эти мысли под корочку лезут,  прямо  как  дым  в
оконную щель. Уже неделю, а то и две так продолжается.
   В нашем доме, на дорожке, я жила с самого  рождения.  Соседи  на  той
стороне все время были на виду. Мое окно прямо на их дом выходило. Когда
я в школу пошла, родители выделили мне отдельную комнату,  а  Мияваки  к
тому времени уже новый  дом  построили  на  своем  участке.  Мне  всегда
кто-нибудь из их семейства на глаза попадался. В хорошую погоду во дворе
у них всегда белье сушилось. Две девчонки все  время  кричали  -  собаку
свою звали. У них немецкая овчарка была. Здоровая такая, черная  (только
не могу вспомнить, какая у нее была кличка). Когда  солнце  садилось,  в
доме зажигали свет - он так тепло и уютно лился из окон. Потом, ближе  к
ночи, они гасли, одно  за  другим.  Старшая  дочь  училась  на  пианино,
младшая - на  скрипке  (первая  была  старше  меня,  вторая  -  младше).
Отмечали дни рождения, Рождество, друзья приходили толпами,  веселились.
Кто их дом видел, когда он уже в заброшенную  развалину  превратился,  и
представить не могут, как там было.
   По выходным хозяин за деревьями в саду ухаживал. Большой любитель был
с чем-нибудь возиться, времени на это не жалел. То водостоки чистил,  то
собаку выгуливал, то машину  чем-то  натирал  до  блеска.  Почему  людям
нравится такая канитель? Хоть убей - не пойму. Как говорится: вольному -
воля, да и хорошо, когда в семье есть  такой  человек.  А  еще  все  они
любили на лыжах кататься. Каждую зиму привязывали лыжи на крышу - у  них
такая здоровая машина была - и уезжали куда-то. Обожали кататься (хотя я
лично лыжи терпеть не могу).
   Короче, со стороны казалось:  обыкновенная  счастливая  семья.  И  не
казалось, а так оно и было на самом деле, как ни посмотри - обыкновенная
счастливая семья. Знаешь, как бывает? Смотришь на  кого-нибудь  -  вроде
все в норме, человек как человек. И вдруг  подумаешь:  ну  и  дела!  Так
глаза и вытаращишь. Так вот, у Мияваки ничего такого не было.
   Соседи у них за спиной говорили, что ни за какие  коврижки  на  таком
жутком месте жить бы не стали. А Мияваки жили да так тихо-мирно, как  на
картине в рамочке, без единой пылинки. Счастливо. Как в  сказке:  "стали
жить-поживать да добро наживать". Во всяком случае, по сравнению с нашей
семейкой в десять раз счастливее. И дочки их мне  нравились,  мы  иногда
встречались на улице. Я всегда думала:  были  б  у  меня  такие  сестры.
Казалось, они всегда смеются - все, даже собака. Вот какая семья была.
   Мне и в голову не приходило, что наступит время и вдруг -  раз!  -  и
всему конец. Но так и вышло. Пришел день, и вся семья (включая  немецкую
овчарку) пропала, будто их ветром  сдуло.  Один  дом  остался.  Какое-то
время - неделю, наверное, - никто исчезновения  Мияваки  не  замечал.  Я
обратила внимание, что по вечерам в доме свет не зажигают, но  подумала:
опять, видно, уехали всей семьей. Потом  мать  узнала  от  кого-то,  что
Мияваки вроде бы "скрылись под покровом ночи". Помню, я спрашивала:  что
это  значит  -  "скрыться  под  покровом  ночи"?  Сейчас  сказали  бы  -
"сбежали".
   "Скрылись" или "сбежали" - невелика разница, но  как  только  Мияваки
пропали, их дом сразу изменился, стал  каким-то  странным.  До  этого  я
никогда брошенных домов не видала и не представляла, как  они  выглядят.
Мне казалось, они должны быть жалкие, несчастные,  напоминать  бездомную
собаку  или  сброшенный  цикадой  панцирь.  Но  дом  Мияваки  совершенно
по-другому выглядел. Совсем не несчастный. Как только хозяев  не  стало,
он сразу принял безразличный вид: мол, знать не знаю ни о каких Мияваки.
Или мне так показалось? Прямо неблагодарный глупый пес, да и только. Без
хозяев разом превратился в Брошенный Дом Сам По Себе, которому  семейное
счастье Мияваки - до лампочки. Меня это взбесило. Когда  Мияваки  в  нем
жили, всем было хорошо, и дому - тоже.  Его  чистили,  убирали.  Да  его
вообще бы не было, если б Мияваки его  не  построили.  Согласись?  Разве
можно доверять такому дому?
   Ты не хуже меня знаешь, что больше в доме  никто  не  жил,  он  стоял
заброшенный, загаженный птицами. Несколько лет я наблюдала из  окна  эту
картину. Сидела за столом, занималась или делала вид, что  занимаюсь,  и
то и дело поглядывала на него. В ясную погоду, в дождь или снег, в сезон
тайфунов дом всегда был там, за окном, - достаточно  было  чуть  поднять
глаза - и вот он, пожалуйста. И знаешь, как странно... я глаз  не  могла
от него  оторвать.  Положишь  локти  на  стол  и  смотришь  полчаса,  не
отрываясь. А еще совсем недавно там громко смеялись,  хлопало  на  ветру
развешанное белоснежное белье, прямо как в рекламе  стирального  порошка
по телику. (Не скажу, чтобы мадам Мияваки была не в себе, но со  сдвигом
на почве стирки - это точно: нормальные  люди  столько  не  стирают.)  И
вдруг все куда-то исчезло, сад сорняками зарос, и о их  счастливых  днях
никто больше не вспоминает. Как странно!

