куда. У нас этому даже
в школе учат. На уроках истории рассказывают, что монголы творили, когда
вторглись на Русь. Миллионы людей убивали. Без всякого  смысла.  Слышали
историю, как в Киеве они захватили несколько сотен  русских  из  знатных
семей и всех  перебили?  Соорудили  большой  помост  из  толстых  досок,
поставили его прямо на пленных и устроили  на  нем  пир.  Люди  умирали,
раздавленные этой тяжестью. Разве обыкновенному человеку придет такое  в
голову? А? Сколько времени потратили! Как готовились! Кто бы еще захотел
с этим возиться?  А  они  захотели.  Почему?  Потому  что  для  них  это
удовольствие и развлечение.  Они  и  сейчас  такое  творят!  Мне  как-то
довелось наблюдать своими глазами. Я считал, что  видел  в  своей  жизни
страшные вещи, но в ту ночь, помню, лишился аппетита начисто. Я  понятно
говорю? Может, слишком быстро?
   Ямамото покачал головой.
   -  Замечательно!  -  заговорил  снова  русский,   но,   закашлявшись,
прервался. - Ну что ж! Для меня это будет уже второй раз,  и,  может,  к
вечеру аппетит вернется,  если  все  пройдет  гладко.  Но  лучше  б  нам
обойтись без лишнего смертоубийства.
   Заложив руки за спину, русский некоторое время смотрел на небо. Потом
достал перчатки и бросил взгляд в сторону самолета.
   - Отличная погода! - сказал он. - Весна. Прохладно еще,  но  как  раз
то, что надо. Станет жарко - комары появятся. Ужасно  неприятные  твари.
Да... Весна здесь намного лучше лета. - Офицер снова вытащил  портсигар,
достал сигарету и прикурил  от  спички.  Медленно  затянулся  и  так  же
медленно выдохнул дым. - Спрашиваю последний раз: ты  в  самом  деле  не
знаешь о письме?
   - Нет, - только и сказал Ямамото.
   - Ну что ж, - проговорил русский. - Хорошо.
   Обернувшись к офицеру, он сказал ему  несколько  слов  по-монгольски.
Тот кивнул и что-то приказал солдатам. Те притащили откуда-то  бревна  и
ловко стали обтесывать  их  штыками.  Получилось  четыре  кола.  Отмерив
шагами нужное расстояние, они камнями забили колья глубоко в землю  так,
что они оказались вершинами четырехугольника. На все эти  приготовления,
как мне показалось, ушло минут двадцать. Но что будет дальше,  я  понять
никак не мог.
   - Для них расправиться с кем-нибудь - все равно что вкусно поесть,  -
сказал русский. - Чем дольше подготовка, тем  больше  радости.  Если  уж
надо просто кого-нибудь шлепнуть, достаточно одного выстрела  -  бах!  и
готово. Секундное дело.  Но  это...  -  он  задумчиво  провел  кончиками
пальцев по гладкому подбородку, - неинтересно.
   Солдаты сняли с Ямамото веревки и отвели к тому месту, где  поставили
колья. Привязали к ним за руки и ноги. Он лежал, как распятый, на спине,
и на его обнаженном теле виднелось несколько свежих ран.
   - Как вы знаете, монголы - народ кочевой, - продолжал офицер.  -  Они
разводят овец: едят их мясо, стригут шерсть,  снимают  шкуру.  В  общем,
овца для них - идеальное животное. Они с ними живут - вся жизнь проходит
с овцами. А как ловко они снимают шкуры! Потом делают  из  них  палатки,
шьют одежду. Ты когда-нибудь видел, как монголы снимают шкуру?
   - Хотите меня убить? Тогда кончайте скорее, - сказал Ямамото.
   Русский кивал, медленно потирая ладони.
   - Так-так. Не надо спешить. За нами дело не  станет.  Не  беспокойся.
Правда, время придется потратить, но зато  все  будет  с  гарантией,  не
переживай. Торопиться некуда. Тут кругом степь без конца,  без  края,  и
времени у нас сколько  угодно.  К  тому  же  я  хотел  бы  кое-что  тебе
рассказать. Итак, что  касается  снятия  шкур:  у  монголов  обязательно
имеется свой специалист по этому делу. Профессионал, мастер. Можно  даже
сказать, настоящий виртуоз. То, что он делает, - уже  искусство.  Глазом
не успеешь моргнуть, как все готово. В один миг!  Можно  даже  подумать,
что существо, с которого живьем снимают кожу, даже  не  успевает  ничего
почувствовать. Впрочем...  -  он  опять  извлек  из  нагрудного  кармана
портсигар и, держа в руке, забарабанил по нему пальцами, - это, конечно,
не так. На самом деле тот, кого обдирают заживо, испытывает жуткую боль.
