рналь
завидовал тем,  кто умеет,  едва познакомившись с человеком,  тут же стать с
ним   запанибрата,   ввернуть   к   месту   анекдотик,   вспомнить  какое-то
происшествие,  посмеяться, похлопать по плечу и позволить похлопать по плечу
себя.  Он  всегда казнился в  душе,  что не  обладает таким умением,  хотя и
понимал,  что жизнь -  это не похлопывание по плечу.  Не терпел он и важного
надувания   щек,    ленивого   взгляда   на    людей,    менторского   тона,
пренебрежительно-надменного раздаривания ценных  указаний и  мудрых советов.
Старался выбирать среднюю линию  поведения между этими двумя крайностями,  а
выходило  нечто  неуклюжее,  он  становился  язвительным,  ворчливым,  точно
старый, недовольный, измученный болезнями и комплексами отставник.
     Еще угнетало его постоянное ощущение, что от него ждут чего-то мудрого,
неповторимого, единственного. Забывают, что ты прежде всего живой человек, а
не своеобразное устройство, которое неутомимо выдает истины.
     Он  решил сдерживаться и  до  самого завода молчал,  лишь иногда бросал
реплики,  довольно бесцветные и безобидные.  Когда же увидел завод, снова не
сдержался.
     Завод  предстал  перед  ним   как  хаотическое  нагромождение  металла,
сосредоточенного в таком тесном пространстве,  что,  казалось,  этот старый,
загрязненный, задымленный и заржавевший металл уничтожает самого себя, а эти
тяжелые и  невесомые,  серо-замшевые и  румяные дымы  и  меднозвонное пламя,
прорывающееся повсюду над нагромождениями железа, тяжелое сотрясение, громы,
скрежет,  шипенье,  стоны и  вскрики -  неминуемое следствие и сопровождение
умирания металла,  который на самом-то деле упорно продолжает жить,  рождать
новый металл, сформованный, молодой, звонкоголосый, крепкий. Это был типовой
завод-труженик,  совсем не  похожий на новых красавцев,  сооружаемых ныне на
свободных  территориях,  окруженных  голубым  простором,  на  заводы-дворцы,
заводы-санатории,  какие-то словно бы даже несерьезные,  слишком игрушечные,
чтобы быть настоящими.  Карналь,  однако, знал достаточно хорошо, что и этот
завод-ветеран,  и  новые,  прекрасные заводы  имеют  одинаковую судьбу.  Они
быстро  стареют,  их  организмы для  нормального функционирования приходится
постоянно обновлять то частично,  а  то и полностью,  ни один завод не может
жить без того, что называется реконструкцией и модернизацией.
     - У  меня была неприятная история с одним директором завода,  -  сказал
Карналь,   когда  они  уже  шли  по  территории  металлургического,   совсем
затерянные среди тесноты и  нагромождений металла.  -  Я на партийном активе
подал  идею  о  том,  чтобы  силами  общественности начать сбор  средств для
восстановления Успенского собора,  разрушенного фашистами.  Этот собор,  как
известно,  один из  самых дорогих памятников нашего искусства.  Одиннадцатый
век,  росписи знаменитого Алиния, единственного художника Киевской Руси, имя
которого дошло до  нашего времени.  Ну,  так вот и  я  высказал такую мысль.
После меня выступил тот директор и  стал кричать с трибуны,  чтобы я зарубил
себе на носу и передал всем, кто имеет нахальство мыслить так же, как я, что
они разрушат и оставшиеся соборы,  которые еще где-либо сохранились, и камни
от них побросают в водохранилища. Он имел в виду водохранилища, созданные на
Днепре  при  строительстве  гидростанций.   Для  него,  видите  ли,  уже  не
существует ни  озера,  ни  реки,  ни  моря  -  просто водохранилища.  Эдакая
роскошная технократская терминология. Директора того вскоре сняли с работы и
исключили из партии.  Не за то,  что он ругал меня с трибуны.  За приписки к
плану.  Несколько лет он приписывал продукцию на сотни тысяч рублей, а потом
не  удержался от  соблазна и  сразу  добавил на  два  с  половиной миллиона.
Продукции  нет,   а   выполнение  плана  есть,   зарплата  за   изготовление
несуществующих изделий выплачена,  премии получены.  Вот вам и прогрессивное
мышление!   Соборы,   видите  ли,  для  того  директора  -  это  отсталость,
религиозный культ,  более ничего.  А  на  самом деле соборы,  эти  памятники
прошлого, воспитывают чувство прекрасного и приучают людей думать о вечности
творения и вдохновенном труде, о великой истории.
