за детьми глядят, мужья  на  сторону.
Непонятно только, с кем они время проводят, когда жены сидят дома...
     Она  не  хотела   задеть  Ирину  Сергеевну,  но  так   уж  вышло.  Иван
Александрович  скосил глаза  на  свою  подругу, сидевшую как  на угольях,  и
решил, что пора закругляться.
     -Значит, нет выхода?..- Он хотел сменить  тон на официальный и спросить
что-нибудь по работе, но старик не дал ему сделать это.
     -Какой  тут выход может быть? У мусульман он есть: у них многоженство в
законе - бери сколько накормишь, а на наших харчах - где нескольких? Хорошо,
если одну обеспечишь. Это если только жулик какой или большой начальник. Так
ему и жениться не надо - сами прибегут,- и оскорбив  -  намеренно  ли, нет -
обоих, старик поднялся:- Пойду к себе. Карточки дооформить надо.
     -Вы раньше  это дело не жаловали?- спросил как бы из любопытства,  а на
деле - со скрытой угрозой Иван Александрович.
     -А сегодня  вот настроение  есть - боюсь упустить его. Надо  же, как вы
говорите, все в жизни испытать и попробовать.
     -И рыбу есть не станете?
     -Нет. Боюсь, желудок не примет.
     -Видите,  какой вы  стали  воздержанный.  Со  старостью, наверно?..- но
старик, хоть  и не скрывал своих лет, не  любил,  когда ему напоминали о них
другие, и вышел молча...
     -Поговорили,-  не стесняясь Анны Романовны, сказал Пирогов.- Что я ценю
в своих подчиненных - это то, что они всегда идут навстречу руководителю...-
Он поглядел с вызовом и на Анну Романовну, ввел ее в замешательство, хотел и
ей сказать  что-нибудь  едкое,  раздумал,  оборотился  к  Ирине  Сергеевне:-
Пойдем,  я  тебе  хоромы покажу  новые.  Там  сейчас  ремонт  идет  -  самое
интересное.
     -Может, потом как-нибудь?- Ирина Сергеевна была не  очень расположена в
эту минуту к инспекции.
     -Потом  поздно  будет.  Жить  придется.  Будешь  как  главный  врач  до
революции. Сам бы там поселился, да вовремя не додумался... Интересно, как с
ним тогда разговаривали? Тоже, как теперь, с выпадами и наскоками?!.
     Старый главный врач  входил в больницу с  черного хода. Апартаменты его
составляли то, что теперь назвали  бы двухкомнатной  квартирой. Новая власть
была против того, чтобы люди ночевали и работали под одной крышей (видимо, в
силу необходимости  раздельного надзора  за обоими  жизненными  процессами),
жилье  у  него  отобрали,  а  в  освободившееся   пространство  вселили  два
вспомогательных отдела, без которых прежняя больница умела обходиться: кадры
и  бухгалтерию.  В  обеих  комнатах  резко  пахло  краской,   белели  заново
покрашенные окна  и  стены,  повсюду валялся  мусор.  Несмотря  на учиненный
разгром,  Анфиса,  заведующая  отделом кадров и его  единственный  работник,
продолжала упорно занимать ремонтируемое помещение: надеялась, что так у нее
больше шансов в нем остаться.
     -Пришли качество  ремонта проверять,- объяснил Иван Александрович  свое
появление  здесь и ринулся  в обход строительного объекта.-  Вот смотри: две
комнаты  будет, здесь диван поставим, здесь кухонька с электрической плитой,
а  тут,  прошу  прощения  за  подробности, совмещенный санузел с  душем. Душ
врезаем - да и прочего  у главного врача не было: бегал  за нуждой до ветру.
Нужник советская власть поставила... Смотри, старую краску не соскоблили!..-
Он подошел к окну, поколупал высохшие белила.- А шпингалеты надо было старые
оставить: столько  лет  простояли  и еще б  столько прослужили.  Зачем новые
ввинтили?  Они  ж завтра развалятся!.. Кто это  делал все? Петька с Федькой?
Вот  я  им денег  не выпишу!..  А ты куда  смотрела? Мы ж  договорились,  ты
послеживать за ними будешь?
     -Что  я понимаю в этом? Смотрю, когда  пришли и когда  покурить вышли,-
робко  возразила  Анфиса  и  набралась  смелости:-  Нельзя   это  переиграть
как-нибудь? -  и, не находя  нужных слов, оглядела беспорядок,  царящий в ее
отделе,  до  того  безукоризненно  чистом   и  ухоженном  -  перевела  затем
мимолетный, но емкий взгляд на источник всех  бед, на Ирину Сергеевну.-  Это
вообще все окончательно?..
