же и
домой,  упал и сплю,  а велосипет в соломе,  еще и веник сзади таскал всюду,
чтобы следы замести.  А дивизия гыр-гыр,  поперла дальше. Вышла, значится, с
Озер,  по степи ударилась,  глянь,  а оно снова Озера.  Они назад - Озера. В
сторону -  Озера.  Они на карту глядь,  зырк,  села называются так и этак, а
кинутся ехать -  Озера,  и все тут!  Так неделю и крутились по району,  пока
наши самолеты не  засекли да  не разбомбили до цурки!  А  мне хоть бы медаль
какую!  И  теперь еще загнали на бугор на проживание.  Разве ж  это порядок,
Петько?
     Подходит ли  к  такому  высокому кабинету история  про  деда  Пакильца,
который целую неделю гонял по своему району фашистскую танковую дивизию?  Но
Зинька вспомнила про планировку нового села, и Карналь не мог не вспомнить о
деде  Пакильце.  Правда,  впоследствии  оказалось,  что  планировка-то  была
сделана не без предусмотрительности. На сухом бугре поставили не только хату
деда Пакильца,  но еще и сельскую водокачку -  так что верхний участок новых
Озер становился как бы хозяином воды,  от того, сколько здесь потребят воды,
зависело снабжение двух других участков, расположенных ниже.
     В  старом  селе  этой  проблемы не  существовало.  У  каждого был  свой
колодец, полная независимость и довольно скромные потребности, потому что из
колодца  воды  не  натаскаешься.  Кому  приходилось поливать  капустную  или
помидорную рассаду или  табак,  тот  знает,  какая это каторга -  таскать из
колодца ведро за ведром и, обрывая руки, носить воду на грядки. В новом селе
все было иначе. Во дворе - колонка. Открутил кран - и течет, журчит тебе и в
огород,  и  в сад,  и под виноградные лозы -  будто в Греции,  а земля такая
жирная, что и бананы, пожалуй, выросли бы, не то что виноград.
     Зазмеились по дворам толстенные резиновые шланги,  лилось,  поливалось,
мылось, вымывалось, вода своя, чистая, прохладная, из артезианских глубин, с
самого дна степи, грех не воспользоваться, росло все на новом месте так, что
страх брал. Сады на третий год уже давали плоды, вербы и осокори вымахали за
пять лет такие,  будто им было по пятьдесят лет,  зелень била из земли такая
неистовая, что кое-кто уже стал с опаской присматриваться; не темные ли силы
разбудили люди в своей ненасытной жажде выращивания.  Максим Живодер,  сосед
деда Пакильца, выставляя локти, висел целыми днями на воротах, любопытный ко
всему,  что происходит на улице,  выглядывал из зеленых чащ, буйствовавших в
его дворе,  бранился: "Так-перетак, прет из земли - света божьего не видать!
Хоть  бери топор да  вырубай!"  Но  крана никто не  закручивал,  поливать не
переставал, добывали новые саженцы, доставали редкостные сорта, уже и калину
заставили расти на  сухом когда-то  холме,  у  кого-то завелась черноплодная
рябина,  кто-то привез грецкий орех,  который,  как говорят,  выгоняет своим
духом с усадьбы и мух,  и комаров,  и всякую нечисть.  Хвастались друг перед
дружкой невиданными помидорами,  синие баклажаны росли,  как глечики,  перец
величиной с Омельков ботинок, а известно ведь, что для Омелька обувь шьют по
специальному заказу,  потому что ни  под какие государственные стандарты его
ножищи не  подходят.  И  пока разливалась так  буйно и  весело вода наверху,
возле самой водокачки, нижние поселенцы сидели у сухих своих шлангов и кляли
на чем свет стоит деда Пакильца, законы земного притяжения и чью-то коварную
планировку,   которая,   оказывается,   благоприятствует  не   добычливым  и
нахрапистым,   а  скромным  и  затурканным,   или  так  называемым  честным.
