были. Но ты же
деятель! Такое чудо природы оттяпал! Это же машина красоты!
     Совинский одними  глазами показал Юрию  за  спину.  Тот  оглянулся.  На
пороге стояла Анастасия.


                                  5

     Анастасия не хотела показывать,  что услышала слова Юрия. Она появилась
в каком-то странном одеянии,  скомбинированном из собственной зеленой юбки и
Людмилиной желтой блузки,  прошлась по комнате,  крутанулась, присела, гордо
выпрямилась, щедро одарила обоих белозубой улыбкой, спросила легкомысленно:
     - Как вы на это посмотрите, мужчины?
     Совинский точно сразу забыл про  спор,  изо  всех сил напускал на  себя
улыбчивость,  ему  захотелось провозглашать какие-то  веселые сентенции,  он
даже  позавидовал в  этот миг  Юрию,  его  непринужденности,  легкости,  его
словоизлияниям.
     - Иногда мне кажется,  что женщины примеряют на себя не платья, а целый
свет, - сказал он.
     Он  говорил,  когда Людмилы еще не было в  комнате,  но вышло так,  что
услышала и она,  вбежала к ним тоже в скомбинированном,  видимо, Анастасией,
одеянии - легкая, летящая, красивая.
     - Потому что женщине мало даже целого мира! - воскликнула она.
     - В  таком случае она  должна создавать для себя нечто совсем новое,  -
сказал Иван.
     Тут  уж  не  вытерпел Юрий.  И  так молчал,  дал возможность Совинскому
завладеть  вниманием  женщин.   Немедленно  на  штурм!   Отвоевать,  отбить,
закрепиться на достигнутых позициях.
     - Женщина и  "создавать"?  -  закричал он.  -  Граждане,  спасите меня!
Женщины  только  и   умеют,   что  разрушать!   Это  самая  взрывчатая  сила
человечества!  Почему  когда-то  запрещалось  пускать  женщину  на  корабль?
Корабли  тонули,   как  только  женщина  оказывалась  на  борту.  Все  войны
разражались из-за  женщин.  А  теперь?  Вам нужны факты?  Пожалуйста.  Чтобы
создавать новое,  нужно что?  Нужно есть,  питаться, набираться сил. А Люка?
Она до  сих пор не  покормила ни  гостей,  ни  меня,  передового труженика и
творца новой техники, а заодно и НТР!
     - Ты  давно бы  уже  вместо своих разговорчиков мог раздвинуть стол,  а
заодно и  стенку,  -  бросила ему Людмила.  -  Духовку я уже выключила,  все
готово. А ты накрыл стол скатертью, не раздвинув? Разве мы поместимся?
     Юрий послушно взялся за дело, но и тут не смог смолчать, ворчал:
     - Все  мало!   "Раздвинь  стол,  а  заодно  и  стенку!"  Между  прочим,
Анастасия,   забыл  вам  сказать:   наша  квартира  раздвижная.   Специально
спроектирована.  Из трех комнат мы в  пять минут можем сделать одну большую.
Зал. Танцкласс. Место для собраний и демонстраций.
     Звонок прозвучал как бы напоминанием о том, что они не навсегда заперты
в тесном пространстве пусть и раздвижной квартиры.  Кто-то еще рвался к ним,
хотел  примкнуть  к  их  обществу,   нарушить  его  однообразие,  спасти  от
неминуемой скуки,  которая часто угрожает сбитым в  кучу людям,  особенно же
когда между ними существуют хотя бы намеки на прошлые счеты.
     Людмила побежала открывать.  Это снова явился сосед-танцор, на этот раз
в новом костюме, белой сорочке, ярком галстуке.
     - Здрасте, - поклонился он сценическим поклоном, - я слышу звуки...
     - Кстати, у нас звуконепроницаемые стены, - напомнил ему Юрий.
     Сосед мгновенно выкрутился:
     - Я хотел сказать: догадываюсь про звуки!
     - Моя школа! - похлопал его по плечу Юрий. - Прошу знакомиться. Это наш
так называемый "замечательный сосед", - пояснил он. - А ну, "замечательный",
подсоби!
     Они  мигом  раздвинули стенку,  комната сразу  стала шире,  просторнее.
Совинский даже плечи распрямил, Анастасия прошлась взад-вперед.
     - Прекрасно!  -  похвалила она неведомо кого,  а  может,  просто хотела
определить свое внутреннее состояние.
     - Между прочим,  - сказал сосед, - вы могли бы присоединить к своей еще
и мою квартиру.  Постройте мне однокомнатную в кооперативе, а себе забирайте
мою. Раздвинете стену, выйдет прямо Дворец спорта.