***

   Сразу скажу: я  их  мало  знала.  Мы  даже  почти  не  разговаривали.
Встречались на улице - "здрасьте-здрасьте" - и пошли дальше. Но они  так
долго мелькали у меня перед глазами каждый день, что появилось ощущение,
будто я - тоже из их счастливой жизни. Это как на семейных фотографиях -
в уголке обязательно кто-нибудь чужой пристроится. Такое чувство иногда,
что вместе с Мияваки часть меня "скрылась под покровом ночи" и  исчезла.
Дикость! Скрыться и исчезнуть с людьми, которых  почти  не  знаешь!  Как
тебе?

***

   В общем, бредятина. Но это еще не все. Сейчас я тебе такое расскажу!
   Мне стало казаться, что я превратилась в Кумико. Что я -  твоя  жена,
Заводная Птица, что я непонятно зачем от тебя сбежала и прячусь в горах,
на фабрике, где делают парики. Живу  под  чужим  именем,  называюсь  Мэй
Касахара и  прикидываюсь,  что  я  не  Кумико.  А  ты  сидишь  на  своей
верандочке и ждешь, когда я вернусь... Вот что мне мерещится.
   Слушай, тебя случайно так не клинит? А у меня, не  вру,  часто  такое
бывает. Всю дорогу. Когда особенно прижмет, целый день сидишь на  работе
как в тумане. Хорошо, работа не сложная, поэтому на нее  не  влияет,  но
иногда я замечаю, что люди на меня как-то странно смотрят.  А  может,  я
вслух чего-нибудь говорю. Привязалась какая-то зараза, и ничего с ней не
сделаешь. Этот бред, как месячные, накатывает, время подошло - и  никуда
не денешься. Его не встретишь в дверях и не скажешь: "Извините, я сейчас
занята, загляните попозже". Ты не злишься, что я иногда под Кумико кошу?
А, Заводная Птица? Я же не нарочно.

