аешь, Дегунино  находится и
построили ли "Националь" - это их впечатляет. Как еще про Останкинскую башню
не  спросили:  в  самом  ли деле она вертится, или  это только так, от балды
говорится...  Красноречие  его пропадало втуне. Ирина  Сергеевна  глядела  в
окно, где мелькали знакомые и лишь меняющиеся в зависимости  от времени года
ландшафты:  она  присутствовала  уже  при  втором  круге   здешних  сезонных
метаморфоз; водитель  же если и слушал его, то  никак  этого  не показывал и
отделывался  фирменной  улыбкой,  приобретавшей  все  более неопределенный и
почти резиновый характер,- он растягивал в ней  рот, словно  забывая, чему и
зачем начал улыбаться... К дому он их доставил, но  везти  назад отказался -
даже изменил обету молчания, данному им при поступлении на службу: -Назад не
велено.  Мало  ли  что  вы  там  подцепите...-  и  развернулся  и  уехал  не
попрощавшись:  трескотня Алексея Григорьевича произвела на  него  невыгодное
впечатление... -Поменьше болтайте,- посоветовала Алексею и Ирина Сергеевна.-
Здесь это  не принято. -Да  мне это как-то до лампочки,- сказал он тогда.- Я
их вижу  в  первый раз  и в  последний...  Теперь  он был настроен  не столь
решительно и  еще раз  огляделся.  Фельдшер  поймал его  взгляд. -Нездоровое
жилье, смотрите? Землянка вверх  ногами! Считается -  времянка, но у нас вся
жизнь  временная.  Поселенцы  в  них  живут,  но  мы,   можно  считать,  все
переселенцы...  -Не гуди!-  оборвал  его  хозяин.-  Без  тебя тошно!..  Дети
приняли его  слова за сигнал  к  атаке: -Дядька-врач,  дядька-врач!  На тебя
насерил  грач!-  задразнил  старший,  заводила  в  их  компании:  тот  самый
Константин, которого Ирина Сергеевна год назад вылечила от опасной кори, - в
этой  семье все  инфекции  протекали  тяжелее  обычного.  -Цыц,  проклятые!-
возвысил голос  отец, никого  уже не стесняясь. -А  что  он нашего  Пашку не
лечит?!- упорствовал  сын,  неизвестно  кого  имея  в  виду:  фельдшера  или
практиканта - оба были в белых халатах, и оба бездействовали. Москвич принял
на свой  счет. -Пойду погляжу. Совсем недавно детские инфекции сдавал...-  и
зачем-то  пообещал  отцу:- Все в порядке  будет... Он зашел за тряпку. Ирина
Сергеевна при свете  тусклой  лампочки держала младенца в руках,  оглядывала
его  со всех  сторон  и вертела, как гончар только  что вылепленное изделие.
Малыш от слабости не держал головку, но глядел покойно, и взгляд его казался
осмысленным и причастным к тайнам бытия  и самого мироздания. -Богоматерь на
пути   в   Египет,-  сказал  Алексей   Григорьевич,  присев  на  табуретку.-
Неизвестная картина Рембрандта...- Он, видно, не  чужд был прекрасного:  раз
держал в голове такие места и фамилии.
     -Послушай лучше...- Ирина Сергеевна вынула из ушей затычки, мешавшие ей
в  должной мере  оценить  его сравнения.- Не  пойму, есть  хрипы или  нет...
Слышно плохо. Дышать не хочет... Если и есть пневмония,- тут же решила она,-
то  не  такая,  чтоб  вызвать  тяжесть  состояния...  Он  взял  фонендоскоп,
попытался вслушаться  в  музыку  дальних сфер,  но у него  мало что вышло. В
институте их  учили на лекциях  аускультации, но  не требовали умения: и  на
лечебном  факультете  с  этим  плохо,  а  на  санитарном  -  и  говорить  не
приходится. -Язвы во  рту посмотри. Это десятый случай  -  или девятый. Я со
счета  сбилась.  Но он  первый  такой тяжелый.  Плохо. Надо  все  бросать  и
смотреть всех подряд. Лето как назло -  работать некому...  Москвич, отложив
трубку, попытался  заглянуть больному в  рот, но и здесь  его ждала неудача.