     - Твоя стенка капитальная.  Не  раздвигается,  -  показывая через плечо
большим пальцем на дверь,  сказал Юрий.  -  Ты что,  спички принес?  Давай и
катись потихоньку.
     Сосед не выказывал особого желания исчезнуть так быстро.
     - Да  у  меня есть знакомые хлопцы,  они за пару поллитровок что хочешь
раздвинут, - горячо заверил он Юрия.
     Тот упорно подталкивал соседа к двери.  Видно,  это уже было привычным,
так как сосед не очень и упирался,  особенно же когда увидел, что стол еще и
не накрыт, зацепиться, собственно, пока не за что...
     - Предложение не принимается,  -  выталкивая его, бормотал Юрий. - Пить
еще рано. Топай, друг, топай!
     - Ну,  кибернетики!  -  без злости воскликнул сосед.  -  А  в зоопарке,
слышали, бегемот утонул?
     - Не в  "Экстре",  не в "Экстре",  -  закрывая за ним дверь,  промолвил
Юрий,  но только щелкнул замок,  как снова кто-то зазвонил. Юрий еще стоял у
двери,  отворять не спешил да и  попросту не хотел.  Ведь звонить мог только
сосед.  Еще скажет,  что в зоопарке обезьяны обгорели; сторожиха уснула, а в
вольере что-то  загорелось,  обезьяны обгорели.  Теперь  что?  Будут  судить
сторожиху или  нет?  Заставят ее  возместить стоимость обгоревших обезьян из
восьмидесятирублевой зарплаты  или  обойдется?  Юрий  знал  репертуар соседа
наизусть и даже хотел изложить своим гостям,  но ему не дали и рта раскрыть,
так как звонок прозвучал снова,  настырный, даже какой-то рассерженный. Юрий
приоткрыл дверь,  не  снимая цепочки,  приготовился произнести свою особенно
ехидную остроту в адрес соседа, но не произнес ничего, растерянно потоптался
у двери, спросил почти несмело:
     - Это в самом деле ты?
     - Отворяй!  -  сердито закричали с  той стороны.  -  Не узнаешь родного
отца? Дожил!
     - Если это так называемый родной отец,  то пожалуйста,  - наконец вышел
из кратковременного оцепенения Юрий и впустил в квартиру Кучмиенко-старшего.
     Серый,  в  чуть заметную клетку костюм,  прическа под  Карналя,  голова
учтиво наклоняется,  чтобы  сразу  же  вздернуться кверху по  какой-то  едва
уловимой косой  липни.  Кучмиенко заполнил собой обе  комнаты,  он  вытеснил
оттуда всех,  не  было хозяев,  не  было гостей,  был только он -  солидный,
уважаемый,  но  в  то  же  время милостиво-добродушный.  Его  царствование в
пространстве продолжалось только мгновение,  он  сделал плавный жест  рукой,
отодвинулся немного в сторону, повернулся и так и сяк и сразу уступил место,
дал жить другим, щедро, доброжелательно.
     - Какое  приличное  общество!  -  воскликнул  Кучмиенко.  -  Совинский?
Неужели?  Ну, сюрприз! А вы? Анастасия? Приятно и очень, Кучмиенко. В данном
случае -  раб  своих детей.  Позвольте поцелую вашу  ручку.  Старомодно,  но
прилично. А где моя невесточка Людочка? Твою ручку тоже. В моем возрасте это
все, что осталось.
     - Так  называемая  скромность,  -  прокомментировал Юрий  без  видимого
почтения.
     Видно,  его раздражало присутствие отца,  двоим им  было тесно под этим
низким  потолком,  пространство малометражной квартиры явно  не  подходило к
широкой фигуре Кучмиенко,  еще более широкой благодаря костюму в  клетку,  а
может,  это костюм в клетку не подходил к малометражной квартире. Как бы там
ни было,  а  впечатление складывалось такое,  будто Кучмиенко заполнил собою
все,  никому не  оставил ни  места для пребывания,  ни  воздуха для дыхания,
повсюду царила широкая,  тучная фигура,  округлые,  всеохватные жесты, нигде
никто  не   мог  на   спрятаться,   ни   спастись  от  внимания,   щедрот  и
доброжелательности этого человека, который привык всегда находиться в центре
внимания,   никому  и   нигде  не   уступая  этих  словно  бы   от  рождения
предоставленных  ему   привилегий.   Юрий   унаследовал  отцовскую   натуру,
многословием своим  он  именно  и  стремился,  пожалуй,  бессознательно,  но
упорно,  поставить себя в  центр общего внимания,  завладеть всеми,  не дать
никому рта  раскрыть,  соперников терпеть не  мог никаких,  даже когда таким
соперником выступал его родной отец.
