я  птицы.  Она  возвышалась   на   величественном
постаменте, окруженная  буйными  сорняками.  Длинные  ветки  золотарника
 почти касались ее ног. Птица  -  я  понятия  не
имел, к какому виду пернатых она относилась, - расправила крылья,  будто
хотела поскорее вырваться из этого малоприятного местечка. Кроме статуи,
никаких  украшений  в  саду  не  было.  У  стены  дома  один  на  другом
громоздились  несколько  видавших  виды  пластмассовых  стульев.   Рядом
неестественно яркими  красными  цветами  распустился  куст  азалии.  Все
остальное пространство в этой картине занимали сорняки.
   Я оперся о сетку забора, доходившего мне до груди, и некоторое  время
рассматривал сад. Райское, наверное, место для кошек, но их  тут  что-то
не видно. Сцену оживляло только монотонное воркование одинокого  голубя,
сидевшего на телевизионной антенне. Тень от каменной птицы, разломившись
пополам, лежала на зелени вокруг статуи.
   Я достал из кармана лимонную карамельку и,  развернув,  бросил  ее  в
рот. Уволившись,  я  бросил  курить  и  вот  теперь  вместо  сигарет  не
расставался с пачкой лимонных карамелек. Жена предупреждала, что я  могу
испортить себе зубы,  но  обойтись  без  карамелек  я  не  мог.  Пока  я
разглядывал сад, голубь на антенне ворковал без остановки -  он  походил
на клерка, штампующего номера на  стопке  счетов.  Не  знаю,  сколько  я
простоял там, но помню, что выплюнул карамельку на землю,  почувствовав,
как она, наполовину растворившись, наполнила рот липкой сладостью. Затем
опять перевел взгляд на тень каменной птицы - и только теперь сообразил,
что кто-то меня зовет.
   Я обернулся и в саду  напротив  увидел  девчонку.  Маленького  роста,
волосы собраны в конский хвост. На ней  были  темные  очки  в  янтарного
цвета оправе и светло-голубая майка без рукавов. Хотя сезон  дождей  еще
не кончился, на тонких руках девчонки лежал приятный мягкий загар.  Одну
руку она засунула в  карман  шорт,  а  другой  опиралась  на  бамбуковую
калитку, которая была ей по пояс. Между нами было не больше метра.
   - Жарко, - сказала девчонка.
   - Да, жарковато, - отозвался я.
   Краткий обмен мнениями состоялся, а она  все  стояла  и  смотрела  на
меня. Затем достала из кармана пачку "Хоупа", вынула сигарету  и  зажала
ее во рту. Верхняя губка у нее была чуть приподнята.  Девчонка  привычно
чиркнула спичкой, закурила и наклонила голову. Из-под  волос  показалось
гладкое ухо великолепной формы - словно только что вылепленное.  По  его
тонким краям серебрился нежный пушок.
   Она бросила спичку на землю и, вытянув  губы,  выдохнула  дым.  Затем
повернулась  так,  словно  вспомнила  о  моем  присутствии.  За  темными
зеркальными стеклами ее глаз не было видно.
   - Вы где-то здесь живете? - спросила она.
   - Угу.  -  Я  собирался  поворачивать  домой,  но,  пробираясь  сюда,
совершил  столько  маневров,  что  перестал  ориентироваться.   Придется
выбираться наугад. - Ищу нашего кота, - сказал я, будто оправдываясь,  и
вытер о брюки влажную от пота ладонь.  -  Уже  неделю  как  пропал.  Его
где-то здесь видели.
   - Какой он из себя?
   - Здоровый такой. С  коричневыми  полосками.  Кончик  хвоста  немного
загнут.
   - Как зовут?
   - Нобору. Нобору Ватая.
   - Ничего себе имечко!
   - Вообще-то так зовут моего свояка. Кот на него чем-то похож. Вот  мы
и назвали его так, смеху ради.
   - Чем же кот на него похож?
   - Да не знаю. Так, в общем. Походкой. И глаза такие же шкодливые.
   Девчонка впервые улыбнулась и от этого стала еще больше  походить  на
ребенка, чем показалось мне сначала. Ей лет  пятнадцать-шестнадцать,  не
больше. Верхняя губа как-то  необычно  приподнялась  в  легкой  усмешке.
Показалось, будто я слышу голос: "Потрогай  меня",  -  голос  женщины  в
телефоне. Тыльной стороной ладони я вытер со лба пот.
   - Кот с коричневыми полосками и загнутым кончиком хвоста, - повторила
девчонка, как бы стараясь запомнить. - Ага!  У  него  есть  какой-нибудь
ошейник?