Просто невообразимую боль. Но смерть все не приходит и не приходит...  В
конце концов она наступает от огромной потери крови, но  как  долго  все
это тянется!
   Он щелкнул пальцами. Монгольский офицер, прилетевший  вместе  с  ним,
выступил вперед и достал из кармана шинели нож в ножнах - такой же,  что
был у солдата, грозившего перерезать мне горло. Он вытащил его из  ножен
и поднял над головой. Стальное лезвие тускло блеснуло молочным отливом в
лучах утреннего солнца.
   - Вот этот человек как раз из таких умельцев, -  объявил  русский.  -
Ну-ка, посмотри получше на его нож. Это специальное  изделие,  как  раз,
чтобы снимать шкуру. Замечательная вещица! Лезвие тонкое и  острое,  как
бритва. Какая техника у этих  мастеров!  Ведь  они  тысячи  лет  свежуют
животных. А с человека им кожу содрать - все равно что персик почистить.
Аккуратно, красиво, без единого разрыва! Я не очень быстро говорю?
   Ямамото молчал.
   - Делается это  постепенно,  -  продолжал  русский  офицер.  -  Чтобы
содрать кожу чисто, без разрывов, самое главное - не  спешить.  Если  по
ходу дела вдруг пожелаешь что-нибудь сказать, не стесняйся. Мы сразу все
это остановим. И не надо будет умирать. Он уже не раз  проделывал  такие
операции, и до  конца  ни  один  человек  не  выдержал  -  у  всех  язык
развязывался. Так что имей это в виду. Чем раньше мы это прекратим,  тем
лучше для нас обоих.
   Держа  нож,  похожий  на  медведя  офицер  взглянул  на   Ямамото   и
ухмыльнулся. Я помню эту ухмылку до сих пор. Вижу ее во сне.  Ее  нельзя
забыть. Монгол приступил к делу. Солдаты навалились  на  руки  и  колени
Ямамото, и офицер, орудуя ножом, усердно стал сдирать с него кожу. Он  и
вправду расправлялся с  ним,  как  с  персиком.  Смотреть  на  это  было
невозможно, я зажмурился и тут же получил прикладом от одного из солдат.
Удары сыпались один за другим, пока я  не  открыл  глаза.  Но  от  этого
ничего не изменилось: с открытыми или  закрытыми  глазами  я  все  равно
слышал голос Ямамото. Какое-то время он стойко терпел  пытку,  но  потом
начал кричать. Этот крик, казалось, доносился из какого-то другого мира.
Сначала монгол быстрым движением сделал ножом  надрез  на  правом  плече
Ямамото и стал сверху стягивать кожу с руки. Он проделывал это медленно,
осторожно, почти с любовью. Русский  офицер  был  прав:  его  мастерство
граничило с искусством. Если бы не крик, можно было бы,  наверное,  даже
подумать: а может, боли никакой и нет? Но судя по этим воплям, боль была
чудовищная.
   И вот живодер уже стянул с правой руки Ямамото всю кожу одним  тонким
листом и передал  стоявшему  рядом  солдату.  Тот  принял  ее  кончиками
пальцев, расправил и стал поворачивать в руках, чтобы всем  было  видно.
Кожа капля за каплей сочилась кровью. А офицер принялся за левую руку  и
проделал с ней то же самое. Потом снял кожу с обеих ног, оскопил жертву,
отрезал уши. Ободрал голову, лицо, и на Ямамото не осталось  ни  кусочка
кожи. Он терял сознание, приходил в себя и снова впадал в  беспамятство.
Сознание уходило - Ямамото замолкал, возвращалось  -  и  крик  начинался
снова. Но голос становился все слабее  и  слабее,  и  наконец  наступила
тишина. Все это время русский офицер каблуком  сапога  чертил  на  земле
бессмысленные фигуры. Монгольские солдаты наблюдали за происходившим, не
говоря ни слова; на их лицах не было  ни  отвращения,  ни  волнения,  ни
испуга - вообще ничего. С Ямамото лоскут за лоскутом сдирали кожу, а они
взирали на это, как будто вышли на прогулку и остановились поглазеть  на
какую-то стройку.
