-  Кому какое дело,  с  кем я возвращалась и в
каком поезде?
     - Садитесь,   садитесь,   -   испугался   Кучмиенко,   -   я   пошутил.
Действительно,  кому какое дело.  Да и не имеет это никакого значения. У вас
такой прекрасный вечер,  я и сам словно помолодел вместе с вами!  Жаль,  что
здесь нет моего друга Петра Андреевича, мы бы вместе с ним...
     - И жаль,  что нет "замечательного" соседа!  - воскликнул Юрий. - Тогда
бы  можно было дернуть по  рюмочке.  А  когда человек выпивает рюмочку,  все
обиды забываются. Даже Иван бы забыл.
     - Я пришел к тебе без обиды, - сказал Совинский.
     Анастасия  села,   вполголоса  попросила  прощения  за   свою  вспышку.
Кучмиенко понимающе кивнул.  Молодость,  а  еще  одиночество.  Одиночество -
страшная вещь.  Спасает только  коллектив.  Может,  и  он  забрался сюда  на
Русановку,  чтобы побыть хоть короткое время с  молодежью.  Потому что когда
кончается работа, тогда куда? Они с академиком Карналем любят бывать вместе,
беседовать о  науке,  о ее дальнейшем развитии,  но иногда и они расходятся,
как вот сегодня...  Он  бормотал на  ухо Анастасии,  и  она не отодвигалась,
наверное,  чтобы загладить свою резкость,  а  Кучмиенко считал,  что это уже
начинают действовать чары его авторитетности и всемогущества.
     Юрий привязался к  Совинскому.  Как будто не только Кучмиенко,  но и он
слышал все, что Иван говорил Людмиле.
     - Если уж не с обидой, то с чем тогда ты пришел?
     - Оставь в покое Ивана, пей чай, - попыталась успокоить Юрия Людмила.
     - Но  ведь при  конструировании вычислительных систем исходят из  того,
что режим диалога с машиной считается удовлетворительным только тогда, когда
время  ожидания  человеком  очередного  ответа  составляет не  более  десяти
секунд.
     - Ты  сегодня просто  несносный,  -  отвернулась от  него  Людмила.  Но
Совинский принял вызов.
     - Для нас важно другое время, - сказал он.
     - Какое именно?
     - Именно то,  которое перерабатывается,  превращается,  конденсируется,
перегоняется через наши машины.  Быстрее, быстрее, быстрее! Достичь скорости
света -  и тогда будет ощущение нашего бессмертия.  Вот мечта и сверхзадача.
Быть со всеми. Поэтому мне, например, хочется жить не просто, а как бы сверх
задачи.  Быть со  всеми.  С  теми,  кому всего труднее.  С  космонавтами.  С
тюменскими нефтяниками.  С бамовцами. А если не с ними, то чувствуешь словно
бы вину или нечто вроде этого.
     Юрий замурлыкал:
     - "На  борьбу за  права  человека поднялся молодой человек".  Темный ты
человек, Иван. Был темный и остался им, - продолжал он. - Время - это мы. Ем
время,  пью его,  как воду,  сплю во времени, а оно дремлет во мне, смеюсь и
наслаждаюсь во времени,  как в  теплой ванне,  и  я доволен.  Каков человек,
таково  и  время.   Все  равно  что  квартира.   Чем  больше  квартира,  тем
значительнее человек.  Скажешь,  неправда?  Вот картина -  она на стене. А у
тебя ни стены, ни квартиры. Ты до сих пор живешь в общежитии. Спрашивается в
задачнике Фалеева и Перышкина: чье время лучше?
     Кучмиенко сановито покашлял, позвенел ложечкой о чашку.
     - Позвольте вмешаться. Ты, Юрий, говоришь не то.
     - Тебе жаль Совинского? Тогда зачем же ты выгнал его из фирмы?
     - Я  не  выгонял,  и  фирма не  моя,  заруби себе на  носу!  У  нас все
государственное. Я на своей работе государственный человек!
     - А где начинается государство? С нас? А может, мы с него?
     - Люди часто не  знают,  где они могут принести больше пользы,  поэтому
нуждаются в контроле и руководстве, - поучительно произнес Кучмиенко.
     - Но руковожу не я тобой,  а ты мной. Поэтому да здравствует правильная
расстановка кадров! Вот Иван приехал из своего Приднепровска и заявляет, что
я не какой-то там специалист, а просто лодырь, мечтающий о лучшем будущем. И
не  только я,  а  все  мы  под  руководством академика Карналя и  при  твоем
заместительстве, товарищ Кучмиенко.