Младенец почувствовал на себе не женские  руки, пухлые  и мягкие, а мужские,
жесткие  и неловкие,  и заорал  благим матом. Мать  прибежала  на его  крик,
уверенная, как все здешние матери, что их ребенку грозит опасность от врачей
- все сразу  смешалось  и  стало  на свое  место:  иллюзия мировой  гармонии
кончилась. Алексей вернулся к мужчинам. -Пневмония, наверно,- наугад, как на
экзамене,   предположил  он,  но  здесь  слова  его   послужили  не  ответом
профессору,  а плохой  оценкой  экзаменуемому  фельдшеру.-  Язвы во рту.  Не
совсем ясные... Зараза  какая-то.  Надо  будет посмотреть в учебнике... Отец
насторожился при упоминании о заразе, бросавшей тень на его и без того легко
уязвимое  жилище,- фельдшер же  уверовал, что  пропустил  воспаление легких:
ошибка, по его мнению, непростительная -  и без боя признал  свое поражение.
Он в последнее время был постоянно готов к такой сдаче позиций. -Как  же это
я маху  дал?!- опечалился он, оглядываясь  мельком  по  сторонам: в  поисках
смягчающих вину  обстоятельств.- Трудно  с ними. Орут - ничего  не услышишь.
Рта  не раскрывают. -Как же  не  открывают?.. Когда  орут?-  съязвил отец и,
помолчав,  прибавил:-  Другие   вон  слушают,   а  ты  -  так...  Больше  по
внешности... Фельдшеру припомнили его недавнее бахвальство, и он поник сивой
головою.  -Без  трубки  слушаю,-  попытался  выгородиться он  и  пожаловался
столичному  гостю:- Трубок в районе нет. Моя из  строя вышла. В  них  резина
долго не  живет,  трескается...  -И в области нет?  -Так о  чем  и  речь!..-
Фельдшер воззвал глазами и голосом к хозяину, но тот нарочно не глядел в его
сторону.- Невозможно  без  трубки слушать,- заключил он,  обращаясь уже не к
ним двоим,  а к самому мировому пространству и к его высшему арбитру... Отец
снова ничего не сказал. Наступила  тишина, исполненная общей напряженности и
недоговоренности. Дети уловили в ней опасность для брата. -Папк?! А Пашка не
помрет?! А  то  нам  жалко очень! -Не помрет,-  отвечал  отец  негромко,  но
внушительно.-  Вылечат... Когда болезнь узнают... Ирина Сергеевна  выглянула
из-за занавески. -Его нужно в больницу везти. Мать немедленно выросла  у нее
за  спиною. -А ему  там  хуже не будет? -Хуже некуда... Надо,  раз говорю...
-Может,  здесь  полечите?   Ирина  Сергеевна  поглядела  на  ее  упрямое  до
бесчувствия лицо, уступила: -Возьму на ночь  в медпункт к Семену  Петровичу.
