- Все может быть.
     - Тогда не нужно. Я не хочу, чтобы ради меня вы...
     - Я  же сказал:  может быть.  Но может ведь и не быть.  Все это в сфере
предположений и  вероятностей...  А вот для вас я могу сделать доброе дело -
это уж точно.
     - Тоже из неопределенной сферы вероятностей?
     - Но ведь вы просите...
     - Женский каприз!
     - Если что-то случится,  я  могу сослаться на то,  что Петру Андреевичу
очень понравился ваш материал о том, как читают ученые...
     - В самом деле? Он читал?
     - А  разве я  не говорил вам?  И он тоже не звонил?  Я записал ему ваши
телефоны. Он собирался позвонить, поблагодарить за умные наблюдения.
     - Какие там  наблюдения!  Да  и  не  до  того  было в  это  время Петру
Андреевичу... Когда я увидела эти траурные рамки...
     Анастасия  прикусила  губу.   Не   хотела  проговориться  даже  Алексею
Кирилловичу.
     - Кроме того,  -  сказал он, - всегда приятнее подчиняться женщине, чем
начальству.
     - Алексей Кириллович, что я слышу! Вы - и такие высказывания! Или это в
предвкушении сороковой субботы?
     - Там ничего такого, уверяю вас... Собственно, увидите сами... Рискну и
подчинюсь красивой молодой женщине...  Но приходите не с утра,  а что-нибудь
около часа... Набьется больше народа, легче затеряться... Будете без меня...
Совсем одна...
     - Как  раз то,  к  чему я  привыкла в  последнее время.  Благодарю вас,
Алексей Кириллович, даже не нахожу слов...
     В  субботу  он  проводил  Анастасию в  тот  самый  вестибюль,  где  они
заключали свой тайный пакт,  и  мгновенно исчез в толпе празднично разодетых
людей,  которых незримые силы любопытства и беспечности толкали туда и сюда,
людей странно одинаковых -  чем-то страшно схожих меж собой,  а чем именно -
не  поймешь.  Но  через минуту Анастасия тоже стала похожей на всех,  как бы
посмотрела на себя со стороны,  увидела, как стоит, подняв лицо, уставившись
в  огромное  белое  полотно,  закрывавшее чуть  ли  не  половину просторного
вестибюля,  и все, кто там был, так же всматривались в полотнище, только они
смеялись открыто или тайком,  а у нее от негодования и неожиданности сдавило
спазмой горло.
     На  полотнище был  наляпан  шаржированный портрет  Карналя.  Карналь  с
прицепленной  кудлатой  бородкой  огромными  ножницами  стрижет  такого   же
кудлатого,  как и его борода,  барана,  и шерсть,  падая вниз,  образовывает
специальную надпись: "Обкорнай барана и стриги кибернетику!"
     Еще ниже большая черная рука указывает пальцем куда-то вправо,  и снова
всеобщая сила  одинаковости заставила Анастасию повернуть голову туда,  куда
указывала намалеванная рука,  и  взглядом она  уперлась в  новое  полотнище,
правда,  намного меньше, с предостережением: "У нас смеются только на первом
этаже!"
     Она пошла туда,  куда шли все,  переходы между корпусами были заполнены
людьми почти до отказа,  более всего толпились у стен, на которых от потолка
до пола было понавешено множество шаржей,  призывов, объявлений, причудливых
диаграмм,  какие-то парни в расхристанных пиджаках трусцой подносили новые и
новые рулоны ватмана,  что-то пришпиливали,  приклеивали, подмалевывали, как
будто мало было написанного и намалеванного прежде, будто боялись они, что в
этот день мало обыкновенного смеха,  нужен хохот, нужно веселье неудержимое,
беспредельное, всеочищающее.
     "Не  останавливайся  на  достигнутом,   даже  если  не  имеешь  никаких
достижений!" - это поперек перехода. Своеобразная орифлама местных остряков.
     Дальше на красном фанерном щите предупреждение:
     "Здесь  отдается преимущество требованиям техники  перед  человеческими
потребностями!
     Запрещается:
     лезть на рожон,
     плевать против ветра,
     заслонять солнце,
     возражать академику Карналю!
     Пенсионерам: не разговаривать и не кашлять!
     Красным следопытам: не играть на дуде!
     Всем: не дышать!"
     Через несколько метров милостивое разрешение:
     "Дышите!"
     Еще через несколько метров:
     "Глубже!"
