послал  ему
вдогонку  Вениамин.-  В  тени: на  солнце жарко...-  и сел  на корточки  под
навесом.
     Ирина Сергеевна вздохнула.
     -Пойду к Семену Петровичу.
     -Меня с собой не возьмешь?
     Тут и она заметила перемену в его обращении:
     -Мы уже на "ты" перешли?.. Да нет уж. Вдвоем с ним посекретничаем.
     -Один  он больше  тебе скажет? Напрасно так думаешь...  Ладно. Мы здесь
тогда посидим, с Веником. Авось, квасу поднесут... А может, и еще чего...
     Ирина Сергеевна и вправду зря строила иллюзии в отношении фельдшера: он
оказался не доступнее и не откровеннее прочих. На правом глазу у него темнел
свежий синяк, которым другие срамятся, а он словно щеголял и красовался: был
оживленнее и веселее прежнего. Перед ее приходом он расставлял на стеклянных
полках  медицинского шкафа медикаменты и  инструментарий: такие перестановки
делают, когда наводят порядок в своем жилище и собираются жить хоть чуть, но
по-новому.
     -Новые поступления?- спросила она.
     -Да  нет.  Переставляю  просто...  Мази  внизу  положу,  а скальпели  с
пинцетами сверху. Они больше впечатления производят.
     -Мази в холодильнике держать надо.
     -Так нет его.  И старые уже:  все равно не  годятся.  Новое что-нибудь,
Ирина Сергевна? - Он торопил события: хотел поскорей от нее избавиться.
     -Да все то же, Семен Петрович. Больных новых нет?
     -Каких?
     -Да тех, что раньше были. С язвами.
     -С  язвами?-  спросил  он,  будто  в  первый  раз  о  них  слышал.-  Не
жаловались.
     По его бодрому тону и такому же выражению лица было ясно, что и он врет
тоже.
     -Может, скрывают?- спросила она, исследуя его пытливым взглядом.
     -Может, и скрывают,- покорно согласился он.- У них узнаешь разве? Народ
такой  -   двусмысленный.   Не  захочет,   и  богу   не  скажет:   соврет  и
перекрестится...
     Ей  наскучило  биться головой  в  стену,  и  она  свернула  разговор  -
притворилась, что забежала к нему случайно.
     -Если  будет что, скажите. Я вам принесла кое-что...- и полезла в сумку
за фонендоскопом: приготовила его  заранее, чтобы  облегчить  свою  миссию.-
Лишний оказался.
     Он увидел помятую, побывавшую в деле трубку, ненадолго обрадовался:
     -Трубку принесли?! Это хорошо - теперь буду  легкие слушать... А то что
это за фельдшер без фонендоскопа? Рядом с хирургией положу - пусть видят...-
и  свернув трубку, как змею,  кольцами,  положил  ее возле тупого, видавшего
виды скальпеля,  которым и колбасы было не  нарезать.- Еще  бы  аппарат  для
измерения давления - многие интересуются.
     -Вы сегодня веселей давешнего?
     -Так вот - глаз подбили и веселюсь,-  отвечал он с насмешкой, в которой
звучала правдивая нотка.- Свои все...
     Она решила все-таки, что он шутит:
     -Что смешного? Плакать надо.
     -Так это конечно!- поспешно и с чувством согласился он.- И  поплакал...
Но,  с  другой стороны,- прибавил он со  значением,- побили и забыли, теперь
квиты...-  и  добавил в свое оправдание:-  Мне с ними  жить  приходится. Лет
десять  еще  протяну...- прикинул  он.-  Пятнадцать  не  выйдет: слишком  уж
тошно...-  и  она снова не поняла, говорит  ли он  всерьез  или, как говорил
Алексей, придуривается.
     -Надо детей в селе посмотреть. Как организовать это?
     Он замешкался, сохраняя на лице послушное, податливое выражение.