     -Да уж куда окончательнее? Смета на пару тысяч... Говорили ведь уже?
     Анфиса поникла,  но не  отступила  -  слишком  велики  были в этой игре
ставки.
     -У  меня  шкаф  в новом кабинете  не  помещается. То  есть вставляется,
конечно, но тогда мне сидеть будет негде - не говоря уже о посетителях...
     -У тебя не бывает их никогда - ты с бумагами возишься.
     -Почему?  Справки  иногда  выписываю...   Уж  очень  маленький  закуток
выделили,-  и   кисло  улыбнулась:  в  России  (как   и  в  других  странах)
общественное   значение  человека   определяется  величиной   занимаемой  им
служебной  площади: она  не  ожидала от Пирогова  такого  коварства.- Может,
все-таки здесь его оставить?  На  сохранение Ирине Сергевне?..- Видя, что ей
не  удержать  за собой комнату, она  решила оставить в  ней часть имущества,
чтоб  хоть  так  за  нее зацепиться  -  уловка,  известная  всем  квартирным
тяжебщикам.
     -Сейф этот?..- Иван Александрович смерил взглядом железный гардероб.- И
к нему сигнализация пойдет?
     -И что с того?- не подумавши, возразила она.
     -Так  это  каждый  раз,  когда она  сюда входить  будет,  где-то сирена
завоет?..- Анфиса тут  подумала, что он не о Ирине Сергеевне, а о себе самом
печется, но  Иван  Александрович, не  чувствуя  ее немых  укоров,  продолжал
рисовать  страшные картины:- И милиция снова наедет? Дознание производить? -
Он  стал  с недавних пор  питать предубеждение  к стражам порядка.-  Нет уж,
придумаем что-нибудь другое. Внакладе  не  останешься...- и Анфиса, которая,
несмотря на его  заверения, в этом самом  накладе уже осталась,  на этот раз
отмолчалась: знала, что, если  он упрется,  его  лучше не  трогать.-  Ты мне
скажи: ты заявки на медицинские кадры подавала?
     Анфиса сделала над собой усилие, отогнала мрачные думы.
     -В прошлом году еще,- неприветливо отвечала она.
     -А в этом нельзя дополнительную дать?
     -Почему нет?.. Кого  вы имеете в виду?- спросила, уже с интересом, она:
обычно за  такими невинно  звучащими просьбами таились  кадровые  перемены -
какая-нибудь новая симпатия или, напротив, недавно возникшее ожесточение.
     -Хирурга надо  искать  нового. Для поликлиники,  я имею в виду,- сказал
Пирогов  самым  заурядным тоном: будто речь шла о переводе уборщицы с  одной
лестницы на другую.
     -Иван Герасимыч же есть?
     -А что с него толку? Сколько у него приемов за месяц было?..
     Ирина  Сергеевна  наконец пробудилась, вышла из  оцепенения, вызванного
еще  одним унижением, на которые богат был  этот день - как и многие  другие
тоже. В  последнем случае оно состояло в том,  что Иван Александрович затеял
этот разговор в ее присутствии так, будто у него  в кармане было ее согласие
на него, а она соучаствовала в предательстве - так, во всяком случае, должна
была подумать Анфиса.
     -А кто еще будет  здесь работать - за эти копейки?!- набросилась она на
своего руководителя,  обнаруживая не свойственную  ей меркантильность.- Надо
ценить  в  людях бескорыстие! Лечит мужиков  и баб российских - что тебе еще
нужно?!.- и  зло уставилась  на  него, будто он, а не кто  другой был первый
враг ее и гонитель...
     Пирогов опешил.  Анфиса,  сама  прожженная  политиканка  и  кадровичка,
знавшая,  как ей  казалось, людей  как свои пять пальцев,  не ожидала от нее
этого взрыва и отнеслась к нему с невольным уважением:  ей самой не  хватало
подобной запальчивости, которая  действует  порой верней интриг  и расчетов.
Она между тем поддержала ее:
     -Она права... Хирурга  долго  придется ждать: Иван  Герасимыч сам уйдет
раньше. И Сорокин будет  недоволен, что доработать человеку  не  дали. Он же
считает, что надо до  конца людей держать. Новые, говорит,  все равно старых
не лучше...
