ия. Когда мы  познакомились  и  поженились,
появились новые возможности и мне показалось, что с  этим  можно  как-то
справиться. Я надеялась, что удастся быстро отыскать выход, выскользнуть
из ловушки. Но в том-то и дело, что всего лишь показалось. Нас  окружают
знаки и символы, поэтому тогда я так хотела отыскать  нашего  пропавшего
кота...

   Я долго смотрел на светившиеся  на  экране  слова,  дожидаясь,  когда
появится  надпись  "Сообщение  отправлено".  Мой  компьютер  по-прежнему
работал "на прием". Значит, Кумико хотела  написать  еще  что-то.  Чтобы
"стать ни к чему не годной", побольше времени  требуется.  Что  все-таки
она хотела сказать? Я впился глазами в монитор,  но  передо  мной  точно
выросла невидимая стена. Наконец появились новые строчки:

   > Если  сможешь,  представь,  что  я  медленно  умираю,  что  у  меня
какая-нибудь неизлечимая болезнь, от которой разлагаются  тело  и  лицо.
Мне бы хотелось, чтобы ты так думал. Это, конечно, метафора. С  телом  и
лицом у меня на самом деле все в порядке. И все же  то,  что  я  говорю,
очень похоже на правду. Вот почему я не хочу показываться тебе на глаза.
Вряд  ли  эта  туманная  метафора  поможет  тебе  понять,  что  со  мной
происходит. Не думаю, что она убедит тебя. Извини, но  больше  сейчас  я
ничего сказать не могу. Придется довольствовать этим.

   Неизлечимая болезнь.
   Убедившись,  что  компьютер  переключился  на  "передачу",  я   снова
принялся печатать.

   > Хорошо.  Я  согласен.  Раз  ты  предлагаешь  довольствоваться  этой
метафорой, пусть так  и  будет.  Но  я  никак  не  могу  понять  одного.
Предположим, ты действительно "стала ни к чему  не  годной"  и  заболела
"неизлечимой болезнью". Но зачем надо было идти со всем  этим  к  Нобору
Ватая? Почему ты не осталась здесь, со  мной?  Разве  не  для  этого  мы
поженились?

   Молчание. Казалось, его гнетущую тяжесть можно было потрогать руками.
Сплетя пальцы, я положил руки на стол и сделал медленный глубокий  вдох.
Но мониторе появился ответ:

   > Почему я здесь? Да потому, что для меня это самое подходящее место,
нравится мне оно или  нет.  Я  должна  быть  здесь.  У  меня  нет  права
привередничать. Мы не можем с тобой увидеться, даже если бы я  захотела.
Неужели ты думаешь, что мне не хочется тебя увидеть?..

   Кумико, казалось, на несколько мгновений затаила дыхание, и ее пальцы
снова забегали по клавиатуре.

   > Так что, пожалуйста, не мучай меня больше. Если ты и можешь  что-то
для меня сделать - так это как можно скорее забыть о моем существовании,
вычеркнуть из памяти время, которое мы прожили вместе, как будто  его  и
не было. Так будет лучше всего для нас обоих. Я уверена.

   Я ответил:

   > Ты хочешь, чтобы я обо всем забыл, оставил тебя. Но в то  же  самое
время из какого-то уголка этого мира зовешь меня, просишь помочь.  Голос
твой еле слышен, но по ночам, когда тихо, мне удается его разобрать. Это
твой голос, тут не может быть ошибки. Я вот что  думаю.  Одна  Кумико  и
вправду стремится отдалиться от меня, и у нее,  наверное,  есть  причины
для этого. Но существует и другая Кумико, та, которая отчаянно  пытается
пробиться ко мне. Я в этом убежден. И что бы ты сейчас мне ни  говорила,
я должен верить той Кумико, которая обращается ко мне за помощью,  хочет
стать ко мне ближе. Какие бы  слова  ты  ни  произносила,  какие  бы  ни
приводила доводы, я никогда не смогу так просто  взять  и  забыть  тебя,
стереть  из  памяти  годы,  что  мы  с  тобой  прожили.  Зачеркнуть  это
невозможно, ведь это было, в  этом  -  моя  жизнь.  Это  все  равно  что
зачеркнуть самого себя. Чтобы сделать такое, я должен знать,  какие  для
этого есть причины.