     - Я тебе этого не говорил, - спокойно заметил Совинский.
     - Или,  может,  я не отношусь к тем, кто живет от приказа до приказа, а
там ему хоть трава не расти!
     - Ты умеешь работать.
     Юрий откинулся на спинку стула, засмеялся.
     - В таком случае идеями обмениваться не будем, материальными ценностями
- да.
     - Мальчишество, - обращаясь к Анастасии, вполголоса проронил Кучмиенко.
- На что только растрачивается энергия! А между прочим, энергия каждого тоже
принадлежит государству.  Теперь модны дискуссии об  источниках энергии,  об
экономном отношении к природным ресурсам. Кое-кто пробует запугать: мол, что
будет,  когда  исчерпаем всю  нефть,  сожжем весь  уголь,  спилим все  леса,
опорожним газовые подземные кладовые.  А  я  бы спросил таких запугивателей:
задумались  ли  вы,  какие  запасы  энергии  таятся  в  душе  прогрессивного
человечества?
     Совинский переглянулся с  Анастасией,  которая смешно  наморщила носик,
слушая велеречивые разглагольствования Кучмиенко.
     - А что, разве есть и регрессивное человечество? - спросил он.
     - Не знаю,  есть ли регрессивное,  но прогрессивное действительно есть,
мы в этом убеждаемся ежедневно! - запальчиво ответил Кучмиенко.
     - Прогрессивное человечество -  это  большинство,  -  пояснил  Юрий.  И
непонятно было: смеется он над отцом или говорит серьезно.
     Но Совинский был в таком состоянии, когда все время ищут повода вновь и
вновь сцепиться.  Он  не  пропустил и  нового повода,  сразу же повернулся к
Юрию:
     - Бывает большинство умное, а бывает...
     - Глупое? - ехидно уставился на него Юрий.
     - Большинство складывается из нас. Каждый его составляет.
     - Все, но не каждый. Я составляю, ты - нет.
     - Это почему же?
     - А потому,  что я вкалываю,  а ты сбежал.  Кишка тонка,  оказалось, не
вынес морально-бытовых проблем. Я выпускаю машины, а ты...
     - Я бы на твоем месте отказался от подобных заявлений,  - мрачно сказал
Совинский.  -  Подумай  лучше:  что  ты  выпускаешь?  Половина  продукции  -
устаревшие модели. Для кого это?
     Кучмиенко ринулся не столько на защиту сына, сколько самого себя.
     - А   государственный  план!   Вы   что  же,   не   знаете,   что  есть
государственная дисциплина?  У  нас  тысячи  рабочих,  мы  должны платить им
зарплату. Мы не можем...
     - Не можете - откажитесь от своей должности! - резко сказал Совинский.
     - Сам отказывается, других тоже агитирует! - захохотал Юрий. - Да я уже
однажды отказывался.  Не  от  Люки,  как  тебе  хотелось бы,  -  от  высшего
образования. Дошел до четвертого курса и бросил.
     - Мало чести, - заметил Совинский.
     - А  почему  бросил,  знаешь?  Потому  что  "никто не  хотел  умирать".
Получишь диплом,  поставят начальником смены или  даже  начальником цеха,  а
через три месяца, то есть в конце квартала, с треском снимут за невыполнение
плана.  Не выполнишь его из-за снабженцев,  которые недодадут деталей, из-за
таких передовиков,  как ты,  но виноват -  начальник.  Я отказался! И теперь
кузнец собственной судьбы.  Материальный уровень приличный,  как говорит мой
отец, моральное удовлетворение тоже есть. И никакой ответственности.
     - Ты бригадир, вспомни.
     - А что для меня так называемое бригадирство?
     - Люди  становятся жалкими,  когда пытаются скрывать свои  слабости,  -
неведомо  кому  тихо  проговорила Анастасия.  -  А  если  они  еще  начинают
рисоваться своими слабостями, то перестают быть интересными.
     Людмила подошла к магнитофону.
     - Юка, найди что-нибудь интересное. У тебя же столько записей.
     - Найду,  найду.  У меня страшно интересные записи.  Но я хотел,  чтобы
Иван сделал свое тысяча восемьсот семьдесят первое предупреждение.
     Совинский пожал плечами.
     - Если уж ты хочешь говорить до конца,  то могу тебе сказать... Я бы на
твоем месте,  с  таким отношением...  Просто пошел бы завтра и  отказался от
бригадирства.  Какой же  из  тебя бригадир?  Да  еще,  наверное,  и  бригада
передовая. Я же знаю, что такое наладчики...