     -Нет никого. Разбежались кто куда - не сыщешь. Разъехались. Лето.
     -На  курорты?..  Надо  вызвать  -   тех,   кто  остался.   Можно  здесь
расположиться?
     -Здесь?- удивился он.- Тут взрослых смотрят. Антисептика.
     -Не поняла?
     Он озадачился, потупился и заговорил совсем уже бессвязно:
     -Ирина  Сергевна  - ну  их, детей, в болото. Я от торцовского никак  не
отойду...- и одарил ее немым, но выразительным взглядом:- Не хотят они, чтоб
детей их смотрели. Оставьте их в покое...
     -И что  ты у него выспросила?- спросил Алексей, когда  она  вернулась к
шашуринскому дому,  возле  которого  раскалялась  оставленная на  солнцепеке
машина и рядом, в тени, остывали два бездельника.
     -Трубку ему занесла,- скупо отвечала  она,  не желая распространяться.-
Была лишняя.
     -Она ему так нужна?
     -Сам сказал. У Торцовых.
     -Тебя ж тогда не было? Ты с ребенком за перегородкой была.
     -Не за перегородкой, а за тряпкой... Ты и это помнишь?
     -Обязательно.   Я   про  тебя  все   рассказать  могу.   В   мельчайших
подробностях... Теперь слушать больных будет?
     -Не  знаю.  Захочет,  будет  слушать,  нет...-  и  не  договорила  - за
ненадобностью.- Во всяком случае, не будет жаловаться.
     -Вот именно. Ты ему весь кайф сломала. Ему так удобней было.
     -Ты мне только его  не  ломай,-  негромко  попросила она.-  Не  зуди...
Нельзя ж все своими именами называть.
     -Сама об этом просила. Чтоб все всерьез и взаправду.
     -Мало ли о чем я просила... Едем - пора обратно ехать...
     Но до Петровского они добрались только глубоким вечером и умудрились по
дороге заблудиться...
     То  есть  Вениамин  благополучно  и почти  без подсказки  довез  их  до
районного  центра,  но при подъезде к нему,  переоценив свои возможности, не
вовремя заупрямился и, не слушая ни Алексея, ни Ирины Сергеевны, свернул где
не надо - после чего  они с  опасным креном съехали к реке и двинулись вдоль
нее  по узкой колее, с которой  не  было  уже возврата. Им встречались косые
переулки, ведущие назад на шоссе, но  они были или слишком узки для водителя
и  он не мог  в них вписаться, или чересчур круты и он боялся перевернуться.
Приходилось ползти дальше  по набережной - если можно было назвать так узкий
одноколейный  проезд,  с  которого  справа  ничего  не  стоило  свалиться  в
черневшую по соседству воду, а слева - пересчитать боками штакетины заборов,
свисавших, наподобие рваных бус, четок и ожерелий  с общего  склона или даже
обрыва.
     Ирина Сергеевна не выдержала, пожаловалась:
     -Я терялась здесь раньше, но это  среди степи, в пургу, а чтоб  посреди
Петровского, среди бела дня, летом? Такого еще не было!
     -Не день, а вечер,- оправдывался  Вениамин.- Девять часов, скоро совсем
стемнеет... Такой уж город! Ни тебе  фонарей ни  указателей! Разве  можно по
нему взад-вперед ездить?..
     Солнце давно село, сумерки  сгущались, все кругом показалось им чужим и
ни разу  не виденным:  не только Алексею, бывшему тут без году неделя, но  и
Ирине Сергеевне, жившей как раз наоборот - год без недели. В Петровском жили
наверху и к реке почти не спускались - здесь было царство купающихся ребят и
стирающих белье женщин: ходил катер, но им, после открытия автобусной линии,
никто из  уважающих  себя людей не пользовался. Положение усугублялось  тем,
что Вениамин  не умел разворачиваться  на пятачке: для этого ему  нужно было
колхозное поле -  именно таких размеров  была площадь  в городе,  где он  до
недавних времен совершал круг почета и возвращался в парк по противоположной
стороне той же улицы.
