е если никто  ими  не  пользовался.  Собирал
мусор в пакет, завязывал его и уносил. Сверял настольные часы по  своим,
наручным (а у них,  об  заклад  могу  побиться,  отклонение  от  точного
времени не превышало и трех секунд). Стоило ему заметить,  что  какая-то
вещица стоит не там, где положено, - пусть даже это едва заметно, -  как
ее элегантными и точными движениями отправляли на свое место. В  порядке
эксперимента я как-то сдвинул стоявшие на шкафу часы на пару сантиметров
влево, и на следующее утро Корица передвинул их  вправо  на  те  же  два
сантиметра.
   При  всем  том  Корица   не   производил   впечатления   человека   с
отклонениями.  Что  бы  он  ни  делал,  все  выглядело  естественным   и
правильным. Может, у него в голове запечатлелась живая картина того, как
должен быть устроен этот мир, или, по крайней  мере,  здешний  мирок,  и
поддерживать его в таком состоянии было для него так же естественно, как
дышать. Или он лишь  чуть  помогал  ходу  вещей,  когда  мир  охватывало
страстное и непреходящее желание вернуться к своей первозданной форме?
   Поместив приготовленную еду в холодильник, Корица  сообщил  мне,  что
будет на обед. Я поблагодарил. Затем, подойдя  к  зеркалу,  он  поправил
галстук, проверил сорочку и надел пиджак.  Чуть  улыбнувшись,  шевельнул
губами:  "До  свидания".  Оглядевшись  вокруг  напоследок,  вышел  через
парадный  вход.  Сел  в  "мерседес",  вставил  в  магнитофон  кассету  с
классикой, нажал на  кнопку  пульта  дистанционного  управления.  Ворота
распахнулись, и машина, описав такую же дугу, как при въезде, выехала со
двора. Ворота за ней закрылись. С чашкой кофе в руке я смотрел  во  двор
через щель в занавеске. Птицы больше не кричали так громко.  Ветер  гнал
рваные низкие  тучи,  небо  над  ними  затягивал  другой,  плотный  слой
облачности.

***

   Из кухни, сидя перед стоявшей на  столе  чашкой,  я  обводил  глазами
комнату, где Корица навел замечательный порядок. Она напоминала  большой
натюрморт в  трехмерном  изображении.  Тишину  нарушало  только  тиканье
настольных часов. Стрелки показывали двадцать минут одиннадцатого. Глядя
на стул, на котором только что сидел Корица, я  снова  спросил  себя:  а
верно ли я поступил, не рассказав им о визите Усикавы накануне  вечером.
Правильно я сделал или нет? Не подорвет  ли  это  своего  рода  доверие,
установившееся у меня с Корицей и Мускатным Орехом?
   Но мне хотелось немного посмотреть,  как  будут  развиваться  события
дальше. Узнать, что в моих действиях вызвало такое раздражение у  Нобору
Ватая и почему. На какой  хвост  я  ему  наступил?  Какие  контрмеры  он
собирается принять? Может, мне удастся хоть немного приблизиться  к  его
тайне, если я найду ответ на эти вопросы. И к тому месту, где  находится
Кумико.
   Стрелки часов (тех самых, что Корица вернул на место,  передвинув  на
два сантиметра вправо) уже почти подобрались к одиннадцати.  Я  вышел  в
сад, чтобы спуститься в колодец.

