вателей  неминуемостью
технизированного будущего,  доказывал,  что  самой  приметной чертой  нашего
времени является колоссальное ускорение всей жизни,  которое,  мол, обрекает
нас  на  постоянную неуверенность,  хаос  чувств,  отупение и  апатию  из-за
невозможности молниеносных принятий решений, нечто похожее на парадоксальную
фазу из опытов академика Павлова.
     В  замке Сюлли,  лишь  только по  его  залам,  дворам,  гольфовым полям
поразбрелись ученые и  их  спутники,  воцарился словно бы тот же темп жизни,
что  был здесь в  шестнадцатом и  семнадцатом столетии.  Никто не  торопился
выходить со  своими  идеями,  никто  не  рвался выступать,  полдня прошло на
ознакомление с замком и окрестностями, потом, естественно, был обед, ибо где
же и пообедать людям,  как не во Франции, да еще на Луаре, да еще в одном из
ее лучших замков. Были вина, в старых бутылках, без фабричных этикеток, вина
из  тысячелетних  лоз,  такие  вина  пьют  не  иначе,  как  в  сопровождении
соответствующих слов,  и  высокие слова были сказаны французскими учеными по
праву хозяев,  главное же:  по праву французов. Говорилось много и мало в то
же  время,  ибо о  французском вине как много ни говори,  не скажешь ничего.
Кто-то  из  гостей шутливо спросил,  есть ли во Франции такое вино,  которое
могло бы заменить женщину в  постели.  Ему отвечали,  что есть и такое вино,
хотя трудно назвать его марку в числе свыше пятисот вин, какими славится эта
земля.
     Вино -  это так,  а сыры?  На каждый день года есть свой сорт сыра,  за
обедом вы можете попробовать сразу двадцать и тридцать сортов сыра, нежного,
как  щечка  ребенка,   острого,   как  восторг,  пикантного,  как  галльское
остроумие.  Овернский каперон с чесноком -  сыр, который, наверное, пробовал
еще  Юлий  Цезарь.  Знаменитый  камамбер,  отмеченный памятником нормандской
женщине Марии Гарел,  в 1761 году впервые сварившей этот сыр. Сыры из молока
- коровьего, овечьего, козьего; белые, красные, зеленые...
     По вечерам в  замке устраивали иллюминацию и концерты барокковой музыки
на пленэре,  то есть на открытом воздухе.  Молодые французские ученые играли
что-то  занудливо-длинное  и  нарочито  замедленное  на  больших  деревянных
дудках,   о   которых  уважительно  перешептывались  знатоки:   ренессансные
инструменты.   Затем  из  Орлеана  прибыл  небольшой,  но  хорошо  сыгранный
оркестрик.  Вечер музыки Равеля,  Моцарта, Дебюсси. Спать Карналя всякий раз
отвозили в "Маленький отдых", с его скрипящими ступеньками, ночными шорохами
и  загадочными стуками.  Американцы были его соседями по отелю,  каждое утро
они  удивляли даже привычных к  капризной моде французов невероятно широкими
(всякий раз новыми) галстуками, а еще возмущали нелепым стремлением доказать
сходство французского языка с  их  американским.  "О,  -  восклицал один  из
американцев. - Кодак!" - "О, - вторил ему второй, - Форд!" Они рассаживались
у  противоположных окон автобуса,  чтобы осматривать вывески с  обеих сторон
шоссе,   и   радостно   сообщали  о   своих   новых   и   новых   открытиях,
свидетельствовавших о  победном  вторжении американских терминов  в  святыню
французского языка:  "Эссо!",  "Грилл!",  "Дансинг!",  "Бар!", "Дискотека!",
"Кока-кола!"
     Когда после затяжных,  полных неуверенности и тревоги,  медленных бесед
и,  так сказать,  приторможенного обмена мнениями в  дискуссии слово наконец
взяли американцы,  они сразу проявили свою энергичность и тут. Никаких общих
теорий,  никакого отчаяния по поводу того,  что научно-технический прогресс,
как  кое-кто  склонен  допускать,  опережает  традиционную рассудительность.
