сить,  не  зная
подчас, о чем говорить друг с другом. Так продолжалось полтора месяца  -
долгие полтора месяца, пока Кумико не сказала:
   - Послушай, давай бросим дела и  махнем  завтра  куда-нибудь  вдвоем?
Сегодня четверг,  отдохнем  до  воскресенья.  Должен  же  у  людей  хоть
когда-нибудь быть отпуск!
   - Конечно, только я не уверен, что у нас в конторе  кто-нибудь  знает
это слово, - рассмеялся я.
   - Скажи им, что заболел. Что у тебя сильный грипп  или  что-нибудь  в
этом роде. И я скажу то же самое.
   Мы сели в поезд и укатили в Каруидзаву . Кумико говорила,  что  ей  хочется  куда-нибудь  в
тишину, в горы, чтобы там можно было гулять сколько захочешь, - вот мы и
выбрали это место. В апреле в Каруидзаве не сезон, в  гостиницах  пусто,
большинство магазинов закрыто, но для нас это было  то,  что  нужно.  Мы
только и делали, что гуляли с утра до вечера, каждый день.

***

   Понадобилось полтора дня, чтобы Кумико сбросила это оцепенение.  Сидя
рядом со мной в гостиничном номере, она проплакала почти два часа.  А  я
крепко обнимал ее и не говорил ни слова.
   После этого Кумико понемножку, будто вспоминая, начала  рассказывать.
Как проходила операция.  Что  она  пережила.  Об  охватившем  ее  остром
чувстве утраты. О том, как одиноко ей было, пока я ездил на Хоккайдо,  и
о том, что она не решилась бы  на  то,  что  сделала,  если  бы  не  это
одиночество.
   - Я ни о чем не жалею, - сказала она наконец. - Ведь  другого  выхода
не было. Я уверена. Знаешь, что тяжелее  всего?  Что  я  хочу  все  тебе
рассказать, все, что чувствую, - и не могу.
   Кумико приподняла рукой волосы.
   - Я от тебя ничего не скрываю, поверь. Когда-нибудь  расскажу.  Ты  -
единственный, кому я могу это рассказать. Но только не сейчас. Пока я не
могу выразить это словами.
   - Это как-то связано с прошлым?
   - Нет-нет.
   - Спешить некуда. Расскажешь,  когда  сможешь.  Времени  у  нас  хоть
отбавляй. Теперь я с тобой, не волнуйся, - сказал я. -  И  запомни:  все
твои дела и заботы, что  бы  то  ни  было  -  это  все  мое.  Можешь  не
беспокоиться.
   - Спасибо. Как здорово, что мы вместе.
   Оказалось, однако, что времени у нас не так много, как я думал.  Чего
же не могла выразить словами Кумико? И не связано ли  это  как-то  с  ее
исчезновением? Может, я не потерял бы ее, если б  добился  тогда,  чтобы
она мне все рассказала. Но, подумав немного, я сказал  себе:  "Нет!  Все
равно ничего бы не вышло". Ведь Кумико  говорила,  что  никак  не  может
подобрать нужные слова. Выходит, это было выше ее сил.

***

   - Эй, Заводная Птица! - Меня громко звала Мэй Касахара. Сквозь  дрему
мне почудилось, что я слышу ее голос во сне, но это было  наяву.  Подняв
голову, я увидел ее маленькое лицо, маячившее высоко вверху.  -  Эге-ге!
Заводная Птица! Ну же! Я знаю, что ты там. Отзовись!
   - Здесь я.
   - Ну, дела! Что ты там делаешь?
   - Думаю.
   - Не поняла. А для этого обязательно в колодец  надо  лезть?  Попроще
ничего придумать нельзя?
   - Зато здесь можно сосредоточиться. Темно, прохладно, тихо.
   - Ну и как дела?
   - Да не очень. Вообще-то я здесь первый раз.
   - А думается как? Лучше?
   - Я пока не разобрал. Эксперимент только начался.