   - Черный ошейник от блох.
   Она подумала секунд десять - пятнадцать. Ее рука все еще опиралась на
калитку. Потом бросила окурок и придавила его сандалией.
   - Кажется, я видела похожего. Не знаю, как насчет  загнутого  хвоста,
но это был здоровый котище тигрового окраса и, по-моему, с ошейником.
   - Когда ты его видела?
   - Когда?  Хм-м.  Дня  три-четыре  назад.  Наш  сад  -  как  настоящий
проходной двор для всех соседских котов и кошек. Они  здесь  шастают  от
Такитани к Мияваки.
   И она показала рукой на пустой дом, где  каменная  птица  по-прежнему
простирала крылья, высокий куст золотарника  притягивал  к  себе  летнее
солнце, а голубь не переставал ворковать со своей антенны.
   - У меня идея, - сказала девчонка. - Почему бы вам не подождать у нас
в саду? Все кошки рано или поздно пролезают здесь по пути к  Мияваки.  А
то кто-нибудь надумает в полицию настучать,  если  увидит,  как  вы  тут
бродите. Такое уже случалось.
   Я не знал, что и ответить.
   - Да вы не беспокойтесь. Я тут одна. Посидим на  солнышке,  подождем,
пока не покажется ваш кот. Я вам помогу. У меня зрение - единица.
   Я взглянул на часы. 14.36. Всех дел на сегодня до темноты у меня было
выстирать белье да приготовить ужин.
   Я вошел в калитку и двинулся следом за девчонкой через  лужайку.  Она
слегка приволакивала правую ногу. Пройдя несколько шагов, остановилась и
повернулась ко мне.
   - Я свалилась с мотоцикла. С заднего сиденья, - сказала  она  как  бы
между прочим. - Не так давно.
   На краю лужайки рос большой дуб. Под ним - два брезентовых  шезлонга,
на  одном  разложено  голубое  пляжное  полотенце.  На   другом   лежали
нераспечатанная пачка "Хоупа", пепельница с зажигалкой, какой-то  журнал
и большая  магнитола,  которая  тихонько  мурлыкала  хард-рок.  Девчонка
выключила музыку и освободила мне  место,  переложив  все  на  траву.  С
шезлонга виднелся пустой дом по другую сторону дорожки - каменная птица,
золотарник, металлическая сетка забора. Наверное, девчонка наблюдала  за
мной все время, что я там простоял.
   Участок  оказался  немаленьким.  Здесь  имелась  просторная   пологая
лужайка с раскиданными по ней деревьями. Слева  от  шезлонгов  находился
большой пруд за низким бетонным бордюром: он подставил солнцу пересохшее
дно. Судя по зеленоватому налету, в пруд уже давно не наливали воду.  За
деревьями стоял старый дом в европейском стиле, довольно миниатюрный.  С
точки зрения  архитектуры  -  ничего  особенного.  Внушительно  выглядел
только ухоженный сад.
   - Большой участок, - сказал я, оглядываясь. - Должно быть, следить за
ним - мучение.
   - Наверное.
   - Когда-то мне приходилось подрабатывать стрижкой газонов.
   - Правда? - Было ясно, что до газонов ей нет никакого дела.
   - Ты все время здесь одна? - спросил я.
   - Да. Днем всегда одна.  Только  утром  и  вечером  заходит  женщина,
которая делает  уборку.  Все  остальное  время  больше  никого.  Выпьете
чего-нибудь холодного? У нас есть пиво.
   - Да нет, спасибо.
   - Не стесняйтесь.
   Я покачал головой.
   - А в школу что - не ходишь?
   - А вы что - на работу не ходите?
   - Я не работаю.
   - Что, безработный?
   - Типа того. Уволился несколько недель назад.
   - А кем работали?
   - В адвокатской конторе, по разным делам.  Ездил  по  учреждениям  за
документами, наводил порядок в бумагах,  проверял  судебные  прецеденты,
занимался судопроизводством... в таком роде.
   - И уволились?
   - Ага.
   - А жена ваша работает?
   - Работает.
   Голубь напротив закончил ворковать и, похоже, куда-то  провалился.  Я
вдруг заметил, что вокруг повисла мертвая тишина.
   - Вон там как раз и есть кошачий проход, -  сказала  девчонка,  ткнув
пальцем в дальний край лужайки. -  Видите  мусоросжигатель  во  дворе  у
Такитани? Там они вылезают, переходят по газону, ныряют  под  калитку  и
перебегают в сад на той стороне. Маршрут все время один и тот же.
