.
     Она опешила:
     -Кто?!
     -Мужики. Узнали откуда-то, что из-за него ящур объявили.
     -Как из-за него?!- Она ничего не могла понять.
     -Кто-то проболтался...- и рассказал вкратце, что произошло в кабинете у
Гусева.
     -Ну и что?- спросила она, никак не вникая в суть дела.
     -Так вот они теперь мстить решили.
     -Вам-то кто это сказал?
     Он поколебался.
     -Этого  я доверить тебе не могу.  Права  не  имею... Но ему надо срочно
уезжать. Я уже попросил в области, чтоб билет купили. У него  как раз  сроки
вышли. Буду звонить  сейчас. На сегодня нет, но  на завтра обещали. Пусть, в
любом случае, туда едет: я ему место в гостинице обеспечу.
     Она поглядела подозрительно:
     -И билет в самолет, и  место  в гостинице?  Что вы стараетесь так, Иван
Александрович?
     Он глянул свысока:
     -А мне это все не нужно.
     -Что?
     -Чтоб  его  убили...  Или  заступаться  за  него:  чтоб  мужики   потом
припомнили. Мне с ними еще работать...
     Она подумала, сказала сухо:
     -Сегодня  он  точно не уедет. Поминки.- Она даже не спросила его, будет
ли он сам на них.- Завтра.
     -А сегодня хочешь с ним побыть?- спросил он едва ли не шутя.
     -А это уж не ваша забота,  Иван Александрыч,- сказала она, развернулась
и ушла, а он замолк, на этот раз действительно уязвленный ею и униженный.
     Она встретилась  с Алексеем  в доме  Марьи Федоровны и на кухне,  среди
тысячи дел, рассказала о разговоре.
     -Чепуха  полная!-  сказал  он,  но  потом вспомнил:-  Ко  мне,  правда,
приходили двое. Хозяйка говорила...
     Накануне,  со  слов Марьи Егоровны,  к нему  приходили  два  незнакомых
посетителя:  спросили, где  Алексей  и когда будет - хозяйка как-то  странно
отнеслась  к  их  визиту,  будто он был не как  все прочие. Ирина  Сергеевна
встревожилась:
     -И кто ж это мог быть?
     -Не  знаю,-  беспечно  отвечал он.-  Может,  знакомые  какие.  Захотели
встретиться.
     -Тут  по  знакомым не ходят, Алексей... Надо тебя деть куда-то  на этот
вечер.
     -А завтра что?
     -Завтра в Москву полетишь. Я тебе еще об этом не говорила?
     -Москву мы обсудим, а вот насчет вечера - можно. К себе приглашаешь?
     -Ко  мне нельзя.  Хозяйка  во  второй  раз  не  выдержит...  В больницу
пойдешь.
     -В детскую палату?
     -Нет.   Там  квартира  есть   пустующая.   Никем  не  занятая...-  Иван
Александрович действительно никому не отдавал ее прежние хоромы: берег не то
для себя, не то для каких-то иных, неизвестных ей целей.
     -Что ж ты раньше молчала?! А я не знал!
     -Ты много  чего здесь  не знаешь... Ладно,  потом  об  этом. Всему свое
время...
     Иван  Александрович посетил все-таки  поминки. Он был сама  любезность,
вежливость  и  формальность. Ирина Сергеевна  улучила  момент, отвела его  в
сторону.
     -Я нашла место,- сказала она. Он ждал продолжения. Она подразнила его -
или ушла в сторону: как заяц, петляющий и  запутывающий следы.- Может, у вас
на даче?
     Он не ждал такого подвоха:
     -В  Тарасовке?..-  глянул  с  неодобрением и  наотрез  отказался:-  Нет
конечно. Спалят дом, если узнают.
     -Мужики?.. Тогда давайте в больнице. В моих апартаментах. Там его никто
не тронет.
     Он все понял.
     -Так бы сразу и говорила. Съедет завтра?
