аковы были
теперь чувства обоих,  но страсти, как говорят диалектики, никогда не  стоят
на месте, а постоянно стремятся к своей противоположности...
     В больнице  готовились  к  пятидесятилетию  Пирогова.  Предстоял  новый
праздник,  а она начала уже  их  побаиваться.  Юбилей  руководителя  -  дело
нешуточное и представляет собой  спектакль  с привлечением начальства, где и
мелкая сошка не ограничивается ролью зрителя, а принимает прямое и посильное
участие  -  пусть  в качестве статистов, но рядом  с солистами, поющими свои
арии.  Начали  со  сбора  пожертвований на  подарок. Обычно  всем,  что было
связано  со взиманием и расходованием денег, ведала  Анна Романовна: ей было
приятно держать в руках и пересчитывать  и  не принадлежащие  ей купюры;  из
нее, в  иных обстоятельствах, вышел бы дельный  банковский  работник. Теперь
это было,  конечно,  невозможно. Ивана хотя перестали таскать по следствиям,
но  вконец тоже не обелили, а  как бы подвесили, забыв на  время в житейской
сутолоке. Он притих в ожидании  своей судьбы, а с ним смолкла и замкнулась в
себе и Анна Романовна: она ходила по больнице, разговаривала с людьми,  вела
прием, но все - как бы  мимо и вскользь, ни на чем не задерживаясь  и словно
отсутствуя душой и телом.  Вместо  нее  за  дело взялась Раиса Петровна - не
потому,  что  тоже  любила  звон  монет,  а  потому,  что  была  в  больнице
палочкой-выручалочкой,  берущейся  за  то,  от чего отказывались  другие:  в
каждой  труппе есть  такой актер  или актриса,  хватающиеся  за все,  что им
предложат,  одинаково  плохо играющие  случайно  подвернувшиеся  роли  и  не
имеющие ни своего амплуа, ни даже - игрового почерка и рисунка...
     -Будешь   платить?-   с   особого   рода  дружелюбной,   грубоватой   и
проникновенной интонацией обратилась она к  Ирине Сергеевне и отозвалась  об
Иване Александровиче с неожиданной  и неуместной в ее устах фамильярностью:-
На подарок нашему пузанчику?
     -Буду,  конечно. По скольку собираете?..- Ирина Сергеевна, не дожидаясь
ответа, полезла в сумку.
     -Кто  пятерку дает,  кто  трешку.  Меньше не  беру,  а  больше пока  не
предлагали... Хотя на твоем месте я бы вообще ничего не давала.
     -Почему?- не поняла она.
     -Ты же не  встречаешься  с  ним больше?-  Раиса Петровна  сочла  нужным
показать  свою  осведомленность  в том,  что  ни  для  кого  в  больнице  не
составляло тайны  - разве  только Ирина Сергеевна  не слышала о себе досужих
сплетен.- Переживаешь, небось?
     -Не   знаю,-   вслух   подумала  та.-  Иногда   наоборот   -  испытываю
облегчение...-  (Это было правдой, хотя и не исчерпывало всех ее переживаний
на этот счет.)
     -И правильно!- одобрила ее  Раиса Петровна.- Не стоит он  этого!..- и с
этим не  очень лестным для юбиляра суждением взяла с нее  по  полной  таксе,
хотя это были едва ли не последние ее деньги: зарплата была через три дня, а
частная практика ее в последнее время  пошла на  убыль - то ли потому,  что,
живя  в больнице,  она  стала недоступна ищущим  ее  приватным лицам, то ли,
вследствие ее бескорыстных усилий и стараний, за ней потянулась дурная слава
бессребренницы (впрочем, живя  в  больнице, можно  обходиться и  без  денег:
ездить некуда, а на кухне всегда накормят).
     -Что покупать будете?- спросила она: видно, не до конца еще  избавилась
от забот об Иване Александровиче.
     -Не знаю,- честно  призналась Раиса Петровна.- Никто не хочет в область
за подарком ехать, а я боюсь одна решать... Не поможешь?
     -А отчего нет?- не подумавши,  сказала  та.- Мне заодно кое-что  купить
надо. С такой жизнью из больницы не выберешься.
     -Книги, наверно?..- Раиса Петровна полагала, что Ирина Сергеевна читает
с  утра до вечера и все - по специальности, и чувствовала  к ней, в  связи с
этим, почтение, сходное с тем, какое  испытывали в старых деревнях крестьяне
к односельчанам, знающим грамоту.
     -Почему  обязательно  книги?  По  хозяйству...  Поедем.  После  получки
только. А пока я назад пятерку возьму - потом отдам.