***

   Ох,  как  я  устала...  Спать  охота.  Сейчас  отрублюсь  часика   на
три-четыре, потом подъем - и снова на  работу  на  целый  день.  Буду  с
другими  девчонками  под  какую-нибудь  безобидную  музыку  возиться   с
париками. Обо мне можешь не беспокоиться. У меня все о'кей.  Даже  когда
бред. И тебе того желаю, Заводная Птица. Чтобы  Кумико  вернулась  и  вы
зажили спокойно и счастливо, как раньше.
   Ну ладно, пока".

31
Опустевший дом * Смена лошадей

   На следующее утро ни в полдесятого, ни в десять Корица  не  появился.
Что-то небывалое. С  тех  пор  как  я  начал  здесь  "работать",  он  не
пропустил ни дня. Каждое утро, ровно  в  девять,  открывались  ворота  и
появлялся сверкающий  капот  "мерседеса".  С  приезда  Корицы  -  такого
привычного и в то же время несколько театрального - для  меня  начинался
новый день. Я привык к этому ежедневному распорядку, как люди  привыкают
к силе  тяжести  и  атмосферному  давлению.  В  неизменно  повторяющемся
явлении Корицы было нечто большее, чем  механическая  пунктуальность,  -
оно успокаивало, подбадривало  и  согревало.  Поэтому  утро  без  Корицы
напомнило мне посредственный пейзаж - выписан тщательно, но глазу не  за
что зацепиться.
   Стоять так дальше не имело смысла. Я отошел от окна и вместо завтрака
очистил и съел яблоко, после чего заглянул в комнату Корицы - проверить,
нет ли каких-нибудь сообщений на компьютере. Но никто ничего не прислал.
Оставалось последовать  примеру  Корицы  и  под  музыку  барокко  начать
убираться в кухне, пылесосить пол, протирать окна. Чтобы убить время,  я
нарочно делал все медленно и аккуратно. Даже вычистил вытяжку на  кухне.
Но время все равно ползло еле-еле.
   К одиннадцати я  переделал  все  дела  и,  вытянувшись  на  диване  в
"примерочной", отдался вялому течению времени. В чем дело? Почему Корицы
до сих пор нет? Да  мало  ли  что  может  быть.  Может,  у  него  машина
сломалась или попал в какую-нибудь жуткую пробку. Нет,  это  невозможно,
могу спорить. Машина у Корицы никогда не ломалась, и он всегда  выезжает
заранее, зная, что может где-нибудь  застрять.  Даже  если  и  случилось
что-то непредвиденное, он должен позвонить. Ведь у него  в  машине  есть
телефон. Нет, он не приехал, потому что так решил.

***

   Без чего-то час я позвонил в офис Мускатного  Ореха  на  Акасаке,  но
никто не отозвался. Попробовал еще раз, еще... бесполезно. Набрал  номер
Усикавы и услышал записанный на пленку голос,  сообщивший,  что  телефон
отключен. Странно. Всего два дня назад я говорил с ним по этому  номеру.
Поняв, что дальше звонить бесполезно, вернулся на диван.  За  пару  дней
все будто сговорились держаться от меня подальше.
   Я  снова  подошел  к  окну  и  посмотрел  через  неплотно   прикрытые
занавески. Во двор прилетели две веселые зимние птички, уселись на ветку
и  принялись  вертеть   головами,   осматриваясь,   но   вдруг,   словно
разочаровавшись в  увиденном,  вспорхнули  и  улетели.  Как  только  они
исчезли, все вокруг словно замерло. Такое ощущение, будто  дом  опустел,
освободился от своих обитателей.