     -Съедет. На одну ночь всего.- Она вовсе уж обнаглела.
     Он недоверчиво взглянул на нее, не стал спорить:
     -Если  на одну, то  ключ под ковриком.  Там коврик есть  резиновый,-  и
глянул бирюком: будто она отнимала  у него главное его  сокровище и с  ним -
последние иллюзии...
     Эта ночь растянулась  на три,  и это было уже неразумно. С любовью и  в
самом деле  не шутят:  она  ведет  себя как хозяйка, распоряжается нами и не
слушает ничьих советов.
     Первой ее жертвой пал Алексей Григорьевич. Во вторую ночь он влюбился в
Ирину  Сергеевну.  Таков уж наш перевернутый и скорый  на руку век,  что  мы
влюбляемся после начала физической близости,  а  не до нее.  Впрочем, если у
отцов и дедов было иначе, то у прапрапрадедов было, наверно, нечто подобное:
они знакомились иной раз после свадьбы и то не сразу.
     -Вот  билет,-  сказала  она,  входя  к  нему  на  второй  день:  он,  в
конспиративных целях, не выходил  из заточения, а она  попадала  сюда  через
внутреннюю дверь из коридора,  которая  всеми считалась  заколоченной, а  на
деле запиралась изнутри.- На послезавтра.
     -Счетчик включили? Я еще подумаю, ехать или нет... Хоть не на сегодня.
     -Не я  брала, а Иван Александрыч...- и не удержалась, съязвила:- Скрипя
зубами отдавал. Будто сам платил. Может, и платил - не знаю.
     -Пирогов? Я у него как кость в горле. Почему?
     -Не знаю. Как ты ночевал тут?
     -Плохо, конечно. Без тебя...  Пол-"Наполеона" за ночь вылакал. Голова с
утра как чугунная. О чем они, французы, думают?
     -У них не те дозы, наверно?
     -Какие там дозы? Водки полбутылки выпьешь -  хоть бы хны, а это?! Давай
раздевайся  скорей.  А то  чем не надо заниматься  начну! На твое  мысленное
изображение.
     -Зачем - мысленное? Когда я тут?
     -Потому  что  мысленное еще  соблазнительнее. Я в  тебя влюбился. Опять
домой пойдешь?..
     Она не осталась в первую ночь: посчитала неловким в день похорон - но в
этот раз уже определенно предупредила хозяйку, что не будет ночевать дома.
     -Нет. Сказала, что дежурю.
     Он глянул подозрительно:
     -У кого ты все отпрашиваешься?
     -У хозяйки. А что?
     Он не знал, к чему придраться, надумал:
     - Может, ты вообще замужем?
     -За кем?- опешила она.
     -А  черт тебя  знает за  кем... Может, за  Кузьмой Андреичем? Он с тебя
глаз не сводил на похоронах.
     -Нашел место.
     -Для любви всякое место свято. И на груди и на пузе...- и начал снимать
с  нее лишнее: ловко и бережно - как  игрушки и украшения с отслужившей срок
новогодней елки.
     -Погоди...- неловко высвободилась она.-  Дай платье повешу.  На  работу
завтра. Мятой идти нельзя.
     -Сама -  все сама! Всю работу одна сделать хочешь. Влюбиться  - и то не
дашь самостоятельно.
     -С чего ты взял, что влюбился? - спросила она и вспомнила:- Ночью света
не  жги.  Сегодня  на  пятиминутке  вопрос   задали.   Пирогов  сказал,  что
разберется.
     -Впотьмах этим делом заниматься? Никогда в жизни!.. Почему влюбился?
     -Да. Про свет потом поговорим.
     -И говорить не будем. Скажешь, что у  предохранителя свечи перегорели -
работать перестал.
     -Что?
     -Или еще  что-нибудь - техническое...  А на  счет этого - все  симптомы
налицо.
     -Какие?
