й  "Волге" задержали
где-то  на окраине областного центра, по  выезде  из района,  на  территории
юрисдикции города. В машине были два  попутчика, которых он нанялся везти от
Петровского, и еще -  баранья полутуша, которую  он не должен был перевозить
на больничной  машине и на  которой  не  было клеймения.  То и  другое  были
совершеннейшие  мелочи, не стоящие гаишного внимания, но у нас любой пустяк,
попадая в поле зрения милиции,  может  обернуться составом преступления и на
глазах  изумленной  публики  вырасти   в   дело,  чреватое  далеко   идущими
разветвлениями.  Машину  арестовали и поставили во дворе ГАИ, а у  Лукьянова
отобрали  документы  и  отпустили  домой,  зная, что  он никуда  не денется.
Опасность состояла в том,  что  все произошло  на чужой территории:  в своем
районе Лукьянов знал всех  и никого не боялся. Он пошел к  Пирогову,  но тот
отнесся к нему с прохладцей, не  захотел вникать в его положение и принимать
в нем участие - сказал только, что он сам во всем виноват, потому что сажает
в машину тех, кого не следует, и не везет кого нужно.
     -И машину  им  оставите?- с лихой, хотя  и вымученной,  улыбкой спросил
Лукьянов. Он боялся последствий задержания, но  арест  машины беспокоил  его
пока больше: он лишался с ней средств передвижения и существования.
     -За машиной поеду, конечно,- обнадежил его Пирогов.- Без водителя можно
обойтись, а без машины закрываться  можно... Ты, я вижу, привык к ней? Она у
тебя как своя стала?..
     Утром следующего дня Анна Романовна самолично отменила утренний прием и
пришла на работу к шапошному разбору. В  чайной  комнате, которую она должна
была  миновать, чтоб попасть в кабинет, сидели в это время  и читали, каждый
свою  книгу, Иван Герасимыч  и Ирина  Сергеевна.  Кроме  них  в комнате была
регистраторша амбулатории, Авдотья Никитична, женщина по натуре своей уютная
и  покладистая,  а в  данную  минуту особенно устраивающая  обоих  докторов,
потому что  в  присутствии  посторонних  они,  скрывая размолвку,  объявляли
дипломатическое  перемирие:  принимали  участие  в  общем  разговоре и  даже
обменивались мнениями (хотя обычно не напрямую, а через третью сторону), но,
оставшись наедине, прочно умолкали и интеллигентно дулись друг на друга.
     -Подбери мне карточки милиционеров наших,- обратилась  Анна Романовна к
Авдотье Никитичне, как бы нарочно не замечая тех двоих.
     -Господи, зачем они вам?!- удивилась она.
     -Хочу   внеплановый   профосмотр   устроить,-   солгала   неприветливая
Лукьянова.- Тех, кто  к начальству  поближе,- прибавила она  и  села  ждать:
Авдотья Никитична, благодаря  своей  картотеке, знала  в  Петровском всех  и
каждого и была своего рода адресным столом и именным справочником поселка.
     -Случилось что?- Ирина Сергеевна, уже хорошо знавшая своего избранника,
начала испытывать темные предчувствия и опасения.
     -А вы не знаете?
     -Нет  конечно...  Откуда?..- Она ждала разъяснений, но  Анна Романовна,
готовя месть  и  мысленно поражаясь  ее  простодушной наглости,  примолкла и
насупилась...
     Она  успела  побывать и  у приятеля своего Воробьева, и у недруга Ивана
Александровича  -  и в обоих  случаях без  толку.  Воробьев,  которого после
решенного  ухода  Зайцева  прочили  в  первые  секретари  райкома,  не  стал
впутываться в сомнительное  дело, где сама пустяковость проступка говорила о
правомочности  действий милиции - равно как и о незначительности  возможного
наказания.
     -Подумаешь - штраф заплатит? Что  они еще за лишнего пассажира сделают?
Я ж в этом разбираюсь...- сказал он, успокаивающе и ворчливо разом.
     -Там  еще  баранина  была,-  со  значением  прибавила она,  не  называя
главного.
     -Что?!.-  разозлился он.- Знаешь, у  меня  и  без тебя  дел полно! Этот
Зайцев  уходит, а после  него тут  - вагон и маленькая тележка остается!.. Я
думал, он лучше свои дела ведет!..- и  зарылся в бумагах, оставляя ее одну в
беде - в лучших традициях российского чиновничества.