     Иван Александрович поостыл:
     -Делайте  что хотите.  Женщин, известное  дело, не переспоришь...- а во
дворе,  когда они  вышли  из  остро  пахнущего  краской помещения,  спросил,
прямолинейно и безучастно:- На дачу поедешь?
     Что-то настораживало в его тоне: будто он дошел до некой стены и лбом в
нее уперся.
     -Поеду,-  столь  же  прямо  и  почти  безразлично  -  как  штиль  после
пронесшейся бури - сказала она. Он на время успокоился.
     -Я  глупости  делаю, потому что бешусь, тебя не вижу.  Целую  неделю не
встречались...
     Она смолчала: чем отчаяннее становилось положение, тем больше нуждалась
она сама в подобном расслаблении...
     На дачу она ездила еще и для того, чтобы сменить обстановку и выбраться
на лоно природы: хоть  Петровское и было  поселком,  но городского типа - от
деревни отстало, к городу не пристало...
     Дачу  Иван  Александрович выстроил в  Тарасовке. Это  была деревушка  в
сорока километрах от райцентра: далеко, но зато лес и речка. Дом, уже крытый
шифером  и  застекленный,  стоял  на опушке  ельника, где  летом было  много
грибов, которые,  как и люди, любят селиться на границе леса и поля. Сейчас,
в  начале  апреля, здесь было  засилье снега: он начал  подтаивать снизу, но
сверху лежал нетронутый - только слеживался, оседал, уплотнялся и покрывался
коркой  стекловидного  наста, который не держал на  себе и  ребенка. Темнело
поздно, и она, приезжая сюда после работы, могла, пока он растапливал печь и
грел  комнату  с лежанкой,  час-другой провести  в  компании  больших  елей,
тянувшихся зелеными  вертикалями вверх,  в синеву чистого неба или в белизну
облачного, и стоявших в непосредственной близости  от кирпичной  кладки, так
что  специалисты,  которых  всегда  много  (для совета,  а не  для  работы),
говорили  хозяину,  что  они  не то подроют его  дом, не то  соберут на себе
влагу, от которой он за год отсыреет. Иван  Александрович, слава богу, их не
послушал, оставил  деревья  и теперь  пожинал плоды  своего  неблагоразумия,
потому  что  Ирина  Сергеевна  любила  их  общество  не  меньше,   чем   его
собственное...
     Дом был прост, как коробка: без  лишних затей и украшений,  но в  таких
случаях материал часто дополняет или даже заменяет собой архитектуру. Кирпич
был как кирпич, бледно-розовый и дешевый  - ничего особенного, но вот доски,
которыми Иван Александрович обил стены изнутри, стоили долгого ожидания. Они
пахли  сосной и еще каким-то необычным для средней  полосы хвойным деревом и
являли собой зрелище, с которым никакие обои, никакая художественная роспись
не могли сравниться: изящное  волокно шло непрерывно снизу вверх, от пола до
потолка,  и  лишь  раздвигалось круглыми спилами сучков  и  более мелкими  -
прутиков  и луковиц, мест их  зарождения. Цвет,  как и рисунок,  был повсюду
переменный,  изжелта-переливчатый,  своего рода древесный перламутр, который
зависел от силы освещения, так что  глазу всегда было на чем остановиться, и
он  не уставал от увиденного. Это была лиственница:  доски  были так тверды,
что  в  них  не  лезли  железные  гвозди,  и рабочие, подрядившиеся к  Ивану
Александровичу  на "столярку",  жаловались, что не рассмотрели  как  следует
материал и  потому  не запросили с него  вдвое.  Когда  он раскалял печь  до
необходимой  кондиции  и  комната  разогревалась,  начинало пахнуть  смолою:
запасы  ее,  десятилетиями копившиеся  в  живом дереве,  сочились  наружу  и
наполняли дом свежим, бодрым, озонирующим воздух дыханием.
     Они  лежали  на грубо  сколоченном  топчане  -  иногда  без  покрывала:
настолько  было  жарко  -  и вели  неторопливые разговоры: спешить  им  было
некуда,   никто   не  нарушал  их   уединения.  Жена  Ивана   Александровича
догадывалась, какое употребление  нашел он  своему детищу,  но здесь - в это
время  года во всяком  случае  - не  появлялась: может  быть,  разделила уже
мысленно  их  сообща нажитое  имущество и отдала ему дачу взамен  квартиры в
Петровском, а  ближайший  сосед,  живший  в  километре  отсюда, как и другие
деревенские жители, лишней любознательностью не отличался.
     -За что ты хотел Ивана Герасимыча выгнать?..
