ет...- Он развел руками.- Просто пасся здесь прежде. Торчал как на
привязи...
     Это была совершеннейшая ложь. Иван Александрович никогда не торчал, как
он  выразился,  в  поликлинике, и она к нему не ходила: встречались они  как
правило   на   ничейной  земле,   на   нейтральной   территории   -   словно
предчувствовали подобные  попреки в  будущем. Она  мельком  глянула на него,
ничего  не  сказала,  а  Иван  Герасимыч  осекся,   поперхнулся  собственной
дерзостью, поодумался, стал  похож на нашкодившего ребенка и весь день потом
странно похмыкивал  и покряхтывал, тяготясь собственной глупостью, а она еще
три  дня  потом  говорила  с  ним  самым официальным образом  - потом только
смягчилась, вернулась к прежнему тону и то не сразу, а постепенно, уступками
и лишь потому, что он сказал это ей с глазу на глаз, без свидетелей...
     В  июне судили  Ивана. Милиция не отстала от него,  довела  процесс  до
естественного  завершения: действительно, если  б  он  не  закончился судом,
зачем  было  затевать  его? Приговор,  как это  сплошь  и рядом  бывает, был
предрешен и согласован заранее:  надо было не переборщить с возмездием, но и
не оставлять воровство безнаказанным. Вмешательство Ирины Сергеевны в судьбу
Ивана не могло  иметь никаких последствий: она решалась интригой, в  которой
были  замешаны,  ни много  ни  мало,  самые значительные  в районе  лица,  и
Лукьянов был  среди них за  крайнего.  Первый  секретарь Зайцев никак не мог
уйти  со  своего  поста:  метил  теперь  на  должность   в  Москве,  а   она
освобождалась  с  большим  скрипом, с  задержками.  Его  место было  обещано
второму секретарю, Воробьеву: чтоб старался  и работал вдвое, а что дальше -
было  ведомо  лишь  высшему  начальству.  Воробьев  поверил  на  слово  и  с
нетерпением  ждал отъезда  своего  хозяина. Проволочки  раздражали его, само
ожидание и  неопределенность  положения  обесценивали  в его  глазах  фигуру
руководителя, не  то  бывшего, не то нынешнего, и он  поднял голову и  начал
вести себя так, как  никогда бы не  позволил себе в обычных обстоятельствах.
Внимательный читатель должен помнить, что Лукьяновы тесно примыкали к кружку
второго секретаря, а Пирогов слыл за человека  первого. Зайцев вначале хотел
спустить на  тормозах  лукьяновское дело:  оно не  стоило  выеденного яйца и
могло   породить  ненужные  сплетни,  но,  столкнувшись  с  нелюбезностью  и
противостоянием наследника,  решил  проучить  его,  наказав  одного  из  его
подручных. Областная милиция, знавшая подоплеку дела, устранилась и передала
его  в район для  рассмотрения не по  месту совершения преступления (какого,
никто  по-прежнему не знал),  а  по месту  жительства правонарушителя. Здесь
Лукьянова решили отдать под  товарищеский суд:  это  был  как  бы реверанс в
сторону  Воробьева  - на слух товарищеский суд приятнее, чем суд областной и
даже народный. На деле же, хоть он и был товарищеский, ничего дружественного
в  нем для Лукьянова не было:  суд есть суд, как его ни назови, и люди в нем
ожесточаются  от  одного  сознания  причастности  к  вершению  чужих  судеб,
прокуроры взывают к мести, а судьи - к нелицеприятности.
     Заседание проходило в стенах  школы, освободившейся  к этому времени от
занятий. Отношение  к  Ивану как со стороны юристов, так и  сидевшей в  зале
публики было самое предвзятое. Анна  Романовна и в этом видела происки Ивана
Александровича, но тот, пустив первый шар и положив начало делу, потом в нем
уже не  участвовал. В этом не  было  нужды: у милиции и  суда  своя хватка -
однажды  вцепившись  в кого-нибудь, они выпускают  из объятий  разве  только
покойника. На суде  Пирогов  сидел особняком,  в уединении, молчал и не  мог
влиять на правосудие. Лукьянов сам был во всем виноват: поскольку  держался,
по обыкновению  своему, свысока и вызывающе. У нас на суд надо идти с  низко
опущенной головой, бия себя в грудь, разрывая на  себе рубаху  и каясь: если
не  за  нынешние  свои  грехи, то  за  прошлые,  не  за  свои,  так  за  все
человечество  - такова уж наша отечественная презумпция  и всеобщей вины,  и
невиновности, а Лукьянов от всего, как иностранец, отпирался, открещивался и
тем  задевал  и попирал  нравственные устои  зрителей. Один  из  них даже не
выдержал и публично, с места опроверг его показания:
     -Как  же  не торговал,  когда  я  у тебя  за  чирик  колбасы палку  еле
выпросил?!.