     Пирогов и  вовсе  отперся:  не захотел  и  пальцем  шевельнуть в пользу
сотрудника - сослался  на  то,  что  не  может ничего  предпринять  на чужой
территории. В  его лицемерно звучащих  объяснениях  было  нечто подсказавшее
Анне Романовне, что не  кто иной, как он сам был всему причиной  - во всяком
случае,  к нему  причастен. Она вернулась  домой и поделилась  сомнениями  с
Иваном.  Тот  и  сам так  думал и объяснил почему. Вот  тогда-то Лукьянова и
разъярилась и пошла в амбулаторию: будто бы за адресами и телефонами (с ними
она пока сама не знала, что делать), а в действительности - чтоб поквитаться
с Ириной Сергеевной, которую посчитала истинной виновницей происшедшего.
     -Что случилось?- спросил теперь и Иван Герасимыч.- С Иваном что не так?
     -ГАИ его в области остановила,- отвечала она сухим,  черствым голосом.-
За то, что пассажиров взял и  три кило баранины...  А на самом деле - за то,
что вас не довез!- вспыхнув, обратилась она прямиком к Ирине Сергеевне.-  До
дачи Ивана Александровича!..- и в лице ее мелькнула ненависть к обоим.
     Ирина Сергеевна ждала чего-то подобного, хотя  высказанного  в не столь
резкой форме, - но оттого, что  мы чего-то ждем, оно, случившись,  не  щадит
нас, а, наоборот, сильнее  бьет -  по  подставившемуся месту. Она попыталась
защититься, уйти в кусты:
     -Я прямой связи  не вижу...  В любом  случае, все  претензии -  к Ивану
Александровичу...
     -А откуда ему известно стало, что Иван вас не повез?..- Анна  Романовна
не  знала   всех  обстоятельств  дела,  но,   благодаря   жизненному  опыту,
догадывалась о последовательности событий.
     -Погодите!..- вступился  Иван Герасимыч за притихшую  Ирину  Сергеевну.
Если бы ему предложили выбор между  Анной Романовной и Ириной Сергеевной, он
и теперь бы остановился на последней -  пусть скомпрометированной связями со
всеми  областными  и  районными  тузами вместе взятыми.- Он  тебя из  машины
выставил?
     -Я сама вышла.
     -Но не довез: куда - это нас не интересует.
     -Не довез.
     -И где высадил?
     -На развилке у Федоровки.
     -И ты пешком драла до Тарасовки?
     -На попутке добралась...  Пешком - это  слишком уже, Иван Герасимыч!..-
Странное дело: она больше обиделась сейчас на него, чем только что - на Анну
Романовну. Иван Герасимыч не стал настаивать:
     -На  попутке  так  на попутке...  Значит,  твой Иван  обнаглел совсем,-
сказал он  Лукьяновой.- Ему какое  дело, куда  она едет?  Хоть  к  черту  на
рога!.. Что недалеко от истины,- признал он, но Анна  Романовна не  обратила
внимания  на   этот  уравновешивающий  выпад:  ее  грызли   другие  заботы.-
Подумаешь, пассажира взял?- Иван  Герасимыч  почти  слово  в  слово повторил
мнение Воробьева.- Кто их не берет? А баранина вообще тут при чем?  Мало ли?
Везу к приятелю... О чем речь вообще? Было б из-за чего огород городить.
     -Вот именно!-  зло сказала она.- Было бы,  тогда  и разговор был легче.
Это  как раз  и плохо,  что  за пустяки  взяли...  Умный вы,  а главного  не
видите... У него судимость была... Могут пришить теперь по-крупному... Я это
при Авдотье Никитичне  говорю, потому что знаю,  она никому  не скажет...- и
поглядела так,  что стало  ясно, что  предостережение ее  касается  не одной
только Авдотьи Никитичны...
     Это снова и радикально меняло дело. Каждый  имеет  право  на жизнь: это
одно  из тех  немногих  прав человека,  которые в  российском обществе, хотя
пунктуально не соблюдаются, но в общем и целом признаются - и  не Пирогову с
гаишниками было  лишать его  кого бы  то ни было и  его семейства в придачу.
Иван  Герасимыч  еще раз  посмотрел  на Анну Романовну:  будто в  первый раз
увидел - осунулся, брякнул:
     -Как  же  это  его  угораздило?.. Тогда надо делать  что-нибудь. Искать
кого-то в милиции.
     -Вот я  и пришла... Знаю своих  только,- пожаловалась она.- Но  они  не
помогут.