     -Смотри не зажиль,- пошутила Раиса Петровна, а потом еще и пригрозила:-
Я ведь тебе еще  жизнь  свою  не рассказала - выслушаешь ее  всю,  по полной
программе...
     Ирина Сергеевна  пожалела, что согласилась, но теперь, после  того  как
она взяла назад свою пятерку, было поздно идти на попятную: не обратно же ее
отдавать, в самом деле?..
     Был  жаркий, почти  летний день. Раиса Петровна  оделась в легкий плащ,
искусно  и с фантазией драпировавший ее обстоятельные и порядком  изношенные
формы; Ирина Сергеевна, тоже не хрупкая, рискнула выйти  на люди  в шелковом
сарафане  и  чувствовала  себя  неловко.  Она  предпочитала  тяжелые  зимние
одеяния,  скрадывавшие известную тяжесть ее  фигуры: просторная меховая шуба
была ее любимым прибежищем, в котором она пряталась, как улитка в ракушке, и
была,  как ей  казалось,  под  ее  покровом и стройнее  и моложе; легкие же,
облегающие  тело одежды  выставляли  напоказ то,  что она не  прочь была  бы
скрыть  от  общего обозрения. На обеих,  кроме  того,  были большие  и почти
одинаковые соломенные шляпы-сомбреро, так что Ирина Сергеевна,  едва увидела
такую на  спутнице, начала тяготиться собственной: сняла и взяла ее  в руку,
потом и вовсе повесила за спину...
     -В  центр идем?- Раиса  Петровна,  на  правах  старшей,  взяла на  себя
руководство  и  разговором и  поступками -  вплоть  до решающей  покупки.- Я
обычно все на  Большой Марксистской покупаю. Есть  еще универмаг на бульваре
Космонавтов, но там все качеством похуже...
     Они вышли на площадь автовокзала. Это была рабочая, непричесанная часть
города, который не претендовал здесь на звание малой столицы края и выглядел
прозаически. Дома стояли в тесном ряду  - все  на одно  лицо: четырехэтажные
коробки из серого бетона, с плоско распластанными крышами, низко надвинутыми
на верхние ряды окон. Улицы  были  грязны от сходящего на  нет снега, но уже
полны пыли, как это бывает в мае, когда зима перескакивает в лето, минуя или
комкая переходную весеннюю пору...
     -Пройдемся?- озорно предложила  Раиса  Петровна.-  Тут  рядом... Может,
подцепим  кого?..-  и,  засмеявшись,  с  шутливым  вызовом  оглядела  подряд
нескольких парней  и мужиков, шедших им  навстречу, так что один из них даже
остановился  и  озадаченно  посмотрел им  вслед: решил,  что  только хорошая
знакомая  может  так   подмигивать,  и  стал  вспоминать,   в  каких  именно
обстоятельствах встречался с ней - чтобы не сказать большего.
     Впрочем,  игривое  настроение  длилось  у  Раисы  Петровны   недолго  и
сменилось более свойственным ей созерцательным отношением к окружающему.
     -Надо приличней себя вести. А  то люди  оборачиваются...  Парнишка один
неплохой попался - не заметила?
     -Какой? Надо было сразу показывать.
     -В  кепке и тужурке. Жарко оделся слишком.  Как мы  с тобой. Мне  - так
голову припекает. Надо было шляпы дома оставить. Знаешь, что я тебе скажу? У
нас с тобой не только шляпы, но и судьбы похожие - поэтому я тебе жизнь свою
и рассказываю: авось, пригодится...
     -Что же у нас общего?- вынуждена была спросить Ирина Сергеевна, которую
начали утомлять недоговоренности, но Раиса Петровна не захотела раскрываться
раньше времени:
     -А ты сама подумай, мозгами пораскинь - это нетрудно...  Где-то здесь и
поликлиника моя была. А вот за теми  домами  кирпичными я  у одной  старушки
угол  снимала, за  шкафом у нее жила.  Как раздеться  захочешь, дверку шкафа
откроешь: как ширма очень удобно. Я тогда стеснительная была. Можно сказать,
стыдливая.  А  бабушка -  сплошное очарование. Все,  помнится, говорила: ты,
смотри, не  зевай, не верти  головой, а  то, как одуванчик, пушинки по ветру
растреплешь. Я тогда много над жизнью думала: замуж идти или в науку.
     -Выбрали?