     "Еще глубже!"
     "Как можно глубже!"
     "Полной грудью!"
     И огромными буквами: "Облегчайте себе душу смехом!"
     Смех  господствовал  тут  безраздельно  -   беззаботный,   раскатистый,
преимущественно беззлобный,  порой донимающий,  особенно когда про академика
Карналя,  которому,  пожалуй,  доставалось больше всех,  на всех уровнях, по
поводу и  без  повода,  заслуженно и  незаслуженно.  "Будь  милосердный -  и
найдешь свое место в жизни!" -  это не касалось никого персонально,  поэтому
воспринималось с таким же веселым равнодушием, как призыв "Создавай барьеры,
чтобы было  что  преодолевать!"  или  оптимистическое пророчество:  "Человек
выстоит даже перед НТР!"
     Дальше  вся  стена  была  зарисована  жанровыми  картинками  на   тему:
"Кибернетик тоже человек.  Он  ходит по Киеву с  авоськой,  не может достать
шины  для  "Жигулей" и  стоит в  очереди на  квартиру,  ибо  лучше не  иметь
квартиры, но иметь надежды, чем, имея квартиру, уже ни на что не надеяться".
     Но  это  было  как  бы  передышкой,  своеобразной разрядкой перед новым
ударом  по  руководителю  объединения.  Знакомая  уже  намалеванная  рука  с
указующим перстом появлялась то где-то внизу,  то аж под потолком,  вела все
дальше  и  дальше,  потом  неожиданно перевернулась,  показала вниз,  велела
красной разляпанной надписью: "Копать здесь!" А ниже: "Склад идей, пригодных
для диссертаций-прикасаний к науке. Ключи у товарища Кучмиенко!"
     К  Кучмиенко  было  лишь  первое  прикосновение.  Дальше  снова  общее:
"Пользуйтесь плодами НТР!" Чье-то стыдливое признание:  "Работа не нравится,
но привлекает зарплата".
     Снова  побежали  по  стенам  рука  с  указательным перстом  и  призывы:
"Читайте! Изучайте! Запоминайте!" И на голубом полотнище "Афоризмы академика
Карналя":
     "Все неизвестное должно стать известным".
     "Все известное должно стать неизвестным".
     "Величия следует ждать только от великого".
     "Зазнайство - признак отсутствия мысли".
     "Не достаточно выработать идеи,  надо еще уметь их  забывать,  чтобы со
временем услышать от академиков".
     "Желания подчиненных не  следует уважать даже тогда,  когда подчиненные
уважают твои желания".
     "Автоматы должны быть автоматами".
     "Не автоматы не должны быть автоматами".
     "Ученые должны думать".
     "Конструкторы должны конструировать".
     "Завотделами должны заведовать отделами".
     "Одиннадцать  моих  заместителей должны  замещать  меня  с  одиннадцати
сторон".
     После этого абсолютно логичным был призыв: "Да здравствует академизм, а
также академики!"
     Но призыв,  совершенно логичный в  такой день,  повисал в воздухе.  Тут
царило  настроение далеко  не  академическое,  напротив:  антиакадемическое,
создаваемое невидимыми смехотропами по  принципу,  показанному на  одной  из
остроумных  схем:   осел-ослотроп-антиосел.   На   беспредельных  панно  был
изображен шуточный парад кибернетиков,  командовал которым Карналь верхом на
баране, принимал парад маршал кибернетики Глушков, у него вместо обычных его
очков припасованы были два довольно симпатичных компьютера.
     Гальцева  нарисовали  оперным  певцом,   поющим  арию  из  "Дон-Жуана":
"Двадцать турчанок, сорок гречанок, а испанок так тысяча тридцать". Намек на
его машину М-1030, кажется, из всех намеков этой субботы самый мягкий и, так
сказать, совершенно беззлобный.
     В цехе электронной игрушки,  который по своему расположению обречен был
неминуемо попасть в  сферу сороковой субботы,  господствовали воссозданные в
красках  Жбанюковы истории,  которыми  он  брал  измором  нежеланных гостей.
Истории,  которым был придан вид не  то  древних гарпий,  не то просто наших
родных  ведьм,  довольно-таки  свободно  трактованных  художником  по  части
внешнего вида,  -  они  гнались за  терроризированными членами комиссий,  за
проверяющими и  контролерами,  те разбегались в  ужасе и панике,  удирали от
Жбанюка,  а  он неутомимо и расщедренно насылал на них новые и новые легионы
созданий своего неповторимого воображения.