Если  лучше станет, завтра отдам, нет -  повезу  в Петровское,- и на этом их
святая  торговля   и   кончилась.  -Воды  нагрейте,-  попросила   еще  Ирина
Сергеевна.- И машину ищите. Обратно райком не повезет. Не пешком же идти...-
и снова скрылась у малыша... Отец, так и не  двинувшийся за все это время  с
места  и отвечавший на происходящее  лишь игрой лицевых  мускулов,  странным
образом усмехнулся.  -Угости  докторов,-  приказал он  замешкавшейся у стола
женщине. -Нечем,- бросила она  и пошла в сени. -Врешь!- вдогонку  ей  послал
муж.- Сала шмат возьми... У меня  бутылка есть...- Он по-прежнему не смотрел
на  провинившегося  фельдшера,  но, говоря это, кинул  как бы случайный,  но
злонамеренный  взгляд в  его  сторону, и  тот,  поняв его  скрытое значение,
обиделся  и  устыдился  в  одно  и  то же время.-  Молока  налей,- продолжал
хозяин.- Чтоб в моем доме не накормили!.. -Молчал бы!- не выдержала жена, не
раз уже спасавшая от него кусок сала, который был здесь яблоком раздора.- "В
моем доме!"- повторила она издевательски - и прибавила уже безразличнее:- Щи
остались  -  не  знаю, будут они их  есть или не станут... -Мамк!-  закричал
из-за двери старший.- Пельмени с картофем сделай! Его в доме уже слушали. -И
правда пельменей  наделать на скорую  руку?-  раздумалась вслух мать, но тут
Ирина Сергеевна  высунулась из запечья, напомнила  о  горячей  воде,  и  она
завертелась, как  волчок, пущенный  несколькими игроками  сразу.-  Что  мне,
разорваться  с  вами со всеми?!- прикрикнула она на детей, но вышло - что на
всех  вместе,  и сбежала  от  них  в сени...  Мужчины  сидели  за столом  не
двигаясь:  как  первоапостолы перед тайною вечерей. Фельдшер чувствовал себя
все более неловко. -У каждого  ошибки могут быть!- взбунтовался он и заерзал
на стуле.-  Она вон тоже путается!..- но отец  был беспощаден: -Путается, да
не отходит, а не так... Пришел, ушел и до свиданья!..- и фельдшер, уличенный
теперь не  только в  скоропалительности  суждений, но  еще  и  в  преступной
халатности, понял, что оставаться ему здесь и вправду незачем.  -Трубку надо
доставать...- сказал он, встал и скользнул безразличным взглядом по широкому
сапогу  хозяина,  в  котором,  по  его  расчетам,  была  спрятана  бутылка.-
Пойду...-  и  привел  свой план в  исполнение:  ушел, молчаливый, невеселый,
пасмурный.  Алексей  решил,  что  пришла его  очередь  поддерживать  беседу:
-Сидеть будет с  ним...-  Он  был все еще под  впечатлением недавней иконной
живописи,  но  хозяин  был  занят  не этим:  заново  переживал объяснение  с
фельдшером, с которым у него были давние счеты, какие водятся в любой пьющей
компании, и смаковал подробности мести.- В Москве  так  не сидят,-  повторил
молодой человек, не встретивший должного понимания. Отец, до того  сидевший,
как  на собственных  похоронах,  недвижно  и бессловесно,  здесь повернулся,
брякнул: -А мне - что есть она,  Москва, что нет - все едино!.. Вы кругом не
глядите!..- ожесточился он.- Плохо живем!.. Землянка вверх ногами!- повторил
он неслыханную дерзость фельдшера,  у которого,  по подсчетам села, было два
дома: свой  и  медпункт, который все  в  селе  рассматривали как его  вторую
вотчину.- Вверх ногами, мать его так! Москвич опешил от этого взрыва чувств,
затем нашелся: -Я врач - мне все едино... Насмотрелся... Недоверчивый хозяин
не  столько  пригляделся к нему,  сколько  прислушался.  -Видел  - и ладно,-
безразлично согласился он.- Пить  будешь? -Буду,- не колеблясь  отвечал тот.
-Вот  и хорошо,  что  будешь...- Хозяин усмехнулся и вытащил  из-за голенища
бутылку местного "сучка", который может  свалить и лошадь, выставил на стол,
любовно  взглянул  на  нее, приосанился,  как  жених в присутствии невесты.-
Сейчас она  нам сала принесет,- нарочито громко прибавил он. Жена  выглянула
из сеней. -Погодите, пельмени варятся!..- Она  оглядела  стол.- Вы извините,
доктор. Я на стол  еще не подала, а  он уже бутылку выставил. Молока попейте
лучше...- и вынесла жбан с утренним надоем. Ирина Сергеевна  выглянула из-за
тряпки:  -Алексей Григорьич!.. Вам нельзя. У  вас желудок больной... Хозяева
переглянулись: что это за  желудок, что водку  пить позволяет, а молоко нет?