Забота об окружающей среде для некоторых людей превратилась в  эмоциональный
синдром.  Техники пугаются только те,  кто ее  не имеет.  Техника загрязняет
среду?  Ну и  что?  Как всякое живое существо,  человек в силу самого своего
жизненного процесса не  может чего-то  не  загрязнять.  Любое животное (а не
только   человек)  изгаживает,   оскверняет  продуктами  своего  метаболизма
собственное гнездо,  когда оно не может из него выйти.  Наше гнездо - Земля,
наш  из  нее  выход  -  прорыв в  космос.  Человек для  удовлетворения своих
физических и  моральных потребностей должен полагаться прежде всего на  свой
гений,  а  не  на  природную земную среду.  Следует со  всей  решительностью
присоединиться к  постулату  Тейярда  де  Шардена  о  необходимости заменить
эволюцию физическую умственной.  Наши возможности неисчерпаемы.  У  нас есть
термоядерные  мускулы,   которые  позволяют  нам   раскалывать  астероиды  и
врезаться  в  кору  планет  для  получения необходимого промышленного сырья.
Космические корабли будут  транспортировать сырье на  внеземные промышленные
предприятия,  откуда на  землю  будут  передаваться уже  готовые изделия для
нашего  потребления и  пользования.  Энергия для  земных  нужд  также  будет
вырабатываться в  космосе.  Прорыв  в  космос  -  это  не  просто расширение
человеческих  возможностей,  подобно  распространению  электровычислительной
техники. Это спасение человечества в будущем, собственно, это та техническая
идея,  которая равняет людей с богами.  Мысль о том,  что с течением времени
человек  может  смириться со  снижением своего  жизненного уровня,  учитывая
неуклонную деградацию земной  среды,  кажется не  просто  невероятной -  она
совершенно абсурдна. Между задачами производственными и сугубо человеческими
нет никакого противоречил.  Еще в  средние века господствовала мысль о  том,
что наука не призывает ни к боям,  ни к ссорам, а только к миру между людьми
и   сосредоточению  усилий  против  природы  вещей.   Ученым  пора  со  всей
решительностью высказаться не  только по  поводу чисто технических или  узко
научных проблем,  но и смело вторгаться в сферу политики,  ибо только люди с
точным научным мышлением способны сегодня создать модель мирового общества и
системы производства, которая удовлетворит человечество в ближайшем будущем.
Речь  идет  о  международном  распределении  труда,   при  котором  массовая
продукция  будет  производиться в  странах  "третьего  мира",  тогда  как  в
технологических державах типа  США  и  Советского Союза  будут сосредоточены
лишь ключевые производственные мощности и центры научных исследований. Место
империализма производственного займет империализм технологический.  Западной
Европе  и  Японии  достанется  роль  главного  очага  промышленных кризисов,
социальных  конфликтов,  неуверенности  и  разочарований,  подобных  тем,  о
которых можно услышать нынче на этом уважаемом собрании.
     Свои  дерзкие (порой  до  наглости) предположения касательно вероятного
будущего  человечества  американцы  вручили  представителю ЮНЕСКО  заботливо
отпечатанными на розовой бумаге.  Затем,  уже просто для ознакомления,  было
предложено:
     На бумаге голубой -  пятнадцать признаков американского так называемого
постиндустриального  общества,   которое  идет   непосредственно  вслед   за
обществом  массового потребления.  (Традиционная мудрость  теряет  значение.
Уменьшается ценность  практического опыта,  как  наставника  государственной
политики.  Уничтожается полезность здравого  смысла  в  отношении социальных
проблем.  Интеллектуальные институция  становятся центральными в  социальной
структуре.)
     На  бумаге  пепельной -  семнадцать возможных источников непредвиденных
перемен  в  мире,  которые  затормозят прогресс.  (Война.  Голод.  Эпидемии.
Деспотизм.  Депрессия.  Расовые противоречия.  Новые религии. Психологически
гнетущее действие новой техники, идей, философских учений...)