     - Ты как, - спросил он Кучмиенко, - приехал или заехал?
     - Точно сформулированный вопрос,  - удовлетворенно заметил Кучмиенко. -
Именно -  заехал или приехал?  Вопрос и сразу намек:  катись,  батюшка,  как
можно дальше,  так  как  ты  мешаешь нам  развиваться согласно Конституции и
качать права.  Так?  Успокойся,  сыночек,  я  не заехал,  а приехал!  Машину
отпустил и добираться буду с Русановки,  как рядовой советский гражданин. Ты
не  ждал меня в  гости и  не рад мне?  Зато рада моя невесточка.  Правда же,
Людмилка?
     - Пожалуйста,  садитесь,  -  приветливо пригласила Людмила.  - Я сейчас
начну накрывать на стол, у нас ужин. Очень хорошо, что вы как раз...
     - Понял?  - победоносно взглянул на Юрия Кучмиенко. - Людмилка понимает
меня...  У нее воображение работает прекрасно. Она знает мою жажду общения с
молодежью...
     - И так называемую тоску, - подсказал Юрий сквозь зубы.
     - Стар стал, недослышал.
     - Всегда хочется кого-то  съесть,  -  так же сквозь зубы процедил Юрий,
все больше раздражаясь против отца.
     - Совсем не слышу, - деланно развел руками Кучмиенко.
     - Это я относительно епетита кормов,  - сдался наконец Юрий, поняв, что
Кучмиенко-старшего ничем не проймешь. - Люка, где наш гонг к ужину?
     - Начинаю носить! - бодро воскликнула Людмила.
     - Я  помогу,  -  присоединилась к  ней  Анастасия,  возле  которой  уже
переводил дух  Кучмиенко,  примеряясь,  с  какой стороны пойти на  девушку в
атаку.
     Они  обе  вышли на  кухню,  Юрий  принялся доставать посуду,  Совинский
помогал ему.  Кучмиенко тоже попытался похлопотать у стола,  но Юрий отогнал
его:
     - Не беспокойся. Сядь, ознакомься с центральной прессой.
     Кучмиенко еще немного повертелся возле стола,  но  женщины стали носить
из кухни закуски,  потом появилась на большом блюде зажаренная утка, ароматы
ударили во все стороны,  комната сразу стала праздничнее,  уже никто и ничто
не могло быть центром,  кроме стола, белой скатерти, разноцветности закусок,
сияния тарелок и рюмок и конечно же золотистости жареной утки.
     - Что будем пить?  - спросил Юрий, принося из холодильника разноцветные
бутылки и высоко поднимая их, чтобы все видели.
     - Я  думаю,  мы  разделимся по  интересам и  вкусам,  -  солидно молвил
Кучмиенко, который лишь на мгновение растерялся и как бы отодвинулся в тень,
а теперь снова пробовал захватить безраздельную власть.  -  Приличный ужин в
обществе таких молодых людей.  Что может быть приятнее для человека усталого
и, прямо говоря, поглощенного работой.
     - Это ты,  прости меня,  поглощен?  -  хохотнул Юрий.  - А что же тогда
говорить шестидесяти миллионам советских рабочих  -  шахтерам,  металлургам,
лесорубам, нефтяникам, бамовцам?
     - Не  упрощай,  не  упрощай,  -  занимая центральной место за  столом и
жестом приглашая Анастасию сесть рядом,  сказал Кучмиенко. - Ты же прекрасно
знаешь,  что моя задача намного сложнее,  нежели у  рядового рабочего,  даже
если это такой уникальный специалист,  как ты или Совинский.  В  чем состоит
моя задача?  Постигать факты и  доводить их  до  общего сведения.  Например,
берем наше объединение.  Что это такое?  Это передний край нашего прогресса.
Это  очень  передовое  объединение.   До   некоторой  степени  даже  слишком
передовое,  так как оторвалось от всех - и уже никто не сможет догнать его в
ближайшем будущем. В этом отрыве скрывается что? Скрывается угроза. Ибо даже
на  самом передовом предприятии могут быть эти...  -  Он выразительно потряс
пальцами.
     - Совинский тоже  такого  мнения,  -  подмигнув Ивану,  небрежно сказал
Юрий. - Специально приехал ко мне, чтобы сообщить.
     - О  чем?  -  бестревожно  спросил  Кучмиенко,  накладывая  на  тарелку
Анастасии закуски.
     - Сигналы о недоделках в наших машинах.