***

   - Когда Корица был еще маленький, я рассказала ему о подводной  лодке
и зоопарке. О том, что я видела в августе 45-го с палубы  транспорта.  О
том, как японские солдаты расстреливали зверей в зоопарке,  где  работал
отец, пока американская подлодка нацеливала пушку на наше  судно,  чтобы
его потопить. Я долго никому не  рассказывала  эту  историю,  держала  в
себе. Молча блуждала в мрачном лабиринте между иллюзией  и  реальностью.
Но когда родился Корица, я поняла, что он единственный, кому я смогу это
поведать. Он еще не понимал слов, а я уже начала ему рассказывать, снова
и снова передавая полушепотом подробности того, что тогда  произошло,  и
эти картины живо вставали передо мной, как будто я  открывала  крышку  и
выпускала их наружу.
   Став понимать речь, Корица все настойчивее  просил  меня  еще  и  еще
рассказывать об этом. Я повторяла эту историю сто, двести, а может быть,
и пятьсот раз. Но не просто повторяла одно и то же. Корицу  интересовали
включенные в мой рассказ маленькие истории.  Мальчик  хотел  знать  и  о
других ветвях дерева. Мы то и дело уходили в разные  стороны,  и  я  все
говорила, говорила... Моя история разрасталась все больше и больше.
   Так у нас родилось  нечто  вроде  собственной  мифологии.  Понимаешь?
Каждый день мы пускались в разговоры как  одержимые.  О  чем  только  не
говорили! Как звали зверей в зоопарке, как блестел  у  них  мех,  какого
цвета были глаза. О наполнявших воздух запахах. О том, как звали каждого
солдата и как они выглядели. Об их рождении и детстве. Какие у них  были
винтовки, какие тяжелые патроны им приходилось нести на себе, о  страхах
и жажде,  которые  их  одолевали.  Какой  формы  были  плывшие  по  небу
облака... Когда я обращалась к Корице, у меня перед глазами складывались
четкие картины, цвета и образы. Я облекала в слова  то,  что  видела,  и
передавала сыну. Подходящие слова  тут  же  находились.  Этому  не  было
конца. Все время появлялись какие-то новые детали, история  разрасталась
и уходила в глубину...
   Вспоминая о том времени, Мускатный Орех улыбнулась. Я  впервые  видел
на ее лице такую естественную улыбку.
   - Но  однажды  вдруг  все  кончилось,  -  проговорила  она.  -  В  то
февральское утро,  когда  сын  перестал  говорить,  наша  общая  история
кончилась.
   Мускатный Орех сделала паузу, чтобы закурить.
   - Теперь я знаю, что произошло.  Его  слова  поглотил  лабиринт  того
мира, который жил в наших рассказах. Сына лишило языка нечто такое,  что
вышло из этих самых рассказов. А через несколько  лет  это  нечто  убило
моего мужа.

***

   Ветер задувал сильнее, чем утром, без устали унося на восток  тяжелые
серые тучи. Они напоминали мне безмолвных путешественников,  стремящихся
куда-то на край света. Доносившиеся из сада завывания ветра, гулявшего в
голых, оставшихся  без  единого  листочка  ветвях  деревьев,  напоминали
невнятные короткие стоны. Я постоял немного у колодца, глядя на небо,  и
подумал: "Может, и Кумико сейчас где-то  смотрит  на  эти  облака".  Эта
мысль пришла в голову просто так, без причины. Вдруг возникла ниоткуда.
   Спустившись по лестнице в колодец, я  потянул  за  веревку  и  закрыл
крышку. Несколько раз глубоко вдохнул, крепко сжал  в  руке  бейсбольную
биту и  в  навалившейся  темноте  медленно  опустился  на  пол.  Полный,
абсолютный мрак. Вот в чем дело. Вот оно - самое главное!  Ключ  в  этой
непроглядной тьме. Смахивает на урок  кулинарии  по  телевизору:  "Итак,
главное в этом рецепте - полный мрак.  Надо,  чтобы  он  был  как  можно
гуще". "А бита как можно  крепче",  -  подумал  я  и  чуть  улыбнулся  в
темноту.
   Пятно на щеке понемногу стало теплеть. Оно давало знать, что разгадка
всего, что происходит со мной, становится ближе с каждым шагом. Я закрыл
глаза. В ушах засела мелодия, которую за работой все утро слушал Корица.
"Музыкальное  приношение"  Баха.  Оно  звучало   в   голове,   напоминая
приглушенный шум голосов в  зале  с  высокими  сводами.  Но  вскоре  все
стихло, и тишина стала забираться в мозговые  извилины,  как  насекомое,
откладывающее яйца, охватывая один участок мозга  за  другим.  Я  открыл
глаза,  потом  опять  закрыл.  Тьма  смешалась,  и  я  начал  постепенно
отделяться от своей телесной оболочки.
   Все было как всегда.

16
Может статься, что дороги дальше нет
(Рассуждения Мэй Касахары. Часть 4)