     Хирург поглядел на нее: сочувствующе и осудительно разом.
     -А я  со  всеми разознался. Потому  как  надоели до одури.  Раньше пили
вместе. Они страсть как любят с доктором выпить... У тебя нет никого, Ирина?
     Она думала как раз об этом.
     -Так-то никого...  Но был мальчик  в  пионерлагере. Его отец,  кажется,
начальник областной милиции... Предлагал: если что понадобится...
     Анна Романовна вцепилась в нее:
     -Сейчас  так  именно и есть! Начальник  областной милиции - это то, что
нужно!..
     -Надо  еще вспомнить фамилию... Даже имени не помню... Дима, кажется...
Помню только, что большие гланды были...
     Следующие полчаса ушли на розыски необходимой карточки, похороненной на
полке в связке пионерлагеря: Авдотья Никитична словно наперед знала, что они
смогут  когда-нибудь  пригодиться,  и  берегла, как  другие  хранят  любимые
фотографии. Поиски по титульным листам ничего не дали, но, перелистав каждую
карту  в  отдельности, Ирина Сергеевна  нашла запись  о гландах,  по которой
нетрудно  было  восстановить все  прочее. Мальчика звали Васей,  фамилия его
была  Львов.  Такой  именно  была  фамилия начальника  областного ОВД:  Анна
Романовна, готовясь к предстоящему обиванию порогов, успела это выяснить.
     -Звони!- распорядилась она, считая себя вправе командовать.
     На  карточке  был  домашний  и  служебный  номер  отца:  начальник  был
чадолюбив  и в силу своей профессии склонен к  ожиданию худшего - он оставил
оба телефона,  чтоб его разыскали  при любой  неприятности или, не дай  бог,
несчастном случае. Ирина Сергеевна не была уверена, что он ее вспомнит, но у
милиционеров своя память на лица и на все остальное тоже:
     -Помню, помню, конечно!- оживился он.- Случилось что?
     -Не со мной, а с нашим сотрудником.
     -С  сотрудником - хуже,- разочарованно протянул он.-  Вас бы я из любой
истории вытащил...
     Они беседовали в родительский день. Он спросил о  здоровье ребенка: его
смотрели многие, но ему  хотелось  знать мнение  рядового  врача, которых до
мальчика не допускали. Она сказала, что у сына все в порядке, но надо убрать
гланды:   она   только  начинала  работать  и  лишних  сомнений  поэтому  не
испытывала.
     -Вот  и  хорошо  - так и  сделаем,-  сказал  он  тогда,  поддавшись  ее
врачебным и женским чарам.-  А  то  меня светила  ваши вконец запутали: один
одно говорит,  другой другое.  И  каждый терминами  сыплет. Как  наш  брат -
статьями уголовного кодекса...
     Он, помнится, звал ее в область, а она отказалась.
     -Нравится здесь?- спросил он.
     -А чем плохо? Какая разница вообще - где работать?
     Он слегка озадачился:
     -Вы  так  считаете?..  И  условия  какие, тоже  не важно?..-  но  потом
передумал:-  Хотя, может,  так оно  и есть. Как посмотришь со стороны, а еще
лучше - сверху...
     -Как у Васи дела?- спросила она сейчас.
     -Да спасибо, все хорошо. Благодаря вам  все. Операцию сделали -  теперь
не болеет. А что у вашего сотрудника? Как фамилия его?
     -Лукьянов...- Она собралась рассказать суть дела, но он прервал ее:
     -Я знаю. И вы за него просите?..
     Она была  неопытна  в  подобных  делах и сказала то,  чего  говорить не
следует:
     -Не я одна. Еще ряд товарищей...
     Это ему не понравилось.
     -А вы там не фигурировали разве?.. Ладно, поговорю с замом,-  и повесил
трубку  не прощаясь. Можно  было  на него  обидеться, но  Ирина Сергеевна не
сделала этого: со многим уже здесь свыклась.
     -Обещал поговорить,- сказала она, кладя трубку.
     -С кем?- нетерпеливо спросила Анна Романовна.
     -Со своим замом.
     -Это  хорошо,-  сказал Иван Герасимыч.- Когда хотят отказать,  говорят,
что участковому позвонят... Или кому там - гаишному инспектору...
     Анна Романовна,  кажется,  тоже  поверила в  счастливую звезду,  слегка
успокоилась, но благодарить Ирину Сергеевну не стала - только сказала:
     -Вот что значит молодость. Ты его в этом лагере пять минут смотрела?
     -И полчаса потом с отцом разговаривала.