     Ради  сороковой субботы немыслимо было удержаться от  соблазна провести
мини-пресс-конференцию с тремя академиками:  Глушковым,  Амосовым и Карналем
на  тему:  "Возможно  ли  создание  искусственного  интеллекта,  который  бы
превзошел интеллект Жбанюка?"
     Проведена и записана, о чем желающие могут осведомиться, прочитав:
     "Академик Карналь  отказался отвечать  на  поставленный вопрос,  считая
самую постановку проблемы преждевременной и вообще неуместной.
     Академик Глушков  заявил,  что  он  не  хотел  бы  сосредоточиваться на
чем-либо,  что  может быть трактовано как эпизод,  ибо его интересуют только
системы как таковые,  а без системы мы погрязнем в аморфном, неупорядоченном
слое несущественного.
     Академик Амосов оказался намного доброжелательнее.
     "Чтобы говорить об интеллекте какого-то Жбанюка,  -  заявил он, - нужно
прежде  всего  выяснить,   расшифровать  это  понятие  и  определить,   что,
собственно,  переводится на  язык формул.  Мы  исходим из гипотезы:  разум -
целенаправленное действие с моделями. А модели можно создавать и оперировать
ими  вне мозга.  Что такое искусственный разум?  Это моделирующая установка,
которая осуществляет формование моделей и  действия с  ними.  Так  возникает
необходимость "перевести" человеческие критерии на машинные,  использовав их
как  энергетическую  базу.  Но  перед  нами  еще  стоит  много  препятствий.
Например,  мы не можем представить себе какую-то действующую систему во всей
ее сложности.  Даже такую простую, как швейная машина. Что же тогда говорить
о таком незаурядном явлении,  как интеллект Жбанюка?  Об этом человеке ходят
легенды,  а  легенды не имеют ничего общего ни с  кибернетикой,  ни с наукой
вообще. Совершенно очевидно, что вопрос о возможности моделировать интеллект
Жбанюка сегодня еще должен считаться преждевременным".
     Таким образом, наука, сконфуженная и пристыженная, отступила от Жбанюка
и пошла себе в тривиальные объявления:
     "В  общем отделе товарища Кучмиенко состоится дискуссия на  тему:  "Что
такое анекдоты - культура или наука?" Вход свободный".
     "В  административном  корпусе  ежедневно  с   утра  до  вечера  главбух
объединения Ханан  Иосифович Киселев дает  консультации на  тему:  "Как  при
зарплате в триста рублей не делать почти ничего,  а в пятьсот рублей и вовсе
ничего".
     "В конструкторском корпусе состоится публичная лекция академика Карналя
на тему: "Умение оставаться глубокомысленным, ничего не сказав".
     "Внимание,   внимание!   В   связи  с  назначением  товарища  Кучмиенко
директором Одесского мучного института прием  посетителей по  всем  вопросам
отменяется навсегда".
     И совсем уж неуместное:
     "Любовь - явление квантования в обществе".
     Рядом  скромное  объявление:  "Отдел  капитального  строительства  ищет
сизифовы камни для сооружения Дворца культуры кибернетиков".  Это с  намеком
на  то,  что объединение не  имеет собственного зала заседаний и  приходится
всякий раз использовать помещение столовой.
     Анастасия уже потеряла счет времени,  пути ее передвижений определялись
некоторыми силами людских потоков,  ее подхватывало течение и несло куда-то,
не давая возможности ни остановиться,  ни посмотреть,  ни почитать все,  что
было  понаписано в  самых  невозможных местах,  то  попадала она  в  тупик и
вынуждена  была  выстаивать в  дикой  давке,  вперившись в  какую-нибудь  не
слишком удачную остроту вроде:  "Меняю  правое полушарие мозга  на  левое  -
источник абстрактного познания" - или: "Тут проводится зарядка аккумуляторов
и нервной системы".  А потом снова бросало ее в водовороты, в галереи смеха,
подначек,  иронических упражнений,  и Анастасия,  чувствуя,  что от улыбок в
одиночку у  нее уже болит лицо,  читала смешные объявления о том,  что отдел
сбыта по доступным ценам реализует бывшие в употреблении лавровые венки, что
студия  звукозаписи выдает  напрокат пленки  с  записью бурных аплодисментов
ораторам-неудачникам,   завком  распространяет  беспроигрышную  лотерею  для
получения прогрессивки и  выдает  бесплатно всем  лодырям бездымные сигареты
для перекуров в  рабочее время.  Отдел Кучмиенко заявлял о  своей готовности
купить в  неограниченных количествах насосы для дутых авторитетов,  а  отдел
снабжения готов был  приобрести известной всем соли для  посыпания на  хвост
смежникам, срывающим поставки.