***

   После этого я не показывался  в  "резиденции"  пять  дней.  Почему-то
сразу расхотелось лезть в колодец. Прав Нобору  Ватая:  скоро  я  лишусь
своего колодца. Если клиентов больше не будет, максимум,  на  сколько  у
меня хватит денег, сколько  я  смогу  здесь  продержаться,  -  это  пара
месяцев. У меня перехватило дыхание. Все в этом  доме  показалось  вдруг
чужим и неестественным.
   Я бродил по  окрестностям,  обходя  "резиденцию"  стороной.  К  обеду
отправлялся в Синдзюку, садился на свою скамейку на площади у  западного
вестибюля и тупо сидел, убивая время. Но Мускатный Орех не появлялась. Я
отправился в ее офис на Акасаке. Нажал кнопку вызова рядом  с  лифтом  и
долго смотрел в глазок видеокамеры, но ответа так и  не  дождался.  Все!
Больше можно не трудиться. Мускатный Орех и  Корица  решили  порвать  со
мной. Ясно, как божий день. Чуднбя мамаша и ее чуднуй  сынок  сбежали  с
тонущего корабля, перебрались в безопасное место. Я не  ожидал,  что  от
этого мне будет так тяжело. Как будто меня предали родные.

***

   На пятый день после обеда я оказался в  кафе  в  отеле  "Пасифик"  на
Синагаве - том самом, где в прошлом году, летом,  встречался  с  Мальтой
Кано и Нобору Ватая. Приятных воспоминаний от  той  встречи  у  меня  не
осталось, да и кафе не  нравилось.  Но  почему-то,  без  всякой  цели  и
причины, почти бессознательно я сел в Синдзюку на электричку и по  линии
Яманотэ доехал до станции Синагава. Перейдя по галерее в здание отеля, я
занял в кафе столик у окна. Заказал бутылку пива и решил пообедать, хотя
время обеда уже прошло. Покончив  с  едой,  я  рассеянно  поглядывал  на
сновавших туда-сюда по галерее людей:  они  напоминали  длинные  цепочки
бессмысленных цифр.
   Возвращаясь из туалета, я заметил в глубине заполненного посетителями
зала красную шляпу. Клеенчатую и точно такого  же  цвета,  как  та,  что
всегда носила Мальта Кано. Как намагниченный, я двинулся к тому столику,
но, подойдя ближе, понял, что обознался. Обладательницей шляпы оказалась
иностранка, моложе и крупнее Мальты. Да и шляпа была не из клеенки, а из
кожи. Я расплатился по счету и вышел из кафе.
   Засунув руки в карманы короткого пальто, я шагал по улице. На  голове
у меня была шерстяная шапочка в тон пальто. Благодаря  темным  солнечным
очкам мое родимое пятно не так  бросалось  в  глаза.  Стоял  декабрь,  в
городе царило обычное для этого времени оживление. В торговом  центре  у
станции толпились тепло одетые покупатели. Спокойный зимний день.  Улицу
заливал яркий свет; мне показалось, что  городской  шум  звучит  в  ушах
резко и отчетливо - не так, как всегда.