   Она сдвинула очки на лоб, прищурившись посмотрела  вокруг,  водрузила
их на место и выпустила изо рта облачко  дыма.  За  это  время  я  успел
заметить у ее левого глаза ссадину сантиметра в два - рана глубокая,  из
тех, что оставляют шрам на всю жизнь. Черные очки, видно, должны были ее
прикрывать. Лицо девчонки особой красотой не отличалось, но что-то в нем
привлекало: может быть, живые глаза или необычной формы губы.
   - Вы слыхали про Мияваки? - спросила она.
   - Нет, а что?
   - Они жили в том доме. Очень приличные люди. Две дочери, обе ходили в
крутую частную школу. У Мияваки было несколько семейных ресторанов.
   - А что ж уехали?
   Девчонка поджала губы, словно хотела сказать: а я почем знаю?
   - Может, в долгах запутался. В одну ночь  исчезли  -  будто  сбежали.
Наверно, год тому назад.  Теперь  все  зарастает  сорняками,  кошки  вот
развелись. Мать все время жалуется.
   - Неужели так много кошек?
   Не выпуская изо рта сигарету, девчонка посмотрела на небо.
   - Причем  всех  видов.  Некоторые  линяют,  попадаются  одноглазые...
вместо глаза какой-то комок мяса. Бр-р-р!
   Я кивнул.
   - У меня есть родственница - у нее на каждой руке по  шесть  пальцев.
Чуть постарше меня. Рядом с мизинцем - еще один палец, маленький, как  у
младенца. Она так научилась его подгибать, что большинство людей  ничего
не замечают. А вообще она очень хорошенькая.
   Я снова кивнул.
   - Это что-то наследственное, да? Как это называется...  передается  с
генами.
   Я сказал, что не очень разбираюсь в генетике.
   Девчонка помолчала. Я сосал карамельку и таращился на кошачью  тропу.
Никто не появлялся.
   - Вы в самом деле не хотите пить? - спросила  она.  -  Пойду  принесу
колы.
   - Мне ничего не надо, - ответил я.
   Она встала  с  шезлонга  и  исчезла  в  тени  деревьев,  чуть  волоча
поврежденную ногу. Я поднял с травы ее журнал и полистал его. Совсем  не
ожидал, что он окажется журналом для мужчин,  таким...  ежемесячным.  На
развороте  красовалась  женщина  в  тонких   трусиках,   через   которые
просвечивали все ее прелести: восседала верхом на стуле в нелепой  позе,
широко расставив ноги. Я положил журнал на место, сложил руки на груди и
снова сосредоточился на кошачьей тропе.
   Прошло немало времени, прежде чем девушка вернулась со стаканом  колы
в руках. Послеполуденная жара донимала.  Долго  просидев  на  солнце,  я
чувствовал, как заплывают мозги. Меньше всего мне хотелось думать.
   - Скажите, - сказала она, возвращаясь к прежней теме, - если  бы  вам
нравилась девушка, а у нее оказалось шесть пальцев, что бы вы сделали?
   - Продал бы ее в цирк, - ответил я.
   - Что, серьезно?
   - Нет, конечно, - сказал я. - Шучу.  Думаю,  меня  бы  это  не  очень
волновало.
   - Даже если бы это могло передаться вашим детям?
   Я немного подумал.
   - Нет, для меня это, правда, не важно. Что плохого в лишнем пальце?
   - А если бы у нее было четыре груди?
   Я снова задумался.
   - Не знаю.
   Четыре груди? Этот разговор может продолжаться  до  бесконечности.  Я
решил сменить тему.
   - Сколько тебе лет?
   - Шестнадцать, - ответила она. - Только что  исполнилось.  Перешла  в
повышенную школу .
   - Давно на занятия не ходишь?
   - Нога еще болит, если много ходить. Потом эта  ссадина  у  глаза.  В
школе все уже достали. Если узнают, что я грохнулась с мотоцикла, начнут
болтать: то да се. Поэтому считается, что  я  "отсутствую  по  болезни".
Можно  год  пропустить,  ничего  страшного.  В  следующий  класс  я   не
тороплюсь.
   - Понятно.
   - Ну, так что? Вы вот говорили, что женились бы на девушке  с  шестью
пальцами, но четыре груди вам не подходит...
   - Я не говорил, что не подходит. Я сказал: не знаю.
   - Чего не знаете?
   - Не знаю... мне трудно такое представить.
   - А с шестью пальцами можете представить?