     -А я б  год  лечила и  только  виновата осталась.- У  нее были, видимо,
какие-то  свежие  впечатления  на  этот  счет.-  Молодежь: с  ней ухо востро
держать  надо...-  уже  и  пошутила  она.-  И  в  каталажку упечет и  оттуда
вытащит...
     Это никак  не походило на благодарность, и  Иван Герасимыч, более всего
на  свете любивший  в  людях  справедливость  и объективность, заступился за
бывшую ученицу:
     -Тут не  в  молодости дело. Она и в  сорок и в пятьдесят будет такая, и
вы, Анна Романовна, какой были, такой и останетесь. У каждого свой потолок -
выше головы, говорят, не  прыгнешь... Есть такая  штука -  ум  да талант, не
слыхали?..  Вам  они  -  как бельмо на глазу:  ничего нету  хуже, а люди  их
все-таки чествуют.  Потому  как  в  конце концов полезными оказываются. Хотя
богатства ими не наживешь и немного в  жизни заработаешь...- и  высказав то,
чего никогда  бы не сказал наедине с Ириной Сергеевной, Иван Герасимыч встал
и пошел  к себе,  а Ирина Сергеевна  осталась сидеть,  придавленная в равной
мере и пристрастной неприязнью Анны  Романовны,  и не вполне  заслуженной ею
похвалой хирурга...
     На   следующий  день  у   нее  было  неприятное  объяснение   с  Иваном
Александровичем. Он позвал ее после утренней пятиминутки.
     -Что  ты не в  свои  дела  лезешь?! Это  тебя разве касается?!.-  Он не
объяснял, что имеет в виду, но она без того это знала.
     -Конечно касается, Иван Александрович,- и села без приглашения: не было
времени чиниться.- Из-за меня весь сыр-бор загорелся.
     -Это  ты  так  считаешь!- запальчиво  возразил  он, нисколько  этим  не
вразумленный.- Если бы только  из-за  тебя,  я стал  бы,  по-твоему, с  этим
мараться?.. Ты могла прийти ко  мне - спросить хоть для начала?.. Они же под
меня роют - ты этого не знала?
     -Иван хочет главным врачом стать?
     -Не он, а Анну Романовну на это место прочат. Хочешь, чтобы эта парочка
здесь всем  заправляла?.. Я ж тебе говорил - здесь власть меняется.  Смутное
время идет... Они  уже  и пасквиль  сочинили  -  на  меня и на  тебя заодно,
кстати.
     -Откуда ты знаешь?-  Она все  не верила -  или, точнее,  не  хотела ему
верить.
     Он поглядел на нее предвзято.
     -Земля  слухами  полнится!.. Не  ожидал  я, что  ты так меня подведешь.
Замначальника  милиции уже  звонил: что это у вас там в больнице делается?..
Что ты ему сказала? От себя звонила или от кого?
     Он знал ответ и хотел только услышать от нее подтверждение.
     -Сказала, что не одна прошу,- признала она.
     -Ну вот! Группа товарищей!..- и развел  руками.- Умная женщина,  вроде.
Кто со мной после этого считаться будет? Когда  я у себя фракции допускаю?..
Кому нужно вообще лишний шум поднимать? А ему давно пора по рукам дать!  Без
конца левый товар гоняет и вообще черт знает чем занимается!
     Ей и без того все было ясно.
     -А что про меня написали?
     -Что у меня с тобой внебрачные отношения  и что я из-за них другим стал
-  на  старости рехнулся! В  райком  анонимка пришла!..-  и глянул в  высшей
степени выразительно.
     Опять эти внебрачные отношения... Она вдруг сразу от всего устала:
     -Знаешь что, Иван?.. Давай лучше разойдемся. На время хотя бы.  Не могу
больше. Мне уже казаться начинает, что вокруг  меня петля  сужается и на шее
затянуться хочет. Я тебя  люблю конечно, но еще больше люблю свою профессию,
а тут, если так дальше пойдет, работать станет невозможно. Я уже не о детях,
а обо  всей  этой  ерунде думаю.  Кто  что  сказал и  как  посмотрел  в  мою
сторону...
     Пирогов поглядел сумрачно и не стал с ней спорить. Он не сказал ей, что
накануне  его  остановил  во  дворе не кто иной, как  сам  Зайцев, и,  после
обязательных  по  партийному  этикету ненужных слов  и  вводных предложений,
дежурно   и   почему-то   брезгливо   улыбаясь,   посоветовал,   ввиду   его
предполагаемого отъезда, прекратить,  хотя бы  на время, отношения  с Ириной
Сергеевной:
     -Зачем вы так подставляетесь, Иван Александрович?.. Хочется, конечно, -
я понимаю, но не в такой же мере и не с такими служебными последствиями...