     А заводы?  Не напоминает ли то, что происходит с ними, судьбу покрывала
Пенелопы? Жена Одиссея, как рассказал Гомер, все, что ткала днем, распускала
ночью.   Так  и   заводы.   Не   успеваем  соорудить,   как  их   уже  нужно
реконструировать,  ломать,  перестраивать. Может завод простоять тысячу лет,
как собор?  Или как египетская пирамида? Никогда! Это был бы анахронизм. Для
завода характерно иное.  Непродолжительность,  временность, приспособление к
ежедневным потребностям,  и  часто -  не  главным,  а  опять-таки временным.
Появляются новые потребности,  нужны новые заводы,  они рождаются,  стареют,
умирают, исчезают бесследно, а красота вечна. Мы с вами живем в такое время,
когда  чугун  уже   научились  добывать  без   доменного  процесса,   прямым
восстановлением металла  из  руды,  очевидно,  вскоре  будут  открыты  новые
способы проката металлов,  по крайней мере, я убежден, что до конца столетия
все  процессы  в  промышленности  будут  автоматизированы и  человек  станет
работать  только  в  сфере  обслуживания  и  распределения,  хотя,  как  вы,
наверное,  читали,  академик Глушков высказывал мысль,  что и  распределение
будет  осуществляться  электронными  машинами,   которые  не  подвержены  ни
посторонним влияниям, ни эмоциям, ни волюнтаризму.
     Директор тактично молчал,  то  ли  не имея в  запасе аргументов,  чтобы
защищать свой завод-ветеран,  то  ли  не  считая нужным доказывать академику
очевидную  истину,  которая  формулировалась достаточно просто:  завод  дает
металл и,  следовательно,  выполняет свое назначение,  к  тому же  выполняет
совсем неплохо.
     Но Совинский не утерпел.
     - Петр Андреевич,  вы несправедливы по отношению к  заводам,  -  горячо
возразил он.  -  А разве вы не работаете на них,  разве не отдали этому свою
жизнь?   Как  мне  кажется,   электронные  машины  не   применяются  ни  для
строительства,  ни для восстановления соборов, ни даже для их реконструкции.
Вы же сами всегда повторяли, что человеческой жизнью руководят только законы
хозяйственной необходимости.
     - Это сказал не я,  а Маркс,  -  буркнул Карналь.  -  А вы что, хотели,
чтобы   я   призывал   моих   сотрудников   заменить   точное   мышление   и
целенаправленный труд  мечтами  о  красоте  и  ждать,  пока  кто-то  за  них
сконструирует новые машины?  У нас достаточно точное назначение в жизни,  от
которого мы не отступаем, хоть ограничиваться им намерения не имеем.
     Директор осторожно вмешался в разговор,  не решаясь атаковать гостя, но
и не собираясь оставить без защиты отрасль, которой он посвятил свою жизнь.
     - Один  очень известный нам  кибернетик недавно заявил публично (даже в
письменной форме),  что сущность деятельности людей - это сбор и переработка
информации.  И  более ничего.  Ни  материального производства,  ни  духовной
жизни,  ни  сферы  красоты -  ничего не  отводится человеку,  кроме функций,
собственно,  машинных. Из этого я делаю вывод, что, к превеликому сожалению,
все люди так или иначе односторонни в своих суждениях и интересах. Директора
заводов заботятся лишь о производстве,  художники о красоте,  кибернетики об
информации.  К универсальности стремятся разве что политики,  но им это тоже
не всегда удается.
     - Это  сказал мой учитель,  -  проронил на  ходу академик,  -  человек,
которого я  очень высоко ценю,  которому обязан,  может,  более всего,  но в
данном  случае  с   ним  согласиться  не  могу.   Он  действительно  слишком
односторонен в своем суждении.  Очевидно,  это было сказано в пылу полемики.
Так где же наконец ваш центр сбора переработки информации?
     Заводу не было конца. Директор показывал цехи, рассказывал, какие трубы
там вырабатывают,  -  горячая прокатка, холодная, трубы для нефтеразработок,
для двигателей,  для бытовых нужд,  сотни разновидностей, неисчислимая шкала
технических характеристик, тысячи адресов назначений.