   - А ты заметил, Заводная Птица, что твоя лестница пропала?
   - Как же, как же. Заметил.
   - Ты знал, что это я ее вытащила?
   - Нет, не знал.
   - А на кого ты подумал?
   - Да ни на кого, - откровенно сказал я. - Не знаю,  как  сказать,  но
мне это не приходило в голову - что кто-то  взял  лестницу.  Сказать  по
правде, я подумал, что она просто исчезла - и все.
   Мэй помолчала.
   - Просто исчезла, - проговорила она с опаской в голосе, будто в  моих
словах была какая-то  заумная  ловушка.  -  Просто  исчезла...  Что  это
значит? Ты хочешь сказать, что она взяла... и пропала куда-то?
   - Может быть.
   - Знаешь, Заводная Птица, я уже тебе говорила, но ты правда  странный
парень. Таких чудиков еще поискать. Понял?
   - Я бы не сказал.
   - С чего же ты тогда взял, что лестницы могут исчезать сами по себе?
   Я прижал ладони к лицу, пытаясь сосредоточиться на разговоре с Мэй.
   - Значит, это ты ее вытащила?
   - Конечно, я, - ответила Мэй. - Мог бы и догадаться. Подкралась ночью
и вытянула.
   - А зачем?
   - Вчера я несколько раз к тебе заходила. Хотела позвать опять  вместе
поработать. Тебя не было. Увидела на кухне твою записку и  стала  ждать.
Сидела-сидела, не  дождалась.  Тогда  я  подумала,  может,  ты  снова  у
заброшенного дома отираешься. Прихожу - колодец наполовину  открыт  и  в
него спущена лестница. Мне и в голову сначала не пришло, что  ты  сидишь
тут, на дне. Я подумала, что лестницу оставил какой-нибудь  рабочий  или
еще кто-то. Вот  и  скажи:  есть  еще  на  свете  люди,  которые,  чтобы
подумать, лезут в колодец и сидят там?
   - Что ж, ты права, пожалуй, - был вынужден признать я.
   - Ночью тихонько смоталась из дома и опять пошла к тебе, но тебя  все
не было. И тут до меня дошло: а не ты  ли  забрался  в  колодец?  Мне  в
голову не приходило, чем там  можно  заниматься,  но  ты  ведь  немножко
того... Я и двинула снова к колодцу, вытащила лестницу. А  ты  сдрейфил,
наверное?
   - Есть немного.
   - А что ты там пьешь и ешь?
   - Воды  есть  немного.  Еду  я  не  брал.  Вот  только  три  лимонных
карамельки...
   - И давно сидишь?
   - Со вчерашнего утра.
   - Ты, наверное, голодный?
   - Пожалуй.
   - А с этим делом... ну, отливаешь ты как?
   - Обхожусь. Я же почти не пью и не ем, так что это не проблема.
   - А знаешь, Заводная Птица,  ведь  ты  можешь  там  умереть,  если  я
захочу. Кроме меня,  никто  не  знает,  где  ты.  Лестницу  я  спрятала.
Понимаешь? Стоит мне уйти отсюда - и тебе кранты. Кричи не кричи  -  все
равно не услышат. Кому в голову придет, что ты тут сидишь? Никто даже не
заметит, что ты пропал. На работу не ходишь, жена сбежала.  Если  кто  и
обратит внимание, что ты пропал, будет уже поздно - к  тому  времени  ты
отдашь концы, и даже тела твоего не найдут.
   - Все правильно. Твоя воля - и мне конец.
   - Ну и как тебе это?
   - Ты меня напугала, - сказал я.
   - Что-то по твоему голосу не похоже.
   Я все тер ладонями щеки. Вот они - руки  и  щеки.  В  темноте  их  не
видно, но все пока на месте, мое тело еще здесь.
   - Наверное, до меня еще как следует не дошло.
   - Зато до меня дошло, - заявила Мэй Касахара. - Оказывается, человека
на тот свет отправить гораздо проще, чем кажется.