   - Конечно. Думаю, да.
   - Какая разница? Шесть пальцев или четыре груди?
   Я подумал еще немного, но вразумительного ответа не нашел.
   - Я задаю слишком много вопросов?
   - А что, тебе такое говорят?
   - Случается.
   Я снова стал смотреть на кошачью тропу. Какого черта я  здесь  делаю?
За все время не показалось ни одной кошки. Не отнимая от груди рук, я на
полминуты закрыл глаза. Я истекал потом.  Все  тело  обливали  солнечные
лучи,  наполненные  необыкновенной  тяжестью.  Кусочки  льда  в  стакане
девчонки при каждом ее движении  позвякивали,  как  колокольчик  на  шее
коровы.
   - Можете поспать, если хотите, - прошептала она.  -  Как  только  кот
появится, я вас разбужу.
   Не открывая глаз, я кивнул.
   Воздух был неподвижен, вокруг стояла полная тишина. Голубь уже улетел
куда-то за тридевять земель. Я раздумывал о женщине, что позвонила  мне.
Неужели мы знакомы? Ее голос и манера говорить даже отдаленно никого  не
напоминают. Но меня она точно знает. Мне  казалось,  что  я  вижу  перед
собой сцену, написанную де Кирико: длинная тень женской  фигуры  тянется
ко мне через пустую улицу, а сама женщина задвинута  далеко  за  пределы
моего сознания. У моего уха, не смолкая, тренькал колокольчик.
   - Вы спите? - спросила девчонка; ее голос звучал еле-еле: я  даже  не
был уверен, действительно ли слышу его.
   - Нет, не сплю, - ответил я.
   - Можно мне поближе? Мне... легче говорить тихо.
   - Не возражаю, - сказал я, по-прежнему не открывая глаз.
   Она двигала свой шезлонг, пока тот сухо и деревянно  не  стукнулся  о
мой.
   Странно, но голос девушки звучал по-разному - в зависимости от  того,
открыты у меня глаза или закрыты.
   - Можно говорить? Совсем тихонько, и вам  не  надо  ничего  отвечать.
Можете даже спать.
   - Ладно.
   - Здорово, когда люди умирают.
   Губы девчонки были теперь совсем  рядом  с  моим  ухом,  и  ее  слова
проникали в меня вместе с теплым влажным дыханием.
   - Почему? - спросил я.
   Она прикоснулась пальцем к моим губам, будто хотела запечатать их.
   - Никаких вопросов, - сказала она. - И не открывайте глаза. Хорошо?
   Мой кивок был таким же слабым, как  ее  голос.  Она  убрала  палец  и
дотронулась до моего запястья.
   - Был бы у меня скальпель.  Я  резанула  бы  здесь,  чтобы  заглянуть
внутрь. Там... не мертвая плоть. Там  что-то  похожее  на  саму  смерть.
Что-то темное и мягкое, как мячик для софтбола, - из омертвевших нервов.
Хочется достать его  из  мертвого  тела,  разрезать  и  посмотреть,  что
внутри. Я все время думаю, на что это похоже. Может,  оно  все  твердое,
как засохшая зубная паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте.
Снаружи мягкое, дряблое, но чем глубже, тем тверже становится. Я  вскрою
кожу  и  вытащу  эту  дряблую  штуковину,  скальпелем   и   какой-нибудь
лопаточкой полезу внутрь - чем дальше, тем больше твердеет эта слизь,  -
пока не доберусь до  крошечной  сердцевины.  Она  такая  крошечная,  как
малюсенький шарик от подшипника, и очень твердая. Вам так не кажется?
   Она кашлянула.
   - В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у
меня каждый день столько свободного времени. Когда нечего делать,  мысли
убегают далеко-далеко - так далеко, что не уследишь.
   Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. Льдышки звякнули
на дне стакана.
   - За кота не переживайте - я скажу, если Нобору Ватая  покажется.  Не
открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Может появиться
в любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет - пробирается
в траве, пролезает под калиткой, останавливается понюхать  цветочки.  Он
все ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте себе его.
   Я попробовал  вообразить  кота,  но  у  меня  получалось  лишь  очень
расплывчатое темное изображение, как на контурной  фотографии.  Проникая
сквозь веки, солнечный свет расшатывал и рассеивал тьму внутри  меня,  и
нарисовать в уме четкий образ кота было невозможно. Вместо этого выходил
неудачный портрет, искаженная неестественная  картина:  некоторые  черты
имели сходство с оригиналом, но самого главного не хватало.  Я  даже  не
мог припомнить, как он ходит.