Горлохватовка,  которая  роскошествовала когда-то,  соседствуя  с  колхозным
садом,  теперь проклинала все на свете, потому что между садом и ею пролегла
бригадная дорога и по ней шла вся техника, а техники в колхозе было навалом:
тракторы,  комбайны,  бульдозеры,  канавокопатели,  десятки  грузовых машин,
автопогрузчиков,  самоходных возков;  все это днем и  ночью в  течение всего
года  только  то  и   делало,   что  двигалось,   наполняло  хаты  грохотом,
сотрясением,  чадом,  взбивало пыль до самого неба,  а  смыть ее было нечем,
потому как  Пакильцовка забирает всю  воду,  чтоб они там утопли в  ней!  Не
лучше было и  в  Лизковке,  очутившейся в  деловом центре села.  Там  школа,
магазины,  клуб,  колхозная контора,  автобусная линия,  соединяющая Озера с
райцентром,  магистрали и  артерии и  тоже  грохот  моторов,  чад,  пылища и
безводье,  как в Сахаре, потому что Пакильцовка преступно наслаждалась своею
близостью к  водокачке,  главное же:  ссылалась на  действие законов земного
притяжения.  Вода  течет сверху вниз,  сколько ее  дотекает на  низ,  тем  и
довольствуйся.  Старый Карналь предусмотрительно поселился между Лизковкой и
Пакильцовкой,  обеспечив,  таким образом, себя и от безводья, и от упреков в
жадности к общей воде.
     - Да ты,  Петр Андреевич, в делах своего колхоза сведущ едва не больше,
чем в основной своей работе!  -  слушая эти истории,  воскликнул Пронченко с
доброй завистью в голосе. - А у меня уже не выходит.
     - Иногда мне кажется,  что я до сих пор живу там, в селе, а сюда только
наведываюсь время от времени,  -  раздумчиво молвил Карналь.  -  Неужели над
нами так тяготеет место рождения?  Ведь я в родном селе прожил только первые
шестнадцать лет своей жизни,  а последующие тридцать четыре - носило меня по
свету. Так вот же - все время возвращаешься туда, и впечатление такое, будто
и  не выезжал оттуда.  Да и  в моем селе меня как-то никогда не воспринимали
всерьез   как   ученого   или   там   какого-то   директора,   руководителя,
светила-пресветила.  Так и  остался для всех Петьком,  Петриком,  вот и наша
дорогая Зинаида Федоровна...
     - Которая для тебя осталась Зинькой, - засмеялась та.
     - Ну,  так Зинька.  Но ведь ты председатель колхоза, и я это знаю, и ты
всякий раз делишься со мной своими заботами...
     - А ты -  делишься?  -  Зинька наставила на него могучую, всю в орденах
грудь,  так  что  Карналь даже  сделал движение,  будто  хотел отодвинуться.
Женщина,  за которой может спрятаться целое государство. - А мы когда-нибудь
слышали от  тебя о  твоей работе,  о  твоих проблемах?  Как же можно всерьез
относиться к тому,  чего не ведаешь?  У тебя,  Петро,  знаешь,  нехлюдовский
комплекс!
     - Какой комплекс?  - Пронченко откровенно забавлялся этой перепалкой. -
Вы что, Зинаида Федоровна, его к князьям приписали?..
     - Так  он  же  как  тот  толстовский князь  Нехлюдов.  Приедет в  село,
походит,  повздыхает по  каким-то  бересткам или осокорям -  и  снова на год
пропал в  своей столице,  спрятался за  свои электронные машины.  Не то чтоб
сказать: черт-бес, Зинька, давай тебе всучим какую-нибудь машину, пусть твоя
голова хоть немного отдохнет.  А то ведь хоть разорвись.  Хлеб давай, молоко
давай,  мясо давай,  овощи дай,  фрукты дай, а в колхозе привыкли как? Чтобы
все было:  и  пшеница,  и  постное маслице,  и  сахар,  и мед,  и смушки,  и
поросятки, и яички, и редька. Тысячеотраслевое хозяйство. Разве тут успеешь?
Разве охватишь?
     - Ты  же  сама не  захочешь узкой специализации,  -  сказал Карналь.  -
Привыкла,  чтобы все было в твоем хозяйстве,  все свое,  свеженькое. Что для
передовиков механизаторов,  что  для детсадика,  что для стариков.  Там тебе
медок,   там  мясо,   там  маслице,   там  подсолнечное.   Конечно,  так  не
нахозяйничаешь,  неминуемо распыление сил  и  средств,  но  вы  все к  этому
попривыкли,  главное же  -  нет  еще  у  нас  координирования,  нет  точного
распределения  функций   между   колхозами  в   пределах  района,   области,
республики.
     - Специализации еще нет,  -  признал Пронченко,  -  хотя это и  не  моя
отрасль,  но  знаю,  потому что и  в  промышленности мы  еще не всегда этого
достигаем.