   - Ну, это еще от способа зависит.
   - Проще, проще. Вот достаточно тебя здесь оставить - и все. Ничего  и
делать не надо. Ты только  представь,  Заводная  Птица!  Как  ты  будешь
мучиться в темноте, постепенно загибаться от голода и жажды.  Это  будет
нелегкая смерть.
   - Это уж точно, - отозвался я.
   - Ты, похоже, мне не  веришь.  Думаешь,  на  такую  жестокость  я  не
способна?
   - Не знаю. Верю или не верю - не в том дело. Все может быть. Вот  что
я думаю.
   - "Может быть..." Я не об  этом  говорю,  -  произнесла  она  ледяным
тоном. - Вот что! Мне отличная мысль пришла в голову. Коли  уж  ты  туда
думать залез, может, помочь тебе еще больше сконцентрироваться?
   - Как? - спросил я.
   - А вот  так!  -  С  этими  словами  Мэй  Касахара  плотно  задвинула
половинку крышки колодца, которая оставалась открытой. Наступила полная,
непроглядная тьма.

10
Мэй Касахара о смерти и эволюции * Не от мира сего

   В кромешной тьме я скорчился на корточках на  дне  колодца.  Со  всех
сторон меня окружало ничто - единственное, что можно было разглядеть.  Я
сделался частью этого ничто. Закрыв глаза, слушал,  как  бьется  сердце,
бежит по жилам кровь, как, подобно кузнечным мехам, работают легкие, как
сокращаются в спазмах требующие  пищи  скользкие  внутренности.  В  этом
жутком мраке каждое движение, каждый удар  пульса  неестественно  громко
отдавались в голове. Да, это мое тело, моя плоть. Но из-за  темноты  все
ощущалось с небывалой остротой и натурализмом.
   Сознание постепенно покидало свою физическую оболочку.
   Мне стало казаться, что я - Заводная Птица,  лечу  по  летнему  небу,
усаживаюсь  на  ветку  какого-то  большого  дерева  и  начинаю  заводить
механизм этого мира. В самом деле, если птица куда-то  девалась,  должен
же кто-то выполнять  ее  работу  -  крутить  эту  штуку.  Иначе  пружина
ослабнет и точное, налаженное устройство  в  конце  концов  остановится.
Интересно: кроме меня, никто, похоже, не  заметил,  что  Заводная  Птица
исчезла.
   Я попробовал издать горлом нечто похожее на крик Заводной  Птицы,  но
ничего не  вышло.  Какой-то  бессмысленный  противный  скрежет  -  такой
получается, когда неровные, шершавые поверхности трутся  друг  о  друга.
Нет, так кричать умеет только Заводная Птица. Только она может  заводить
пружину нашего мира так, как нужно.
   Птица из меня получилась никудышная -  безголосая  и  ни  на  что  не
способная. И все же я решил полетать по  летнему  небу.  Оказалось,  это
совсем не трудно - поднимаешься в воздух, а там маши себе крылышками под
нужным углом  да  следи  за  курсом  и  высотой.  Мое  тело  моментально
приспособилось к полету - я парил свободно, без всякого труда, глядя  на
землю с  высоты,  привычной  для  Заводной  Птицы.  Надоедало  летать  -
усаживался на ветку и сквозь зеленую листву разглядывал  крыши  домов  и
дороги, снующих туда-сюда людей. Жизнь шла своим чередом. Жаль только, я
не мог видеть со стороны самого себя - ведь  мне  ни  разу  не  довелось
встретить Заводную Птицу, да и как она выглядит, я не знал.
   Я пробыл в птичьем облике довольно долго. Сколько  -  не  знаю.  Хотя
толку от этого ровным счетом никакого не было. Летать, конечно,  занятие
приятное, но сколько можно? Ведь у меня еще остались  кое-какие  дела  в
моем темном колодце. И из Заводной Птицы я опять стал самим собой.

