льный. Рассуждать - не по  моей  части.
Глупый  почтовый  голубь:  письмо  доставил,  ответ  принес  -  и   все.
Понимаете? Но я вот что вам скажу: этот  человек  -  не  дурак,  у  него
голова работает как надо. У него  чутье  есть,  не  как  у  обыкновенных
людей. У него такая сила, Окада-сан! Куда больше, чем вы  думаете.  И  с
каждым днем она все прибывает и прибывает. Нельзя этого не  видеть.  Вы,
похоже, его не любите. Наверное, есть причины, я  не  знаю,  но  это  не
страшно. Сейчас вопрос не в том, нравится или не нравится. Поймите!
   - Если у Нобору Ватая такое влияние, почему он  не  надавит  на  этот
журнал, чтобы там таких статей не печатали? Так проще будет.
   Усикава хохотнул и опять глубоко затянулся сигаретой.
   - Эх, Окада-сан, Окада-сан! Зачем вы противозаконные  вещи  говорите?
Мы же с вами в Японии живем. Такая демократическая страна. Так?  Это  не
какая-нибудь диктатура, где одни банановые плантации и футбольные  поля.
У нас зарубить статью в журнале не так  просто,  сколько  бы  влияния  у
политика ни было.  Слишком  опасно.  Даже  если  удастся  их  как-нибудь
обработать, все равно недовольные останутся. Может получиться наоборот -
только лишнее внимание привлечешь. На рожон лезть не надо. В таких делах
грубые методы не годятся. Честное слово!
   И еще. Между нами говоря, Окада-сан, здесь могут быть замешаны  такие
крутые типы, что вы о них и знать не знаете. Тогда  это  будет  касаться
уже не только Ватая-сэнсэя. Это уже совсем другое дело  будет.  Ситуация
прямо как с зубным врачом. Сейчас  еще  поможет,  так  сказать,  местная
анестезия. Поэтому никто особенно не жалуется. Но скоро бормашина дойдет
до живого нерва, и тогда кое-кто в кресле подпрыгнет.  А  кое-кто  может
всерьез  рассердиться.  Понимаете,  о  чем  я  толкую?  Я  не   угрожаю,
Окада-сан, не подумайте, но послушайте Усикаву: вы, сами того не  ведая,
влезаете в серьезную заваруху.
   Он, похоже, сказал все, что хотел.
   - Вы намекаете, что мне  лучше  уступить,  пока  со  мной  ничего  не
случилось? - спросил я.
   Усикава кивнул.
   - Окада-сан, это все равно, что в мяч  играть  на  скоростном  шоссе.
Весьма опасное занятие.
   - Да и для Нобору Ватая беспокойство. Поэтому, если я выйду из  игры,
он свяжет меня с Кумико?
   Последовал еще один кивок.
   - Ну, в общем так.
   Я хлебнул еще пива и сказал:
   - Во-первых, я собираюсь вернуть Кумико сам, своими силами и в помощи
Нобору Ватая не нуждаюсь. Мне от него ничего не нужно. Я и в самом  деле
не люблю его. Но вы правы: проблема не в том, кто кого любит, а кто кого
- нет. Все началось раньше. Дело в том, что во мне все  восстает  против
самого его существования. Сделки с ним не будет. Так и передайте. И  еще
одно. Прошу больше не появляться здесь без моего  ведома.  Это  все-таки
мой дом. Не холл гостиницы и не зал ожидания на вокзале.
   Усикава прищурился и  посмотрел  на  меня  поверх  очков.  Глаза  его
смотрели в одну точку и по-прежнему не  выражали  никаких  эмоций.  Нет,
какое-то выражение в них все-таки было, но  его,  казалось,  слепили  на
время,   специально   к   этому   случаю.    Усикава    поднял    кверху
непропорционально большую ладонь правой руки,  будто  проверяя,  нет  ли
дождя.
   - Все понятно! - проговорил он. - Я с самого начала  думал,  что  это