     - Целый  месяц  работаем вслепую,  -  жаловался директор,  -  заводские
службы не  успевают дать полную картину,  все  приблизительно,  все в  общих
чертах,  когда  же  наконец мы  получаем данные  о  том,  как  идет  работа,
оказывается,  что где-то недоглядели,  чего-то недоучли, недодали, вот тогда
начинается штурм для завершения месячной программы,  штурм выбивает завод из
ритма,  нарушаются все связи,  воцаряется хаос.  Неделю, а то и десятидневку
тратим на то,  чтобы выкарабкаться из того хаоса,  тогда влетаем в новый,  и
так без конца, всю жизнь. А все почему? Нет информации.
     Директор засмеялся, засмеялись все.
     - Своевременной информации,  -  подсказал Карналь. - Это и есть одна из
задач АСУ -  обеспечение руководства своевременной и точной информацией.  Но
для этого нужно подготовить людей буквально на каждом рабочем месте.
     - Мы делаем это во всех цехах.
     - Машина без  человека мертва.  Хотя  мы,  кибернетики,  обещаем вскоре
заменить людей даже в сфере материального производства, определили даже, что
произойдет  это  в  пределах  двухтысячного  года,  однако  сегодня  еще  не
представляем своих электронных машин изолированными от людей.  Напротив, как
можно   более   тесное  сотрудничество  машины  и   человека,   равноправное
партнерство,  диалог,  взаимопомощь. На примере молодого друга Совинского вы
видите это, думаю, достаточно отчетливо.
     - То,  что вы здесь,  Петр Андреевич,  тоже подтверждает вашу мысль,  -
заметил довольно скромно Совинский.
     - В  моем появлении нет  ничего закономерного.  Абсолютная случайность.
И...  старые симпатии к одному молодому специалисту, который подавал большие
надежды, но, к сожалению...
     Но  тут  Карналь увидел  странное строение,  которое должно было  стать
машинным центром заводской АСУ, и умолк.
     - Что это?  -  спросил удивленно и  недоверчиво.  -  Неужели вы  хотите
сказать?..
     Директор молча повел его в  помещение.  Совинский и  Алексей Кириллович
шли  сзади  -  не  так  близко,  чтобы на  них  сразу обрушились громы гнева
академика,  но  и  не  слишком далеко,  чтобы в  случае необходимости прийти
директору на помощь.
     Карналь  вдохнул  запах  свежей  известки,  увидел  дружеский  шарж  на
Совинского,  прочитал  таблички  на  фанерной  двери,  наткнулся взглядом на
суставчатые изгибы  длинного  коридора,  посмотрел вверх,  в  темную,  почти
соборную высоту.  Вот тебе и соборы!  Вот тебе и старина!  Хочешь соединения
старины и нового в жизни? Получай!
     - Вы не пугайтесь этих наших коридоров,  - осторожно попросил директор,
шагая впереди с уверенностью хозяина.
     - А  я  и не пугаюсь,  -  ответил академик бесцветно.  Еще не знал сам,
гневаться ему, или удивляться, или все перевести в шутку.
     Жизнь приучила Карналя к терпеливости,  он научился всегда надеяться на
лучшее.  Шел за  директором выпрямленный и  спокойный,  даже не  утешал себя
мыслью,  что  за  очередным  коленом  коридора  этого  бессмысленного здания
внезапно откроется его  глазам  большой  светлый зал,  высокие двери,  белые
стены,   кондиционеры,   мягкое   освещение,   удобство,   целесообразность,
продуманность в наимельчайших деталях, а среди всего этого - спокойный блеск
его машин,  их ритмичное дыхание,  разноцветное сияние пультов,  сухой шорох
перфолент.
     Разве  же  на  заводе  "Электрон" не  пристроили к  старому  заводскому
корпусу специальный зал для вычислительных машин? Правда, там соответственно
перестроены и  коридор,  и все заводские помещения,  так что завод не просто
отвечает мировым стандартам, но и превосходит их во многом. Но здесь, имея в
виду тесноту,  в  которой приходится работать,  могли и не успеть убрать это
допотопное здание,  поэтому  он  и  вынужден  добираться до  вычислительного
центра вот  по  этим  суставчатым коридорам.  Ведь  не  для  хождения же  по
хитроумным коридорам зовут академика,  а  для  того  чтобы похвастать чем-то
новым, уникальным, последним криком.
