствующего свалить?
     -Вообще  не  хочу  иметь  с  этим  ничего  общего. С  этими  бойцами  в
противогазах. Ну что я рядом с ними? Нуль без палочки.
     -Может,  ты и  нуль: когда захочешь, но  пройдоха  тот  еще  -  я  тебя
насквозь вижу!..- и Сорокин, которому показалось сначала, что Гусеву помогло
его средство, теперь сильно в этом засомневался.- А с другой стороны - пусть
так  и  будет,- передумал тот,  не  зная, куда  слить злость и найдя наконец
удобную воронку.-  Говорил я ему: нечего в  отпуск летом ездить  - уборка на
носу:  мне  вот из-за него приходится всем заниматься - а он  мне:  что ж я,
если на мне сельское хозяйство, никогда летом в  отпуск не пойду?  Ну и иди!
Приедет - в  самое пекло попадет. Мы его еще  раньше  времени вызовем... Что
еще?!.-  насмешливо  спросил  он,  читая  на  лице  Сорокина  немой вопрос и
иносказание.-  Хочешь  знать, как мумие  твое  подействовало?.. Всю  постель
перепачкал  чернотой  твоею! И пижаму с рубашкой  тоже! Не отстирает  теперь
никто!..-  и  видя, что  тот  всерьез сдрейфил,  заухмылялся и  открыл ворот
рубахи.-  Вот!..- Он показал белую длинную гусиную шею - все приподнялись  и
заглянули под белье.- Нет ничего!- Шея и в самом деле была  девственно чиста
и  свободна от всего лишнего.- Сошли совсем!- объявил он, будто это была его
заслуга и выдумка, а никак не сорокинская, и лицо его в этот момент каким-то
особенным образом оскалилось и в нем проглянула странная  дурашинка,  иногда
освещавшая  его:  тогда  из   него,  как  чертик  из   сюрпризной   коробки,
высовывалось нечто неуместное, отчасти непристойное и даже потустороннее; но
в  следующий миг  крышка  захлопывалась, на  лицо  вешался замок и черты его
приобретали прежнее, заостренное и взыскательное, выражение...
     Так или иначе,  но за считанные минуты здесь,  в  этом  кабинете,  были
решены  судьбы   Ивана  Александровича,  Анны   Романовны,  Воробьева   -  и
Петровского с Тарасовкой в придачу...
     -Ну  и как?- спросил  Сорокин Потапова, когда  они вышли  из кабинета.-
Помогли тебе мои катышки?
     -Все нормально,- снизошел до ответа тот.- И  с  ними хорошо  и  без них
неплохо...


40

     Ирина  Сергеевна и Алексей Григорьевич  пошли навестить  больного Ивана
Герасимыча.
     -Ирен!- воззвал  он к  ней на улице, воспользовавшись удобным случаем.-
Когда ты снова меня осчастливишь? Сколько ж можно ждать? Опять впустую время
уходит!..
     За два дня, что протекли  после его чудесного выздоровления, Алексей не
мог  добиться от  Ирины  Сергеевны  не  только  что  нового  свидания, но  и
обещанного ею совместного чаепития:  если она и не  пряталась  от  него,  то
искусно его избегала.
     -Ты как  одна знакомая моя - из той эпохи,  когда я только  начинал эти
фарсы. Она  меня  тоже  манежила, дрючила, потом говорит: "Ничто  не  должно
переходить   в   систему".  Ты   тоже  так   считаешь?..-  Ирина   Сергеевна
отмолчалась.-  Хоть идти с собой позволяешь. За счастье должен  почесть, как
ты говоришь... Как это ты не боишься? Увидят же?
     -Мы оба в халатах и к больному идем. К этому не придираются.
     -В халатах? Для  маскировки?.. Это класс. Сколько  ни  учись здесь, все
мало  не покажется.  Буду  теперь  на свидания в белом халате  ходить.  Чтоб
милиция не останавливала.
     -Будет чепуху  молоть.  У  Ивана Герасимыча, смотри, не  проболтайся...
Пришли  уже...- и свернула к  деревянному дому, темневшему  среди зелени  за
низким, потерявшим краску забором.
     -Это у него такая дача? - удивился Алексей и пошел за нею.
     Они, никого не встретив, прошли  в спальню к  старику:  Ирина Сергеевна
знала расположение комнат  в доме. Иван Герасимыч лежал  на кушетке, дремал,
когда  они  вошли,  и  не  слышал  их  прихода.  Алексей  нашел  его  сильно
изменившимся за время болезни  их обоих: он осунулся, лицо его заострилось и
как  бы тронулось серым,  подернулось  золою.  Кроме  того, верхняя губа  по
какой-то причине  вспухла  и всецело его преобразила: странно, как  подобные
пустяки  могут менять  общее выражение лица -  оно словно пошло  на сторону,
повернулось иным  боком. Впрочем, так казалось, пока он был в сонном забытьи
-  когда  же  очнулся,  то стал  больше  похож на  себя: портреты  пишутся в
бодрствовании, а не в покое.