   Наступила  новая  пауза.  Кумико  молчала,  на  том   конце   провода
воцарилась тишина, и монитор лишь помогал  мне  чувствовать  ее  острее.
Молчание Кумико просачивалось из угла экрана и, как тяжелый  дым,  низко
растекалось по комнате. Я хорошо знал, как она умеет  молчать.  За  годы
совместной жизни я не раз сталкивался с этим, испытал  на  себе.  Кумико
сидела, затаив дыхание, сосредоточенно глядя на экран. Я протянул руку к
чашке, сделал глоток остывшего кофе и, не выпуская пустую чашку из  рук,
задержал дыхание и тоже уставился на  монитор.  Молчание  связывало  нас
крепкими узами, преодолевая стену, разделявшую два наших мира.  Мы  были
нужны друг другу больше всего на свете. Точно.

   > Я не знаю.

   > Зато я знаю...

   Я отставил чашку и  торопливо  застучал  по  клавишам,  словно  хотел
схватить убегающее время за хвост.

   > Да, я знаю. И хочу так или иначе добраться туда, где находишься  ты
- та Кумико, которая просит моей помощи. Пока я, к сожалению,  не  знаю,
как туда попасть и что ждет меня там. С тех пор как ты ушла, я долго жил
с чувством, будто меня бросили в темницу, куда не в силах  пробиться  ни
один лучик света. Но теперь понемногу, шаг за  шагом,  я  приближаюсь  к
сути происходящего, к тому самому месту, где  лежит  начало  всего.  Мне
хотелось сказать тебе это. Я подбираюсь все ближе к этому месту  и  буду
идти дальше и дальше.

   Не убирая пальцы с клавиатуры, я ждал ответа Кумико.

   > Я не понимаю, о чем ты.

   Напечатав эти слова, Кумико подвела под разговором черту:

   > До свидания.

   Компьютер выдал сообщение, что связь прервана. Разговор закончен.  Но
я по-прежнему не сводил глаз с монитора: а вдруг это еще не все.  Может,
Кумико передумает и вернется. Может, забыла что-нибудь сказать и  теперь
вспомнила. Но Кумико не возвращалась. Через двадцать минут я понял,  что
ждать больше нечего. Сохранив файл, я встал и пошел на кухню, захотелось
холодной воды. Задержался у холодильника, выравнивая дыхание. В голове -
ни единой мысли. Вокруг пугающая тишина. Весь мир словно  прислушивался,
пытаясь уловить, о чем я думаю. Но я не мог ни о чем думать. Не думалось
- и все тут.
   Я вернулся к компьютеру, сел на стул  и  внимательно,  от  начала  до
конца, перечитал сохранившуюся на экране переписку: что сказал я, что  -
Кумико, кто что на какой вопрос ответил. Монитор  хранил  наш  разговор,
который странным образом оживал у меня на глазах. Пробегая по  строчкам,
я слышал голос Кумико, улавливал его интонации, едва  ощутимые  оттенки,
манеру вставлять паузы между словами. Курсор, остановивший  свой  бег  в
самом конце последней строки, продолжал размеренно мигать,  точно  хотел
подстроиться под биение сердца, в затаенном ожидании момента,  когда  на
экране возникнет следующее слово. Но слов больше не было.
   Запомнив весь разговор (я решил, что лучше его не  распечатывать),  я
нажал клавишу и вышел из программы удаленной связи. Потом позаботился  о
том, чтобы не оставить следов в памяти компьютера и, убедившись, что  он
выполнил мою команду, выключил его. Монитор коротко пискнул и погас,  по
экрану  разлилась  мертвенная  бледность.  Его  монотонное  механическое
жужжание растворилось в тишине, наполнившей комнату  подобно  тому,  как
живая яркая мечта тонет в небытии, поглощенная пустотой.

***

   Не знаю, сколько времени прошло после этого. Очнувшись, я  обнаружил,
что сижу за столом, впившись  глазами  в  свои  руки.  На  них  остались
отметины от моего долгого прожигающего взгляда.
   Чтобы стать ни к чему не годным, побольше времени требуется.
   Интересно: сколько же?