     Один проем в овраге был шире прочих и, на удивление всем, просторный  -
только дороги не было: вместо нее -  ровная, поросшая сухой травой наклонная
плоскость.
     -Рискнуть, что ль?- спросил Вениамин.
     -Давай!- поощрил его Алексей, всегда готовый к риску.-  Не гони только.
Мы выйдем, подскажем. Проведем тебя - как крейсер через Дарданеллы!..
     Совместными  усилиями  они  поднялись наверх,  но и  тут  не  попали на
заветную шоссейку, а уперлись в забор,  ограждавший изнутри участок - видно,
отведенный под строительство.
     -Кто  ж  посреди  дороги  забор  ставит?!- разозлился Вениамин,  обычно
сдержанный  и  миролюбивый.- Ну,  бляха-муха!..- Он вышел  из машины,  ткнул
заборчик  ногой,  еще раз чертыхнулся:-  Все! Больше не поеду!..- пошел куда
глаза глядят, очертя голову.
     -Ты куда?!.- изумился Алексей, у  которого среди немногих  оставшихся у
него нравственных  устоев и принципов был  тот,  согласно которому водитель,
как капитан на корабле, не имеет права покидать машину  среди дороги, да еще
с двумя пассажирами.
     -Домой пойду!- прокричал тот, не останавливаясь.- С утра не  емши! Квас
только пил, а у меня от него живот пучит!
     -О чем раньше думал?
     -Да  вот,  не подумал!- донеслось из потемок.- Сейчас  вспомнил только!
Как вспучило!..
     Назад он уже не вернулся.
     -Все,  финиш!-  сказал Алексей.- Вдвоем  остались. Теперь ясно, что  не
притворяется.
     -Ты с ним, часом, не сговорился?
     -О чем? И когда?
     -Пока я  к Семену Петровичу ходила... О чем вы там  разговаривали,  под
навесом?
     -Разные движки  обсуждали!.. Что вы  такое говорите, Ирина  Сергевна?..
Это вы слишком высокого мнения о наших артистических способностях!  Веник он
веник  и есть - какие там  розыгрыши?  Выбраться  бы отсюда да  машину назад
доставить!  А то  засмеют завтра в  больнице.  Пересаживайтесь вперед, здесь
надежнее.
     -Я слышала, наоборот: сзади безопаснее?
     -Это если нормально ехать, так, а если к реке раком  пятиться, то лучше
спереди...  Не хотите? Ну,  держитесь тогда! Раз вы  такая бесстрашная!..- и
они съехали вниз  к воде, где Алексей вовремя затормозил и вывернул баранку,
- машина затряслась по ухабам дальше.
     Они  выехали на  районное  шоссе  -  вернулись,  как  из зазеркалья,  к
знакомым местам, к опознавательным знакам и путям сообщения. Надо было ехать
в больницу, но Алексей надумал иначе:
     -Может, ко мне заедем?
     -Зачем?
     -Хозяйке сливу привез - ведро за рубль купил, идти с ним по Петровскому
не хочется... Ведро еще надо назад везти. Хозяйка так сливу  хотела продать,
что  и ведро отдала: потом  привезешь, говорит.-  Ведро  он купил,  чтоб был
предлог заехать домой: она не зря заподозрила его в лукавстве.
     -Привезешь - куда ты денешься,- сказала она.- Тут тебе не Москва... Я и
не заметила, когда ты купил его.
     Эти слова заключали в себе согласие (повод был и вправду уважительный),
и  он, хваля  себя за  предусмотрительность,  бойко  порулил к  месту своего
временного жительства, подавая короткие,  доверительные сигналы гуляющим  по
шоссе парочкам и высвечивая темноту фарами. Они подъехали к дому, черневшему
неправильным  многогранником среди  более  светлого,  чем он,  редколистного
серого сада.