-Вы думаете, у нас молоко заразное?- догадалась мать.- Так у нас ни у кого в
селе этого бруцеллеза  нет!  И близко не  водится. Сами  пьем и дети с нами.
Будете,  доктор? Корова  у  нас  справная, на ней все  держится, кормит наше
семейство... -Буду. Все  буду,-  обещал москвич, который никому  уже  не мог
отказать в этом доме. Он опорожнил поданную чашку. Дети за стеной забушевали
с новой силой: -И нам налей! Нам тоже молока хочется!- и затрясли дверь так,
что она ходуном заходила в петлях. -Оставлю вам! Все не выпьем! Дверь только
не  растрясите: молока  на всех хватит!..- и  ушла в  сени.  Ирина Сергеевна
покачала  головой: -За машиной так никто и не пошел?..- но увидев  водку  на
столе,  которую  не сразу  разглядела: не было  такого  навыка - поняла, что
мужчинам не  до нее, и вернулась к больному. -Давай, доктор!- решился отец.-
С тобой я выпью... Не  с ним только - не  с Семен Петровичем! Перебьется!..-
Он сам по себе, без влияния извне, накипал, искал выхода наружу, изливался и
снова,  тоже  без  посторонней  помощи,  сникал  и  отстаивался.-  С  Ириной
Сергевной я б выпил - вот с кем!- поднялся он напоследок на гребешок волны.-
Да не  моего  она поля ягода! -Слава  богу!- приревновала  жена.-  Хоть одну
нашел - себя краше!  -Со вторым сидит,-  не обращая  на нее внимания, сказал
отец Алексею,  будто не  Алексей только что говорил ему то  же и  не  он сам
оборвал его.- Это понимать надо!..- Он  глянул  с одушевлением перед  собой,
посмотрел  затем  проницательно на  собутыльника,  заметил:- Ты-то жидковат,
против нее, будешь...- потом смилостивился, добавил, движимый широтой души и
ожиданием   скорой  выпивки:-  Да  ничего.  Может,   еще   научишься...-   и
беспрепятственно уже опрокинул в  себя  стакан с мутноватой, едва не сальной
жидкостью.  Алексей, ошеломленный  как  его  словами, так и  накипью  зелья,
последовал  его  примеру... Дети снова пришли в  движение: до  того они лишь
наблюдали  в  щелку за действиями родителя. Старший  заразился его временным
оптимизмом:  -Ирина  Сергевна  Пашку  вылечит!  Отец  отерся  тылом  ладони.
-Вылечит.  Потому  как  ученая.  -Я  тоже  учиться  буду!  -А  почему  нет?-
откликнулась из сеней мать- Сейчас все учатся. -И дураками остаются.-  Водка
скорей отрезвила отца,  чем отуманила.- Ученых  много, а  сидеть с  больными
некому. -Да что ж ей делать еще, как не с детьми сидеть?!- воскликнула мать,
выведенная  из себя  его  славословиями.-  Это  ж ее профессия! -Профессия!-
только  повторил он, но  не стал спорить.-  Ладно. Давай, доктор.  Повторить
надо.- Он налил в стаканы по второму разу, а бутылку с остатком воткнул в те
же ножны.- Это я на  утро оставлю. Потому как  работать надо...  Тоже вот  -
профессия...  Ирина Сергеевна  оставила  Алексея Григорьевича, уже не вполне
рассудительного, в  избе - сама пошла  к фельдшеру договариваться о ночлеге.