     Странное дело  -  расстояние. Отсюда  и  больница  казалась меньше и ее
заботы проще: так пассажиры, уходя в плавание, иными глазами смотрят с борта
парохода  на  отдаляющийся  берег  и  на  уменьшающихся  в размерах людей  и
постройки.
     -Надоел  нотациями... Подумаешь  -  праведник! Сам был хорош -  когда в
силе был, а как вышел из употребления, так, видишь ли, одумался. Причислился
к лику святых...- Он поглядел сбоку.- Я понимаю,  ты его любишь - за что, не
знаю только. Доктор-то он средний - не знаю, делал ли когда-нибудь резекции.
В  лучшем  случае - общий  хирург со стажем. Толку от него немного.  Держим,
чтоб ставку не отобрали. И потому еще, что Сорокин всех жалеет.
     -Вот  молодец  какой.  Хорошо  к людям  относится.  А ты  свою больницу
любишь?
     Он   повернулся  к  ней   грудью,   покрытой  рыжеватой,   с   сединою,
растительностью.
     -За  что ее любить? Больница  как  больница, на двести  коек,  каких  в
стране тысячи... Оказываем,  однако, помощь населению. Иногда даже такие вот
светлые головы,- он коснулся ее лба,- как ты, к нам приклоняются.
     -Когда до меня была последняя?
     -Не помню уже. Давно, наверно... Я, конечно, не для того себя готовил -
наукой хотел заниматься, да не вышло, а теперь и сам бы туда не пошел... Я в
Томске  начинал: хорошие профессора  были, а сейчас там сын учится - смотрю:
все не то, хуже  стало. Но  все равно - в клинике побывать надо...-  и снова
наклонился  над ней, раздумывая,  приступиться ли к  ней  сразу или поберечь
силы: они уезжали поздно, машина их стояла во дворе у соседа; весной сюда на
легковушке было не проехать  -  нужны были грузовик или трактор.- Тебе школа
нужна. Без  нее врач  не врач:  хоть семи пядей во  лбу  - будешь, как  Иван
Герасимыч, велосипед изобретать и в собственном соку вариться...-  Он лег на
спину, согнул голову, стал разглядывать подшерсток на  груди, тоже  находя в
нем седые  подпалины,  но, в  отличие  от  нее, оставляя их  без  внимания.-
Пристань к кому-нибудь, прилипни, как ракушка к днищу, и плыви  с ним хоть в
Америку.
     -Вот я и прилипла уже - к своему кораблику.
     -Одного недостаточно. Надо нескольких учителей брать. Чтоб как пчелка с
цветка - с одного, с другого, с третьего...
     -На что вы меня толкаете, Иван Александрович?
     -На то  и толкаю, на что жизнь подталкивает...-  и,  посчитав  разговор
затянувшимся,  привалился  к ней  и умолк  на время соития.  В любви он  был
азартен, ненасытен и вынослив,  но всякий  раз нем  и сосредоточен на  своих
ощущениях, так что к  нему приходилось подлаживаться. Но  Ирина Сергеевна не
тяготилась и  не смущалась  этим: напротив, незаботливость и  почти звериная
бесчувственность любовника в эти деликатные минуты  устраивала ее, оставляла
ей душевную свободу и самостоятельность...
     -Далеко мы  забрались. Сюда не доберутся. Хорошо,  что я дачу выстроил,
верно?.. Тишина мертвая...
     -А это  кто стучит?-  Она и  здесь умудрялась прислушиваться. Кто-то, в
самом  деле, бил где-то рядом,  над головой, по деревянному: будто не мог до
них достучаться.
     -Дятел... Долбит мои елки...
     Тишина  здесь была редкая: с одной стороны, мертвая людьми, с другой  -
исполненная  постоянной жизнью  природы:  скрипом  деревьев, шорохами ветра,
птичьими голосами и их отдаленными отголосками...
     -Я сегодня снегирей видела.
     -Синички, наверно?
     -Нет, снегири - с красными брюшками... Вроде твоего.
     -У  меня  красное разве?.. Если  натер  только,-  и  поглядел на всякий
случай.
     -Я не цвет имею в виду.
     -А брюхо? Оно есть у каждого... Что делать нам с тобой, Ирина Сергевна?
Не знаешь?
     -Нет.
     -И я тоже... Это и в  медицине так. Как  что попроще, так все знают,  а
как посложнее, так десять профессоров не разберутся...
     Ни одна  идиллия, однако, не длится вечно, и всякая идея несет с  собой
свое опровержение.