24
Как считали овец * В центре замкнутого круга

   Спустя несколько дней после первого визита Усикавы я попросил  Корицу
привозить мне каждый день газеты. Пришло  время  вступить  в  контакт  с
окружающей действительностью.  Можно  избегать  ее  сколько  угодно,  но
приходит время, и никуда от нее не скроешься.
   Корица  согласно  кивнул  и  с  тех  пор  каждое  утро   привозил   в
"резиденцию" три газеты.
   Я стал просматривать их после завтрака. После долгого перерыва газеты
произвели на меня странное впечатление - безразличные  и  пустые.  Запах
типографской краски действовал на нервы, от него болела  голова,  мелкие
черные иероглифы сбивались в кучу и враждебно косились на меня. Верстка,
шрифты заголовков, сам тон газетных материалов  казались  мне  абсолютно
запредельными. Я откладывал газету, закрывал глаза и вздыхал. Раньше  со
мной такого не было. Должно быть, тогда я смотрел на газеты  по-другому,
проще. Что в них так изменилось? Нет, газеты здесь ни при чем. Изменился
я сам.
   Из газет я узнал одну вещь, имевшую отношение  к  Нобору  Ватая:  его
положение в обществе становилось все прочнее. В палате представителей за
ним закрепилась  репутация  растущего  и  многообещающего  депутата,  он
занимался политикой без устали,  одновременно  вел  колонку  в  журнале,
излагая  свои  мысли  и  взгляды,  постоянно  что-то  комментировал   на
телевидении. Я все время натыкался на его имя и  никак  не  мог  понять,
почему люди слушают его, да еще с таким увлечением. Нобору Ватая  возник
на политической арене совсем недавно, но  его  уже  записали  в  молодые
политики, от которых можно многого  ждать  в  будущем,  а  один  женский
журнал провел среди читательниц опрос, и самой  популярной  личностью  в
политике  они  выбрали  именно  Нобору  Ватая.  Деятельный  интеллигент,
представитель нового типа политиков-интеллектуалов, каких не было доныне
в общественной жизни, - вот какой имидж у него сложился.
   Я попросил Корицу купить журнал, в  который  Нобору  Ватая  пописывал
свои статейки, а чтобы не привлекать внимания юноши, составил  для  него
целый список, куда включил и несколько  журналов,  не  имевших  к  брату
Кумико никакого отношения. Корица  без  особого  интереса  пробежал  его
глазами и сунул в карман пиджака. На следующий день  журналы  лежали  на
столе вместе с газетами, а  Корица,  как  обычно,  включил  классическую
музыку и принялся за уборку.
   Я начал собирать досье на Нобору Ватая - вырезал из журналов и  газет
его собственные опусы и то, что писали о нем. Досье  скоро  распухло  от
бумаг. Читая собранные вырезки, я пытался разобраться,  что  за  человек
политик Нобору Ватая, и понять его, так сказать, с чистого листа  -  как
обыкновенный читатель, забыв неприязнь, которую  мы  испытывали  друг  к
другу, отбросив предубеждения.
   Однако понять сущность Нобору Ватая оказалось не просто.  Сказать  по
справедливости, в  его  "творчестве"  ничего  плохого  не  было.  Статьи
написаны довольно хорошо, логично, а некоторые - так и  просто  здорово.
Умело подобранный фактический  материал  и  даже  кое-какие  выводы.  По
сравнению с тем, как он писал раньше - наукообразно,  напыщенно,  -  все
стало гораздо проще и откровеннее. Во всяком случае, понятно  для  таких
людей, как я. Но за всей простотой  и  доброжелательностью  его  писаний
нельзя было не заметить эдакой надменности, позы человека, который видит
других насквозь. От таившейся в нем злой воли по спине бежал холодок. Но
это было понятно мне - я знал, что он за тип, какой у него пронзительный
ледяной взгляд,  какая  манера  разговаривать,  а  обычному  человеку  и
невдомек было, что скрывается за его словами. Поэтому я старался об этом
не думать и лишь стремился понять ход мыслей в оказавшихся под рукой его
статьях.
   Но  сколько  я  в  них  ни  вчитывался,  сколько  ни   пытался   быть
беспристрастным, разобраться в его политических взглядах так и не сумел.
Каждый его довод в отдельности, сам по себе, казался по-своему  логичным
и осмысленным, но стоило соединить их вместе и задуматься, что же он,  в
конце концов, хотел сказать,  как  я  оказывался  в  тупике.  Суммировал
детали, обобщал подробности, но цельная картина никак не складывалась. И
вовсе не потому, что у него не хватало четких и  ясных  выводов.  Выводы
как раз были. Но он их скрывал.  Нобору  Ватая  казался  мне  человеком,
который, когда ему удобно или выгодно,  приоткрывает  нужную  дверцу  и,
высунувшись наружу, громогласно о чем-то заявляет,  а  потом,  захлопнув
дверцу, прячется обратно.