     - Сигналы? - Кучмиенко отложил вилку и уставился на Совинского с видом,
который не предвещал ничего хорошего. - То есть какие сигналы?
     - Да не сигналы, а недоделки, - потешался Юрий.
     Но Кучмиенко уже не обращал внимания ни на сына,  ни на Совинского.  Он
заметил среди бутылок зеленоватую,  с  белой этикеткой,  умело подвинул ее к
себе, склонил голову на одно плечо, потом на другое, любуясь не то бутылкой,
не  то  этикеткой,  не  то сиянием прозрачной жидкости за тонким зеленоватым
стеклом.
     - Это вино любил один очень большой человек, - торжественно сообщил он.
- Послушайте,  как  оно  называется!  "Манави".  Даже в  самом названии есть
что-то  привлекательное и  загадочное.  Оч-чень приличное вино.  Всякий раз,
когда я  пью его,  грущу при мысли о  том,  как прекрасна,  но  коротка наша
жизнь.
     - Тебе вредно пить вино. Разве ты не читаешь журнал "Здоровье"? Там все
написано, - насмешливо бросил Юрий.
     - А,  что  они понимают?!  Сегодня пишут одно,  завтра другое,  сегодня
полезен кофе,  завтра полезен чай,  послезавтра чистая вода...  А  жизнь так
прекрасна и коротка!  Но вы молоды и не ощущаете ни того, что жизнь коротка,
ни того,  что она прекрасна...  Пейте "Манави". Только в этой квартире можно
попробовать настоящее  вино.  Для  академика Карналя  грузинские кибернетики
всегда... Очень приличные люди...
     Юрий  глазами показал всем,  чтобы  выпили  без  тоста,  почмокал после
рюмки, бросил в рот кусочек огурца.
     - Кто приличные?  - спросил язвительно. - Грузинские кибернетики или вы
с академиком?
     - Намека не уловил,  -  великодушно заявил Кучмиенко.  - Но скажу тебе,
Юрочка,  что старших надо уважать. Нужно принимать во внимание их мудрость и
их усталость. Ибо кто же, как не они...
     - Предлагаю выпить и  закусить!  -  воскликнул Юрий,  зная наперед весь
репертуар отца. - С того времени, как человечество изобрело стол, оно ничего
лучше не может выдумать, как выпивку и закуску для гостей.
     - Оно сидело возле пенька, - засмеялась Анастасия. - Когда-то угощение,
наверное,  вызвано  было  тем,  что  путник  прибивался  к  чьему-то  жилищу
изнуренный,  обессиленный и голодный,  поэтому накормить его - это был долг,
освященный  обычаями.   А  теперь  иногда  людям  стоит  перейти  лестничную
площадку,  чтобы  очутиться в  гостях.  И  что  же?  Сразу  хозяйка начинает
суетиться на  кухне,  хозяин тянет за стол.  Это уже не обычай,  а  какая-то
словно бы эпидемия, что ли.
     - Все же лучше, чем поллитровка на троих, - заметил Совинский.
     - Главное: прилично, - подхватил Кучмиенко, напоминая о себе, поскольку
не мог допустить такого положения, когда о нем здесь забудут.
     Да,  пожалуй,  в этом был заинтересован и Юрий, хотя, правда, с другими
намерениями.  Он понял, что просто выпроводить отца не удастся, переговорить
- тоже,  поэтому решил переменить тактику и  загнать его  в  тупик,  сделать
смешным в глазах Анастасии, а заодно и Совинского.
     - Так что ты можешь ответить Совинскому? - спросил он у отца.
     - То есть? - сделал вид, что забыл о начале их разговора, Кучмиенко.
     - О сигналах.
     - Сигналы?  У  вас  есть  какие-то  сигналы?  -  повернулся Кучмиенко к
Совинскому.
     - В данном случае это не имеет значения, - ответил Иван.
     - То есть как? Не понял.
     Юрий довольно потер руки.
     - Иван  хочет  сказать,  что  он  не  уполномочен.  Компетентные органы
проверят.
     - Проверят?  -  возмущенно  воскликнул Кучмиенко.  -  Что  проверят?  Я
протестую против вымыслов.
     - И,  протестуя,  предлагаешь или,  предлагая,  протестуешь?  - спросил
ехидно Юрий.
     Кучмиенко никак не  мог  постичь,  что  над ним просто насмехаются.  Он
привык  воспринимать все  слишком  серьезно,  с  некоторым  превосходством и
снисходительностью относился к  людям и не умел улавливать ту опасную грань,
когда  кто-то  выскальзывал из-под  его  превосходства и  сам  оказывался  в
господствующей позиции.