     - Угадал!  -  обрадованно воскликнул Юрий.  -  Комсомольская! Как в той
песне:  "Не расстанусь с комсомолом,  буду вечно молодым".  И мы делаем свое
дело,  а ты?  Приехал нас покритиковать?  Видали мы таких критиков! Спроси у
моего отца,  товарища Кучмиенко.  Он  все  знает.  Я  читал когда-то  роман.
Называется: "Калека, не сдавайся!"
     - Не  читал  ты  такого  романа,   -  Людмила  подошла,  повела  его  к
магнитофону, - не выдумывай, не читал.
     - Ну,  не читал.  А роман такой есть. Кроме того, что такое бригадир? И
что  такое наладчик?  Теперь интегральные схемы такие тебе  отпечатают,  что
только меняй их,  как перчатки, и все. А ты приехал... Завидуешь, что я зять
академика  Карналя?  Так  если  хочешь  знать  -  это  рабство,  которое  не
переборешь ничем.  "А-а,  это тот,  что женат на  дочке академика Карналя?",
"А-а,  это  зять  академика  Карналя?"  Единственный выход  -  самому  стать
академиком. Но это же, наверное, ужасная скука.
     - Прекрати, - тихо сказала Людмила.
     - Ну,  ладно...  Он все знает,  я  темный.  Он сидит в  Приднепровске и
учится разговаривать с  вычислительными машинами,  а  я  отдаю  предпочтение
разговорам с женщинами.
     - Не вижу особых успехов, - подала голос Анастасия.
     Кучмиенко    покряхтел.     Он     снова    очутился    на    периферии
заинтересованностей,   его  вытесняли  безжалостно  и  постоянно,   вся  его
значительность,  которой он  так  гордился,  слетела с  него,  как только он
переступил порог этой  квартиры,  с  ним  не  считался даже  родной сын.  Он
попытался прикрикнуть на Юрия:
     - Да замолчи ты!
     Но Юрий уже вышел из-под контроля,  и, пожалуй, не сегодня, а давно, он
был запрограммирован таким,  может,  еще с детства. Кроме того, тут речь шла
не о каких-то временных недоразумениях,  не о делах сугубо производственных,
за  которые он  и  в  самом деле не  мог отвечать в  такой степени,  как это
почему-то  пытался ему  приписать Совинский.  Были  и  еще  причины -  более
глубокие,  более  скрытые,  известные  лишь  троим:  Юрию,  Людмиле,  Ивану.
Кучмиенко и  Анастасия должны  были  довольствоваться ролью  слушателей,  им
выпадало разве что время от времени ронять слово-другое, которые во внимание
не принимались.
     - Я женился на Люке,  -  словно бы сам себе громко говорил Юрий,  -  но
ведь она меня не  любит.  Она сожалеет,  что отказала тогда Совинскому.  Всю
жизнь будет раскаиваться и сожалеть.  Анастасия,  вы знаете: Иван до сих пор
любит Люку.
     - Любовь никогда никого не унижала, - спокойно ответила Анастасия.
     - Да,  - воскликнул Юрий, - она поднимает человека, как математика. Она
помогает  человеку  окончательно потерять обезьяний хвост.  Вопрос:  как  вы
относитесь к случайным половым связям?
     Людмила шлепнула его по щеке.
     - Замолчи! Как не стыдно!
     - Прости, Юра, - сказал сконфуженно Совинский, - я не хотел...
     - Ты привел Анастасию, чтобы посмотреть на выражения наших лиц, а затем
кинулся  еще  обливать  грязью  всю  нашу  работу.   Но   я   не  хочу  быть
неблагодарным.
     Людмила встревожилась не на шутку:
     - Что ты хочешь сделать?
     - Найму небольшой эстрадный оркестр, чтобы нам было весело.
     Кучмиенко тоже встал и подошел к Юрию, сказал ему строго:
     - Юрий, ты пьян.
     - Он  что-то задумал дурное,  я  его знаю,  -  еще больше встревожилась
Людмила. Она схватила Юрия за руки, он вырвался, нагнулся над магнитофонными
кассетами, лихорадочно перебирал их.
     - Пока дышу - думаю. Я добрый. Я хороший. Кроме того, я непревзойденный
специалист по  бытовой  электронике.  Так  называемый бытовой  гений.  Какие
последствия моей деятельности в  этой отрасли?  Они наглядны и  сейчас будут
вам продемонстрированы.  Люка,  не мешай, ты же просила поставить что-нибудь
интересненькое.
     Анастасия кивнула Совинскому:
     - Нам пора идти.
     Совинский заколебался:
     - Оставить Юру в таком состоянии?