     -А  что  нам,  женщинам,  остается?  Замуж,  конечно  -  из  двух  зол,
говорят... Но, между прочим, именно наука меня с моим суженым и свела. Я ЭКГ
тогда увлекалась, а он к нам  пленку пришел снимать. При погонах и орденских
планках:  любят они  пыль  в глаза пускать,  где нужно и  где не надо...-  и
погрузилась в далекие, почти детские воспоминания.
     -А как педиатром стали?
     -Другой  должности  не  было.  Подчитала  кое-что.  Все  из-за  Тимофея
Фроловича.
     Ирине Сергеевне многое стало ясно.
     -Понравились ему?
     Ответ Раисы Петровны был, как многое у нее, неожиданен и парадоксален:
     -Ты знаешь, не могу сказать, что очень. Некоторые в таких случаях врут:
втюрился,  мол,  без памяти, на коленях стоял, букетами  роз закидывал,  а я
тебе откровенно скажу: ничего  и  рядом не было. Ему нравилось, что я пленки
читать умею... Если хочешь, я и тебя научу.
     -Не мешало бы. Хотя у детей это не так важно.
     -Пожалуйста,  в любую минуту.  Что, что, а учить я люблю и умею...- Она
задумалась.- Женщины ему другие нравились: я имею в виду - другого типа. Его
идеал  - высокие, за два метра, хотя сам он, знаешь,  среднего роста. До сих
пор,  как  такая войдет  - стойку, как на параде,  делает. У него высоченная
секретарша была:  голову наклоняла  по привычке, когда входила,  даже  когда
потолки три тридцать были - так он прямо млел, когда ее видел.  Хотя столько
лет  вместе  работали...  Не  знаю,  чем  они  в  кабинете занимались!..-  и
прикусила губу от давней досады и даже ногой притопнула...
     "Зачем он тогда женился на тебе?"- едва не спросила Ирина Сергеевна, но
конечно  же не сделала этого: это  было бы неучтиво. Раиса Петровна  угадала
вопрос, повисший в воздухе.
     -Врач ему  нужен  был,- объяснила  она, и Ирина Сергеевна  оторопела от
такой откровенности: никак не могла к  ней привыкнуть.- Каждый генерал хочет
иметь при себе личного доктора. У него первая жена  продавщица была - так он
все шутил: я, пока молодой был, поесть  любил и выпить -  продавщицу взял, а
теперь лечиться надо от  бывшего переедания - вот и сменил пластинку...  Это
шутка  конечно -  на самом деле  она его не устраивала, потому что была  без
высшего образования... Меня он  сильным  врачом считает,  я с ним не  спорю,
хотя  сама  уже   не  знаю,  сильна  я  или  не  очень...  Поэтому  я  тогда
испугалась... Что он про тот случай  узнает. С отравлением...  Помнишь его?-
спросила она Ирину Сергеевну, которая если бы и начала терять память, то его
бы забыла в последнюю очередь.- Как личный врач я хороша: тут вряд ли кто за
мной угонится. Смотрю его  раз в неделю, пальпирую, перкутирую. Банки любит,
от  горчичников  не отказывается, массаж,  как  кошка,  обожает... Ты своего
Пирогова смотришь?
     -Сейчас не видимся, а раньше если смотрела, то не на это.
     -Так  я тоже поначалу другими  глазами  на  него глядела. У меня вообще
тогда мозги набекрень были.  Представляешь:  никого до него  не  было, а тут
сразу - девственница  и на  генерала  наскочила! Есть от чего сбрендить и по
ветру  пойти, как  моя старушка говорила. Могло ведь  и сорваться... Но все,
слава богу, обошлось, все, как Тимоша говорит, устаканилось, а я,  как назад
посмотрю, все,  думаю, правильно сделала. Потому  что для нашего брата самое
важное - это достаток и чтоб за спину мужа можно было спрятаться. Вот я тебе
и толкую, оседлай своего Ивана Александровича: он на свою жену и смотреть не
хочет - не знаю уж, по какой причине, а к тебе, гляжу, даже  уважение питает
-  станешь  у  нас  хозяйкой  в больнице: не  только по  существу,  но и  по
паспорту... А  ты не видишь, что у  нас с  тобой общего. Замужество нас всех
объединяет...
     Они  дошли до центральных улиц,  где стояли двухэтажные  дома из белого
кирпича  старой  застройки,  некогда  населенные  губернским  дворянством  и
богатым купечеством. Здесь десять лет назад возвели торговый дом из стекла и
железа:  на первом этаже был гастроном и в  нем - неплохой  овощной  отдел и
бакалея с большим выбором продуктов: то есть с тремя видами колбасы и  двумя
- сыра.