будет нелегко, поэтому ваш ответ меня не особенно  удивил.  Меня  вообще
трудно удивить. Я вас понимаю,  и  хорошо,  что  разговор  у  нас  вышел
откровенный,  без  уверток,  просто  "да"  или  "нет".  Чем  проще,  тем
понятнее. А то, знаете, как бывает: так с ответом  закрутят,  что  и  не
поймешь - то ли белое, то ли черное. А  я  кто?  Голубь  почтовый.  Язык
сломаешь, пока объяснишь, о чем разговор-то был.  Сколько  хочешь  таких
случаев! Я не жалуюсь, но  разве  можно  человеку  каждый  день  загадки
загадывать? Такая работа во вред здоровью, скажу я вам. Не заметишь, как
станешь занудой от такой  жизни.  Понимаете,  Окада-сан?  Подозрительным
делаешься, во всем видишь подвох, перестаешь верить в простые и понятные
вещи. Страшное дело! Уж поверьте.
   Ладно, Окада-сан. Значит, я передам сэнсэю ваш четкий и ясный  ответ.
Но вы не думайте, что разговор на  этом  закончен.  Если  вы,  например,
пожелаете с этим делом покончить, все не так просто. Очень  может  быть,
что я опять к вам наведаюсь. Извините, что вам приходится иметь  дело  с
таким замызганным, несимпатичным типом, но я советую вам попытаться хоть
немного привыкнуть к факту  моего  существования.  Лично  против  вас  я
ничего не имею, Окада-сан. Право слово! Но  так  легко  вы  от  меня  не
отделаетесь, нравится вам это или нет.  Вам  мой  совет  странным  может
показаться, но попытайтесь с этим  смириться.  Зато  я  не  буду  больше
нахально залезать к вам в дом.  Верно  вы  говорите:  разве  так  можно?
Ай-ай-ай! Я на коленях должен у вас прощения  просить.  Но  в  этот  раз
по-другому никак нельзя было, поймите. Не подумайте только, что я всегда
по-хамски себя веду. Внешность обманчива - я самый обыкновенный человек.
В следующий раз, как и все,  буду  сначала  звонить.  Договорились?  Два
звонка, кладу трубку, потом еще - дзинь! дзинь! Вы  сразу  поймете,  что
это я. Подумаете: "Опять этот глупый  Усикава!"  -  и  возьмете  трубку.
Только обязательно берите, а то мне  опять  придется  явиться  сюда  без
спроса. Мне лично этого делать не хочется, но я же на зарплате -  хочешь
не хочешь, а надо хвостом вилять. Скажут "давай!" -  я  из  кожи  должен
вылезти, но сделать. Понимаете?
   Я не ответил. Усикава раздавил окурок в банке от  кошачьих  консервов
и, точно вдруг что-то вспомнив, посмотрел на часы.
   - Бог ты мой, поздно-то как! Вы уж меня извините - залез в чужой  дом
без  разрешения,  заговорил  вас  совсем  да  еще  пива  напился.  Прошу
прощения. Я уже говорил: у меня-то дома никого,  поэтому  когда  выпадет
случай с кем-нибудь пообщаться,  меня  не  остановишь.  Печальный  факт!
Знаете что, Окада-сан? Одному жить слишком долго  не  годится.  Как  это
говорят? "Человек - не остров в океане..."   Грех, в  общем,
от людей прятаться.
   Стряхивая с колен несуществующие соринки, Усикава медленно поднялся.
   - Не провожайте. Уж коли один сюда пришел, один и уйду. Дверь закрою.
Может, я не вовремя со своими советами, но...  Есть  на  свете  вещи,  о
которых лучше не знать. А люди  почему-то  ими  только  и  интересуются.
Странно! Все это общие слова, конечно... Интересно, когда  мы  теперь  с
вами увидимся? Буду рад, если к тому времени все  изменится  к  лучшему.
Спокойной ночи!