***

   Усикаву я  увидел,  когда  стоял  на  платформе  станции  Синагава  в
ожидании своей электрички. Он стоял как раз напротив меня - нас разделял
железнодорожный путь  -  и  тоже  поджидал  поезд,  собираясь  ехать  по
Яманотэ, только в противоположную сторону. На нем, по  обыкновению,  был
совершенно немыслимый  наряд,  кричащий  галстук.  Склонив  набок  лысую
шишковатую голову, он с увлечением  читал  какой-то  журнал.  Разглядеть
Усикаву в бурлившем на станции людском водовороте удалось потому, что он
выделялся на общем фоне. До этого я видел его только  у  себя  в  кухне.
Встречались мы один на один, и оба раза - поздно вечером. Тогда  он  мне
казался ненастоящим, существом из иного мира. Но, как выяснилось,  и  на
улице, средь бела дня, в хаотической толчее  Усикава  смотрелся  так  же
противоестественно и дико, и его можно было различить в толпе  издалека.
Его нелепый облик напрочь выпадал из действительности,  никак  не  хотел
укладываться в окружающий реалистический пейзаж.
   Расталкивая толпу, натыкаясь  на  кого-то,  я  с  криком  метнулся  к
лестнице и, сбежав по ней на противоположную платформу, бросился  искать
Усикаву. Где же он? Станция большая, платформы  длинные,  народу  полно.
Подлетела электричка, двери отворились, извергнув безликую людскую массу
и поглотив новую порцию таких же безымянных пассажиров. Прозвучал сигнал
к отправлению,  а  Усикавы  все  не  было  видно.  Я  вскочил  в  поезд,
следовавший через Юракутё ,  и
решил пройти по вагонам в надежде отыскать его. Усикава стоял у двери во
втором вагоне и не отрывался от своего журнала. Стараясь дышать ровно, я
подошел и встал рядом, но он, похоже, ничего вокруг не видел.
   - Усикава-сан! - окликнул я его.
   Усикава оторвался  от  журнала,  взглянул  на  меня  поверх  очков  с
толстыми линзами, и в глазах его что-то сверкнуло.  При  дневном  свете,
вблизи, он показался не таким, как  в  прошлый  раз,  -  более  усталым,
замученным. Усталость прямо-таки  сочилась  из  него,  как  невысыхающий
липкий пот на коже. В глазах,  словно  залитых  грязной  водой,  плавала
тусклая муть;  пучки  редких  волос  топорщились  над  ушами,  напоминая
сорняки, что пробиваются сквозь черепицу  на  крыше  заброшенного  дома.
Видневшиеся за вывороченными губами  зубы  со  времени  нашей  последней
встречи пожелтели еще больше и торчали вкривь и вкось. В одежде  он  был
верен  себе  -  измятая,  вся  в  складках,  она  будто  долго  дремала,
свернувшись клубочком, в дальнем уголке вещевого  склада  и  только  что
проснулась. Плечи  покрывала  похожая  на  опилки  труха.  Я  снял  свою
шерстяную шапочку, запихал в карман пальто очки.
   - Окада-сан? Вы? - сухо сказал Усикава, сосредоточившись, выпрямился,
поправил очки и легонько кашлянул. - Какая встреча. В таком  месте.  Что
же вы сегодня... э-э-э... туда не ходили?
   Я молча покачал головой.
   - Вот ведь как, - выдавил из себя Усикава. Судя по всему, вопросов ко
мне у него не было.
   В голосе Усикавы не чувствовалось знакомой мне твердости. Говорил  он
с расстановкой, не  частил,  все  его  многословие  куда-то  подевалось.
Может, потому, что при дневном свете из него энергия уходит?  Или  он  и
вправду устал? Мы стояли рядом, и я  смотрел  на  Усикаву  сверху  вниз.
Нависая над ним, я обратил внимание, что при хорошем освещении бугры  на
его голове становятся еще заметнее. Она напоминала  мне  фрукт,  который
перекормили удобрениями и забраковали, потому что он  потерял  форму.  В
голове  промелькнула  картина:  кто-то  хватает  биту  и  одним   ударом
разбивает его вдребезги. Я вообразил, что это не плод, а череп  Усикавы.
Вообразил, сам того не желая,  и  теперь  эта  картинка  отпечаталась  в
мозгу, стала четче и объемнее.
   - Послушайте, у меня к вам есть разговор.  Может,  сойдем  и  посидим
где-нибудь?
   Усикава слегка нахмурился; видно  было,  что  он  колеблется.  Быстро
поднял коротенькую толстую руку и посмотрел на часы.
   - Э-э-э... Я бы тоже не прочь с вами потолковать. Не  спеша.  Честное
слово. Но вот беда - мне сейчас надо в одно местечко заехать. Неотложное
дело, так сказать. Поэтому сегодня не получится.  Давайте  как-нибудь  в
другой раз. А?
   Я мотнул головой.
   - Совсем ненадолго, - проговорил  я,  пристально  глядя  на  него.  -
Разговор много времени не займет. Вы очень  заняты.  Я  понимаю.  Однако
"другого раза" может и не быть. Вам не кажется?
   Усикава легонько кивал головой, будто разговаривая сам с собой, потом
свернул в трубку журнал и засунул его в карман пальто.  Секунд  тридцать
он высчитывал что-то в уме и наконец заявил:
   - Ладно. Сойдем на следующей станции,  выпьем  кофейку  и  поболтаем.
Полчасика у меня есть. А со срочным делом я  как-нибудь  вывернусь.  Это
судьба, что мы с вами встретились.