     В пылу разоблачения он пренебрег главным законом улицы, запрещающим под
страхом смерти всякое доносительство, но никто в  зале не осудил его за это:
он выразил общее настроение. Иван даже не сразу сообразил, чем ответить.
     -Как же я продать ее мог, когда конфисковали ее у меня?- нашелся он, но
тот отмахнулся от казуистических тонкостей:
     -Не в этот раз, так  в  другой -  какая разница?..- Ему было все равно,
судят ли Ивана за какой-то один особенный день или за всю биографию: русский
человек не любит делить жизнь на части и склонен оценивать ее огульно...
     Рассматривался  в  самом деле  эпизод, приведший к задержанию,  но  это
ничего не значило: сам по себе он был ничтожен, едва  не выдуман и мог иметь
лишь символическое значение.  Иван  вез на базар  (или,  как он утверждал, с
базара)  мясо  для  продажи,   используя   для   этого  казенную  машину,  -
преступление  в наших  краях неслыханное:  в  том  смысле, что никому еще  в
голову  не приходило останавливать и судить за  это  водителя. Но Россия  не
Англия,  не страна прецедентов: раз судят, значит,  пришла  такая пора и  от
тюрьмы, по известной аксиоме, не отказываются. Супруги вначале хотели нанять
адвоката, но  Иван в  последний момент  раздумал, запретил  жене делать это:
чтоб не смешить людей и не позориться. Голос с места подтвердил правильность
его решения: глас народа  - глас божий. После него процесс утратил  интерес:
как решенная школьным классом задача - пошел на  убыль,  покатился под гору.
Судьи,  получив подтверждение  правоты с места,  заторопились,  зачастили  в
своей  скороговорке,  и  не  прошло и  десяти минут,  как Ивану влепили  год
условно и еще год принудительных работ по месту службы - с выплатой половины
заработка. Большего за вмененные ему пустяки никакой бы  районный суд не дал
- не то что товарищеский, а на товарищеский еще и  нельзя было пожаловаться:
в  этом и  заключалась соль выбора -  чтоб  не  тянули  время  в апелляциях,
дожидаясь смены  районного руководства. Супруги  встретили приговор  ледяным
молчанием: хоть  они и ждали  беды, но она застала их  врасплох - надежда  в
суде умирает  последней. Удар по ним  был нанесен жестокий и, по их  мнению,
несправедливый - они долго потом  от  него отряхивались, приходили в себя  и
собирались с мыслями. Пирогов: если он приложил к делу  руку и  стоял  у его
истоков -  мог быть доволен; но если так оно и  было, он этого не показывал.
Что же до  Ирины Сергеевны, то  она в школу не пошла:  не то не любила судов
вообще, не то избегала эту школу в особенности...
     Зато  в мае она переехала  на  новое  место жительства. Ирина Сергеевна
сама   нашла  его  на  рынке  -  или,  точнее,  в  кооперативном   магазине,
расположенном  на  его территории:  тут  все  стоило  на пять-десять  копеек
дешевле, и народ здесь толпился с утра до вечера...
     Она стояла в очереди - впереди нее была женщина лет пятидесяти, которой
она прежде  не видела, но которая  расположила ее к себе:  как и  почему это
происходит, никто  еще  не выяснил.  Одета она была не  по погоде:  в теплое
длинное  черное пальто  и  шаль,  хотя на  дворе  было  пятнадцать градусов,
держалась особняком и ни с кем не заговаривала - лишь обсуждала, с собой же,
планы предстоящих закупок, изредка и мельком взглядывая на Ирину Сергеевну и
приглашая ее не то в свидетельницы, не то в участницы расчетов:
     -Картошку я, конечно, куплю: если не мерзлая, морковь тоже можно взять,
а  вот  лук,  наверно,  на  рынке лучше:  этот  вялый  слишком...  А  свекла
маленькая...-  и  снова  взглянула  на  Ирину  Сергеевну:  сообразуясь с  ее
мнением. Та улыбкой дала понять, что  вполне  с ней  солидарна.-  А  вы  что
будете покупать?- спросила незнакомка.- Я  всегда спрашиваю в очереди. Всего
не  купишь и не  узнаешь,  а  если спросить одного-другого,  можно составить
впечатление.