     На бумаге оранжевой -  сто технических нововведений,  появление которых
весьма  вероятно в  последней четверти двадцатого века.  (Лазеры  и  мазеры,
новые  летательные  аппараты,  новые  материалы,  новые  источники  энергии:
магнитогидродинамические,  теплоионные,  термоэлектрические; кибернетические
заменители  частей   человеческого  тела,   органов   чувств,   конечностей;
практическое использование электроники для непосредственной связи с мозгом и
его раздражителями; генетический контроль и влияние на основы формирования и
поведения  отдельных личностей;  рост  продолжительности человеческой жизни;
синтетические продукты и напитки; пересадка человеческих органов; создание и
широкое использование искусственной управляемой внешней среды для  частных и
общественных  нужд;  города  в  космосе  и  под  водой;  широкое  применение
криогенной техники;  электронное оборудование личного пользования;  домашнее
образование с  помощью электронных машин;  создание гибкой системы наказания
преступников без обязательного использования тюрем с применением электронных
методов надзора, проверки и контроля.)
     На  бумаге красной -  двадцать пять некоторых маловероятных,  но важных
технических  возможностей.  (Искусственный мозг,  искусственное  выращивание
человеческих органов,  длительный  анабиоз  людей  -  на  годы  и  столетия,
непосредственная передача  информации  в  человеческую память,  химический и
биологический  контроль  над  характером  и  умом,   производство  лекарств,
эквивалентных живой плазме, технический эквивалент телепатии...)
     И  наконец на  бумаге белой  -  десять возможностей будущего (некоторые
радикальные  и   драматические  новинки),   среди   которых  предвиделось  и
кардинальное изменение  человеческой природы,  когда  homo  sapiens  уже  не
сохранялся и  на  Земле должны были  бы  воцариться какие-то  иные существа,
проще говоря,  воцарилась бы здоровая дегенеративность, полная дегуманизация
личности,  утрата межи, за которой человек еще остается собой, искусственные
органы,   кибернетические  заменители  изношенных  частей  головного  мозга,
монтирование и настройка людей так же, как лазеров и вычислительных машин. В
этом  нет  ничего  противоестественного,  если  вспомнить,  к  примеру,  что
применение лазеров часто  противоречит второму закону  термодинамики.  Да  и
разве только это?
     В  розовые  мечты  американских провидцев ворвался французский дождь  и
смыл все,  не  оставив никаких следов,  тем  более что в  заседаниях сделали
трехдневный перерыв для  посещения Орлеана и  переезда в  замок Шамбор,  где
"круглый стол" должен был завершить свою работу.
     Город Жанны Д'Арк утопал в потоках дождя,  не щадившего никого, равно и
интернациональную дружину  ученых,  которые  мокли  возле  бронзовой  статуи
Орлеанской  девы,  возле  Орлеанского собора,  возле  всех  памятников этого
прославленного  французского  города,   потом  в   зале  Чести  ренессансной
Орлеанской ратуши их  принимал мэр  города,  были  речи,  было  традиционное
шампанское,  которое они  пили в  том  зале,  где когда-то  умер французский
король Франциск Второй (какое это теперь имело значение,  где,  и  когда,  и
какой умер король!).  Когда наконец переехали в замок Шамбор, то небеса, как
бы смилостивившись над этими озабоченными, уже и не своей судьбой, а судьбой
всего  человечества,  мужчинами и  женщинами,  рассияли  солнцем,  и  дивное
каменное строение предстало глазам гостей в  бесконечном многообразии своем,
в   утонченности  линий,   игривости  архитектурных  ритмов,   в  сдержанной
гармоничности  внутреннего,  навеки  замкнутого  в  крепких  стенах,  но  не
подавленного,   вольного  простора,   что  в  естественной  непринужденности
соединялся с  пространством окружающим благодаря  неповторимым окнам  замка,
коих насчитывалось столько же, сколько дней в году, и чуть ли не каждое окно
имело свою изысканно простую, почти идеальную форму.