     Бюро добрых услуг обещало дать советы о том, как подготовиться к выходу
на  пенсию,  где  раздобыть джинсы,  как  пережить  напряженное время  между
авансом и зарплатой, как научиться несвоевременно принимать ненужные меры.
     Теперь Анастасия читала уже мелочи, какие не успела схватить при первом
ознакомлении.  "Объявляется конкурс на лучшую научную работу по установлению
предела безнаказанности за зигзаги в мыслях".
     "Отдел  снабжения получил дренажные трубки  для  отвода в  озонный пояс
стратосферы негативных эмоций по системе Мак-Дугалла".
     "Лучше машина без кибернетика, чем кибернетик без головы".
     "Меняем дурака с ЭВМ на мудреца без машины".
     "Квартиры,   ковры,   цветные   телевизоры  и   импортные  магнитофоны,
приобретенные на общественные средства, просим сдавать на сохранение группам
народного контроля".
     Кажется,  о Карнале забыли,  и Анастасия могла вздохнуть свободнее.  Но
вдруг:  "Покупаем  опрятно-изысканные высказывания для  бесед  с  академиком
Карналем".
     А между нею и тем бездарным плакатиком, окруженный смеющимися мужчинами
и женщинами,  Петр Андреевич Карналь,  тоже читает и тоже смеется, как будто
речь идет о ком-то постороннем.  От такого можно бы и застонать,  но как тут
застонешь?
     Если бы она знала, что встретится здесь с Карналем! Не пошла бы сюда ни
за что.  Но Алексей Кириллович сказал,  что академик посмотрел все с утра, а
после  обеда  сюда  уже  не  придет,  потому  что  должен проводить шутливую
"научную конференцию", ироничный диспут, где ораторов, которые в продолжение
первых двух минут не вызывают смеха в зале,  лишают слова.  Попасть на такую
"конференцию" тоже хотелось,  но встретиться с Карналем она не решалась. Был
для  нее  неприступнее  высочайших  горных  вершин.  Только  издали,  только
ослепляет глаза. Человек для расстояний.
     А  теперь стояла перед ним,  чуть не касаясь его грудью,  ненавидя свою
женскую  плоть,  ненужную и  неуместную округлость,  все  то,  чем  положено
гордиться  и   что   тут   должно  было   стать  смешной  тщетой,   сплошным
расстройством.  У  Анастасии уже  давно выработалась привычка держать голову
чуть наклонив,  как будто слишком длинная шея не могла ее удержать -  и  она
перевешивала.  Короткая прическа еще  сильнее  подчеркивала этот  небрежный,
даже дерзкий,  наклон,  если смотреть сбоку,  впечатление такое, будто несет
Анастасия голову  виновато (бывший муж  в  своих  алкогольных шутках называл
еще:  подставляет голову под гильотину),  спереди же в  этом упрямом наклоне
головы,  в  остром  взгляде исподлобья прочитывалась всегда неуступчивость и
своеобразная женская  отвага.  И  хотя  теперь,  очутившись перед  Карналем,
Анастасия  по   своей  привычке  так  же  упрямо  наставляла  на  него  чуть
наклоненную голову,  ни отваги,  ни неуступчивости не имела в себе ни капли,
чувствовала себя  маленькой школьницей перед  строгим учителем,  готова была
провалиться сквозь землю,  если бы  не  шутливое предостережение среди сотен
висевших на стенах иронических сентенций: "Если и захочешь перед начальством
провалиться сквозь землю, то проваливайся лишь тогда, когда руководствуешься
научными целями!"
     Карналь мог покарать ее  немедленно,  мог помиловать,  мог поиздеваться
перед всеми,  выставив Анастасию в  роли белой вороны.  Нарушено его строгое
правило не  допускать ни  одного постороннего человека на сороковую субботу,
да еще и нарушено опять этой надоедливой журналисткой, которая попадалась на
его пути в самые неподходящие минуты.