     -Квашеной  капусты  возьму,- отвечала  ей, сама  не  зная почему, Ирина
Сергеевна.-Остальное в больнице есть, а капуста квашеная не положена.
     -Лежит кто-нибудь?
     -Сама  лежу...-  и  поскольку  та  недоумевала,  пояснила:-   Живу  при
больнице. Не то сторож, не то ночная сиделка... Врачом работаю, детским...
     Собеседница  от   этих  объяснений  поняла  еще  меньше,  проницательно
поглядела на нее, но и этим ничего не добилась.
     -При районной больнице нашей?
     -При  Петровской...-  и  Ирина  Сергеевна  объяснилась:  держать  ее  в
неведении  и дальше  было  бы неучтиво.- Живу  там. Не было  другого  жилья.
Квартиры никто сдавать не хочет.
     Та поджала губы, скорчила недоверчивую физиономию.
     -Но там шумно, наверно? Кричат по ночам?..-  Она произнесла это в самом
гадательном и предположительном тоне, как если бы ей не приходилось бывать в
больницах.
     -Почему?  Тихо...  Родильное отделение  у нас  отдельно:  там,  правда,
кричат, но с этим свыклись... Другая беда: ночью будят, когда кому-то плохо.
К этому привыкнуть труднее.
     Теперь та все себе уяснила. Признания Ирины Сергеевны почему-то привели
ее в замешательство, и она притихла.
     -Не  думала, что можно на рабочем месте жить,- сказала она только.- Это
как если бы я на заводе ночевать стала.
     -Где вы работаете? Или работали?
     -На  сталелитейном. Но это давно  было.  И не  здесь. Я  приезжая...- и
задумалась.
     Тут  подошла  ее  очередь,  она  купила  того-другого-третьего,  причем
сделала это наскоро, без того выбора, какой обещала на подступах к прилавку,
подождала  у  входной  двери,  но  когда  Ирина  Сергеевна  подошла к ней  с
капустой, засуетилась и сбежала от нее - они так и не попрощались...
     Поговорили - и ладно. Ирина  Сергеевна забыла о  ней,  но на  следующий
день в амбулатории  снова  увидела  ее в коридоре возле кабинета: она сидела
среди  мамаш  в  том  же длинном, до пят  пальто,  но с  развязанной шалью и
скучала в  ожидании. С Ириной Сергеевной она едва  поздоровалась. Та решила,
что  у нее проблемы  со здоровьем  внуков  и  что она решила воспользоваться
новым  знакомством,  и  пригласила  ее  к  себе,  но  та  сказала,  довольно
безразличным и сторонним тоном, что дождется своей очереди:
     -В магазине же стоим, вперед не лезем?- и в этом разъяснении прозвучало
некое  неодобрение  и  назидание.  Ирина  Сергеевна  не  стала настаивать  и
вернулась на прием.
     Когда пришла  ее очередь, незнакомка вошла в кабинет, села, расстегнула
пальто, выпростала из-под воротника шаль, уложила ее на коленях -  все молча
и  аккуратно, на  Ирину  Сергеевну  же  взглянула  лишь  однажды  и  как  бы
ненароком. Та решила ей помочь:
     -Неприятности какие-нибудь?.. Вы говорите, не стесняйтесь...
     -Да я,  собственно, не по  своему делу, а  по  вашему,-  сказала  та  и
посмотрела на нее  в  упор,  оценивая  последним  взглядом.- И  долго  вы  в
больнице вашей жить думаете?
     Ирина  Сергеевна  отличалась  порой тугим  соображением.  Она не  сразу
переключалась с врачебного приема на собственные заботы.
     -Сколько скажут. Это не  от меня зависит... Вы что-то другое предложить
можете?
     Это  было сказано ею из вежливости, потому, что так говорят в  подобных
случаях, но оказалось, что попала в самую точку:
     -Могу,- веско сказала посетительница.- Переезжайте ко мне. У меня изба,
я одна. Тепло и никто не кричит, не будит... Если, конечно, вас удобства мои
устроят...- и  поглядела  внушительно  и даже  вызывающе  на  предполагаемую
жилицу.
     Та  не   сразу  собралась  с  мыслями,  но,  не   сообразив   еще  всех
обстоятельств дела, уже почувствовала непонятное ей душевное облегчение.