     -Ты,  Ирина?..  И  Алеша  с тобой?.. С которым  мы  маху  дали?.. Ящура
распознать не смогли...- Он захотел сесть или упереться в локоть, но не смог
и, вместо  этого, повернулся на бок: так  было  проще разговаривать.- Потому
как не  видели никогда... В  медицине  секрет есть один: будь ты  хоть  семи
пядей во лбу, а чего не видел, того знать не можешь... Так и будешь до конца
жизни шишки набивать... Потому как болезней - миллион: всех не сосчитаешь...
Хотя хватит одной, чтоб на тот свет свалиться...
     Он  разговаривал  с хрипотцой и обращался  к одному Алексею:  с  Ириной
Сергеевной у  него были свои счеты, которые не решались разговорами  и  даже
плохо с ними совмещались.
     -А Марья Федоровна где?- спросила она.
     -В магазин пошла. Я простокваши попросил... В кои-то веки захотелось...
Капризный больной попался... Нет  ее,  наверно... Я ей адрес  дал: раньше на
дому делали, можно было  купить,  а  теперь  не знаю... Что стоите? Садитесь
оба...  Если я  лежу, встать не  могу, так  это не  значит,  что вам  стоять
надо... Не на панихиде...- Алексей сел, Ирина Сергеевна взялась  прибираться
в комнате.- Брось ты эту канитель... Что нового в больнице?
     -Ивана Александровича снова главным поставили.
     -А  я  в этом не сомневался никогда... Это, с его стороны,  ловкий  ход
был...-  и Иван  Герасимыч глянул  с  вечной  своей  укоризной.-  Теперь  не
бранить, а просить будут. Как Годунова на царство... Ладно, бог ему судья...
А еще что?
     -С ящуром война разворачивается. Коров будут отбирать. За компенсацию.
     -Это  плохо!..  Сжигать,  что  ль?..-  Он  помрачнел.-   Знаем  мы  эту
компенсацию.  Куренка  на  нее  не  купишь...  Хорошо  глаза  мои  этого  не
увидят...-  и заранее опровергая заверения  в обратном, готовые слететь с их
языка,  упредил  их:-  Марья  Федоровна,  кажется...  Калитка   скрипнула...
Посмотри  в окно: она это?..  Простокваши, небось,  не  купила...  Ходит как
потерянная...  Теха-матеха... Всегда была такой,  а теперь  в особенности...
Посмотри, что она там делает. Должна была в дом зайти...
     Ирина  Сергеевна подошла  к окну,  поглядела. Марья  Федоровна стояла в
рассеянности возле  клумбы,  как бы собираясь  заняться ею.  К ней следовало
приложить  руки:  разросшиеся  во все  стороны сорняки  забивали,  заслоняли
сочной,   жесткой   путаницей   немногочисленные,   потерявшиеся  в   траве,
отцветающие  бледно-голубые садовые  незабудки  и  темно-фиолетовые  анютины
глазки.  С того  дня  как  Марья Федоровна узнала  о болезни мужа, с  нее не
сходила эта оторопь и  еще  - неумная и неуемная, почти детская обида, какая
бывает у иных людей на большие беды: она заставляет их обвинять и саму жизнь
и близких в случившемся с ними несчастье.
     -Вся проблема - с ней.- Иван Герасимыч насупился,  недовольный: будто с
ним кто-то спорил.- Одна останется... Надо было нескольких детей иметь  -  я
ей всегда это говорил, а ей трудно показалось: поленилась, когда можно было,
а  потом - дудки: пошли матки-придатки...- Он смолк, срезался, побоялся, что
сказал  лишнее, обратился теперь  к одному  Алексею,  словно с  ним ему было
проще говорить и  будто он  имел виды  на  него, а не  на  Ирину  Сергеевну,
которая  стояла  у  окна  и  прислушивалась,  глядя  во  двор:-   Оставайся,
Алексей!.. Глядишь, поможешь чем...  Что тебе в Москве делать? Там тебе ходу
не дадут:  слишком насмешливый...  Они вообще никому  ходу не дают: висят на
ногах, как гири пудовые...  Как  каторжные колодки... Здесь ты  всю хирургию
освоишь - от силы тебе пять-шесть лет для этого понадобится... Все же будешь
делать сам, а не через чье-нибудь плечо смотреть...-  и украдкой поглядел на
Ирину Сергеевну:- Вон она: года не прошло, а в какого специалиста выросла...
     -Преувеличиваете, Иван Герасимыч.- Она отошла от окна.- Мне до него еще
расти надо.
     -И кто мешает?
     -Кто  мешает?..- Она  виновато  посмотрела на  него.-  Кишка тонка,  не
выдерживает.
     -У  тебя  кишка  тонка?!-  изумился  он,  и в  глазах его  блеснул  луч
надежды.-  Да  ты  кого  хочешь  за  пояс  заткнешь:  ты  ж   трехжильная!..
Необыкновенная, Алеша,  женщина!.. Я  к ней как-то  с  глупыми  требованиями
полез, с общими,  а  теперь  гляжу,  свалял,  старый, дурака: для праведника
закон не писан, а ученого учить - только портить!..- Он  ей льстил, конечно,
но лесть его оправдывалась тем, что он искал и просил не за себя, а за Марью
Федоровну.
     Та вошла в спальню и стеснительно поздоровалась: будто  не к