   "Привет, Заводная Птица!
   В прошлый раз я закончила на том, как устроилась далеко  в  горах  на
фабрику, где делают парики, и  стала  там  работать  вместе  с  местными
девчонками, которых здесь много. Теперь слушай дальше.
   Ты знаешь, у меня  в  последнее  время  внутри  все  закипает,  когда
подумаешь, что люди вот так, с утра до  вечера,  работают,  не  покладая
рук. И так каждый день. Чудну малость,  тебе  не  кажется?  Как  бы  это
сказать?.. Вся моя работа здесь - делай, как начальство прикажет. Думать
ни о чем не надо. Как будто перед началом рабочего дня запираешь мозги в
шкафчик, а под конец достаешь обратно и идешь домой. Сидишь  семь  часов
за столом, втыкаешь в парик волосы, потом обедаешь в столовой,  моешься,
потом глядишь - все уже спать ложатся. Вот и выходит: в сутках  двадцать
четыре часа, а на себя  времени  совсем  не  остается.  Так  устаешь  от
работы, что почти все "свободные часы" лежишь на койке,  как  в  тумане.
Посидеть спокойно, подумать  -  и  не  мечтай.  В  уикенд,  конечно,  не
работаем, но тут стирка, уборка... сходишь куда-нибудь в город -  глядь,
выходные и кончились. Решила вести дневник, но что в него писать?  Через
неделю забросила. И так день за днем, день за днем одно и то же.
   Но хоть так все и вышло, я как бы приросла к  этой  работе  и  ничего
против нее не имею. Не похоже, чтоб я от жизни оторвалась. Кажется даже,
что из-за того, что я пашу здесь без роздыху, как муравей, я  постепенно
приближаюсь к "себе настоящей". Не знаю, как бы получше объяснить... но,
похоже, когда о себе не думаешь,  все  ближе  к  себе  становишься.  Вот
почему я сказала "чудну".
   На работе я изо всех сил стараюсь. Не люблю хвастаться, но  мне  даже
звание присудили - "Лучшая работница месяца". Я же тебе говорила:  когда
надо что-нибудь руками делать, у меня здорово получается, хотя  с  виду,
может, и не скажешь. У нас тут несколько  бригад,  и  куда  бы  меня  ни
поставили, везде показатели растут. Как  закончу  свою  работу,  тут  же
начинаю отстающим девчонкам помогать. Поэтому все  меня  ценят.  Веришь?
Меня ценят! Ну ладно! Вот что хочу тебе сказать, Заводная Птица.  Как  я
приехала на эту фабрику, так работаю, работаю, работаю...  Как  муравей.
Как кузнец деревенский. Понятно излагаю?