     -Только  о тебе и думаю, раз.  Куда себя деть не знаю, на стенку  лезу,
два. Диван одним местом своротить могу, как Мишка говорит, три. Казанова - и
тот на ум нейдет, четыре... Хватит? Учебник писать можно.
     -Ну и симптомы...- Она покачала головой.- Физические какие-то.
     -А тебе какие нужны?
     -Что-нибудь потоньше.  Поделикатнее...- и невольно  посмотрела на него,
лежащего  во  весь  рост  при  дневном  свете:  тоже начала заглядываться  и
забирать его в голову.- Почитай Казанову лучше.
     -Думаешь, он сентиментальнее?.. Давай. Что читать?
     -Наугад.
     -Где  позачитаннее?  Хитрая  какая...  Ладно,  слушай...-  Он   раскрыл
драгоценный томик.- Встреча  с Гедвигой и Еленой... "Беседка была вся сплошь
уставлена вазами и украшена прекрасными гравюрами, но самым ценным в ней был
широкий  поместительный  диван, предназначенный  для отдыха гостей  и для их
развлечения. Сидя на нем  с обеими  красавицами  и  расточая им комплименты,
сопровождаемые ласками и прикосновениями, я  сказал им наконец, что хотел бы
показать им то, чего они никогда в жизни не видели..."
     -Что? - наивно  спросила она, потому  что он  для  большего впечатления
прервал чтение, но  тут  же поняла свою оплошность, подосадовала:- Мюнхаузен
какой-то! Одной ему мало?.. Не ожидала я от него такого.
     -От Казановы? Или от станка печатного?
     Она не  стала  говорить:  видно, от  того и другого сразу  - припомнила
только:
     -Вечно я на эту любовь втроем ловлюсь. Впросак попадаю.
     -Не понятно, зачем?
     -Нет. Не надо читать больше.
     -Не надо  так  не  надо. Мне самому неинтересно... Заперла меня  здесь.
Нарочно, чтоб в себя влюбить. Заточила в камеру-одиночку. Тут и  в пролетную
ворону влюбишься - не то что в женщину.
     -Я - ворона?
     -Ты?!  Какая ж ты ворона? Это так, к слову. Ты  у  меня нежная голубка,
прекраснейшая из пигалиц.
     -А это еще что?
     -Думаешь, я знаю? Пришло в голову и сказалось само собою.
     Она глянула свысока:
     -Поэтом,   гляжу,  стал?   От  тебя   чего  только   не  узнаешь...-  и
прислушалась:- Подошел кто-то к двери...
     -К внутренней? Она на задвижке.
     -Все  равно... Приятного  мало...-  В тишине, их окружавшей, было много
неприметных больничных шумов, которые она, прожив здесь три с лишним месяца,
научилась  различать  по  звуку. Над ними ходили люди: с  утра  врачи, после
обеда чаще - медсестры; ночами  слышалось нечто вовсе не подлежащее передаче
и  оглашению; сбоку  стрекотала  машинка  и  в промежутках  между ее  дробью
шепталась с  кем-то Анфиса, считавшая,  что защищена от  подслушивания, хотя
смежная  деревянная  дверь  вела  себя,  скорее,  как  дека   скрипки,   чем
звукоизолирующая перегородка.- Пирогов наверно. Больше некому...
     -Командор?..- Она  говорила  вполголоса,  он  же  не стеснялся повышать
голос, чему она на этот раз не воспрепятствовала.
     -Ну?.. Вечером  придет смотреть, выключен свет или оставили горящим...-
В последнее время она решительно перестала жаловать Ивана Александровича.- В
собственную ловушку попал...
     -Черт  с ним! Он  меня с первого дня  невзлюбил... Со взаимностью  вас,
Иван Александрыч!..
     -Тише ты!..- испугалась она все-таки, но  Командор,  в гневе и  досаде,
уже отходил от двери - громче и явственнее, чем к ней приближался...
     -Пусть катится. Расскажи, что на воле делается.