***

   Дождь тихо шел всю  ночь  и  перестал  только  под  утро,  как  стало
светать. Но нелепый коротышка еще долго незримым липким призраком  витал
в доме вместе с запахом дешевых сигарет и повисшей в воздухе сыростью.

15
Корица и его удивительный язык жестов * Музыкальное приношение

   - Корица перестал разговаривать перед самым днем рождения, когда  ему
исполнилось шесть лет, - рассказывала Мускатный Орех. - В тот год он как
раз должен был идти в школу. И  тут  вдруг  в  феврале  мальчик  онемел.
Странно, но тогда мы только к вечеру заметили, что за целый день  он  не
сказал ни слова. Правда, он вообще был не  очень  разговорчив,  но  ведь
говорил  все-таки!  Сообразив,  что  Корица  молчит  с  самого  утра,  я
попробовала его разговорить. Говорила ему что-то, трясла - все напрасно.
Он молчал - камень, а не человек. Случилось ли что, от чего  он  лишился
языка, или он сам решил больше не говорить? Тогда я этого не знала. Да и
сейчас не знаю. С тех пор Корица не только не произнес ни единого  слова
- даже звука не издал. Понимаешь? Больно ему  -  ни  разу  не  пикнет  и
никогда не засмеется, хоть защекочи.
   Несколько раз Мускатный Орех водила сына к врачам-отоларингологам, но
они так и не определили причину. Сказали только, что это  не  физический
дефект и не болезнь. Никакой патологии голосовых связок. Со слухом все в
порядке - только нарушение речи. Врачи пришли к выводу, что причину надо
искать в психологии. Мать повела Корицу к знакомому психиатру, но и  тот
не разобрался, почему мальчик онемел. Его проверили:  оказалось,  что  с
умственными способностями все в порядке. Больше того, выяснилось, что  у
Корицы очень высокий уровень умственного развития. Не нашли отклонений и
в  эмоциональных  реакциях.  "Не  было  ли   у   мальчика   каких-нибудь
потрясений? - поинтересовался  врач  у  Мускатного  Ореха.  -  Вспомните
хорошенько. Может,  он  что-то  странное  увидел  или  его  дома  сильно
наказали?" Но она так ничего и не вспомнила. Все было  как  обычно:  сын
поужинал, разговаривал с ней, потом лег в постель и спокойно уснул. А на
следующее утро его поглотил мир полного молчания. Дома  никаких  проблем
не было, Мускатный Орех со своей матерью  внимательно  присматривали  за
мальчиком, воспитывали его. Никто ни  разу  пальцем  не  тронул.  "Тогда
остается только наблюдать, что будет дальше, - сказал врач.  -  Не  зная
причины, лечения я назначить не  могу.  Заходите  каждую  неделю.  Может
быть, со  временем  выяснится,  что  же  произошло.  Или  мальчик  снова
заговорит, как проснется. Остается набраться терпения  и  ждать.  Он  не
говорит, конечно, но в остальном у него все в порядке..."
   Но сколько они ни ждали, Корица так и не выбрался на  поверхность  из
глубин немого океана.

***

   В девять утра под низкое гудение электродвигателя  отворились  внутрь
парадные ворота, и во двор въехал "мерседес-бенц 500 SEL" с  Корицей  за
рулем. Антенна установленного в машине телефона торчала  позади  заднего
стекла, как отросшее щупальце. Я наблюдал  из  окна,  через  щель  между
шторами. Машина напомнила мне  огромную,  приплывшую  из  далеких  морей
бесстрашную рыбу. Новехонькие угольно-черные шины бесшумно очертили дугу
на бетонной  площадке  и  остановились.  Они  описывали  одну  и  ту  же
траекторию каждый день и замирали на одном и том  же  месте,  плюс-минус
сантиметров пять, не больше.
   Я пил только что сваренный кофе. Дождь  перестал,  но  небо  все  еще
затягивали пепельные тучи, земля была черной, холодной и мокрой. Птицы с
резкими криками носились туда-сюда, высматривая червяков. После короткой
паузы водительская дверь отворилась и появился Корица  в  темных  очках.
Внимательно осмотревшись и убедившись, что все в порядке, он снял  очки,
сунул их во внутренний  карман  пиджака  и  захлопнул  дверцу.  Звук,  с
которым защелкивается дверной замок большого "мерседеса", не  перепутать
ни с какой  другой  машиной.  Для  меня  этот  щелчок  был  сигналом:  в
"резиденции" начинается новый день.
   Все утро я думал о вчерашнем визите Усикавы, ломая  голову  над  тем,
стоит  ли  рассказывать  Корице,  что  он  явился  от  Нобору  Ватая   и
потребовал, чтобы я порвал все связи с этим домом. В конце концов  решил
ничего ему не говорить, по крайней мере - какое-то время.  Это  касается
только меня и Нобору Ватая, и не стоит больше  никого  втягивать  в  это
дело.
   Костюм на Корице как всегда выглядел превосходно. У него все  костюмы
были первоклассно сшиты и сидели как влитые. Одевался он консервативно и
неброско, но  на  нем,  как  по  волшебству,  любая  одежда  приобретала
молодежную стильность.
   Галстук на Корице, конечно же, был новый, в  тон  костюму.  Костюм  и
туфли тоже не те, что он  надевал  вчера.  Все  это,  скорее  всего,  по
обыкновению, выбрала и купила ему мать. На его одежде и обуви, как и  на
"мерседесе", на котором он ездил, не было ни пятнышка.  Он  каждое  утро
восхищал  меня  своим  видом.  Нет,  можно  даже  сказать  -   волновал.
Интересно, что может скрываться за такой безупречной внешностью?