***

   Мэй Касахара снова появилась у колодца днем, в четвертом часу.  Когда
она  откинула  половинку  крышки,  сверху  хлынул  поток  света  -  лучи
ослепительно яркого послеполуденного  солнца.  Я  зажмурился  и  опустил
голову, чтобы привыкшим к темноте глазам не было больно.  Стоило  только
подумать о ярком свете там, наверху, как от слез защипало в носу.
   - Эй, Заводная Птица! - раздался голос Мэй. - Ты живой еще,  Заводная
Птица? Отзовись!
   - Живой, - сказал я.
   - Проголодался, наверное?
   - Есть немного.
   - Только "немного"? Значит, до голодной смерти тебе еще  далеко.  Без
еды, если есть вода, люди не скоро умирают.
   - Наверное, - ответил я. Гулко отдаваясь в колодце, мой голос  звучал
очень неуверенно - видно, эхо во много раз усиливало любую интонацию.
   - Сегодня утром я разузнала кое-что в библиотеке, - продолжала Мэй. -
Почитала про голод и жажду. Знаешь, Заводная Птица, один человек  прожил
совсем без еды, на одной воде, двадцать  один  день.  Правда,  это  было
давно, в России, во время революции.
   - Да ну? - сказал я.
   - Вот уж помучился.
   - Да уж наверное.
   - Он выжил, зато у него выпали все зубы  и  волосы.  Все  до  одного.
Выжить-то выжил, но вот уж кому не позавидуешь.
   - Это точно.
   - Хотя можно нормально жить без зубов и без волос. Приладил приличный
парик, вставил зубы - и порядок.
   - Тоже верно. Тем более парики и зубные протезы сейчас гораздо лучше,
чем когда была революция в России. Так что теперь, может, будет полегче.
   - Послушай, Заводная Птица? - проговорила Мэй, откашлявшись.
   - Что?
   - Вот если бы люди жили вечно и никогда не умирали... ну,  не  теряли
сил, не старели, не болели и могли жить на этом свете всегда,  стали  бы
они так же серьезно ко всему относиться, как мы сейчас? Ведь  мы  все  -
кто больше, кто меньше - о чем только не думаем! Философия,  психология,
логика... Религия какая-нибудь, литература...  Не  было  бы  этой  самой
смерти, может, не расплодилась бы  вся  эта  заумь  -  мысли,  идеи?  То
есть...
   Неожиданно Мэй прервала свой монолог. Пока она молчала,  это  ее  "то
есть"   висело   в   затопившем   колодец   мраке,   как    оторвавшийся
недовысказанный осколок мысли.  Может,  ей  расхотелось  продолжать  или
понадобилось время, чтобы  обдумать  сказанное.  Я  молча,  не  поднимая
головы, ждал, когда Мэй снова заговорит, и тут вдруг до меня дошло,  что
она без труда может меня убить - было бы желание. Притащит откуда-нибудь
камень побольше и скинет на меня. Повторит эту операцию несколько раз  -
и привет...
   - То есть... мне кажется,  люди  знают,  что  когда-нибудь  умрут,  и
потому не могут не задумываться всерьез, зачем живут на этом свете. Ведь
так?  Какой  смысл  размышлять  о  жизни,  когда  знаешь,   что   будешь
существовать вечно? Какая в этом необходимость? Да если б и  была  такая
нужда, все бы как рассуждали? "Времени  еще  навалом,  потом  как-нибудь
подумаю". Но "потом" может быть поздно. Думать надо  прямо  сейчас,  сию
минуту. Может, завтра вечером меня грузовик  переедет,  а  ты,  Заводная
Птица, денька через три уже будешь лежать в колодце мертвый  от  голода.
Понятно? Никто не знает, что может случиться. Поэтому смерть  совершенно
необходима для нашей эволюции. Вот так! Смерть  -  это  что-то  яркое  и
огромное, и чем оно ярче и больше, тем сильнее у народа  крыша  едет  от
всех этих мыслей.
   Мэй помолчала.