***

   В одной из своих журнальных статей он написал, что современный мир не
может до бесконечности  использовать  политику  и  другие  искусственные
силы, чтобы сдерживать  ту  разрушительную  энергию,  которую  порождают
гигантские различия в уровне экономического развития разных регионов.  В
конце концов все это обрушится на миропорядок, как снежная лавина, и все
переменится.
   "Если сбить обручи с этой бочки, в мире все перемешается, свалится  в
огромную общую кучу и международный язык морали  (назовем  его  "едиными
принципами"), существовавший прежде как аксиома,  перестанет  или  почти
перестанет выполнять свою функцию. Сколько времени понадобится, чтобы из
наступившей неразберихи  выросли  "единые  принципы"  нового  поколения?
Может статься, гораздо больше, чем  многие  думают.  Короче  говоря,  мы
стоим перед лицом хаоса таких масштабов, что дух захватывает. Как только
это произойдет, Япония окажется перед необходимостью коренного  передела
послевоенного политического и общественного устройства, духовных  основ.
Многое придется начинать  сначала,  будет  масштабная  перестройка  -  в
политике, экономике, культуре. То, что раньше было ясно  каждому,  ни  у
кого не вызывало  сомнений,  утратит  ясность,  лишится  первоначального
смысла. Конечно, в этом есть и  шанс  для  нас  -  появится  возможность
переделать Японию,  государство.  Однако,  по  иронии  судьбы,  в  такой
исключительный момент у нас не оказывается под рукой  тех  самых  единых
принципов,  которые  нужны   как   ориентиры   в   этой   "перестройке".
Столкнувшись с этим роковым парадоксом, мы замрем в  оцепенении.  Откуда
же возникла ситуация, когда нам так стали нужны единые принципы? Из того
простого факта, что эти принципы утрачены".
   Вот к чему вкратце сводилось это довольно пространное сочинение.
   Человек не в состоянии жить и работать вообще без всяких  ориентиров,
писал Нобору Ватая. Он нуждается по крайней мере  во  временной  модели,
заключающей  в  себе  некие  принципы.  Модель,  которую  может   сейчас
предложить Япония,  -  наверное,  "эффективность".  Если  "экономическая
эффективность" долгие годы била по коммунизму и  привела  к  его  краху,
разве  не  естественно  теперь,  когда  мы  переживаем  хаос,   подробно
порассуждать о ней как о модели, как о руководстве к  действию?  Давайте
поразмышляем: что нужно сделать, чтобы повысить эффективность?  Породили
ли мы, японцы, за послевоенные годы какую-нибудь  другую  философию  или
нечто  подобное  философии?  Однако  эффективность  имеет   силу,   пока
существует четкая направленность действий. Стоит утратить эту  четкость,
как эффективность в тот  же  момент  станет  беспомощной.  То  же  самое
происходит с потерпевшими кораблекрушение:  даже  тренированные  гребцы,
собравшиеся в одной лодке, ничего не смогут сделать, если не знают, куда
грести. Двигаться с высокой эффективностью в  неверном  направлении  еще
хуже, чем вообще никуда не двигаться. Определение верного курса -  всего
лишь принцип с функцией более высокого уровня. Но именно его нам  сейчас
и не хватает. Решительно не хватает.
   Логика, которую выстраивал Нобору Ватая, была по-своему  убедительной
и  прозорливой.  Приходилось  это  признать.  Но  сколько   я   его   ни
перечитывал, так и не смог понять, какие личные цели он преследует, чего
добивается как политик. Может, поэтому он  и  задает  вопрос:  что  надо
сделать?