     -Зайдешь? Я тебя  с  хозяевами познакомлю.  В карты с ними сыграем. Они
подкидного дурака любят...
     -В дом не пойду,- сказала Ирина Сергеевна, и в голосе ее Алексей уловил
некую половинчатость, которой решил воспользоваться:
     -Пойдем тогда в саду посидим!- подхватил  он,  нисколько не смущаясь ее
отказом.- Там лавочка удобная. Надо опробовать.
     -В каком смысле?- не поняла она.
     -Посидеть! В каком еще?.. Пошли?
     -Пойдем...- и повинилась:- Домой возвращаться неохота...  Это у меня не
первый  раз:   как  из  колеи  привычной  выбьешься,  так  не  сразу  в  нее
вернешься... Ты ж хотел сливу отнести?
     -Я и забыл совсем! Сейчас!.. Не уходи только...
     Этого не надо было  говорить: она после его предупреждения застеснялась
и  едва  не  передумала,  но   затем  уступила  душевной  лени  и  минутному
настроению, сказала в свое оправдание:
     -Ненадолго...  Надо этот  день  неудачный пересидеть, в себя прийти. Он
меня из колеи  выбил... Где  твоя скамейка?.. Оставь  сливы немного. Или  не
надо: она немытая. И бензином, наверно, пахнет.
     -Не должна: я  ее  тряпкой прикрыл... Я и забыл совсем: мы ж  с утра не
емши, как Вениамин говорит. Сейчас, подожди. Долго ли умеючи?..
     Он  вытащил  из  машины  ведро  со сливой,  проводил  ее  до  скамейки,
соединявшей  широкой доской  стволы  двух берез, растущих в  конце хозяйской
делянки, вблизи от Мишкиных владений.  Дом был виден отсюда как на ладони, а
из него она, за кустами, не просматривалась - Алексей, знакомясь с участком,
обратил  в свое время внимание на этот зрительный обман, или, лучше сказать,
оптическую иллюзию.
     -Будешь?  Тут всего понемножку,- предложил он Ирине Сергеевне  то,  что
мог наскрести в своей комнате и в холодильнике.- Шоколад еще московский.
     -Мне  б сливы хватило.-  Она не  стала отказываться, но  усовестилась:-
Хозяйка тебя видела?
     -Видела.
     -Наверно, бог знает что подумала.
     -Спросила, какой подруге несу. Как это вы все угадываете?
     -А  кому вы  еще еду в клюве несете?.. Хорошим знакомым если, да и то -
поначалу?..- Он  оценил ее слова как призыв к более решительным поступкам  -
попытался притянуть ее к себе, но она  отстранила его: если она, бравируя, и
называла вещи своими  именами и излагала ясным образом чужие мнения, это еще
не  значило, что она их  разделяла.-  Перестань. А то  уйду... Дай  посидеть
спокойно.
     -Не можешь в себя прийти?
     -От чего?
     -От того, как тебя там приняли?
     Она помешкала: ей было до сих пор  не по  себе, но к этому горю она уже
привыкла.
     -Нет, это в прошлом уже.
     -А что тогда?
     -Не пойму, что они  скрывают... Что это должно  быть, чтоб они  все так
настроились? Ушли в круговую оборону?..
     Алексей взглянул на вещи с ее конца, сообразил, что она права, но и это
не поколебало его жизненных позиций.
     -Этого я тебе сказать не могу... Но тебе-то что до этого?..
     -Как  что?-  Она  поглядела  на  него с осторожным любопытством.-  Я же
доктор.
     -Доктор-то ты, конечно, доктор - с этим спорить  не станешь, но дело не
в этом.
     -А в чем?