     Мгновение молчания,  неловкости, смущения для обоих могло бы показаться
угнетающе бесконечным,  но каждый знал лишь о себе, о другом думалось иначе,
и то,  что сделал Карналь, для Анастасии было такой же неожиданностью, как и
встреча здесь с ним после пылких заверений Алексея Кирилловича об абсолютной
невозможности такой встречи.
     - А-а,  -  как  будто обрадовавшись,  что нашел то,  чего никак не  мог
найти, сказал приветливо Карналь, шагнув к Анастасии, по-дружески взял ее за
локоть и повел от тех, кто его окружал.
     - Простите, - тихо сказала Анастасия.
     - Оставьте.  Это ни к чему.  Я даже не стану допытываться, кто вас сюда
привел, потому что это не меняет сути дела.
     Он вел ее быстро, люди расступались перед ними, но все равно уединиться
тут никто бы не сумел,  даже знаменитый Диоген,  который в  толпе чувствовал
себя самым одиноким,  ибо  окружали его  глупцы,  тут же  глупцов,  по  всем
признакам,  не  было,  а  если и  были,  то в  слишком мизерных количествах.
Карналь направился к лестнице на второй этаж производственного корпуса,  там
было  просторно,  люди оставались внизу,  внизу оставалась сороковая суббота
кибернетиков, оставался смех.
     - У  вас  же  смеются только  на  первом этаже,  -  набираясь смелости,
напомнила Анастасия.
     - Добавьте,   на  первом  этаже  обещают,  на  верхних  -  осуществляют
обещания.
     - Обещания?
     - Ну,  это я так, к слову. Вообще же смех на первом этаже, чтобы никому
не мешать.
     - Кому же? Выходной.
     - Для кого выходной,  а для кого и нет...  Есть люди, которые вообще не
знают ни выходных,  ни праздников, у них рабочий день - вся жизнь. Слыхали о
таких?
     - Приходилось. Но, Петр Андреевич, как вы можете допускать?
     - Что именно? Вас на сороковую субботу?
     - Это же не вы.  Но то,  как с вами там внизу... на первом этаже... Все
эти шуточки...
     - Юмор  -  это  посланник правды.  Смеха  боятся только глупцы.  Можете
поверить:  ко мне уже прибегал с  протестом Кучмиенко.  Оскорбился,  что его
назначили  директором  мучного  института.  А  виноват  сам.  Когда-то  имел
неосторожность брякнуть,  что  может возглавить что  угодно,  даже  Одесский
мучной институт.
     - Разве есть такой?
     - Есть или нет, разве не все равно? Слово вылетело, остряки поймали.
     Он продолжал держать ее за локоть,  это воспринималось так естественно,
будто они давние друзья,  шли длиннющим коридором, который освещался лампами
дневного света,  деловая беседа деловых людей,  ничем не разделенных,  давно
знакомых.
     - По  обеим сторонам у  нас здесь бытовые помещения для сотрудников,  а
дальше по  периметру -  цехи.  Я  хотел бы вам кое-что показать.  Уж коли вы
здесь, то...
     - Вы не сердитесь на меня за мое нахальное вторжение, Петр Андреевич?
     - Сердиться?  Возможно,  возможно...  А на самом деле... Знаете, у меня
какое-то   непередаваемое  чувство...   Признательности?   Именно   так.   Я
признателен вам.
     Она испугалась и даже дернула локоть,  чтобы высвободиться.  Карналь не
держал ее, и она обескураженно заглянула ему в глаза.
     - За что, Петр Андреевич?
     Он снова нашел ее локоть,  притронулся к  нему почти машинально,  не то
обращался к ней, не то думал вслух:
     - Да,  да...  Вот уже несколько месяцев, наверное, самых тяжелых в моей
жизни  месяцев,  я  постоянно ощущаю чье-то  присутствие,  чье-то  внимание,
что-то  неизъяснимое,  будто  радостные зарницы  из-за  темного горизонта...
Может, это ваше присутствие, Анастасия?
     - Но ведь я...
     - Неприсутствующее присутствие,  хотите сказать?  Согласен.  Я и сам не
обращал внимания. Но увидел вас тогда у моря...
     - Петр  Андреевич,   -   Анастасия  отскочила  от   него  перепуганная,
охваченная ужасом, - Петр Андреевич, вы никогда не сможете простить! Я...
     Он  не  слушал ее,  может,  вообще в  эту минуту неспо