     -Теплая изба - какие еще  удобства?- произнесла она очередную дежурную,
подходящую к  случаю  фразу  и с робким  любопытством покосилась  на волхва,
приносящего столь неожиданные подарки.- Надо  главному врачу сказать...  Это
надо оформить все.  Если вы и в  самом деле взять меня  хотите. Вам  за  это
платить должны.
     Формальности произвели странное действие на квартиросдатчицу:
     -Еще не хватало! Деньги за это брать!
     -А как иначе?..- Ирина  Сергеевна  растерялась.- Это  не мои  деньги, а
райздравотдела...- но та упрямо стояла на своем:
     -Никаких денег! Это мое условие!..
     Ирина Сергеевна, помешкав, отступилась:
     -Как  скажете, конечно...  Я, простите,  не  знаю даже  вашего  имени и
отчества?
     -Прасковьей Семеновной меня  звать. А  вас Ирина Сергеевна -  я уже все
про  вас  выяснила...-  поглядела  со  значительностью,  решила  затем,  что
наговорилась  вдоволь  и  пора  кончать с пустой  болтовней:- Здесь не будем
решать - посмотрите апартаменты мои, там и скажете. Может,  они еще  вас  не
устроят... Адрес мой запишите, я вас дома ждать буду,- и встала из-за стола.
     -Хотите, я с вами?- не подумавши предложила Ирина Сергеевна.
     -Не нужно,- отрезала та.-  Что это  мы  с вами  по  Петровке  под ручку
ходить будем? Может, не сладится ничего... Поселитесь у меня - тогда и будем
дружбу водить...- и ушла, невнимательная и независимая...
     Иван Александрович идею переезда воспринял скептически: может быть, все
еще питал  иллюзии в отношении ее  дивана, а к тому, что будущая  хозяйка не
хочет брать денег за постой, отнесся куда легче ее собственного.
     -Да  не  хочет,  и  слава богу! Сумасшедшая какая-нибудь  - вроде нас с
тобою...-  Он имел в виду, наверно, ее одну, а  себя приплел для  счету и из
приличия.-  Прасковья Семеновна,  говоришь? Не  знаю такую. Хочешь,  справки
наведу?
     -Не надо... Зачем?
     -Как  скажешь,-  равнодушно согласился  он.- Тебе  машину для  переезда
дать?..- и поднял  на нее глаза: до того глядел все вкривь и вкось -  теперь
же смерил известным ей взглядом:  как раньше,  когда приступался к любовному
сближению - она невольно отпрянула. Теперь при встрече она,  раз от разу все
больше, чувствовала, что охладевает к нему физически, и уже не знала, смогла
ли сойтись с ним снова, если б  надумала сделать это, но, странное дело, это
нисколько не  мешало,  а,  напротив, лишь  помогало ей тосковать  по  нему и
мечтать о той же близости в его отсутствие.- Если нужно, подброшу.
     -Рано  пока,-  оградилась  она  от  него:  как  крестным  знамением  от
наваждения - и встала.- Ни о чем еще не договорились...
     Но справки  она  навела: попыталась сделать это,  зайдя  к амбулаторной
регистраторше  Авдотье  Никитичне,  которая,  как  было  сказано,  знала   в
Петровском всех  и  каждого. Хозяйки  в картотеке  не оказалось, да  и Ирине
Сергеевне  тоже  показалось,  что она в поликлинической обстановке - человек
самый неопытный и несведущий.
     -Адреса даже такого нет. Может, вообще нет его?  Кто ж это за всю жизнь
ни разу у врача не был?.. И зрительно ее не помню. Вы мне ее в следующий раз
покажите - может, скажу что, а пока, убей бог, не знаю...
     Никто  не знал - выходило,  что по городу ходит и предлагает бесплатное
жилье никому не известная, но постоянно живущая здесь пятидесятилетняя особа
в   длинном,  не  по  сезону  теплом  пальто,  любительница  овощей  и  даже
домовладелица. Потом ее,  конечно,  вычислили, но задним числом, напоследок:
она была из  поскребышей  - из  тех,  о ком вспоминают  в последнюю очередь,
когда  переберут всех  прочих  -  да  и  то не сразу. Пока  же  вся  история
принимала   нереальный   и   почти   вымышленный   оттенок.   Дом,   однако,
соответствовал  адресу и оказался  самый настоящий, рубленый и  сравнительно
новый -  только  стоял  во втором ряду, заслоненный  другими, такими  же, и,
наверно, поэтому был не очень известен.