     - Так  вот  пусть Карналь нам  и  поставит свои машины,  пусть они  все
вычислят,  все скоординируют,  -  сказала Зинька.  -  Я  своему секретарю ЦК
только намекнула,  а  он сразу и вспомнил о нем.  И удивился:  почему же это
академик не попробует помочь землякам?
     - Машины еще дороги для отдельного колхоза, - заметил Карналь.
     - Попросим у государства кредит.
     - Кроме  того,   что  тебе  дадут  машины?  Ну,  создашь  ты  колхозный
вычислительный центр. У тебя в конторе сейчас сколько людей?
     - Трое. От силы четверо.
     - А понадобится при машине десять или двенадцать человек.
     - Вот тебе раз! Что же это за машины такие? Все говорят о высвобождении
рабочих рук, а оно выходит - какое-то машинное закабаление?
     - Для машины нужно собирать информацию.  Сама она этого не сделает.  Ее
надо кормить информацией, закладывать в нее данные, а уж она обрабатывает их
и выдает результаты, делая это в тысячи и миллионы раз быстрее самых опытных
работников.  Когда мы устанавливаем машины на заводах или в учреждениях,  мы
имеем  дело  с  компактностью,   с  большой  концентрацией  рабочей  силы  и
материальных средств.  А в колхозе?  Разбросанность техники, людей, огромные
пространства,   неповторимость,  нестандартность  операций...  масса  вещей,
которые не поддаются математической формализации.  Как ты переведешь на язык
математики,  к  примеру,  процесс  прорастания пшеничного  зерна?  А  машина
понимает только математический язык.
     - Вы  ученые -  вам и  знать,  -  решительно заявила Зинька.  -  От нас
требуют хлеб и  мясо,  а  мы  от  вас потребуем...  Вот ту,  как ты  сказал,
формализацию или мобилизацию.
     - Это задача на целое десятилетие.
     - А ты подумай,  Петр Андреевич,  -  вмешался Пронченко,  -  может, и в
самом деле пора уже начать думать в этом направлении?  Может, мы принадлежим
к  последнему поколению,  которое тяготеет к  природе,  не может представить
себя оторванным от беспредельных полей,  мечтает о  травах в росе,  весенних
лесах, о тихих водах с зелеными вербами над ними...
     - А еще промытая дождями листва на деревьях,  - подсказала Зинька, - да
и  шелест кукурузы ранней осенью,  да  запах конопли.  А  для  меня оно  все
сливается еще и с другим,  уже с новым. Уже это и не просто степь, а гектары
зерновые и гектары кормовые.  Уже не просто жаворонок над весенней бороздой,
а пахота и сев. Казалось бы, простые слова: "пахота", "жатва", "молотьба". А
так и звенят в сердце.
     - Я  лишь  могу  добавить вслед за  моим  любимым писателем,  -  охотно
поддержал эту своеобразную грусть о прекрасном Карналь:  -  "Теперь мы ездим
на автомобилях,  ездим все быстрее и быстрее с каждым годом,  так как дороги
становятся лучше,  расстояния - больше, а Великий лес, где еще бывает зверь,
с каждым годом все сжимается, как моя жизнь..."
     - Ладно.  Творческая пауза закончена, - рубанул воздух рукой Пронченко.
- А как насчет дела, Петр Андреевич? Что ты можешь пообещать? Автоматические
системы управления неминуемо должны обратиться и к земле. Чтобы взять от нее
максимум и  одновременно сберечь  максимум ее  красоты и  нетронутости,  без
которых человек не  может жить так же,  как без хлеба.  На  механизированных
комплексах автоматизировать сможем все так же,  как в заводских условиях,  а
вот когда дело дойдет до бесконечных нолей, до хлеба, до овощей, до фруктов,
цветов?  Как тут?  Не посадишь же возле каждого кустика информатора, который
будет питать твои машины?  Сам понимаешь, что это ничего не даст. Формальное
выполнение плана по автоматизации управления, а пользы - нуль.
     - Так ты для этого приехала? - снова спросил Зиньку Карналь.
     - Сказано же: совещание председателей колхозов.
     - И ты для выступления выбрала именно эту проблему?
     - Еще  чего?  У  меня проблем и  без  этой хватает!  Вот говорили тут в
Центральном Комитете, а я возьми да и похвались своим славным земляком. Меня
и  спросили,  а  если и в колхозе автоматическую систему управления?  А я не
знаю, с чем ее едят и какой ложкой. Ты и объясни.