Ей предстоял разговор, не требовавший свидетелей... -Что бы это могло быть?-
спросила  она:  Семен Петрович много лет  отработал  на  селе  и  его мнение
следовало  выслушать.  -Думаю,  пневмония,-  подыграл он  ей, полагая  после
сказанного  москвичом,  что  таков  ее диагноз.  -Десятый случай  и все -  с
язвами?  -Неужели  десятый?  Это  кто   же?..-  и  приготовился  считать  по
пальцам... Происходило  это в  медпункте, куда фельдшер  съехал в  последнее
время  жить  - или, вернее, пить, потому что из  дома  его  в  таких случаях
выгоняли. Несмотря  на его почти постоянное пребывание  здесь, флигель так и
не принял  жилого  вида, и  Ирина Сергеевна вспомнила  в  связи  с этим свой
недавний больничный угол. Посреди приемной, на видном месте стоял стеклянный
шкаф  с  лекарствами  и  инструментами  -  предмет  гордости и  забот Семена
Петровича: он  вел здесь прием населения, а  это не прибавляет уюта  в доме.
Встречаясь  с  больными, он старался  следовать облику профессора преклонных
лет,  умудренного  жизнью  и  врачебным  опытом,  но  больше  был  похож  на
собственного клиента вполне определенного свойства: руки его  тряслись и он,
смущаясь, придерживал  их одну другою, чтоб было  не так заметно. Иногда  он
убирал их за спину,  но тогда его выдавал взгляд: неуправляемый, с дичинкой,
тревожный, а порой и вовсе отчаянный  - хотя  он  и  его  пытался пригасить,
попридержать в известных рамках...  -Вас никто ни в чем не винит,- успокоила
она  его.- Сами не  понимаем...  Она не решалась начать разговор, который ей
передоверил Иван Александрович, сказав, что, если он предпримет  его сам, то
наделает   бед  из-за  собственной  вспыльчивости,  помноженной  на  обычное
состояние Семена Петровича. Фельдшера он и в самом деле довел бы до горячки,
а это ни к чему хорошему бы не привело: работать на селе было некому... -Что
за  история  с  мясом  у  Матвея  Исаича?-  спросила  она:   по  возможности
дружелюбней  и  доверительней,  но Семена  Петровича передернуло,  когда  он
услыхал это: будто ожегся  о горячее. Он вспомнил о ее особых  отношениях  с
Иваном Александровичем,  которые,  хотя и  ушли  в прошлое, по свидетельству
многих,  но,  с другой стороны, редко  когда  прекращаются совсем, и  понял,
откуда дует ветер. -То, что я продал?-  выигрывая время, трусливо спросил он
и  заискивающе  поглядел  на  Ирину  Сергеевну,  стараясь  угадать,  что  ей
известно.-  Так  это  сосед  упросил...   Тебе,  говорит,  проще:  ты   лицо
доверенное... Я  ж скотину не держу - это  все знают...- Он сказал  это так,
будто само  по себе это обстоятельство снимало с него если  не всю  вину, то
большую  часть ответственности,  и  спросил с нескрываемым страхом, слепым и
всесильным, как любой страх в нашем отечестве:- Случилось что? -Не знаю,- не
особенно греша против истины, сказала она.-  Мне это для  диагноза  нужно...
Корову они закололи или она  сама  сдохла? -Телку?- снова переспросил он:  с
той же целью потянуть время, и Ирина Сергеевна терпеливо объяснила: -Ту, что
вы продали... Тут же  эпидемия...  Он  наконец решился: -Ни  то и  ни это!..
Подыхала,  а они ее  прирезали!.. - и глянул прокурором, изобличая соседей в
коварстве.- И голову отрезали!  Обычно с головой продают, чтоб все видели, а
тут  себе оставили! Сказали, что  в  котле сварили!.. Потому и на  рынок  не
свезли!- додумал он сейчас, задним числом, все, как было на самом деле.