   Меня все это время  выворачивало  наизнанку.  Внутри  уже  ничего  не
осталось, но рвотные  спазмы  не  прекращались.  Под  конец  похожий  на
медведя офицер-монгол развернул кожу, которую содрал  с  торса  Ямамото.
Содрал аккуратно, даже соски не повредил. Ни до, ни после того  дня  мне
не приходилось видеть более жуткого зрелища. Кто-то  взял  кожу  из  рук
офицера и повесил сушиться,  как  какую-нибудь  простыню.  Остался  лишь
распростертый труп Ямамото  -  окровавленный  кусок  мяса,  без  единого
лоскутка кожи. Самым страшным было его лицо, ставшее кровавой маской, на
которой выделялись выкатившиеся огромные белые  глазные  яблоки.  Широко
оскаленный рот будто застыл в крике. На месте отрезанного носа виднелись
только маленькие отверстия. На земле было море крови.
   Русский офицер сплюнул на землю и посмотрел мне в лицо. Достал платок
из кармана, вытер губы.
   - Похоже, он действительно ничего не знал, -  проговорил  он,  убирая
платок обратно. Его голос звучал теперь как-то сухо и невыразительно.  -
Знал бы - обязательно раскололся. Жаль, что так вышло. Но  он  ведь  был
профессионал и все равно когда-нибудь сдох бы как собака. Тут уж  ничего
не поделаешь. Что ж, если он был не в курсе, то ты и подавно.
   Офицер снова вытянул сигарету и чиркнул спичкой.
   - Выходит, ты нам больше не нужен. Пытать тебя, чтобы что-то  узнать,
- смысла нет. В живых оставить как пленного - тоже. Мы хотим сохранить в
тайне все, что здесь произошло. Не болтать об этом. А если отвезти  тебя
в  Улан-Батор,  пойдут  ненужные  разговоры.   Лучше   всего,   конечно,
прострелить тебе сейчас башку и закопать где-нибудь или  сжечь  и  кости
бросить в Халхин-Гол. И все дела. Ну как? - Русский пристально посмотрел
мне в глаза. Я по-прежнему делал вид,  что  совсем  его  не  понимаю.  -
Русского ты, верно, не знаешь, так что распространяться дальше -  только
время терять. Ну да ладно. Будем  считать,  это  мысли  вслух.  Так  что
слушай. Хочу тебя порадовать. Я решил тебя не убивать. Считай, я  слегка
виноват и извиняюсь, что зря  отправил  на  тот  свет  твоего  приятеля.
Хватит нам мертвецов на сегодня. Одного в день  вполне  достаточно.  Так
что убивать я тебя не буду. Дам шанс выжить. Повезет - останешься живой.
Правда, шансов у тебя маловато. Можно даже сказать - почти  никаких.  Но
шанс - это все-таки шанс. Все же лучше, чем остаться без кожи. Так ведь?
   Подняв руку, он позвал монгольского офицера. Тот  с  большим  тщанием
отмывал водой из фляги нож, которым  сдирал  с  Ямамото  кожу,  закончив
точить его о маленький брусок. Солдаты разложили куски кожи и  о  чем-то
спорили  перед  ними.  Наверное,  обменивались  мнениями   о   тонкостях
живодерского мастерства.  Офицер-монгол  сунул  орудие  труда  в  ножны,
запихал в карман шинели и подошел к нам. Взглянул на меня и повернулся к
русскому,  который  бросил  ему  несколько  слов  по-монгольски.  Монгол
бесстрастно кивнул в ответ. Солдаты подвели к ним двух лошадей.
   - Мы улетаем обратно в Улан-Батор,  -  сказал  мне  русский.  -  Жаль
возвращаться с пустыми руками, но что поделаешь. Бывают дела удачные,  а
бывает, что-то не получается. Вернулся бы к ужину аппетит, но  что-то  я
сомневаюсь.
   Они сели на лошадей  и  поскакали.  Самолет  взлетел,  превратился  в
крохотную серебристую точку и растворился в небе на западе, оставив меня
наедине с монгольскими солдатами и лошадьми.

***

   Меня крепко привязали к  седлу,  и  отряд,  выстроившись  в  цепочку,
двинулся на  север.  Ехавший  передо  мной  монгол  еле  слышно  затянул
какую-то монотонную мелодию. Кроме его унылой песни, висевшую  над  нами
тишину нарушало только шуршание песка под конскими копытами.  Я  понятия
не имел, куда меня везут и что они решили  со  мной  делать.  Одно  знал
четко: для этих людей я был абсолютно ненужной, лишней обузой. В  голове
крутились слова русского офицера: "Я тебя убивать не буду".  Не  буду...