   - Знаешь что, Заводная Птица?
   - Что?
   - Ты думал там у себя, в темноте, о смерти? Как будешь умирать и  все
такое?
   - Да нет, - ответил я, замявшись, - особенно не думал.
   - Почему это? - с ноткой брезгливости в голосе,  словно  обращаясь  к
какому-то чудищу, спросила Мэй. - Почему не думал?  Ты  ведь  уже  одной
ногой на том свете. Я серьезно, без шуток. Я же тебе говорила: будешь ты
жить или умрешь - от меня зависит.
   - Камень можешь сбросить, - сказал я.
   - Камень? Какой еще камень?
   - Пойди поищи камень побольше и сбрось вниз.
   - Что ж, можно и так. Тоже вариант, - ответила Мэй, но,  похоже,  эта
идея ей не очень понравилась. - Да,  кстати,  Заводная  Птица,  как  там
костлявая рука голода? Дальше еще хуже будет - вода ведь  кончится.  Как
же ты можешь не думать о смерти? Странно.
   - Может, и странно,  зато  я  о  другом  много  думал.  Начнет  голод
донимать по-настоящему - тогда, наверное, задумаюсь и о смерти.  У  меня
есть еще три недели, так ведь?
   - Это если вода будет, - сказала Мэй. - Как у того русского. Он вроде
был крупным помещиком, и во время революции его сбросили  в  заброшенную
шахту. Он лизал воду, которая выступала на  стенах,  и  благодаря  этому
выжил. Он, как и ты, был в полной темноте. Только у тебя вода кончается.
   - Правда. Совсем чуть-чуть осталось, - признался я.
   - Значит, надо экономить. Пей маленькими  глоточками.  И  думай  -  о
смерти, о том, как будешь умирать. Времени для этого еще хватит.
   - Интересно, почему ты все  время  хочешь  заставить  меня  думать  о
смерти? Никак не пойму, тебе-то что от этого?
   - Мне? - изумилась девчонка. - Ничего. Что это тебе взбрело в голову?
Ты будешь думать о своей смерти, а мне это без разницы. Жизнь же твоя, и
я здесь ни при чем. Просто интересно, и все.
   - Любопытно, наверное? - спросил я.
   - Вот-вот. Любопытно узнать, как  люди  умирают,  как  это  вообще  -
умирать. Вот что любопытно.
   Она замолчала,  и  сразу  все  окружающее  меня  пространство,  будто
специально  дождавшись  этого  момента,  заполнила  гулкая  тишина.  Мне
хотелось поднять голову и посмотреть наверх - там ли еще  Мэй  Касахара.
Но свет был слишком резким - я боялся, что он выжжет мне глаза.
   - Послушай, я хочу тебе кое-что сказать.
   - Валяй, - отозвалась Мэй.
   - У моей жены был любовник. Скорее всего. Я совсем не замечал  этого,
но она, живя со мной, уже несколько месяцев спала с ним.  Сначала  я  не
мог в это поверить, но чем больше думал, тем больше  в  этом  убеждался.
Оглядываюсь назад, вспоминаю разные мелочи, и  все  становится  понятно.
Она стала приходить не пойми когда, вздрагивала от моего  прикосновения.
Но я не обращал внимания, потому что верил ей, не думал, что  она  может
изменить. Мне это просто в голову не приходило.
   Мэй хмыкнула.
   - И в один прекрасный день жена вдруг ушла и не вернулась. В то  утро
мы вместе позавтракали, и она ушла на работу, одетая как обычно, с одной
сумочкой - только прихватила из химчистки  блузку  и  юбку.  Ушла  и  не
вернулась. Ни "до свидания", ни записки. Исчезла...  Оставила  одежду  и
вообще все. И мне кажется, она уже не вернется. По своей воле, во всяком
случае. Вот так.
   - Ты думаешь, она с этим мужиком?