     -В  чем?.. Знаешь, почему я хочу хирургом быть? Санитарным врачом у нас
вообще   быть  невозможно:  скурвишься  в  два  счета,  продашься  со  всеми
потрохами,  но и другим тяжело:  слишком  во  все втягиваешься.  Увязаешь по
самые  уши...  Чем  хорошо  хирургу?  Приходит  ко мне  человек:  нужно  ему
какой-нибудь чирей  вскрыть,  как этому секретарю,  или грыжу  сделать  -  я
делаю: за государственный ли счет, для нищих, или по взаимной договоренности
- это уже  не  важно, но сделал  - и разбежались, я о нем забыл, он  обо мне
тоже. Есть конец и начало, все понятно, без  лишней сентиментальности...- Он
глянул на нее значительно и  с  насмешкой.- Все так живут. Иначе невозможно.
Каждый  о  себе думает и спешит  о других  забыть. В лучшем случае - о своем
семействе печется, а все другие ему  не в кассу... Все врозь - вместе только
гуляют  да  дерутся. Сближаются на  время,  до  определенной черты, а дальше
соваться не следует: можно и по шее схлопотать и на грубость нарваться. А ты
лезешь,  куда  не   просят,  хочешь  собой  все  дыры  закрыть.  Детьми  еще
прикрываешься.
     -А это как?
     -Да вот так.  Будто дети не те же люди, что  все,  а  какие-то  другие.
Расстраиваешься потом, что тебя не слушают. А они тебя вокруг пальца обводят
- хотя и оберегают, как я  погляжу. Потому  как  хорошо  к тебе относятся...
Жизнь - грубая штука, Ирина Сергевна, она учителей и профессоров не любит...
     -Правда?..- Она искоса поглядела на  него.- Зачем преподаешь тогда  мне
все это?
     -Хочу: чтоб ты в  разум вошла и за ум взялась... Иди  сюда!..- Он снова
потянул ее к себе, но, хотя его проповеди и разоблачения и  произвели на нее
известное впечатление, к любовному сближению не подвинули:
     -Перестань...  Хозяева...-  У нее была скверная привычка  подмечать все
вокруг себя и ко всему прислушиваться.
     -Они телевизор смотрят.
     -Выйти могут... Не  нужно,- терпеливо повторила она, потому что он  был
иного мнения.- Задал задачу -  думать  заставляешь,  а  потом  с  глупостями
лезешь. Разве так за женщинами  ухаживают?..  Вообще ты  необычный какой-то.
Слова говоришь странные.
     -Не говори. Озноб бьет, и сердце колотится. Сильно влюбился, значит.
     -Сердцебиения не только от этого бывают... Погоди! Есть тут кто-то...
     -Где?- для приличия спросил он, уже  пуская  в ход длинные,  назойливые
руки,  но  тут  в  кустах  по соседству  кто-то  завозился и шагнул  вперед:
посчитал дальнейшее свое укрывательство неприличным.
     -Отвык  в  Москве  от  людей,  а  они  рядом  ходят,- выговорила  Ирина
Сергеевна  Алексею,  но  ему  показалось,  что  и  она не  рада неожиданному
вторжению...
     Не оттуда, где послышался шум, а чуть в стороне, как бы по течению реки
времени, из темноты вынырнула хозяйская  дочь Тоня, невинно оглядела обоих и
удивилась:
     -Это  вы, Алексей  Григорьич?  И  вы,  Ирина  Сергевна?..-  и  стала  в
отдалении,  разглядывая то,  что  не  успела  увидеть  раньше.- Впотьмах  не
видно...
     Ирина Сергеевна преодолела минутное смущение:
     -Присели после работы... Что на прием не ходишь?
     -Зачем?   Я   уже   к   взрослым  врачам  приписана,-  благожелательной
скороговоркой,   хотя   и  без  особенной  уважительности,  отвечала  та   и
обратилась,  с явным предпочтением, к Алексею  Григорьевичу:- Меня  мать  не
искала?
     -Не слышал. Сами недавно здесь.