"Но шансов выжить - почти никаких".  Что  же  он  имел  в  виду?  Может,
собираются использовать меня в какой-нибудь идиотской  игре?  Решили  не
просто убить, а еще и удовольствие получить?
   Но по крайней мере сразу не убили и кожу живьем не содрали. И на  том
спасибо. А придется умереть, так только бы не такой жуткой  смертью.  Но
все-таки я еще жив, дышу. Если верить этому русскому, сразу убивать меня
не собираются. Есть еще время до смерти -  значит,  есть  и  возможность
выжить. Остается только цепляться за эту возможность, какой бы  мизерной
она ни была.
   Вдруг откуда-то из закоулков сознания всплыли  слова  капрала  Хонды:
его загадочное  пророчество,  что  мне  не  суждено  умереть  здесь,  на
материке, в Китае. Накрепко привязанный к  конскому  седлу,  под  лучами
степного солнца, обжигавшими голую спину, я раз за разом повторял каждое
сказанное им  слово.  Вспоминал  выражение  его  лица,  интонации.  Надо
поверить Хонде, всей душой поверить в его предсказание! Нет!  Безропотно
умирать здесь я  не  собираюсь.  Обязательно  выберусь  отсюда  живым  и
вернусь домой!
   Прошло два, а то и три часа. Мы все ехали на  север.  Остановились  у
каменного знака. Такие камни ставили ламаисты; назывались  они  "обо"  и
считались божествами, охранявшими путников, а заодно  служили  дорожными
знаками, имевшими большую ценность в пустыне. У этого камня мои конвоиры
спешились и распутали на  мне  веревки.  Двое  отвели  меня  в  сторону,
поддерживая под руки. И я подумал: вот тут-то мне и конец. Мы  стояли  у
колодца. Он был  обложен  камнями  примерно  на  метр  высотой.  Солдаты
поставили меня у края на колени, схватили сзади за шею и нагнули голову,
чтобы я заглянул внутрь. Колодец, похоже, был глубокий  -  внизу  стояла
густая тьма, и разглядеть ничего я не смог. Сержант - обладатель сапог -
поднял камень величиной с кулак и бросил его в колодец.  Через  какое-то
время послышался глухой удар. Воды  в  колодце  скорее  всего  не  было.
Когда-то тут был настоящий колодец в пустыне, но вода из подземной  жилы
ушла, и он давно высох. Судя по  тому,  сколько  камень  летел  до  дна,
глубина была порядочная.
   Сержант взглянул на меня и захохотал. Достал  из  кожаной  кобуры  на
поясе большой автоматический пистолет, снял с предохранителя и с громким
щелчком дослал патрон в патронник. Дуло пистолета уперлось мне в голову.
Монгол очень долго держал палец на курке,  но  так  и  не  спустил  его.
Медленно  опустил  ствол  и,  подняв  левую  руку,  указал  на  колодец.
Облизывая языком пересохшие губы, я не отводил глаз  от  пистолета.  Так
вот оно что! Мне давали право выбирать свою судьбу - одно из  двух:  или
сейчас я получу пулю, и тогда все  кончено,  или  прыгаю  вниз.  Колодец
глубокий, не повезет с приземлением - смерть. Повезет  -  тогда  умирать
придется медленно, на дне этой черной дыры. Вот о  каком  шансе  говорил
русский офицер! Сержант вынул часы, которые отобрал у Ямамото, и показал
мне пять пальцев. На раздумье мне было отпущено пять  секунд.  Когда  он
досчитал до трех, я вскочил на  край  колодца  и  прыгнул  как  в  омут.
Другого не оставалось. Надеялся зацепиться за стенку,  чтобы  спуститься
по ней, но не получилось - руки лишь скользнули по стене, и  я  сорвался
вниз.
   Колодец действительно оказался глубокий, и  времени  прошло  изрядно,
прежде чем я ударился о землю. Во всяком  случае,  мне  так  показалось.
Хотя на самом деле, конечно, падение заняло от силы несколько секунд. Но
помню, что за время полета во мраке я успел о многом подумать.  О  нашем
оставшемся где-то далеко городке. О девушке, с которой  до  отправки  на
фронт я только раз поцеловался. Вспомнил о родителях и поблагодарил бога
за то, что у меня не брат, а младшая сестра. Пусть даже  я  здесь  умру,
она все равно останется с ними, и не  надо  будет  бояться  мобилизации.