     Карналь  не  объяснял.   Не  умел  и  не  любил  популяризаторства.  Он
представил  себе:   тысячи  лет  сеют  хлеб  и  тысячи  лет  набирают  опыт,
встревоженно поглядывают на небо,  мнут в пальцах комочки почвы,  пробуют на
зуб молодое зернышко,  взвешивают на ладони колосок. Собирается и всякий раз
теряется  бесследно со  смертью  каждого  носителя  запас  опыта  горького и
радостного,  всякий раз каждому приходится добывать утерянное вновь, годами,
десятилетиями, разгадывать тайны, чтобы с одного лишь взгляда угадать, когда
снега сползут с гор,  как перезимовала озимь,  где лучше сеять ячмень, а где
просо,  что вещают сорок дождливых дней,  а что -  сорок знойных, что будет,
если сады зацветут вторично?  И как солнце всходит,  и как заходит,  и какие
облака, и как плывут по небу, и куда летят птицы, и как поет петух, и почему
свинья   мостит   под   себя   соломку   -   никакие  институты  никогда  не
склассифицируют все  то,  что сохраняется в  памяти народной и  теряется без
конца,  а потом снова рождается.  Достижения наконец возобладают,  но ведь и
утраты неисчислимы, иногда просто трагичны.
     Проще с  тем,  что проверено столетиями.  К  примеру,  в  их местах все
знают,  что сливы наилучшие -  в Лучках,  а вишни -  в Мишурином, арбузы - в
Келеберде,  пшеница -  в  Рябцевом.  Но  когда налетает стихия...  Вот  была
бесснежная зима со страшными морозами,  все поля к  весне стали черными,  не
зазеленело,  не  пробился ни единый росток,  страшно было смотреть.  Карналь
летел в Ростов, пролетел над всей Украиной - и все внизу было черным) как на
пожарище.  В районе всех председателей обязали: пересеивать ячменем и овсом.
Завезли  посевматериал,   установили  сроки.   Проще  всего  было  выполнять
указания.  Но вырастет ли хлеб после указаний?  На это никто в районе ответа
не давал.  Да и спрашивать никто не решался.  Зинька тоже не спрашивала,  но
дома  собрала старых колхозников:  пришли дед  Гнат,  Андрий Карналь,  Петро
Загреба, долго сидели, молчали, думали.
     - Оно может быть,  а может не быть,  -  сказал наконец дед Гнат,  самый
старший.
     Потом все молча пошли в степь, бродили по черному озимищу, докапывались
до корешков,  нюхали землю, брали на язык, садились на корточки, словно бы к
чему-то   прислушивались.   Со  стороны  это  могло  показаться  совершенной
нелепостью.  Что можно искать в  почерневшем,  вымороженном за зиму поле?  А
ведь  нашли.  Закрылись  с  Зинькой  в  ее  кабинете,  долго  взвешивали все
возможности.  Можно и  пересеивать,  но  если сухая весна,  все  пересеянное
погибнет,  выгорит,  и  соломы не соберешь.  А озимь еще живая,  еще корешок
держится.  Сухая весна для  него даже полезна,  потому что  он  прогреется и
пойдет в  рост.  А  там в мае пойдут дожди,  пусть и с небольшим,  но все же
будем с хлебом. С посеянным - будем, а с пересеянным - вряд ли.
     - А  если весна выдастся холодная и дождливая,  и зальет те корешки,  и
они не отойдут? - спросила Зинька.
     - Нет, - сказали деды, - приметы указывают на весну теплую и сухую.
     - А если случится вопреки приметам? Ведь бывало и такое?
     - Бывало, и не раз. Все может быть.
     - Тогда что же? - снова спросила Зинька.
     - А что?  -  откровенно сказал Андрий Карналь.  - Будет с тобой то, что
однажды случилось со мной.  Снимут с работы. Может, и из партии исключат. За
невыполнение указаний.  Если же рискнешь и  вырастет у  тебя пшеница на весь
район, а то и на целую область, - орден дадут.
     Зинька рискнула и получила орден. Но ведь не все же могут рисковать, не
везде есть мудрые деды,  да  и  деды тоже не везде одинаковы.  Зато указания
действуют неумолимо и  постоянно,  как законы природы.  И  бывает,  указания
неразумные.  Сей  в  холодную  землю,  начинай  собирать недозревшее,  пусть
доходит в валках, молотить мокрое, высушить потом.