     - Если хотите, я могу вас проводить, - неожиданно вызвался Кучмиенко.
     - А  как же Юрий?  Вы можете его оставить в таком состоянии?  Наверное,
это в самом деле было бы нехорошо...
     Юрий с  кассетой в  руке подбежал к  Анастасии,  обнял ее  одной рукой,
заглянул в зеленоватые глаза.
     - Конечно  же  нельзя  оставлять  меня  в  таком  реактивном состоянии,
Анастасия!  Хоть я  и электронщик,  и частично даже кибернетик,  но я прежде
всего человек. А что изменила в человеке и в мире вообще кибернетика? Может,
мы стали быстрее запоминать таблицу умножения?  Или дети рождаются у  нас не
через девять месяцев,  а через три? Или трава изменила свой цвет и растет на
камне? Или мяч, подпрыгнув в воздух, больше не падает на землю? Или какая-то
машина разрешила хотя бы  одну проблему,  которую еще не  решил человеческий
мозг? Мудрецу отвечает молчание...
     Кучмиенко потирал руки. Ну, молокосос! Ну, желторотик! Выступать против
НТР! Против прогресса! Против будущего!
     - Машина разгрузила человека от второстепенных исполнительских функций,
- поучительно молвил  он.  -  Она  дает  нам  возможность сосредоточиться на
главном!
     - А что главное? - ехидно допытывался Юрий.
     - Главное - это не просто жить, а осмысливать свою жизнь, быть хозяином
труда и всей страны.
     Юрий небрежно махнул рукой, снова пошел к магнитофону.
     - Мы довольны собой,  -  бормотал он.  -  Мы не физики,  мы лирики.  Но
лирики - это трата времени, сил, средств. Я же не тратил время. Я покажу вам
кое-что. Как говорил поэт: "Я покажу тебе ужас в пригоршне пепла!"
     - Юка, я тебя предупреждаю, - издалека подала голос Людмила.
     Юрий не слушал никого. Говорил сам с собой.
     - Вопрос: имеет ли сегодня значение маленький внутренний мир человека в
океане электроники и кибернетики? Ответ: имеет и всегда будет иметь. Если бы
даже  наше  общество отказалось от  поддержки и  обогащения внутренней жизни
каждого,  то мы обогатили бы его сами. Да. Музыка? Типичное не то. Нам нужна
не музыка,  а истина.  Хотя,  к превеликому сожалению,  я уже говорил, - так
называемая истина не всегда полезна.  Например,  какая польза в  той истине,
что  у  моего  отца  кривой нос?  Или  истина,  которая относится к  разряду
печальных:  каждый год  эпидемия гриппа.  Спрашивается:  как любить ближнего
своего,  когда у  него вирусы?  Сейчас я  хочу продемонстрировать вам  плоды
своих  рук.  Нет  ничего  совершеннее человеческих рук,  сказал я  академику
Карналю.  Но ведь это же рука обезьяны,  -  ответил мне академик,  забывая о
том, что эта рука его кормит. А вот и так называемые плоды.
     Он  наконец нашел нужную кассету,  поставил ее на магнитофон,  отошел в
сторону,  сложил руки на  груди,  потом подбежал к  проигрывателю,  поставил
пластинку,   с  проигрывателя  зазвучала  тихая  музыка,   с  магнитофона  -
неожиданные голоса Совинского и Людмилы. Сначала никто ничего не мог понять,
даже сама Людмила.  Юрий торжествовал.  Показывал рукой на магнитофон,  мол:
слушайте,  наслаждайтесь,  поглядите, на что бывает способен простой бытовой
электронщик!  Только  Кучмиенко,  который с  такой  настойчивостью добивался
записывания всех разговоров академика Карналя на  работе и  не  раз хвалился
этим даже дома, кажется, начал понимать, что оно к чему, но тоже не трогался
с   места,   прислушивался  к  выкраденным  голосам  Людмилы  и  Совинского,
выкраденным коварно, тайно, преступно и теперь брошенным сюда.
     Голос Людмилы. Но разве мы не говорили откровенно?
     Голос Ивана. Есть откровенность окончательная.
     Голос  Людмилы (сквозь смех).  Вы  уже  думаете о  делах окончательных?
Может, о смерти?
     Голос  Ивана.   Напротив.  Мне  кажется,  что  я  еще  совсем  не  жил.
Впечатление такое, будто жизнь только должна начаться, и все зависит от вас.
     Голос Людмилы. От меня?
     Людмила  наконец  стряхнула с  себя  оцепенение,  решительно подошла  к
магнитофону и выключила. Юрий спокойно включил.