***

   Но место, куда я каждый день хожу на работу, я тебе скажу, - довольно
странного вида. Огромное, как самолетный ангар, сооружение с  высоченным
потолком и просторное-просторное. Сидят здесь рядами, наверное,  полторы
сотни девчонок. Ты бы видел! Зачем только построили такую громадину?  Мы
же  не  подводные  лодки  делаем.  Лучше  бы  разгородили  на  несколько
помещений. А может, так нам легче внушить, что у нас  тут  эта  самая...
солидарность - вот, мол, девушки, сколько вас и  работаете  все  вместе.
Или начальству так проще за порядком следить, за всеми сразу. Тут это...
как ее...  психология.  Столы  расставлены  так,  что  вместе  сидят  по
несколько человек, как в кабинете биологии  на  уроке,  когда  вскрывают
лягушку. А  с  краю  -  старшая  из  девчонок,  вроде  старосты  класса.
Разговаривать за работой -  если  не  останавливаешься  -  не  запрещено
(нельзя же как в рот воды набрать  и  молчать  целый  день),  но  только
начнешь громко говорить или смеяться, или заговоришься - тут же староста
с недовольным видом  подбегает:  "Юмико!  Руками  работать  надо,  а  не
языком. Смотри не отставай!" Поэтому все друг  с  другом  шепчутся,  как
ночные воры.
   Пока работаем, включают музыку. Разную, зависит от того, который час.
Если ты фанат Барри Манилова или "Эйр Сапплай", тебе, наверное,  тут  бы
понравилось.
   Чтобы один парик сделать, нужно несколько дней. От качества, конечно,
зависит, но все равно за день не управишься.  Основу  парика  делишь  на
квадраты, как на шахматной доске, и  в  каждый  квадратик,  по  очереди,
вшиваешь волосы. Но это не конвейер. Я видела Чарли  Чаплина  в  кино  -
только одну гайку закрутит, как сразу другая подъезжает. У нас не так  -
весь парик я одна делаю, сама, несколько дней. Моя работа.  Когда  парик
готов, хочется даже где-нибудь на нем написать: "Такой-то день, такой-то
месяц. Мэй Касахара". Но я, конечно, так не делаю. Знаю: если заметят  -
наверняка достанется. И все-таки приятно знать, что где-нибудь на  земле
кто-то твой парик носит. Выходит, я теперь к делу привязана.
   А вообще чудну в жизни получается. Сказали бы  мне  три  года  назад:
"Через три года ты будешь с деревенскими девчонками работать на фабрике,
в горах, - делать парики", - я бы посмеялась. Представить такого  нельзя
было. А сейчас? Разве кто знает, чем я буду заниматься  еще  года  через
три? Вот ты, Заводная Птица, знаешь, что с тобой будет через  три  года?
Не знаешь, понятное дело. Могу поспорить... все, что  здесь  заработала,
ставлю - какие три года? Что через месяц случится, и то неизвестно.
   Хотя девчонки, с которыми я общаюсь, в общем, знают, что с ними через
три года будет. Или думают, что знают. Думают: "Вот поработаем,  деньжат
накопим, пройдет несколько лет - подходящий парень  отыщется,  а  там  -
бац! - и счастливая свадьба".
   Женихи у них - сынки фермеров или лавочников и еще парни  из  местных
фирмешек. Я уже писала: здесь молоденьких девушек хронически не хватает,
идут нарасхват. Чтобы на бобах остаться, уж такой невезучей  быть  надо!
Поэтому все в конце концов кого-нибудь находят и замуж выскакивают.  Это
что-то! выйдут замуж и тут же работу бросают. Я про это тоже писала. Для
них  фабрика  -  такая  ступенька,  промежуток  в  несколько  лет  между
окончанием школы и свадьбой. Как проходная  комната  -  войдут,  постоят
немного и выходят.
   Правда, фирма, которая этой фабрикой владеет, не против.  Похоже,  им
даже лучше, что, поработав  несколько  лет,  девчонки  выходят  замуж  и
увольняются. Чем с  зарплатой,  пособиями,  профсоюзами  возиться,  куда
выгодней, когда рабочие все время  меняются.  У  кого  способности,  кто
бригадиром, может, станет - к  таким  получше  относятся,  а  остальные,
обычные девчонки для них - расходный материал. Фирма согласна,  девчонки
тоже. Ничего не обсуждают - поработают до свадьбы, и хватит.  Что  через
три года будет? Они могут  только  два  варианта  представить:  или  они
работают и строят парням глазки, чтобы жениха найти, или выходят замуж и
работу бросают. Легко и просто, правда?
   Таких, как я, кто думает: "Что же со мной через три  года  будет?"  -
здесь больше нет. Все работают хорошо. Никто не халтурит, на  работу  не
жалуется. Ну, может, в столовой кому-нибудь меню иногда  не  понравится.
Это же работа, а работа есть работа - нельзя все время  шутки  шутить  и
веселиться. Может, и хочется кому-нибудь денек погулять как следует.  Ну
и что? С девяти до пяти, из них два часа перерыв, отдай без  разговоров.
Но все равно, большинство, мне кажется, довольны. Потому, наверное,  что
знают: дело это временное, мостик из одного мира в другой. Вот  и  хотят
это время провести получше. Для девчонок  фабрика  -  переходный  пункт,
всего-навсего.
   Но не для меня. Для меня это  не  временно  и  не  переходный  пункт.
Понятия не имею, куда я отсюда пойду. Вдруг окажется, что дороги  дальше
нет? Понимаешь? Поэтому, по правде сказать, удовольствия здесь, конечно,
мало. Просто стараюсь принимать все,  как  есть.  По  полной  программе.
Делаю парики - думаю только об этом,  отношусь  серьезно.  От  пота  вся
мокрая бываю.

***

   Не знаю, как лучше сказать... но в последнее время я  часто  думаю  о
том парне, который на мотоцикле разбился. Честно говоря, раньше я  редко
о нем вспоминала. Может, после аварии у меня с памятью что-то сделалось:
в голову одна ерунда лезла, чушь всякая - как у него воняло из подмышек,
какой он был тупой, куда он  все  время  норовил  руками  залезть...  Но
теперь почему-то я все больше думаю, что он был совсем неплохой  парень.
Такие мысли оживают вдруг просто так, без всякой причины, особенно когда
сидишь - голова пустая-пустая - и прикрепляешь волоски к парику. Да, так
оно и есть. Время, похоже, течет как-то не по порядку - "а", "б", "в"...
так не выходит. Вихляет туда-сюда.

***

   Я тебе прямо скажу, Заводная Птица. Честно-честно. Иногда  мне  очень
страшно бывает. Просыпаюсь среди ночи одна, на  полтысячи  километров  -
никого. Темнотища! И впереди мрак полный: что дальше будет - понятия  не
имею. Страшно так, что прямо заорала бы. У тебя так не бывает,  Заводная
Птица? Когда на меня такое находит, я стараюсь привязать себя к  чему-то
или к кому-то. Твержу в голове имена знакомых. Ты, конечно, тоже в  этом
списке, Заводная Птица. И наша дорожка, и колодец, и хурма,  что  у  нас
растет, и разное другое. И парики, которые я своими  руками  сделала.  И
все мелочи, которые я вспоминаю про  своего  погибшего  парня.  Все  эти
мелочи (ты, Заводная Птица, конечно, не "мелочь", это я так, в общем...)
помогают постепенно возвращаться "сюда". Теперь вдруг я начинаю  жалеть,
что  не  разделась  перед  ним,  такой  недотрогой  была.  Я  ведь  даже
дотрагиваться до себя ему не позволяла. Думаю, может, мне так девушкой и
остаться, на всю жизнь. А? Я серьезно! Как тебе идея?
   Пока, Заводная Птица. Желаю, чтобы Кумико-сан вернулась поскорее".