     Не  было  крика,  была  низенькая дверь,  за  ней  и  впрямь открывался
просторный зал,  но  не  тот,  о  котором мечтал Карналь,  а  снова такой же
коридор,  что оставался у  них за спиной,  только намного шире.  Электронные
машины стояли посреди бессмысленной храмины, точно сироты.
     Карналь хмыкнул.  Громко,  с  вызовом.  Остановился так  внезапно,  что
Совинский чуть не налетел на него. Алексей Кириллович ловко обошел их обоих,
очутился перед  академиком,  словно  бы  ждал  от  него  поручений или  хоть
какого-то   слова.   Карналь  как  бы  впервые  увидел  возле  себя  Алексея
Кирилловича,  вспомнил о его существовании и весьма удивился: откуда он тут?
Но сразу же и забыл о нем,  гневно глянул на Совинского, потом на директора.
Смеются они,  что ли? Вызвали его затем, чтобы показать этот "прогресс"? Это
ли НТР? Это - последнее слово? Вообще говоря, его трудно удивить. Видел все.
Как покупают электронные машины и прячут их на складах, не распаковывая. Как
платят деньги,  а машин не берут,  откладывая на потом. Как пишут в отчетах,
что приобрели машины и  уже устанавливают,  а  сами не куют и не мелют.  Как
выступают на активах и  совещаниях,  в  газетах,  по радио и по телевидению,
распинаются за прогресс и НТР,  а сами потихоньку считают, что кибернетика -
от лукавого.
     Но   ведь  видел  же  он  и   прекрасные  вычислительные  центры  -   в
министерствах,  трестах,  на заводах,  даже в колхозах,  в сельских районах.
Ежедневно получал сотни телеграмм и писем:  дайте,  дайте! Приняты директивы
партийного съезда,  тысячи одаренных ученых и  производственников брошены на
развитие электроники, построены заводы, которые еще вчера никому не снились,
дети играют в кибернетику,  как когда-то играли в войну,  академика Глушкова
буквально разрывают на части, просят на телевидение, к артистам, к партийным
работникам, в университет, на заводы, слушают, как пророка.
     Собственно,  этот директор вместе с его,  Карналя, учеником, Совинским,
тоже руководствовался наилучшими намерениями,  но  ведь надо же  знать меру!
Закинуть такую  технику в  барак тридцатых годов только потому,  что  где-то
какой-то  чиновник не может постичь важности этого дела,  годами не поставит
своей подписи под какой-то бумажкой, не даст разрешения на реконструкцию, не
отпустит строительных материалов, не захочет, не поймет, не задумается?
     Карналь повернулся и,  никому ничего не говоря,  пошел назад.  Директор
только поглядел вслед.  Совинский стоял  рядом с  ним,  видимо понимая,  что
гнаться за академиком ни к  чему,  лишь Алексей Кириллович несмело побрел за
Карналем,  потому что помощник должен быть всегда поблизости от своего шефа.
Так они и шли. Один впереди, другой позади, не очень и далеко, но и не очень
близко,  и  уже возле выхода из  помещения на  них чуть не  налетела высокая
черноволосая девушка,  которую  академик почти  и  не  заметил,  но  Алексей
Кириллович сразу узнал и не то чтобы испугался,  но словно бы съежился весь,
увидев.
     То была Анастасия.
     - Боже,  опоздала!  -  всплеснула она руками, заслоняя академику дверь,
став  перед  ним  в   позе  новоявленной  святой:   растерянность,   мольба,
покорность.  -  А  как  же  мой снимок?  Академик Карналь возле своих машин.
Металлургия и кибернетика.
     Искреннее сожаление или насмешка?  Карналь наконец-то  нашел,  на  кого
излить свое раздражение.
     - А вы кто такая? - почти крикнул он.
     Алексей Кириллович,  который загодя  выдвинулся на  уровень академикова
плеча, словно бы ждал такого вопроса, мигом ответил:
     - Это Анастасия.
     - Я  просила у  вас дать воспоминания об  одном дне войны.  Помните?  -
объяснила Анастасия.
     - Я помню только о своих обязанностях.
     - Прекрасно! Я тоже. Поэтому и бросилась вслед за вами. Наша газета...
     - Меня не интересует ваша газета.
     - Но не наоборот!
     - Что не наоборот?