***

   Корица достал из багажника два бумажных пакета с покупками -  едой  и
всякой всячиной и, держа их в обеих руках, вошел в дом. В его руках даже
обыкновенные пакеты из супермаркета смотрелись элегантно и артистично. В
том, как парень их нес, было нечто...  неординарное.  А  может,  дело  в
чем-то другом, более серьезном? Увидев меня,  Корица  прямо-таки  засиял
улыбкой. Улыбка у него была замечательная,  будто  он  долго  бродил  по
дремучему лесу и вдруг вышел на ярко освещенную поляну.
   - Доброе утро! - произнес я.
   - Доброе утро! - беззвучно шевельнулись в ответ его губы.
   Корица  доставал  из  пакетов  продукты,  ловко  раскладывая   их   в
холодильнике по полкам, как способный  ученик  распределяет  по  ячейкам
памяти новые знания. Остальные покупки уложил в шкаф.  Потом  мы  выпили
сваренный мною кофе и сидели за столом на кухне друг против друга. Прямо
как когда-то по утрам с Кумико.

***

   - Вышло так, что Корица ни дня  не  ходил  в  школу,  -  рассказывала
Мускатный Орех. - В обычные школы детей, которые не могут  говорить,  не
принимают, а отдавать сына туда, где  учатся  ребята  с  отклонениями  в
развитии, будет не правильно, подумала я. Ведь причина его  немоты  -  в
чем бы она ни заключалась - совсем не та, что у других  детей.  Да  и  у
Корицы никакого желания идти в  школу  не  было.  Ему  больше  нравилось
сидеть одному дома, тихонько читать, слушать пластинки с  классикой  или
играть во дворе с дворнягой, которую мы тогда держали. Иногда он выходил
погулять на улицу, но без большого желания - сын не  любил  общаться  со
сверстниками.
   Мускатный  Орех  научилась  разговаривать  на  пальцах  и  стала  так
общаться с Корицей. Когда языка жестов не хватало, они переписывались на
листках из блокнота. Но однажды она заметила,  что  они  с  сыном  могут
передавать друг другу свои  мысли  и  чувства,  не  пользуясь  окольными
путями. Она понимала, о чем он думает, что ему нужно, по едва  заметному
жесту, смене настроения. Теперь Мускатный Орех  уже  не  так  переживала
из-за того, что сын не говорил. Получалось, что  их  общение  на  уровне
подсознания не прерывалось. Конечно, то, что  они  не  могли  нормально,
вслух, разговаривать, причиняло физический дискомфорт, но это был  всего
лишь "дискомфорт", и  не  более;  в  некотором  смысле  благодаря  этому
чувству связь между сыном и матерью  приобретала  новое,  более  высокое
качество.
   В свободную минуту, когда не было работы, мать учила  Корицу  чтению,
письму, арифметике. Впрочем, ей не приходилось  особенно  усердствовать.
Сын любил читать и сам получал из книг те знания,  в  которых  нуждался.
Функция Мускатного Ореха  скорее  заключалась  в  том,  чтобы  подбирать
необходимые книги, а не учить мальчика. Ему  очень  нравилась  музыка  и
хотелось научиться играть на пианино. С профессиональным  преподавателем
мальчик занимался лишь несколько месяцев, освоив за это  время  основные
упражнения для пальцев. Дальше он пользовался только учебными  пособиями
и магнитофонными записями и для  своего  юного  возраста  овладел  очень
хорошей исполнительской техникой. Больше всего он любил  играть  Баха  и
Моцарта - все,  что  было  создано  после  "романтиков",  оставляло  его
равнодушным. Исключение составляли Пуленк и Барток.  Шесть  лет  интерес
Корицы привлекали музыка и книги,  а  когда  его  сверстники  перешли  в
среднюю  школу,  он  переключился  на  иностранные   языки   -   сначала
английский, потом - французский. Позанимавшись  полгода  каждым  языком,
мальчик уже мог читать несложные книжки. Говорить  на  этих  языках  он,
конечно, не мог, но ему хотелось  научиться  читать  книги.  Еще  Корица
полюбил возиться с разными  сложными  механизмами.  Накупив  специальных
инструментов, он собирал радиоприемники и ламповые усилители, разбирал и
чинил часы.
   Окружавшие его люди - те, с кем он был связан: мать, отец и бабушка -
привыкли к тому, что он все время молчит. Молчание уже  не  казалось  им
противоестественным и ненормальным. Прошло несколько  лет,  и  Мускатный
Орех перестала ходить с сыном к психиатру. Еженедельные походы  к  врачу
на состояние Корицы никак не влияли, да у  него,  как  с  самого  начала
говорили специалисты, кроме проблем с  речью,  все  было  в  порядке.  В
каком-то смысле он был идеальным ребенком.  Мускатный  Орех  не  помнила
случая, чтобы  ей  приходилось  заставлять  его  что-нибудь  делать  или
отчитывать за какой-то поступок. Он сам решал, что ему нужно, и выполнял
задуманное до конца, так,  как  хотел.  Корица  настолько  отличался  от
обычных детей, что сравнивать его с ними  не  имело  смысла.  Когда  ему
исполнилось  двенадцать,  умерла  бабушка  (когда  это   случилось,   он
беззвучно плакал несколько дней кряду). После  этого  он  взял  на  себя
домашние дела - готовил, стирал, убирал дом, пока мать была  на  работе.
После смерти матери Мускатный Орех собиралась  нанять  домработницу,  но
Корица решительно затряс головой. Ему не хотелось, чтобы  дома  появился
посторонний человек и начал менять  их  уклад.  Вышло  так,  что  Корица
принял на себя бульшую часть забот по дому и поддерживал его в идеальном
порядке.