17
Тяготы и невзгоды бренной жизни * Волшебная лампа

   Вечером, полдесятого, зазвонил телефон.  После  двух  звонков  смолк,
чуть погодя снова ожил. Я вспомнил, что так должен звонить Усикава.
   - Алло! - послышался в трубке его голос. - Добрый  вечер,  Окада-сан.
Усикава говорит.  Я  тут  от  вас  недалеко.  Нельзя  ли  к  вам  сейчас
заглянуть? Знаю, что поздно, но есть один личный  разговорчик.  Ну  как?
Дело касается Кумико-сан. Я подумал, что вам, наверное, интересно...
   Слушая  Усикаву,  я  представил  его  лицо  на  другом  конце  линии.
Довольная  кривая  ухмылка,   как   бы   говорящая:   "Попробуй   только
отказаться!", отвратительные оскаленные зубы. И он был прав - отказаться
я не мог.

***

   Усикава явился ровно через десять минут. На  нем  была  та  же  самая
одежда, что три дня назад. А может, и не та, хотя и костюм, и рубашка, и
галстук - все  было  точно  такое  же.  Все  несвежее,  жеваное,  сидело
кое-как. Глядя на Усикаву,  казалось,  будто  на  его  жалкий  наряд  по
несправедливости взвалили все тяготы и невзгоды бренной жизни.  Если  бы
существовало  что-то  вроде  реинкарнации  и  в  следующей   жизни   мне
гарантировали необыкновенные почести в обмен на то,  чтобы  я  на  время
принял облик его одежды, я бы  отказался.  Извинившись,  Усикава  открыл
холодильник и извлек  оттуда  бутылку  пива.  Проверив,  хорошо  ли  она
охладилась, наполнил стоявший рядом стакан. Мы сели в  кухне  за  столом
друг против друга.
   - Для экономии времени сразу без лишних разговоров перехожу к делу, -
начал Усикава. - Не хотите ли с Кумико-сан пообщаться? Напрямую. Вдвоем.
Ведь вам давно этого хочется. Так ведь, Окада-сан? Правильно?
   Я задумался. Или взял короткую паузу, сделав вид, что думаю.
   - Разумеется, хочу, если это возможно.
   - Ничего невозможного нет,  -  спокойно  проговорил  Усикава,  кивнув
головой.
   - Но если вы ставите какие-то условия...
   - Никаких условий, - бросил Усикава и отхлебнул пива из стакана. - Но
сегодня я к вам  с  новым  предложением.  Послушайте,  что  я  скажу,  и
подумайте хорошенько. Это не имеет никакого отношения к тому, будете  вы
говорить с Кумико-сан или нет.
   Я смотрел на него и молчал.
   - Ну что же? Начнем, пожалуй. Окада-сан, вы арендуете участок у некой
фирмы. Так? Тот самый, где "дом с повешенными". Каждый месяц платите  за
него порядочную сумму. Но это не  обычная  аренда,  а  специальная  -  с
возможностью последующей покупки. Так? Договор, естественно,  никому  не
показывают, поэтому ваше имя нигде не фигурирует. В этом и  хитрость.  А
на самом деле вы, Окада-сан, фактический владелец  участка,  и  арендная
плата, которую вы вносите, - то же самое, что погашение ссуды. Всего  вы
должны  заплатить,  дай  бог  памяти,  вместе  с  домом   что-то   около
восьмидесяти миллионов. Будете расплачиваться в нынешнем темпе - земля и
дом станут вашими меньше чем через два года. Как замечательно!  Вот  это
скорость! Я восхищен!
   Усикава взглянул на меня, словно дожидаясь подтверждения своих слов.
   Однако я промолчал.
   - Не спрашивайте, пожалуйста, откуда мне все это  известно.  Было  бы
желание. Если покопаться как следует, все, что угодно, можно  раскопать.
Надо только знать, как это делается. И я примерно представляю, кто стоит
за этой подставной фирмой.