     -В Тарасовке  коров  забрали. Борются с  ящуром...-  и рассказала,  что
знала об изъятии  скота: и до нее  известия об этой операции дошли не сразу,
достигли не прямым путем, а окольными, наушническими.
     -И у Торцовых взяли?- спросил он.
     -Наверно.- Она же не знала, что тот увел свою в партизанки.
     -Что теперь дети будут пить?.. Жаль. Хоть они и убить меня хотели.
     -Слушай  их больше!- Она поглядела неприветливо и внушительно.- Они что
угодно на мужиков свалят. Старая песня.
     -А кому я понадобился?
     -Мало ли...- Она поглядела так, будто знала, но не могла утверждать  за
недоказанностью.- Может,  для кого-то свидетель нежелательный. Москвич... Из
области наверно посоветовали. Наши  бы не додумались: не их это ума дело...-
Она  повернулась  к  Алексею,  прикрыла  и  подперла  грудь  простынею.  Ему
казалось, что она делает это из  кокетства, а она стеснялась опавших грудей,
считая, что  у красивых  женщин они  должны  быть  выше.- Сорокин,  наверно,
привез. Я  видела, как  они с  Иваном  Александрычем переговаривались.  Тоже
необычный вид был. Как хозяйка говорит, у твоих гостей... Их ведь  так и  не
опознали?
     -Нет... Это ж до похорон было?
     -Ну  и  что?-  спокойно возразила  она.-  Такие  дела  в один  день  не
делаются. Сначала уговорились, потом обсудили... Я это почувствовала,  когда
Иван Александрыч  про совещание у первого секретаря рассказал. Связал одно с
другим... А насчет  твоих гостей, то здесь все друг друга знают. Или видели.
Город маленький. Незнакомых и необычных нету.
     -И зачем они, по-твоему, пришли?
     -Откуда мне знать?.. Напугать хотели. Мужиками прикинуться...
     Он поглядел на нее новыми глазами.
     -Ты, вижу, тоже - следопыт тот еще?
     -А как иначе. Не лес, но все-таки.
     Он покачал головой, усомнился:
     -Сорокин - это тот, что  к нам на  похоронах подходил и Марье Федоровне
кланялся?
     -Он.
     -Приличный же мужик?
     -Именно   поэтому.  Никому  из   них  верить   нельзя.  А  приличным  в
особенности: они самые коварные.
     Алексей задержал на ней любопытный взгляд.
     -Ты, как Иван Герасимыч, заговорила. Хуже даже.
     Она вспыхнула:
     -А  как еще  говорить?.. Что они  в Тарасовке  сделали? Не предупредили
никого, ничего никому не  объяснили,  ворвались в дома, во  дворы, коров  за
рога вывели, в загон их загнали - они всю ночь мычали, бедные! Никому даже в
голову не пришло подоить их!
     -А потом?
     -Потом  отвезли  куда-то.  На  бойню,  наверно...-  и   опять   глянула
неодобрительно.- А ты  иначе думаешь? Поэтому ты в  Москву  едешь, а я здесь
остаюсь.
     -Может, я не поеду никуда?
     -Поедешь. И давай не будем  об этом, ладно?.. А то за здравие начали  -
за упокой кончим... Что ты делаешь?!.
     -Хочу тебе один фокус показать...
     -Совсем с ума сошел!! Никогда больше не делай этого!.. Потом целоваться
полезешь?!. Ненормальный!..
     На третью  ночь у нее у самой начали шалить и сдавать нервы. Алексей же
сделался как невменяемый. Правда, причиной  тому был и французский император
тоже...
     -Что ел  сегодня?- спросила  она, придя  к нему  после  работы.- Я тебе
принесла кой-чего.  Пообедай...-  и  выставила на стол  складные судочки,  в
которых где-то носят еще скромные порционные обеды.
     -Откуда взяла?.. Класс какой! Горячие?