***

   Корица разговаривал жестами. Пальцы у него были  тонкие  и  красивые,
как у матери, в меру длинные.  Пальцы,  как  послушные  живые  существа,
легко, без остановки, порхали в воздухе перед его лицом, передавая  все,
что он хотел сказать.
   "Сегодня в два часа приедет клиент. И все. До  приезда  этой  женщины
дел у вас никаких. Я поработаю тут еще часок, потом уеду и в два вернусь
вместе с ней. Сегодня по прогнозу весь  день  будет  пасмурно,  и,  пока
светло, вы можете наведаться в колодец. Думаю, глаза не заболят".
   Мускатный Орех была права: я без труда понимал то, что  Корица  хотел
передать мне. Языка жестов я совсем не знал, но  легко  улавливал  смысл
плавных замысловатых движений его  пальцев.  Вероятно,  он  так  здорово
владел этим языком, что одного зрительного восприятия  было  достаточно,
чтобы понять суть. Ведь  бывает,  что  задевает  за  живое  какая-нибудь
незнакомая пьеса на чужом языке. Или мне только казалось, что я наблюдаю
за движениями его рук, а на самом деле ничего этого не было?  Вдруг  его
пальцы - только декоративный фасад здания, а в действительности  я,  сам
того не сознавая, вижу нечто иное, скрытое за этим фасадом? Всякий  раз,
когда по утрам мы оказывались с  Корицей  за  одним  столом,  я  пытался
разглядеть границу между фасадом и тем, что лежит за ним, но  ничего  не
получалось, как будто линия, что могла  пролегать  по  этой  грани,  все
время перемещалась и меняла свои очертания.
   Поговорив со мной немного - вернее, передав мне свои мысли, -  Корица
снимал пиджак, вешал его на плечики, заправлял галстук в  сорочку  между
пуговицами на груди и принимался за  уборку  или  готовил  мне  в  кухне
что-нибудь перекусить. За работой он включал портативный стереоплейер  и
слушал музыку. Одну неделю это мог быть Россини, его  церковная  музыка,
другую - концерты Вивальди для духовых инструментов. Он мог слушать одно
и то же раз за разом, так часто, что эти  мелодии  прочно  застревали  у
меня в голове.
   Работал  Корица  замечательно  -  сноровисто,  без  лишних  движений.
Поначалу я предлагал ему свою помощь, но  он  только  улыбался  и  качал
головой. Глядя на то, как здорово у него получается, я пришел к  выводу,
что, наверное, будет лучше положиться во всем на юношу, и решил  ему  не
мешать. Пока он по утрам занимался своими делами, я сидел за  книгой  на
диване в "примерочной".
   Небольшой дом был обставлен лишь самым необходимым. Постоянно  в  нем
никто не жил, поэтому откуда, собственно говоря, там было взяться пыли и
беспорядку? И все  же  Корица  каждый  день  тщательнейшим  образом  все
пылесосил, проходился тряпкой по мебели и полкам,  протирал  специальным
средством окна. Полировал стол, смахивал пыль с лампочек,  расставлял  и
раскладывал по местам вещи. Разбирался с посудой в буфете, сортировал по
размеру кастрюли и сковороды, наводил порядок на полках,  где  хранились
белье и полотенца. Переставлял кофейные чашки, следя за тем, чтобы ручки
смотрели строго в одну сторону, поправлял  кусочек  мыла  на  полочке  в
ванной, менял полотенца, даж