***

   В одной из статей Нобору Ватая коснулся Маньчжурии, и я прочел  ее  с
интересом. Он писал, что во  второй  половине  20-х  годов,  готовясь  к
большой войне с  Советским  Союзом,  императорская  армия  рассматривала
возможность закупки крупных партий теплой одежды  для  личного  состава.
Армии еще не приходилось серьезно воевать в таких районах,  как  Сибирь,
где бывают страшные холода, поэтому подготовка к ведению боевых действий
суровой зимой считалась неотложной задачей. Начнись с Советами настоящая
война, которая могла вырасти  из  пограничного  конфликта  (такое  тогда
вполне могло случиться) - и зимой армия просто бы не  выстояла.  Поэтому
при Генштабе сформировали группу подготовки  к  гипотетической  войне  с
СССР, и созданный при ней отдел материального снабжения всерьез  занялся
спецобмундированием для условий холодной зимы.  Чтобы  на  себе  ощутить
холод,  сотрудники  отдела  даже  отправились  на  Сахалин,  где  стояла
настоящая зима, и испытывали в действующих частях, как в таких  условиях
чувствуют себя солдаты в утепленной обуви, шинелях и нижнем  белье.  Они
во всех подробностях изучили обмундирование, которое  было  в  советской
армии, и даже форму армии Наполеона в русскую кампанию.  Вывод  оказался
такой: "В том, во что  одета  японская  армия,  она  сибирскую  зиму  не
переживет".  По  прикидкам,  примерно  две  трети  солдат  на  передовой
пришлось бы комиссовать из-за обморожений. Их  утепленная  одежда  могла
защитить только от более мягкой зимы Северного Китая, да и ее хватало не
всем. Отдел первым делом  подсчитал,  сколько  овец  понадобится,  чтобы
пошить теплую форму на десять дивизий (в отделе ходила шутка, что  из-за
подсчета этих овец даже поспать времени не остается), и составил об этом
доклад, куда включили расчеты, сколько станков  и  другого  оборудования
нужно для переработки овечьей шерсти.
   По всей Японии не найти было такого количества овец,  чтобы  вести  с
Советами длительную войну на севере, да  еще  в  условиях  экономических
санкций или фактической блокады страны. Поэтому, говорилось  в  докладе,
совершенно  необходимо  наладить  в  Маньчжурии  и  Монголии  стабильное
снабжение  шерстью  (а  заодно  мехом  кроликов  и  других  животных)  и
обеспечить оборудование  для  переработки.  В  1932  году,  сразу  после
образования Маньчжоу-го, туда с инспекцией отправился дядя Нобору Ватая.
Ему поставили задачу  подсчитать,  сколько  времени  займет  организация
таких поставок на территории  Маньчжоу-го.  Это  было  первое  серьезное
задание для молодого технократа, окончившего армейское  военное  училище
по специальности "тыловое обеспечение". Взявшись за  проблему  утепления
армии, он рассматривал ее как современную модель работы  тыла  и  сделал
исчерпывающий математический анализ.
   В Мукдене Ёситака Ватая  познакомился  с  Кандзи  Исиварой  ,
и они вдвоем пили всю ночь напролет. Исивара, исколесивший Китай вдоль и
поперек, убедительно и горячо доказывал, что тотальная война с Советским
Союзом неизбежна и ключ к победе лежит  в  укреплении  тыла  или,  иначе
говоря, в быстрой индустриализации созданного недавно  Маньчжоу-го  и  в
переводе  местной  экономики  на  самообеспечение.  Чтобы   организовать
сельское хозяйство,  животноводство,  поднять  их  продуктивность,  надо
переселять  в  Маньчжоу-го  японских  крестьян.  Не  следует  превращать
Маньчжоу-го в еще одну колонию на манер Кореи  и  Тайваня,  говорил  он.
Маньчжоу-го должно стать прообразом азиатского государства нового  типа.
В то же время Исивара целиком отдавал себе отчет в том, что  в  конечном
счете Маньчжоу-го предстоит сыграть роль базы тыловой поддержки в  войне
против Советского Союза, а потом - и против Англии и Америки. Он считал,
что в Азии только Япония способна воевать с Западом (у Исивары был  даже
специальный термин - "последняя война"),  а  другие  страны  обязаны  ей
помогать во имя собственного освобождения от гнета западных  держав.  Ни
один офицер  императорской  армии  не  относился  с  таким  интересом  к
вопросам тылового обеспечения и не обладал такой эрудицией, как Исивара.
Большинство военных не воспринимали тыловую науку  всерьез,  считали  ее
"немужественной". Они считали,  что  солдат  Императора  должен  отважно
сражаться, не думая о себе, даже если он  плохо  одет,  обут,  вооружен.
Настоящая воинская доблесть - в победе над сильным противником,  который
превосходит тебя числом и вооружением. Атаковать  врага  стремительно  и
преследовать, оставляя обоз далеко позади, - только так можно  заслужить
славу. Высококлассному