     На этот  раз их  разрыв  был почти официален,  санкционирован сверху  и
потому окончателен.

28

     В конце апреля Ирина Сергеевна переехала в больницу.
     Квартира  вышла  однокомнатная, второе помещение отдали-таки  Анфисе  -
лишьзабили наглухо дверь, из-за которой теперь в дневное время, а иногда и в
вечернее слышалась дробь пишущей машинки. Но Ирине Сергеевне и не нужно было
второй  комнаты: дело было не  в просторности  жилья, а его местонахождении.
Жить  в  больнице никому  раем  не  покажется:  нужно постоянно  отвечать на
просьбы  медсестер  и  вмешиваться  в лечебный  процесс,  ничего  взамен  не
получая. Трудно себе представить, сколько вопросов возникает в ходе  лечения
каждого  тяжелобольного:  как его  уложить или  переложить,  как  напоить  и
накормить, если он отказывается есть  или поперхивается,  как поправить  или
укрепить  гипс,  как  успокоить  малыша, от которого  отошла мать, три  ночи
подряд  с  ним  ночевавшая,  как  разобраться в одышке, болях,  припадках  с
потерей сознания, и прочая, и прочая  - и по каждому такому  непредвиденному
случаю медсестры повадились ходить за Ириной  Сергеевной, не имевшей воли  и
желания отказать и воспротивиться дерзкому посягательству на ее права и само
трудовое законодательство.  Врачи,  дежурившие  в  больнице, сделав обход  и
поторчав для приличия в  отделениях,  шли домой, откуда их вызывали в случае
поступления новых больных или утяжеления старых. Пирогов  хоть и ворчал,  но
смотрел  на такие дежурства на дому по телефону сквозь пальцы: врачи жили по
соседству и являлись при вызове незамедлительно, и  потом, такая удобная для
всех практика была в Петровском узаконена временем и освящена провинциальной
традицией: новые врачи, приезжавшие на работу, едва ли  не сразу спрашивали,
разрешает  ли главный врач отлучаться во время суточного  дежурства. Но если
они  и  оставались в больнице,  сестры  все равно  привыкли уже стучаться  в
другие двери. Ирина Сергеевна не умела  отказывать, и это и  было конечной и
главной  ее  бедою  и  несчастьем  -  она  стала  даровой  ломовой  лошадью,
безотказным   сборщиком  и  починщиком  постоянно  ломающегося   больничного
конвейера. Ее уважали за это - но каким-то  особым, ни к чему не обязывающим
и как бы отраженным  чувством: иным,  например, чем  почет, которым окружают
лиц, занимающих  вполне определенное служебное положение. То, что она делала
помимо работы, как-то сразу посчитали само собой разумеющимся и естественным
- более того,  если она не успевала чего-то или  промахивалась,  то  на  нее
смотрели с упреком и  осуждением, хотя она  вовсе не  обязана была проявлять
усердие. Сам  Иван  Александрович грешил  тем же  и на утренних пятиминутках
корил ее  наравне с дежурными врачами, которые отговаривались тем, что их не
было в отделении в момент происшествия, что они были на подъезде или подходе
к больнице - в то  время как Ирина Сергеевна  имела перед всеми преимущество
постоянно находиться в гуще событий: у нас  всегда виноват не отсутствующий,
а работающий...
     Иван Александрович еще потому так вел себя, что начал уже понимать, что
ему с  самого  начала  не  следовало  связываться с  Ириной  Сергеевной;  он
заподозрил это в  аэропорту, но  потом  забыл или оставил без внимания. Его,
правда,  по-прежнему тянуло к ней,  и он  пытался  навестить ее в больничном
жилище, отметиться в ее новых  владениях (это было в свое  время скрытой, но
ни для кого не тайной пружиной его решения), но она всякий раз выпроваживала
его  и  отказывалась  ехать  с  ним на дачу,  где,  как  он  говорил,  вовсю
распустились листья  и  зазеленели березы,  которые, когда она  была  там  в
последний раз, только белели и чернели  в окружении высоких  елок. Она между
тем тоже решила, что ей не след дружить с главным  врачом, который чернит ее
- не любовной связью, а чем-то иным, более марким и несмываемым. Т