     -Комната  ваша  там  будет,  здесь  сготовите,  что надо, все прочее на
улице,-  стала  с  внешним безразличием, но и  не  без гордости  перечислять
хозяйка, едва Ирина Сергеевна вошла и огляделась: дом показался ей чистым  и
уютным.-  Я вам  шкаф освободила -  все равно  старьем завален:  таскаешь за
собой лишнее, не помрешь пока... Вещи не привезли? Что так?
     -Вы ж сами сказали, дело пока не решенное?
     -Мало ли что я скажу? Куда вам еще деваться?.. Сегодня и перевозите.
     -На руках  донесу,- обрадовалась та.- Здесь недалеко совсем.- Дом еще и
расположен был рядом с больницей.
     -Приданого не нажила?
     -Не успела.
     -Давай старайся... А  я вот заработала, да не сгодилось... Может, оно и
к  лучшему... Ты только  на  меня не смотри: я поначалу,  не привыкну  пока,
волком глядеть буду, будто ты мне в тягость, а на самом  деле это я так:  на
себя, а не на тебя дуюсь... Что смотришь?
     -Смотрю, как бы вам плату за квартиру всучить.
     -Вот те раз. Обговорили же все?.. Тебе-то что?
     -Может, я хоть за свет и налоги платить буду? Неудобно очень.
     -А врача без жилья оставлять -  удобно?.. Больше жалей всех... Налоги -
ладно, плати,- смилостивилась она.-  Я  этих денег касаться не  буду. И  мне
легче  - лишний раз в сберкассу не ходить, в их окошко не всовываться... Вот
тебе ключ, располагайся и не обращай на меня внимания...
     Вечером, когда Ирина  Сергеевна перебралась  в дом, они сели пить чай в
ближайшей к  сеням  и,  так  сказать, общей  их  комнате,  предварявшей  две
небольшие спальни.
     -Живу одна, смотрю телевизор... Тебе телевизор мешать не будет?..
     Она легко перешла  на "ты", но  Ирина Сергеевна  не могла и представить
себе этого. Ей мало кто помогал в жизни, она к этому не привыкла и, позволив
Прасковье Семеновне участвовать в ее судьбе, смотрела на нее как на существо
иного и высшего порядка.
     -Нет конечно.
     -Я тихо включать буду. После работы шум вреден... Соседи  тут - ничего.
Которые в  соседнем доме живут. Я с ними особо не знаюсь, они со мной тоже -
здороваемся только,  но люди вроде порядочные. Ребенок у них есть, а сам он,
не знаю, где работает, врать не буду... Вот так. Будешь у меня  за жилицу. А
то я совсем, с одиночеством этим, с ума свинтилась... А с другой стороны...-
помедлив, словно  передумала она и посмотрела  на нее едва ли не с  укором,-
может, так и лучше. Никто перед глазами не вертится...
     Ирина Сергеевна сробела, но хозяйка ее урезонила:
     -На свой  счет  приняла? Я  ж тебе говорила: не слушай  меня. Разве я б
тебе  серьезно  это сказала?..  Ты  не  в счет:  от  тебя симпатия  какая-то
исходит... И вообще: не обращай на меня внимания - я теперь месяц еще дуться
буду. Почему, сама не знаю... Пей чай давай. И закусывай сушками...
     В эту ночь  Ирина Сергеевна заснула тихим и  сладким сном, какого давно
не  знала.  В доме  было в меру тепло и  свежо и легко  дышалось. В больнице
воздух был стоячий и прелый, насыщенный запахами лекарств, чужого и дальнего
пота и  тысячу  раз стиранного белья,  испарения которого преследовали ее  в
особенности и не отпускали от себя ни на минуту...
     На этом ее собственные принудработы по месту основной службы кончились.
Работать в больнице  можно, но постоянно жить в ней и врагу не  пожелаешь...


30

     Что  касается  Алексея  Григорьевича,  то она сама  вытребовала  его  в
Петровку.
     Любовь любовью,  а дело  стоять не  может. Она,  вполне уже официально,
обратилась к Ивану Александровичу по поводу непонятных ей случаев инфекции в
Тарасовке, протекавших с  лихорадкой,  ознобами и небольшими белыми язвами в
ротовой полости.
     -Надо будет снова в Тарасовку съездить,- сказала она, разыгрывая его не
то нечаянно, не то умышленно.
     -Да  ну?!-  удивился  он,  не  зная   что  и  думать:  решил,  что  она
напрашивается к нему  на  дачу, и не знал, соглашаться или отказываться: ему
без нее было и скучно, и спокойно.- Там печку топить надо.
     -Ка