***

   Мы сошли на станции Тамати и, выйдя на улицу, заглянули в  первое  же
попавшееся на глаза кафе.
   - Сказать по правде, я не собирался  с  вами  больше  встречаться,  -
начал Усикава, когда принесли кофе. - Ведь в каком-то смысле  наши  дела
уже кончились.
   - Кончились?
   - Дело в том, что я больше у Ватая-сэнсэя не работаю. Уже четыре  дня
как не работаю. Сам ему сказал, что ухожу, и он  меня  отпустил.  Я  уже
давно собирался.
   Сняв шапку и пальто, я положил их рядом на стул. В кафе  было  жарко,
однако Усикава оставался в пальто.
   - Вот оно что. То-то я вчера звонил вам в офис и никого не застал,  -
сказал я.
   - Совершенно верно. Телефон отключили, офис закрыли.  Когда  уходишь,
надо сразу все делать. Чего уж резину тянуть? Так что теперь  я  человек
свободный. Выведен  за  штат,  так  сказать,  или,  иначе  выражаясь,  -
безработный, - говорил Усикава, улыбаясь,  как  всегда,  одними  губами.
Глаза оставались холодными. Добавив в чашку сухие  сливки  и  сахар,  он
помешал кофе ложечкой.
   - Ну что, Окада-сан? Хотите, наверное, спросить у меня о Кумико?  Где
она? Чем занимается? Правильно я говорю?
   Я кивнул:
   - Но сначала хотелось бы знать, почему вы ни с того ни с сего ушли от
Нобору Ватая.
   - Вам в самом деле это интересно?
   - Интересно.
   Отпив кофе, Усикава насупился и уставился мне прямо в глаза.
   - Ага. Ну ладно, расскажу, раз вы хотите. Хотя ничего  интересного  в
этом нет. Вообще-то я с самого  начала  не  собирался  делить  судьбу  с
сэнсэем, бегать за ним, как нитка за иголкой. Я уже говорил  вам:  когда
сэнсэй решил участвовать в выборах, к нему от дяди все-все перешло, весь
"электоральный ресурс", как говорят. И я в той  же  куче  оказался.  Это
было совсем неплохо. Если судить объективно,  у  Нобору-сан  перспективы
куда лучше, чем у его дядюшки, и при нем состоять  -  гораздо  выгоднее.
"Из него большой человек получится, коли дела и дальше  так  пойдут",  -
думал я.
   Казалось бы, за таким хоть в огонь, такому человеку верным надо быть.
А вот и нет! Не было у меня такого чувства. Почему? Сам не знаю.  Может,
вы  не  поверите,  но  я  верность  хранить  умею.  Чего  только  старый
Ватая-сэнсэй со мной не вытворял! Бил, ногами  пинал,  обращался  как  с
мусором, как с дерьмом последним. Молодой по сравнению с  ним  -  просто
душка. И все же... странное дело, Окада-сан, за старым я без  разговоров
готов был идти куда угодно, а вот с молодым как-то не сложилось.  Знаете
почему?
   Я пожал плечами.
   - Видите, я от вас ничего не скрываю. А все дело  в  том,  что  мы  с
Ватая-сэнсэем по сути своей похожи, - заявил Усикава, достал из  кармана
сигареты, чиркнул спичкой  и  закурил.  Не  спеша  затянулся  и  так  же
медленно выдохнул дым. - Разумеется, мы с Ватая-сэнсэем с виду