   - Не знаю. - Я медленно  покачал  головой.  При  этом  воздух  вокруг
показался мне не воздухом, а какой-то неосязаемой тяжелой водой.  -  Кто
ее знает? Может быть.
   - Значит, ты, Заводная Птица, впал  от  этого  в  хандру  и  полез  в
колодец?
   - Конечно, это на меня  сильно  подействовало.  Но  в  колодце  я  не
поэтому. Вообще-то я от жизни не бегу и не прячусь. Я уже  говорил:  мне
нужно место, чтобы побыть одному и сосредоточиться. Как и почему у нас с
Кумико все пошло наперекосяк? Не понимаю. Нельзя, конечно, сказать,  что
до этого все  было  без  сучка  без  задоринки.  Два  совершенно  разных
человека, парень и девушка... Обоим не так давно  исполнилось  двадцать.
Встретились где-то случайно, стали жить вместе. Ни одна пара без проблем
не обходится. Но мне казалось, что у нас действительно все нормально,  а
всякие мелочи со  временем  забудутся.  Оказалось  -  ничего  подобного.
Что-то такое я упустил, что-то важное, где-то сделал ошибку, которая все
решила. Вот о чем мне хотелось подумать.
   Мэй молчала. Я сглотнул слюну и продолжал:
   - Не знаю, может, тебе не понять, но, поженившись шесть лет назад, мы
с Кумико хотели вдвоем создать свой, совсем особый мир.  Это  все  равно
что строить новый дом на пустом месте. Мы четко  представляли,  что  нам
нужно - не дворец, а просто место, чтобы укрыться от непогоды, место для
нас двоих. Нам не надо было ничего лишнего.  Поэтому  все  казалось  так
просто, легко. Тебе хотелось когда-нибудь уехать  куда-нибудь,  в  новое
место? Начать совершенно другую жизнь. Бывает у тебя так?
   - Еще как бывает, - отозвалась Мэй. - У меня всю дорогу так.
   - Вот чего мы хотели, когда поженились. Мне  хотелось  избавиться  от
себя прежнего. Да и Кумико тоже. В этом новом мире  мы  старались  стать
другими, найти в себе то, что пряталось глубоко внутри нас.  Мы  верили,
что будем жить замечательно, в ладу с самими собой.
   В потоке света, как показалось, Мэй пошевелилась.  Я  уловил  это  ее
движение. Похоже, она ждала  продолжения,  но  мне  больше  не  хотелось
говорить. В голове была пустота, и я устал от собственного голоса, гулко
звучавшего в бетонном мешке колодца.
   - Ты понимаешь, что я имею в виду?
   - Конечно.
   - И что скажешь?
   - Я же еще несовершеннолетняя и в семейной  жизни  не  разбираюсь,  -
ответила она. - Уж не знаю, что думала твоя жена, когда стала крутить  с
другим, бросила тебя и сбежала. Но ты вроде с  самого  начала  не  в  ту
сторону поехал. Послушай, вот ты говоришь: "Ага! Теперь я начну  строить
новый мир", - или: "Буду делать из  себя  нового  человека"...  Что  это
значит? Ведь такое никому не под силу, я считаю.  Можно  сколько  хочешь
думать: какой, мол,  я  молодец,  смог  другим  человеком  сделаться.  А
поглядишь - за всем этим делом  та  же  самая  рожа;  случись  что  -  и
пожалуйста: здрасьте, вот и мы! До тебя это не доходит. Ты вообще не  от
мира сего. И идея эта - переделать самого себя - тоже не от  мира  сего.
Мне и то это понятно, Заводная Птица! А  ты  взрослый  человек  -  и  не
поймешь. Вот в чем проблема-то. А теперь к тебе все это возвращается. Со
всех сторон. И от мира, от которого ты  избавиться  хотел,  и  от  твоей
собственной натуры, которую собирался на помойку выбросить. Понял?
   Я молчал, глядя в темноту, укутавшую мои ноги. Молчал, не  зная,  что
сказать.
   - Вот так, Заводная Птица! - спокойно сказа