     -Здесь  я  десять лет отоваривалась,- ностальгически  произнесла  Раиса
Петровна,  влекомая  инстинктом к бывшему кормильцу.-  Здесь  картошка  была
крупная и ее мыли как следует. На втором  этаже - женские товары: мы туда не
пойдем...
     -Почему же? Обязательно сходим.
     -Сходим значит сходим. На третьем - мужская одежда, на первом - все для
семьи, для дома. Куда идем?
     -Для семьи, для дома.
     -Для будущего?- хитро улыбнулась та.
     -Для теперешнего. Купим какой-нибудь портфель или чайник. Сколько денег
у нас?
     -Восемьдесят восемь. Отдать тебе?
     -Зачем? Пусть у вас будут... Не зевайте только. Тут народу много...
     В магазине  действительно  было  полно  людей и  по  виду - разных: обе
провинциальные   дамы,  приехавшие  из   района  и  чем-то  отличавшиеся  от
остальных, привлекали к себе внимание. Раиса Петровна чуть-чуть обиделась:
     -Мне и Тимоша  то же самое говорит...  Почему-то всем кажется, что меня
ничего не стоит облапошить. Хотя я в  жизни ни одной  копейки не потеряла...
Он  в такой  степени в это  уверовал, что мне и  денег в  руки  не дает. Все
серьезные покупки сам делает.-  Она засмеялась, хотя ей было не до смеха.- И
здесь  я только за  продуктами ходила  -  по мелочам.  Я готовлю хорошо, для
женщины это важно...
     У Ирины Сергеевны начала покруживаться голова  от такого разговора. Она
попыталась все-таки разобраться:
     -Сюда за картошкой ездили - с автобусной станции?
     -Почему? Я к  этому времени уже к нему переехала. Здесь по соседству. У
нас квартира тут была трехкомнатная.  Служебная, правда, но  оно и к лучшему
вышло - когда первую жену  выселять пришлось. Продавщицу. Она ведь не хотела
этого...
     Ирина Сергеевна потеряла терпение:
     -Ладно! Пошли  подарок искать. Не найдем  ничего  - картошки ему  купим
мытой...
     -От мешка  хорошей картошки  и  я  бы не отказалась... - на  это  Ирина
Сергеевна  совсем уже не нашлась как  ответить. Они  пошли по рядам,  обходя
заваленные добром прилавки. Раиса Петровна предлагала товар, Ирина Сергеевна
его забраковывала.
     -Может, эту вазу  возьмем?.. Уж очень  бочкастая!.. И рисунок неплохой:
три листика на пустом месте...  Тебе три  листика ни о чем  не говорят? Нет?
Тогда эту лампу. У нее абажур, как, прости меня, у Тимоши одно место. Так  и
хочется  укол  всадить.   Тоже   не  нравится?  Тогда,   может  быть,   этот
тостер-ростер? Мистер-Твистер. Пусть сушит себе сухарики...
     Она   медленно,  но   верно  нащупывала  правильное  решение,  и  когда
предложила купить большой самовар, сияющий медным золотом, толстый, пузатый,
или, как она сказала, брюхастый, Ирина Сергеевна заколебалась:
     -Он простой или электрический?
     -А ты б какой хотела?
     -Простой. Для дачи.
     -Что-то  я себе  не представляю Ивана  Александрыча колющим лучину  для
растопки.
     -Я  его себе и у электрической плиты  не представляю,- проворчала Ирина
Сергеевна,  но с самой  идеей согласилась и решила свернуть поиски:-  Ладно,
покупаем. Сколько он стоит?
     Оказалось, за сотню.
     -Не хватает. У вас нет ничего?- спросила она Раису Петровну.
     -Нет,- неловко призналась она.-Я ж тебе говорю: деньги мне не выдаются.
Не помню уже, когда восемьдесят рублей в руках держала...
     Держала или  нет, но пришлось Ирине  Сергеевне доплачивать  из своих, и
поскольку она твердо знала, что ей  никогда  не возместят разницу, решила не
делать себе покупок.
     -Ладно. Все лучше, чем по магазину мотаться. Все обошли?
     -Есть еще отдел мужской одежды.
     -Одежду пусть ему жена покупает. А то порвет. Или выбросит.
     -А  самовар  не тронет,-  догадалась Раиса Петровна.- Общее имущество и
слишком  уж  нарядный.  Совсем как Иван Александрович. Когда  дарить  будем,
скажу, что он сам, как самовар, блестит и, когда сердится, пыхтит так же...-
Она,  оказывается, и  вручительную речь уже  приготовила:  в  Раисе Петровне
сидела нераскрытая поэтесса или романистка...