     -Что  ж  вы  так?-  не  удержавшись,  упрекнула она  его.  -Да  вот!  -
сокрушился он.-  Бутылкой  поманили! Знают слабину!..- Теперь  он  и до себя
добрался  -  не  до  себя,  а  до  своего  пристрастия  к  вину,  будто  оно
существовало помимо него и подлежало отдельному осуждению.- Тебе и транспорт
дадут,  если  попросишь,  и  Матвей  Исаич  тебя послушает...  Послушает  он
меня!..- и фельдшер беззвучно забранился. Ирине Сергеевне показалось, что он
успел выпить после Торцовых, но  с  Семеном Петровичем этого никогда  нельзя
было  знать  в точности: он  и  трезвый был нехорош, и  выпивший  не слишком
весел. Он  угадал ее сомнения и постарался их рассеять: -Бруцеллез,  может?-
тем самым всеведущим профессорским  тоном предположил  он, уходя от прежнего
разговора.- Я уже думал об этом! -Не похоже.  -Но не  туберкулез же?!- почти
театрально  воскликнул он,  выдавая  себя:  нетрезвый, он давал себе  волю и
начинал один и  тот же любительский  спектакль  -  отсюда и шла  похвальба и
неосторожные  замечания,  которыми  ему  потом  кололи глаза  пившие  с  ним
односельчане; фельдшера часто стремятся стать на одну ногу с врачами:  благо
те иной раз недалеко от них ушли,  или, если хотите, фельдшера не слишком от
них  отстали... -Не знаю.  Ничего  сказать не могу... Давайте пока никому не
говорить  об  этом.-  Семену  Петровичу только  это  и нужно было,  но он не
слишком обрадовался - будто знал наперед, о чем она спросит дальше.- Чья это
корова была?.. Мне там детей посмотреть надо... Ей надо было детей смотреть,
а для  него это  был вопрос жизни или смерти. Он замер. -Я не скажу никому,-
пообещала  она.-  Там  дети  есть?..  Всякий,   кто  занимается  медицинской
практикой,  рано или  поздно  сталкивается с необходимостью стать, пусть  на
время, винтиком государственной машины -  малым, но  послушным доносчиком  и
оповестителем. Медицина не только гуманнейшая из  наук, но еще и полицейская
дисциплина: хирурги обязаны извещать  правоохранительные  органы о ранениях,
попадающих  в  их  поле зрения, а  эпидемиологи, венерологи,  психиатры - те
просто  напрочь  с  ними  повязаны.  Семен  Петрович  знал  правила  игры  и
сопротивлялся недолго:  -Шашуриных...  Не  выдавайте только!..-  унизительно
попросил  он  и лицо его окаменело: прося ее, он представил себе, что будет,
если она проболтается.- И так!..- и махнул рукой, показывая этим всю глубину
здешней  трясины  и своего  в  ней увязания... Шашурины  не  пожелали с  ней
разговаривать  и  к  приходу ее  отнеслись в высшей  степени  подозрительно.
Встретил  ее вышедший на порог хозяин:  отстраненная им от  переговоров жена
только  показывалась в дверях и исчезала, подтверждая кивками его суждения и
словно боясь произнести собственные. -И отчего  это вы именно к нам пришли?-
допытывался он.-  Мы  вас  к себе  не  звали.  -Иду  и смотрю всех  подряд,-
терпеливо  врала она:  научилась  уже лгать во  спасение.  -А почему  с  нас
начали? После Семена Петровича?.. Мы  ж  знаем все:  вы  сначала  у Торцовых
были:  вас  туда  вызвали, потом к фельдшеру  пошли!..- Деревенский телеграф
работал безотказно, и он, уличая ее в  неправоте, делался все неприступней и
несговорчивее. -С начала улицы  пошла.  Я у вас  всех подряд смотреть  буду.
-Нет  у нас  никакой улицы - дома одни стоят.  И детей  у нас  нет:  к бабке
отправили...  Теперь  говорил  неправду  он:  подходя  к  дому,  она  успела
разглядеть в окне двух сорванцов, и то, что  и