     -Нет,- извинилась  она.- Ждала, когда  Анфиса уйдет  и  дверь  за собой
запрет... Странно на меня поглядывает.
     -А ты кричи больше... Сойдет...- и стал есть: аппетита он, в отличие от
нее,  не лишился.- Ты  какая-то  осунувшаяся...  Ходишь каждый  день, как  в
тюрьму на свидание...
     Ей это сказали уже сотрудницы, сразу подметившие в ней нечто несвежее и
помятое: не в  одежде, как она боялась, а  в самой осанке и в физиономии. Но
никто,  кроме, может быть,  Анфисы,  ни о чем  не догадывался: она и судочки
умудрилась  вынести  незамеченной  -   растворилась  с   ними   в  коридорах
больничного здания.
     -Приступим?-  спросил  он, кончив с  обедом и  мельком  оглядев  ее.- А
завтра в Москву полечу?.. Не поймешь: не то любовь, не то похороны.
     -Я тут при чем?  - не поняла она.- Пить надо меньше. - Глаза у него и в
самом деле были хмельные, с влажной мутизною.
     -"Наполеон" этот... Хотя я зря на него грешил. У него свой кайф. Только
тяжелый...-  Он  улегся  на  диване,  глянул  в  потолок.-  Не   пойму,  что
происходит...- Она ждала  разъяснений.- Почему я  здесь торчу? Почему завтра
лететь должен?
     -Потому  что  практика  кончилась,-  привычно  солгала  она,  потом  не
удержалась, съязвила:- Там тебя ждут.
     -Ага.  С  распростертыми   объятиями...  Сними  ты  халат  этот!..-  Он
приподнялся на локте в нетерпеливом ожидании.
     -Так  посижу,-  воспротивилась   она,  раздосадованная  его  неуместным
философствованием, он же накинулся на нее и грубо  и жестко, несмотря на  ее
непродолжительное сопротивление, овладел ею: будто мстил ей за что-то...
     -Грубеешь ты...- выговорила она ему.
     -Со  мной ясно  все,-  упрекнул он.-  Хотя и  не  очень.  Ты непонятной
остаешься. Не поймешь какая.
     -Холодная?
     -Почему?.. Нормальная...  Не то. Лежишь со мной, а я тебе  - так, сбоку
припеку, для приличия.
     Она потеряла терпение:
     -Какого  приличия?!  Что  ты  мелешь  вообще?..  Ушла  бы,  да  хозяйки
неудобно: сказала, что не приду сегодня.
     -Второй день подряд дежуришь?
     Она почувствовала себя неуютно.
     -Не угадал... Сказала в этот раз, что тебя провожаю.
     -И неудобно возвращаться?
     -Да. Расспрашивать  начнет... Что  ты  болтаешь?  Сам  не  знаешь,  что
говоришь.
     -Любимое мое состояние... Ладно, я, понятно, почему здесь - ты зачем?
     -Весь день  над этим размышлял?..  Развлечься захотела...  Нельзя? Ты ж
развлекаешься?
     -Уеду - с другими будешь? С Пироговым?
     -Почему с ним? Этот поезд ушел... Другие есть.
     -Кто?
     -Валентин Парфеныч, к примеру.
     -А это еще кто?..
     Она рассказала ему о враче-охотнике. Он заныл:
     -Класс какой! Почему  до  сих пор меня с  ним не познакомила?! Не поеду
никуда!  Буду  с Валентином  Парфенычем охотиться! На  кой черт  мне Москва,
когда тут такие сказки?! Буду с тобой к нему приезжать! Чтоб не отпускать ни
на минуту. Ты здесь в чем зимою ходишь? В тулупе?
     -В  шубе.  Почему  в тулупе?.. Ты шуми громче. Не  знали до  сих пор  -
узнают...
     -В  шубе!-  не слушая ее, взбунтовался он пуще прежнего.- Ее снимать  с
тебя - одно удовольствие будет! Как кожуру с апельсина!