     С транспортировкой  подарка  вышли сложности.  Сначала  его засунули  в
большой подарочный пакет, купленный в том же торговом доме и тоже из средств
Ирины  Сергеевны,  и  он  торчал оттуда  наружу подозрительными  объемами  и
выпуклостями, давая  материал  для невыгодного сравнения  с  обеими  дамами.
Потом  в  дороге  пьяный мужик неудачно упал  на него,  порвал лямки,  и  им
пришлось выпростать покупку  и ехать дальше с самоваром в обнимку: в автобус
набился народ и его некуда было деть иначе как к себе на колени. Держала его
Ирина Сергеевна: Раиса Петровна была не в том возрасте и боялась помять свой
плащ.  Ирина Сергеевна, научившаяся  жить с оглядкой  и  предвидеть будущее,
заранее  досадовала:  знала,  что  на  следующий  день  после  юбилея  рынок
заговорит  о  том,  что  подарили Ивану Александровичу,  и  тогда непременно
найдется кто-то из нынешних попутчиков, который  вспомнит, как она прижимала
к сердцу этот  плод неудачной любви или меднозолотую копию своего  недавнего
любовника...
     Стол,  по  причине большого  количества присутствующих,  был накрыт  на
больничном дворе: погода стояла ясная  и солнечная.  Вокруг цвели высаженные
еще  при прежнем  главном  враче яблони  и груши, дававшие  мелкие,  зеленые
плоды, вяжущие рот и,  по  всей  очевидности,  дикие:  Иван Александрович не
понимал, зачем его предшественник посадил дички, а не культурные деревья, но
цвели они вдвое ярче и  обильнее садовых.  Из  столовой одного из  отделений
вынесли  столы и  составили их  вместе: больные в этот день ели в палатах, с
тумбочек. Все расселись по чину и по ранжиру: врачи на видном месте, сестры,
во главе с Таисией, вслед за ними, санитары и подсобные рабочие, как водится
- в конце стола,  на отшибе.  Все, однако, внесли свою лепту в  общий котел,
отдали некие суммы  на подарок и считали  свое присутствие оплаченным: так в
театре места могут быть разной удобности, но любой зритель в одинаковой мере
чувствует себя хозяином спектакля. Супругу юбиляра посадили среди врачей, но
не  рядом  с Иваном Александровичем: все-таки это был его личный праздник, а
не семейный. Из видных персон отсутствовали Лукьяновы (по понятным причинам)
и Иван  Герасимыч,  сославшийся  на очередное  недомогание. Ирина Сергеевна,
чувствуя неловкость,  села рядом  с  Пантелеевыми - молодой врачебной парой,
которая была хороша тем, что в любой компании была занята собой (или искусно
поддерживала такую видимость) и лишь затем - всеми прочими: это была удобная
уловка и  способ держаться в стороне, не вовлекаясь  в чужие  дрязги. Ее, со
своего  конца врачебного стола,  усердно  подзывала  к  себе Раиса Петровна,
явившаяся  на  торжество  с  Тимошей,   но  туда  успели  подсадить   Галину
Михайловну.  Ирине Сергеевне, кроме  того, не  хотелось продолжать  давешнюю
задушевную беседу, которой, как она убедилась, не было конца; Раиса Петровна
только о ней и думала: будто ей впервые за много лет дали высказаться.
     Из  пластикового пакета  с  порванными лямками извлекли и  водрузили на
дальний стол символ юбилея - самовар, горящий на солнце золочеными боками (и
смущавший кое-кого узорчатыми резными краниками), залили ведром воды, решили
включить  в сеть, чтоб показать нагревательные качества, но тут  сообразили,
что для этого нужен провод, - побежали за удлинителем: чтоб подвести  ток от
санэпидотдела,  который стоял рядом -  к тому  окну, которое юбиляр разнес в
пылу  страсти  и  вызвал тем  лавину  неподвластных  ему стихийных бедствий.
Кузьма  Андреич,  неизвестно  как  здесь  очутившийся:  не  то  делегировала
школьная общественность, не то прослышал про дармовое угощение и увязался за
Галиной  Михайловной  -  решил воспользоваться паузой, чтобы сказать  тост и
открыть  празднество;  денег на  подарок он  не  вносил и  отрабатывал  свое
участие  в застолье ораторским искусством. Он  встал,  прокашлялся, постучал
вилкой по  стакану -  звук  получился,  против ожидания,  глухой и  плоский:
больничные стаканы были предназначены не для этого.
     -Нас здес