   Девчонка вновь коснулась моего запястья, рисуя на нем кончиком пальца
непонятный знак.  Будто  отозвавшись  на  него,  в  мое  сознание  стала
пробираться какая-то другая темнота -  она  отличалась  от  той,  что  я
ощущал прежде. Вероятно, я засыпал. Не хотел, но все происходило вопреки
моей воле. Тело казалось мертвым - чужим трупом, утопающим в брезентовом
покрытии шезлонга.
   В этой темноте я увидел  только  четыре  лапы  Нобору  Ватая,  четыре
бесшумные коричневые лапы на мягких, словно резиновых, подушечках, и они
беззвучно прокладывали где-то дорогу.
   Но где?
   "Всего десять минут", - говорила та женщина  по  телефону.  Нет,  она
была не права. Иногда десять минут - это  не  десять  минут.  Они  могут
растягиваться и сжиматься. Это я знал точно.

***

   Когда я проснулся, вокруг никого не  было.  Девчонка  испарилась,  ее
шезлонг по-прежнему стоял впритык к моему. Полотенце, сигареты и  журнал
лежали на месте, но стакан и магнитола исчезли.
   Солнце понемногу клонилось к западу, тень одной ветви дуба  забралась
мне  на  колени.  Часы  показывали  четверть  пятого.  Я  выпрямился   и
огляделся. Просторная лужайка, высохший  пруд,  забор,  каменная  птица,
кусты золотарника, телевизионная антенна. И  никаких  следов  кота.  Или
девчонки.
   Не вставая с шезлонга, я взглянул на  кошачью  тропу  и  стал  ждать,
когда она вернется. Прошло десять минут, но ни кот, ни она не появились.
Ничто вокруг не шевелилось. Такое чувство, будто я  страшно  состарился,
пока спал.
   Поднявшись, я посмотрел на дом: он тоже не подавал  признаков  жизни.
Ослепительный блеск заходящего солнца отражался в стеклах.  Мне  надоело
ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой.  Кота  я
не нашел, но старался изо всех сил.

***

   Вернувшись домой, я постирал белье  и  приготовил  все  для  простого
ужина. В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков,
но я не подошел. Даже после того, как он смолк, звон висел в сгущавшемся
мраке, будто  застывшая  в  воздухе  пыль.  Твердые  зубчики  шестеренок
постукивали  в  прозрачном  корпусе   настольных   часов,   зависших   в
пространстве.
   А что, если написать стихотворение  про  Заводную  Птицу?  -  осенило
меня, но первые строки никак не приходили в голову. Да и  понравятся  ли
такие стихи школьницам? Вот в чем вопрос.

***

   Кумико вернулась домой в полвосьмого. Последний месяц  она  приходила
все позже и позже - нередко возвращалась после  восьми,  а  бывало  -  и
после десяти. Теперь, когда  я  сидел  дома  и  взял  на  себя  кухонные
хлопоты, ей уже не надо было торопиться. Она рассказывала, что у  них  в
редакции не хватает людей, вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.
   - Извини, - сказала Кумико, - столько работы, а от  девочки,  которую
взяли на полставки, никакого толку.
   Я направился на кухню и принялся готовить:  жаренная  в  масле  рыба,
салат и суп мисо .   Жена,
расслабившись, сидела за кухонным столом.
   - Где ты был в полшестого? - спросила она. - Я звонила  сказать,  что
немного задержусь.
   - Масло кончилось. Ходил в магазин, - соврал я.
   - А в банке был?
   - Конечно.
   - А кот?
   - Не нашел. Ходил по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала,  но
его там нет. Наверняка забрел куда-то подальше.
   Кумико не ответила.
   Когда после ужина я  вышел  из  ванной,  Кумико  потерянно  сидела  в
гостиной, не зажигая света. В серой блузке, в темноте, на корточках  она
напомнила поставленный не на свое место чемодан.
   Вытирая волосы полотенцем, я сел на диван напротив жены.
   - Кот умер, я уверена, - проговорила она еле слышно.
   - Да ну, глупости,  -  ответил  я.  -  Я  думаю,  он  где-то  здорово
развлекается. Есть захочет и вернется. Помнишь, один раз уже  так  было?
Когда мы жили в Коэндзи ...
   - Сейчас - другое дело, - промолвила она. -  Сейчас  все  не  так.  Я
знаю. Кот умер. И гниет где-нибудь в траве. Ты искал в траве  у  пустого
дома?
   - Не