     Тезис в данном случае заключался в отдаленности Тарасовки,  антитезис -
в вытекающих из нее трудностях сообщения. Хорошо жить  в большом городе, где
можно  спрятаться от всех  на  соседней  улице,  а на  дальнюю  вас доставит
автобус  или  троллейбус.  В  Тарасовку  автобусы не ходили - да если  бы  и
курсировали, ими нельзя было бы воспользоваться: они насквозь просвечивались
любопытными. Обычно Иван Александрович сам вез  ее из Петровского, заставляя
окна громоздкими  предметами и занавешивая их чем попало  (благо всегда было
что вывезти на дачу из дому) - совсем как в правительственном лимузине: чтоб
не видели,  кто  с кем едет. Но так было не всегда: иногда они съезжались из
разных мест, и не  раз выходило так, что ее после вызовов по району подвозил
Иван Лукьянов. Она добиралась с  ним до  Тарасовки, потом отпускала, говоря,
что  у нее здесь частный клиент, который на своей машине отвозит ее до дому.
Иван  давно знал правду, которую нетрудно было вычислить:  в  деревне он был
знаком  со  всеми владельцами машин - их было раз-два и обчелся, и среди них
не  было подходящего, с  детьми,  для Ирины Сергеевны.  Она  и  не  пыталась
выдумать что-нибудь  более убедительное: рассчитывала на его деликатность  и
мужское  попустительство. Расчет был  верен два  дня, на третий споткнулся о
строптивый норов водителя.
     -Что это  вы в Тарасовку  зачастили?-  насмешливо  спросил он,  заранее
отвергая ее выдумку.- Все сюда и  сюда, будто других мест нету?..-  Он был в
этот день  не в духе: сорвался не то куш, не  то какая-то сделка - она так и
не поняла из его неохотных и коротких объяснений.
     Она решила не ломать комедию, а поставить его на место:
     -Хочу и езжу... Завидно?
     Он не сразу ответил: думал, пропустить мимо ушей или оскорбиться.
     -Чему завидовать?.. Этого добра много - было  бы  желание...- и вопреки
себе   же  похвастал:-  У  меня  много   вашего  брата  было...   Не  считая
супружницы... С  высшим образованием,  я имею в виду. Одна даже пианистка. В
настоящих концертах участвовала.
     -Есть какая-нибудь разница? С высшим или низшим?
     -Болтать больше  приходится.  Турусы на колесах  разводить...  Про вас,
правда, этого не скажешь:  своя в доску...- и  сдерзил:- Не понятно поэтому,
зачем сюда ездите...
     Она осерчала:
     -Я же сказала: хочу и езжу... Вам какое дело?
     Ее настроение передалось ему - гнев вообще заразителен.
     -Возить вас сюда  я не обязан  - вот что, а  остальное,  точно, меня не
касается.
     -Не обязан - дай выйду... Останови машину!..
     Он заколебался, пожалел,  что сказал лишнее, но на попятную  не  пошел:
затормозил и открыл перед ней дверцу  -  как прощальный знак внимания,  дань
последнего  уважения...Она  доехала  до  Тарасовки  на  попутке, проковыляла
километр  по скользкой, обледенелой и подтаявшей,  дороге,  разозлилась  еще
больше и не нашла ничего лучше как  рассказать  о своих  злоключениях  Ивану
Александровичу. Он внимательно ее выслушал, в заключение бледно усмехнулся и
сказал то, что ей никогда бы не пришло в голову:
     -Это они заранее приход Егора Иваныча празднуют... Хорошо, я  учту это.
Приму к сведению...
     Несмотря на то, что он произнес эти слова самым  уравновешенным и почти
нейтральным тоном, она насторожилась и едва не испугалась.
     -И что теперь делать будешь?..- но вопрос ее повис в воздухе: наученный
опытом с Иваном  Герасимычем,  он если и держал камень за пазухой, то на сей
раз предпочел его не показывать. Ее разобрали сомнения:
     -Он и в самом деле не должен  был везти меня сюда? Что  по этому поводу
говорит трудовое законодательство?
     Иван Александрович глянул неодобрительно и ответил формально:
     -Водитель обязан доставить врача домой после вызова.
     -Домой, но не сюда?
     -Это уже детали. Во всяком случае, высаживать тебя посреди дороги он не
имел никакого права...- и тут  только в его голосе и в лице мелькнуло  нечто
каменное и непреклонное...
     Гроза разразилась через неделю. Ивана на  больнично