     - Вы интересуете газету.
     Пока они перестреливались короткими репликами, каждый не сходя с места,
каждый не  имея намерений уступить другому,  директор,  твердо помня истину,
что начальство нельзя отпускать разгневанным,  уже догнал академика. Правда,
Карналь не  принадлежал к  прямому начальству директора,  но ведь все равно:
светило, авторитет, величина.
     - Петр  Андреевич,  -  еще  издали  заговорил директор,  -  что  же  вы
убегаете?  Разве не хотите выслушать наши объяснения?  Они не лишены для вас
некоторого интереса, я полагаю. Так не годится, Петр Андреевич, у нас так не
принято.
     До  сих  пор  это был просто добродушный молодой человек.  Не  жесткий,
самоуверенный  технократ  -   хозяин  жизни,  скорее  гуманитарий,  филолог,
влюбленный в  Блока или  в  Сосюру.  Теперь прорезался в  нем в  полную силу
творец материального, властитель законов хозяйственной жизни.
     - Как  видите,   Петр  Андреевич,  история  не  была  щедрой  к  нашему
заводскому району,  не оставила никакого наследства.  А была бы тут какая ни
на  есть  древность,   то,  может,  и  попытались  бы  приспособить  ее  под
вычислительный центр.  Для новых богов -  убежища старых. Вместо неказистого
барака...  Впрочем, забыл - жизнь машин слишком непродолжительна. Неспособна
состязаться с вечностью. Ваши ЭВМ за двенадцать лет проскочили уже целых три
поколения.   На  очереди,   говорят,   четвертое.  В  дальнейшем  они  будут
изменяться,  видимо,  ежегодно,  а  то и приспосабливаться к каждому времени
года, как модная одежда.
     Академик  изумленно озирался.  Удары  со  всех  сторон.  Атака.  Штурм.
Сговорились, что ли?
     - Ну,  ну,  - отступая чуть в сторону и едва не наталкиваясь на Алексея
Кирилловича,  пробормотал Карналь.  -  Это становится интересным. До сих нор
нападал  я,   теперь  вижу  -  без  достаточных  оснований.  Мое  поведение,
оказывается, как положения из теоремы Геделя: когда они истинны, то не могут
быть выведены из предпосылок,  а когда вытекают из предпосылок,  то не могут
быть признаны истинными.  Но я  не имею намерения вмешиваться в  споры.  Мое
дело проектировать и изготовлять вычислительную технику, а ваше - надлежащим
образом  ее  использовать.  Надлежащим  образом!  И  на  том  техническом  и
материальном уровне,  какого  ныне  уже  достигло наше  общество.  Директивы
партийного съезда обязательны для  каждого из  нас.  Исключений нет  ни  для
кого.  И не может быть. Вам нужна помощь Министерства? Обкома? ЦК? Для этого
меня позвали?
     - Петр Андреевич,  неужели вы  могли так подумать?  -  Совинский прижал
руки к груди.
     - Я  даже не  успел вас  предупредить,  что это временное помещение,  -
спокойно пояснил директор.  - Все остальное мы делаем капитально, подключаем
цехи,  устанавливаем там  аппаратуру,  оборудовали специальные помещения для
машин по обработке первичной информации,  а  вычислительный центр разместили
тут, чтобы не терять времени, пока соорудим специальный корпус. Тогда машины
перенесем туда -  это займет какую-нибудь неделю,  пусть месяц, но ведь зато
мы выиграем целый год! Мы уже подсчитали, что это даст нам экономию...
     - У вас,  вижу,  все временное,  - вздохнул Карналь, - помещение, цехи,
теснота, наш Совинский...
     - Я не давал вам оснований,  Петр Андреевич, - оскорбился Совинский, но
его опередила Анастасия:
     - Он с радостью вернулся бы к вам, лишь бы вы его пригласили.
     - Пригласил? А откуда вы знаете, чего хочет Совинский?
     - Ну,  я... Я приехала еще вчера и... В конце концов, журналистка я или
кто? Журналисты должны кое-что знать, как и ученые, кстати.
     - Кое-что  -  это  мне  правится,  -  засмеялся Карналь.  -  Только что
директор  прекрасно  проиллюстрировал  эту  истину.   Я  бежал  отсюда,  как
мальчишка,   поддавшись  эмоциям,   а   следовало  бы   отдать  преимущество
информации.  Так что ве