     А только попробуй себе представить:  все поля,  все фермы, все деревья,
реки,   ручьи,   земли  подчинены  единой  системе  точного,   безошибочного
автоматического управления.  Проложены  глубоко  в  земле  кабели,  зоны  их
охраняются,   от   кабелей   отходят  разветвления  с   сверхчувствительными
датчиками,  от которых целыми потоками идет информация к электронным мозгам,
охватывающим колхоз,  район,  область. Для каждого поля, для каждого участка
определяются все показатели:  ветры господствующие, переменные, неожиданные,
холодные, теплые, влажные, сухие; угол, под которым падают солнечные лучи на
поверхность земли,  прогретость земли на заданных глубинах, в разные времена
года,  в разные месяцы,  дни,  часы и даже минуты; циркуляция почвенных вод,
воды  дождевые,   испарения,  проникание  в  глубокие  слои;  истощение  или
"сытость"  земли,  потребность в  тех  или  иных  удобрениях,  потребность в
обработке,  голоса  земли,  ее  стоны,  вскрики,  радостные  вздохи,  голоса
удовлетворения.  Микроскопические датчики в пшеничном зернышке,  в яблоневой
почке,  в первом бледном зубике, которым прорастают семена, в зеленой завязи
под   отмирающим  цветком.   Прослеживают  рост   от   самых  первых  начал,
улавливаются все сигналы, удовлетворяются все потребности, капризы, причуды.
Нужна  влага?  Пожалуйста,  подбросим  искусственное  орошение!  Не  хватает
удобрений?   Дадим  на  те  поля  удобрения.   Холодно?   Зажжем  над  полем
искусственные солнца, питаемые соседней атомной электростанцией.
     Он  вообразил:  все команды дает электронная машина,  выполняют команды
также   электронные  автоматические  устройства,   размещенные  с   разумной
целесообразностью именно там, где в них может возникнуть потребность.
     Но,  вообразив  все  это,  Карналь  ужаснулся:  тут  недостаточно одной
техники,  никакая математика не сможет проникнуть в тайну пшеничного зерна и
в плод яблони, математика со своим гигантским аппаратом все равно никогда не
сравняется с земными просторами,  остановится бессильно даже перед явлениями
на  поверхности земной,  а  надо  же  проникнуть  в  глубины,  охватить  всю
беспредельность ее микромира,  земных основ,  найти все таинственные,  еще и
поныне не найденные наукой частицы, определить их характер, научиться читать
их  прихоти.  Нужны,  может,  новые какие-то  интуиции,  новые науки,  новые
необычайные умы  для разрешения,  так сказать,  идеального решения проблемы,
которая возникла в случайном разговоре двух секретарей Центрального Комитета
с председателем обыкновенного украинского колхоза.
     - Нет, это двенадцатый сон Веры Павловны, - сказал наконец Карналь.
     - Почему аж двенадцатый?  -  удивился Пронченко. - Что-то ты перескочил
далеко.  У  Веры Павловны в  "Что делать?" было четыре сна,  а ты -  сразу в
двенадцатый!
     - Остальные пропускаем,  как несущественные,  -  улыбнулся Карналь. - У
вас  тут  воображение так  разогналось,  что  для  его обуздания нужно нечто
особое, как для контролирования термоядерной реакции. Материя, как известно,
под   действием  тех  адских  сил  уничтожается  бесследно,   поэтому  нужно
придумывать,  пожалуй,  что-то нематериальное.  У меня в голове промелькнуло
как раз нечто подобное.
     - Может, поделишься и с нами?
     - Ох,  я чуть не забыла,  -  всплеснула руками Зинька. - Там же от деда
Карналя вам гостинцы.
     - Получаешь гостинцы - надо их отработать, - пошутил Пронченко.
     - Наверное, никогда не отработаю, - Карналь беспомощно развел руками. -
Разве может человек,  к примеру, отплатить за самый факт своего рождения, за
то,  что  ему  дарована жизнь?  Я  только что представил себе,  что можно бы
сделать,  развив идею Зинаиды Федоровны, подведя под нее научную базу, и это
мне показалось таким недостижимым,  что я даже испугался,  хотя кибернетики,
по правде говоря,  не боятся ничего.  Но все же есть вещи неосуществимые - с
этим надо смириться.  Например, нельзя никогда научиться варить вкусный борщ
- с таким умением надо родиться. Так же, как писать романы, хотя романисты и
оскорбились бы,  услышав  подобное  сравнение.  Хотелось  бы  замахнуться на
недостижимое. Но как? Продолжить и без того уже бесконечн