     Снова  были  разговоры о  богатой истории замка,  перечислялись короли,
которые здесь бывали (Франциск Первый, Генрих Второй, Людовик Четырнадцатый,
император  Карл  Пятый),  гостям  показывали  картины,  камины,  канделябры,
гобелены,  мебель.  Кто на чем сидел,  из чего пил и ел. Не было речи о том,
кто и  о  чем думал,  но это как-то всегда забывается,  может,  потому,  что
думать надлежит современникам.  Собственно,  с  этого  Карналь и  начал свое
выступление в  дискуссии,  не  забыв в  то  же время заметить,  что он имеет
большое удовольствие выступать именно в таком неповторимом месте,  здесь,  в
этом  дивном творении прошлых времен,  которое не  раз  напоминает нам,  что
человек был и остается продуктом природы и истории, но продуктом не пассивно
бессильным, а деятельным, непокорным, творческим, неосознанно он бунтовал во
все времена и против природы,  и против истории,  и это,  как казалось, ни у
кого  не  вызывало  особенной  встревоженности,  когда  же  бунт  этот  стал
осознанным и  даже,  так  сказать,  научно  обоснованным,  зазвучали  голоса
испуганные,  трагичные,  часто даже панические. Мы живем в такую эпоху. Одни
пугают,  что не  хватит воздуха,  другие угрожают безводьем,  третьи обещают
исчерпывание запасов  сырья,  четвертые пророчат исчезновение метафизических
ощущений,  пятым уже сегодня не хватает места на планете, и они примеряются,
как бы  повыгоднее для них самих разделить ее  то  на  сферы влияния,  то на
продуктивные зоны, то на какие-то регионы. "Вот земля - по жребию разделите!
И разделение, и единство бессмысленны. Вот земля. Вам в наследство"* - слова
Элиота,   поэта,   который   не   был   коммунистом,   не   отличался  также
прогрессивностью,   но   даже   он,   как   видим,   точно   ощущал  высокую
ответственность  за  поддержку  целостности  нашей  Земли  с   одновременным
сохранением всех существующих отличий.
     ______________
     * Т.С.Элиот. Бесплодная земля. Перевод А.Сергеева. М., 1971, с. 76.

     Поэтические цитаты в устах ученого? Это могло вызвать разве что пожатие
плечами,  но тот,  кто хочет изложить свои мысли, не должен ничего пугаться.
Мысли  должно  служить все,  так  называемая душа  тоже,  которая никогда не
достигала господствующего положения по отношению к  разуму.  351-й раздел из
"Мыслей" Паскаля:  "Душа не удерживается на высотах,  каких в  едином порыве
времени порой достигает разум;  она поднимается туда не  как на престол,  не
навечно, а лишь на краткое мгновение".
     "Составление  каталогов   всяческих   ужасов,   которые   якобы   несут
человечеству наука и техника,  становится сегодня почти таким же модным, как
женские украшения,  -  с легкой иронией говорил Карналь.  -  Но что общего у
всех  этих  каталогов с  истинным знанием?  Знание  начинается от  осознания
потребностей,  принципов и  целей.  Только тогда мы можем смотреть,  видеть,
ощущать,  отличать  существенное  от  второстепенного,  сосредоточивать  все
усилия на том, что является наиважнейшим".
     Для выступления у  Карналя,  как всегда,  не было даже тезисов.  Привык
всегда говорить без  записей,  просто размышлять вслух.  Опытные переводчики
все  равно успеют передать его слова разноязычной аудитории,  а  приборы для
записи все зафиксируют, чтобы впоследствии воссоздать, если понадобится.