     - То есть как? - допытывался он.
     - Ты    отдаешь   предпочтение   обобщениям   без    подробностей   или
ограничиваешься подробностями,  не  предаваясь обобщениям?  -  допытывался у
него Юрий.
     Анастасия не выдержала, засмеялась, за нею Совинский и Людмила. Ее спас
звонок, она побежала открывать и вернулась снова с соседом.
     - Третье пришествие Иисуса Христа! - провозгласил сосед.
     - Садись,  "замечательный",  - предложил гостю Юрий. - Выпивай стоя, не
глядя и  до  дна,  и  жми  на  свои  танцы-шманцы,  выполняй план по  охвату
трудящихся художественной самодеятельностью. Ну, чего же затормозил?
     Но сосед увидел Кучмиенко и  попятился к  двери.  Парень был от природы
нахальный,  но  не  до  такой степени,  чтобы лезть за  стол,  где сидит сам
Кучмиенко,  заместитель всемогущего Карналя,  шеф всей их самодеятельности и
вообще всего на свете.
     Юрий выскочил из-за стола.
     - Давай,   давай,   -  приговаривал  он,  -  пока  ты  дотанцуешься  до
заслуженного  артиста  республики,  мы  присвоим  тебе  звание  заслуженного
глотателя.  Или ты испугался строгого заместителя директора?  Не бойся,  это
мой   законный  батюшка,   и   он   исповедует  только   режим   наибольшего
благоприятствования, как американский конгресс...
     Кучмиенко наблюдал за этой сценой с нескрываемым удовлетворением.
     - Когда-то  и  я  вот так,  -  нагнулся он к  Анастасии.  -  Молодость,
дерзость,  излишества. Кроме того, предчувствие счастья - всегда больше, чем
само счастье. Живешь, бывало, тем, что в один прекрасный день тебя вызовут и
повысят. Что может быть прекраснее?
     Юрий,  как ни был,  казалось,  озабочен угощением своего соседа, все же
прислушивался к  каждому слову отца и  мигом бросился на  выручку Анастасии,
которая, собственно, и не знала, что ей отвечать.
     - Ага,  прекрасный день! - крикнул он через стол отцу. - А когда в один
прекрасный день к  тебе явится твой бывший друг и  сообщит,  что у тебя есть
шанс попасть в  число так  называемых некоторых?  Кому охота быть некоторым?
Тогда  уж  лучше  записаться  в   общую  и   спокойную  категорию,   которая
определяется словами: "И многие, многие другие".
     - Ты  там  не  удержишься,  -  заметил Совинский.  -  Не  такой у  тебя
характер.
     - Слыхали? - с притворным испугом вздохнул Юрий.
     - Что-то я не пойму,  - пожаловался Кучмиенко еще как бы шутя, но уже и
не без тревоги в  голосе,  он-то знал способности своего сына и мог ждать от
него чего угодно.
     - У  Юрия проявились некоторые признаки тренированной неспособности,  -
пояснил Совинский.
     - Тренированной неспособности? Это что?
     - Привычка выполнять однообразную работу  и  утрата  способности решать
уникальные, проблемные ситуации. - Совинскому понравилась его роль, он играл
ее  со  все  большим удовольствием.  -  Иначе это называется технологическим
кретинизмом.
     - Могу для наглядности привести пример,  - вмешался Юрий. - У хирургов.
Операция прошла блестяще.  К сожалению,  пациент умер.  Так же и у нас: наше
объединение самое передовое. К сожалению...
     - Что "к сожалению"?  -  рассердился наконец Кучмиенко.  -  Какие могут
быть  "к   сожалению"?   Мы  на  переднем  крае  прогресса...   Я   со  всей
решительностью...  Конечно,  есть недоделки,  не  все ладно с  руководством.
Например,  общественность  небезосновательно интересуется,  правда  ли,  что
академик Карналь сказал,  что  все внимание и  энергию нужно сосредоточивать
лишь на тех машинах, какие могут иметь перспективу получения Государственной
премии.  И  правда  ли,  что  наше  объединение выпускает  некоторые машины,
которые на  практике применять невыгодно.  И  правда ли,  что  академик всех
подчиненных называет рабами: мол, я дал идею, а вы воплощайте!
     - "Рабы - не мы!" - засмеялся Юрий.
     Но Людмила, до сих пор молчавшая, вцепилась в Кучмиенко:
     - Погодите. Я ничего не понимаю. Это что?
     - Сигналы, - беззаботно пожал плечами Кучмиенко.
     - И конечно, анонимные, - подсказал Юрий.
     - Мы  не  можем  пренебре