     -Мы  знаем,  когда  вы  пришли,- успокоила она  его.- Надо домой  идти:
обещалась... Или с вами посидеть?
     -Садись. Места всем хватит...
     Тоня  присела.  Тут  же  от  соседнего  дерева, неотступной  ее  тенью,
отделился  соседский Миша и  остался  стоять  в стороне. Он  не  считал себя
вправе сесть на скамейку рядом со взрослыми и разыгрывал смирение.
     -На  танцах  были?- спросил  Алексей.-  Оркестр  издалека слышно  было.
Веселая музыка.
     -Патруля не  было,- сказал  Миша.- Играли  что  хотели. Молодцы  вообще
ребята.
     -Там ударник - хороший  мальчик,- подразнила его подруга.- На  барабане
хорошо стучит.
     -Коля  Шувалов,  кореш мой,- объяснил  Миша.-  Приглашал  меня:  учись,
говорит, на контрабасе играть - у нас контрабаса не хватает.
     -А ты б не смог,- уверенно сказала Тоня.
     -Почему?- не понял он.-  Может бы,  и выучился.  Неплохие гроши,  между
прочим.
     -Ты в институт сначала поступи! Не занимается совсем!- пожаловалась она
старшим.- Ему  готовиться надо,  а он ко мне ходит! Что  тебе от меня нужно?
Слышь?..- Она поглядела на него с пристрастием.- Не попадешь в институт, я с
тобой  встречаться перестану. А что?  Интересно с  парнем ходить,  который в
институт  попал или  в рок-группе выступает, а  так что?  Сосед  - и  ничего
больше! Никакого интересу!- заключила она, полностью  в этом  убежденная,  и
подвела итоги:- Домой пойду.
     Миша не выдержал, взроптал:
     -Что у тебя там, блины на сковородке?!
     -Фильм кончается.  Посмотреть хоть,  кто  играет. С  тобой  не  увидишь
ничего - одни ухи твои... Мать вон - меня, небось, ищет...
     Она первая высмотрела Марью Егоровну, вышедшую на крыльцо и  близоруко,
со света, всматривавшуюся в темноту.
     -Тонька!..- негромко, чтоб не привлекать внимания соседей, позвала  она
и ругнулась,  тоже вполголоса:- Чертова девка! Нет ее  и  нет, а обещалась к
десяти  прийти,  шалава  этакая!..  Иди,  Сема,  домой  - не  дождешься  ее,
видно...- На крыльцо, не дожидаясь  повторного приглашения, вышел  Сема: как
всегда степенный и преисполненный чувства долга.-  У подруги она - телевизор
глядит: фильм хотела  посмотреть,  а  наш  плохо  работает...  А  за  книжку
спасибо. Я и эту  прочту. И она  со мной тоже,- прибавила она  - уже не  так
уверенно.
     -Вы ей скажите: она как эту прочтет, я новую принесу.
     Марья Егоровна даже испугалась:
     -Откуда ты берешь их столько?
     -У меня отец "Библиотеку военных приключений" выписывает. Ценные книжки
очень. Я тогда завтра вечером приду. Скажете ей?
     -Скажу,  непременно  скажу...  О  корень   не  споткнись...  Дошел,  не
споткнулся? Ну и хорошо: привыкать, гляжу,  начал...- прибавила  потише: - С
худой овцы, говорят...- и полистала наскоро новое позаимствование.
     Сема услышал, приостановился:
     -Вы про меня?
     -Да господь с  тобой! Какая  ж  ты  овца? Про нее  сказала... Оступился
все-таки?  Хозяин  виноват:  не  спилит никак...- Она  дождалась,  когда  он
закроет  калитку,  проворчала:-  Телевизор  она  смотрит,  жди!..  С  Мишкой
где-нибудь сидят, целуются...- и ушла в дом.
     -Почему это именно с Мишкой?- приревновала себя же  Тоня.- Может,