     "...Так  или  иначе мы  вынуждены говорить о  будущем.  Но  возможен ли
разговор о будущем средствами,  принадлежащими прошлому? Наше поколение было
свидетелем не  только  расцвета  человеческою гения,  но  пережило  также  и
временные периоды трагического,  а  порой и зловещего унижения человеческого
разума.  Собираясь для бесед, подобных нынешней, мы перестаем быть учеными и
как  бы  выполняем роль  псевдодипломатов,  то  есть  людей,  которые  знают
понемногу обо всем на свете и  ничего -  толком.  Но они,  как и мы,  всегда
хорошо одеты,  и  за ними (как и  за нами) -  их государства,  поэтому можно
позволить себе  невежество и  бесконечные потоки слов  или  железные формулы
типа:  "Этого нельзя ни  доказать,  ни отвергнуть" или "Политические кризисы
вызываются экономическими,  а  экономические -  политическими".  Мы ученые и
страшно гордимся этим.  На  каждом  шагу  мы  подчеркиваем свою  преданность
истине  и  тайком  посмеиваемся  над  политиками,   для  которых  совершенно
нормальная вещь  -  жить проблемами,  какие иногда невозможно разрешить,  но
какими вместе с  тем надо заниматься.  Сами же мы,  восхищенные собственными
научными  открытиями,  уже  осуществленными  и  еще  только  задуманными,  с
наслаждением повторяем  слова  Леонардо  да  Винчи:  "Большая  птица  первой
начинает  полет,   наполняя  вселенную  восхищением".   Гюго  говорил:  "Дух
человеческий открывается тремя ключами:  это -  число, буква, нота". Знание,
мысли,  мечты -  все здесь.  В числах -  знания, в буквах - мысли, в нотах -
мечты.  Мы  спокойно наблюдаем грознейшую болезнь нашего века  -  деградацию
языка,  господство жаргонов,  словесной инфляции,  терминологической мути  и
модных безумств,  вследствие чего теряется ценность слова (слова уже  не  из
словарей,  а  со  свалок),  известно же,  что  создаваемые людьми  словесные
системы могут понуждать или,  наоборот, тормозить развитие нашего разума. Мы
утешаем себя тем,  что контуры современного мира со временем становятся, так
сказать,  менее словесными, формализуясь в категориях математической логики.
Математики и  кибернетики достаточно откровенно заявляют,  что все на  свете
может  (и  должно!)  быть  передано языком математики,  единственным языком,
каким питаются электронные машины.  Мол,  если сегодня мы  еще и  не  смогли
облечь  в   форму   все   сущее,   чтобы  сделать  его   предметом  операций
электровычислительных машин,  то непременно сделаем это завтра, когда каждый
житель  Земли  уже  не  сможет  представить  себе  своего  существования без
компьютера. Все так, и все не так. Техника вещь действительно всемогущая, но
она вызвана к  жизни человеком,  и сколько бы нам ни повторяли миф о сундуке
Пандоры,  мы не можем присоединиться к мысли о бессилии человека.  Человек -
продукт природы и  истории,  отдельно взятый  он  может  стать  иногда  даже
жертвой истории или той же техники, но все человечество - никогда!
     Увлекшись наглядными и  неопровержимыми достижениями научно-технической
революции, кое-кто склоняется непосредственно к версии вероятных (а на самом
деле  весьма  сомнительных) изменений  человеческой природы,  которые,  мол,
происходят в  связи с  появлением тех  или  иных  машин.  Такие люди склонны
считать,  будто интенсивное развитие науки и техники само по себе приведет к
разрешению всех социальных и политических проблем,  фактически заменит собою
и мораль, и искусство, и каждодневный практический опыт человека. Появляются
теории уже и  не социального,  а  какого-то технотронного общества.  Человек
рассматривается уже не как творец,  а  лишь как орудие реализации внутренней
логики  развития  науки  и  техники.   Гибкость  человеческой  натуры,  мол,
позволяет человеку приспосабливаться,  или,  как  принято нынче  выражаться,
адаптироваться,  к требованиям научно-технического прогресса,  его развитию,
ритму, переменам. Приспосабливаемость расценивается как прогресс и благо для
человека,    забывается   о    стойкости   антропологических,    этнических,
генетических,   эмоциональных  порогов,   приобретенных  привычек,   они  не
абсолютны,  но ведь устойчивы!  Человек -  не абстрактное существо,  которое
жмется где-то вне мира. Человек - это мир человека. Путь к расцвету человека
следует искать в  изменении его  мира,  а  не  одних лишь  внешних атрибутов
жизни.
     Слово  "культура" впервые  произнес  Платон.  Две  тысячи  лет  десятки
поколений ученых отдаются истине ради культуры в широчайшем понимании. Гении
делали  открытия,  таланты реализовывали уже  готовые знания и  придавали им
высокую  утонченность.  Не  всегда  ученым  удавалось одновременно уважать и
высокие  идеалы,  и  законы  природы,  разговоры  о  моральности  науки,  об
ответственности ученых не умолкают еще и поныне.  Часто история относилась к
разуму если и  не  жестоко,  то насмешливо.  Энгельс тонко подметил парадокс
мирового  исторического  развития,   сказав,   что   даже  творцы  революций
убеждались со  временем,  что совершенная революция совсем не  похожа на ту,
ка