     -Мало, что я голая рядом лежу - надо еще  одевать и раздевать меня, как
куклу?
     -А ты думала? Мысленная - ты еще дороже. Я же говорил тебе. Ты у меня в
мозгу  расщепляешься.  Поэтому  понять  тебя  не могу...-  Он приподнялся на
локте, поглядел ей в глаза,  лег снова.- У меня крыша поехала. Мне  иной раз
кажется,  что мы с тобой по разные стороны от одного  зеркала стоим:  видим,
чувствуем друг  друга  - даже  любовью занимаемся, а  все равно  сойтись  не
можем: потому как в зеркалах стоим по разную сторону... Знаешь, бывают такие
отражения в отражении?
     -Не мудри. Это у тебя от того, что ты взаперти сидишь.
     -Не совсем... Что  я в Москве потерял? Хочешь, расскажу тебе,  что  там
будет?
     -Расскажи.
     -Поступлю в клинику: предположим, что поступлю - буду ходить туда, чтоб
ремеслу научиться, никому  там  нужен не буду,  как Иван Герасимыч говорил -
буду на  подхвате у профессора, который сына своего будет учить или хорошего
знакомого, а мне,  в лучшем  случае, даст поассистировать.  Молодые  врачихи
будут меня обхаживать: чтоб на себе  женить - им это больше, чем мне, нужно:
им дитем нужно обзавестись, а они с этим запаздывают...
     -А тебе не нужно?
     -До ребенка еще дозреть  надо.  Надо, чтоб  женщина тебя удерживала.  К
себе  приковывала. Чтоб шестеренки в душе вертела. Как ты  вот... Вино  буду
пить. Девушки меняются -  вино  остается...  А тут  жизнь  все-таки. Хотя  и
нескладная...
     -И дальше что?- вынуждена была спросить она: не потому что хотела знать
это, а по неизбежности разговора. Он не знал ответа или уклонился от него:
     -Сам не знаю... Так уж получается...  Ладно,  не будем, давай, об этом.
Самому тошно стало. Ты-то тут зачем - в последний раз спрашиваю?
     -Я?..  С молодостью, Алеша, прощаюсь,- и обняла  его,  чтобы  загладить
объятием неловкость сказанного. Он охотно пошел на сближение:
     -Вот и я, наверно, тоже. Прощаюсь с последними надеждами.
     -Сошлись  два  горшка и оба треснули...  Погоди,  у тебя ж  это  бывает
разнообразнее...
     На  следующий  день  они выскользнули спозаранок  из больницы,  закрыли
дверь, положили  ключ  под резиновый  коврик и  первым автобусом  выехали  в
аэропорт. Самолет  был ранний, утренний. У них  было около получасу времени.
Они пошли коротать  его в  кафе, смотревшее окнами  на взлетную полосу.  Она
подумала  тут,  что   провожает   своего   второго  возлюбленного  там,  где
встретилась с первым. Они сели, заказали едва ли не те же биточки.
     -Фотографию  хоть бы дала.- Алексей притих и был  взволнован.- Так и не
снялись ни разу вместе.
     Она была готова к этому и достала из бумажника снимок.
     -На... Старая, правда...-  и солгала:- Другой не было...-  С фотографии
на Алексея глядела шестнадцатилетняя девушка с большой косой и простодушными
ясными очами.
     -Ты и вправду с молодостью прощаешься...
     Самолет поднялся  в воздух, унося  с собой Алексея Григорьевича.  Ирина
Сергеевна, притихшая и озабоченная, села в автобус и вернулась в Петровское.






     Эпилог
     Кузьма Андреич

     Время самая странная и страшная из природных субстанций: не имея своего
лица  и собственного вида на  жительство, оно  действует  подобно  паразиту,
который  пользуется  чужими  судьбами,  телами и  жизнями  -  чтобы  изнутри
истребить их, подорвать, растлить и разрушить.
     Само Петровское мало переменилось с  тех пор: все  так же тяне