     - Что это означает? - спросила холодно Людмила.
     Юрий не отходил от магнитофона, заслоняя его от Людмилы.
     - Это, как говорят дипломаты, преамбула.
     - Ты можешь все-таки объяснить? - наступала на него Людмила.
     Голос Людмилы из магнитофона тоже спросил: "Вы могли бы объяснить?"
     Людмила снова прорвалась к магнитофону и выключила его:
     - Пойди открой, кто-то звонит!
     Юрий впустил соседа.  Тот забегал глазами вокруг, съеженно нацелился на
стул.
     - Кажется, я пришел вовремя.
     - Ты  создан  своими  родителями  именно  для  того,  чтобы  появляться
некстати, - недовольно заметил Юрий.
     - Но в зоопарке утонул слон!
     - Хотя ты и "замечательный", но так называемую норму уже выпил.
     - Кто же устанавливает норму? - полюбопытствовал сосед.
     - Тот, кто наливает. Бери рюмку, выпивай и айда отсюда.
     Людмила встала на защиту.
     - Почему ты его прогоняешь?  Пусть человек посидит с нами. Он ничего не
ел.
     Но Юрий уперся:
     - Нет, садиться он не будет. Стоя, не глядя и до дна. Как там говорят в
Приднепровске?..
     - При чем тут Приднепровск? - удивился сосед.
     - А  при  том,  что  там  живет вот этот товарищ Совинский,  а  товарищ
Совинский - рабочий класс. Дошло?
     - Я тоже рабочий класс,  -  засмеялся сосед.  - Вон и товарищ Кучмиенко
подтвердит.
     Кучмиенко нахмурился, даже как бы отвернулся от танцовщика. До чего уже
дошло! Какой-то чуть ли не низкопробный пьянчуга ссылается на его авторитет!
     - Юрий, ты бы прекратил всю эту комедию! - строго прикрикнул он.
     - А что за комедия? Вот мой друг Иван утверждает, что человек, чтобы не
попасть в зависимость от созданных им самим машин,  должен стать самоцелью и
самоценностью.
     - Го-го-го! - захохотал сосед, успевший уже опрокинуть рюмочку. - А как
же тогда мои танцы? Я живу не ради себя, а ради танцев.
     - А ходить умеешь? - спросил неожиданно Юрий.
     - Ну?
     - Так иди знаешь куда!
     Он  вытолкал соседа,  запер за  ним дверь,  снова пошел к  магнитофону.
Людмила попыталась его остановить. Кучмиенко пришел ей на помощь.
     - Эта игра становится неприличной, Юрий.
     - А  я не играю,  -  пьяно заявил Юрий.  -  Я начинаю бороться.  Жить и
умереть в борьбе - это смысл жизни целых поколений.
     - С кем же ты борешься? - спросил Совинский. - С нами, что ли?
     - С так называемыми условностями. Я хочу их одолеть!
     Он  снова  включил  магнитофон,  никто  не  догадался снять  кассету  и
спрятать или попросту выбросить за окно. Снова было то же.
     Голос Ивана. Людмила, я должен наконец... Не могу больше молчать...
     Голос Людмилы. Но я же сказала... Мы никогда не молчали...
     Голос Ивана.  Я  не о том.  Все это были просто разговоры.  Без особого
значения. Но теперь я должен вам сказать...
     Голос Людмилы. Должен? Так торжественно?
     Людмила  потеряла  малейшую  надежду  повлиять  на  Юрия,   теперь  она
обращалась к Кучмиенко, он обязан был помочь.
     - Вы слышите? Что это такое?
     - Бытовая электроника, - спокойно пояснил Юрий.
     - Это подлость! - воскликнула Людмила. - Подлость и позор!
     - Так называемая, ты забыла добавить.
     А голоса продолжали звучать.
     Голос Людмилы. Я боюсь торжественного тона.
     Голос Ивана. Вы просто не хотите меня слушать.
     - А  что,  если я начну раздеваться?  -  неожиданно спросила неведомо у
кого Анастасия, но то ли ее не услышали, то ли просто не поверили...
     Голос Людмилы. Но я же слушаю.
     Голос Ивана.  Я давно должен был сказать... но... не умел... но сегодня
так... я хотел бы сказать только тебе, но при всех...
     (Звучит странный звук, подозрительно похожий на всхлипывания.)
     Анастасия дернула воротник блузки.  На это никто не обратил внимания. В
комнате  было  душно,  можно  расстегнуть блузку.  Но  Анастасия  не  просто
расстегивала блузку,  она почти рвала пуговицы, делала это демонстративно, с
вызовом, и никто