Вспомнил рисовые лепешки, завернутые в листья дуба. И тут с такой  силой
ударился о высохшую землю, что на миг потерял сознание,  почувствовав  в
последний момент, будто весь воздух вырвался наружу из моего  тела.  Оно
грохнулось на дно колодца, как мешок с песком.
   Шок от удара и в самом деле продолжался  всего  несколько  мгновений.
Когда я пришел в себя, сверху падали какие-то брызги. "Неужели дождь?" -
подумал  я.  Нет,  сверху  лилась  моча.  Я  лежал  на  дне  колодца,  а
монгольские солдаты, один за другим, мочились  на  меня.  Высоко  вверху
маячили мелкие силуэты людей, которые подходили к круглому  отверстию  в
земле  и  по  очереди  справляли  нужду.  Происходило  что-то  чудовищно
нереальное, похожее на бред человека, накачавшегося наркотиками.  Однако
это была явь. Я действительно валялся на дне колодца, и на  меня  лилась
настоящая моча. Когда все  наконец  иссякли,  кто-то  посветил  на  меня
фонарем. Послышался хохот, и фигуры, стоявшие у края колодца, исчезли. И
всё сразу поглотила глухая, вязкая тишина.
   Я решил полежать пока лицом вниз и подождать, не вернутся ли они.  Но
прошло двадцать минут, потом тридцать (конечно, часов у меня не было,  и
я говорю только приблизительно) - солдаты не возвращались.  Похоже,  они
ушли навсегда, оставив меня одного на дне колодца, посреди пустыни. Если
монголы больше не придут, подумал я, сначала надо проверить,  все  ли  у
меня цело. Сделать это в темноте было весьма нелегко. Ведь я  даже  тела
своего не видел и не мог собственными глазами проверить,  что  со  мной.
Пришлось положиться только на ощущения, которые  в  таком  мраке  вполне
могли подвести. Почему-то казалось, что  меня  обманули,  обвели  вокруг
пальца. Очень странное было чувство.
   И все-таки медленно и осторожно я начал  разбираться  в  ситуации,  в
которую попал. Первое, что я понял, - мне страшно повезло.  Дно  колодца
покрывал песок, и оно оказалось довольно мягким. Если  бы  не  это,  при
падении с такой высоты мне переломало бы все кости. Я глубоко вдохнул  и
попробовал  пошевелиться.  Для  начала   -   подвигать   пальцами.   Они
повиновались, хотя и с некоторым трудом. Потом  попытался  приподняться,
но не сумел. Тело, казалось, совсем ничего не чувствовало.  С  сознанием
был полный порядок, но вступать в контакт с телом оно никак  не  хотело.
Как я ни пробовал заставить мышцы подчиниться мысленным командам, ничего
не получалось. Я плюнул на все и на некоторое время застыл в темноте.
   Сколько   я   так   пролежал   -   не   знаю.   Наконец   мало-помалу
чувствительность стала возвращаться, а вместе с ней, конечно,  пришла  и
боль. Очень сильная боль. Скорее  всего  я  сломал  ноги.  Еще,  похоже,
вывихнул, а то и сломал плечо.
   Я лежал в той же позе,  пытаясь  перетерпеть  боль.  По  щекам  текли
слезы. Я плакал от боли, а еще больше - от безысходности. Вам, наверное,
трудно представить, что это такое - оказаться одному в пустыне где-то на
краю света, на дне  глубокого  колодца,  в  кромешной  тьме,  наедине  с
пронзительной болью. Какое одиночество, какое отчаяние меня охватило!  Я
начал даже жалеть о том, что тот сержант меня не пристрелил. Тогда  хотя
бы монголы знали о моей смерти. А так придется пропадать здесь в  полном
одиночестве, и никому до этого не будет дела. Такая вот тихая смерть.
   Время от времени до меня доносился шум ветра. Когда он  пролетал  над
землей, в колодец проникал странный, загадочный звук - казалось,  где-то
далеко-далеко  женщина  оплакивала   кого-то.   То   неведомое   далекое
пространство соединялось с моим миром  узким  коридором,  через  который
время от времени и доходил до меня этот голос. А  я  оставался  один  на
один с могильной тишиной и мраком.
   Пересиливая боль, я осторожно ощупал  вокруг  себя  землю.  Дно  было
ровное и неширокое  -  примерно  метр  шестьдесят  -  метр  семьдесят  в
окружности. Скользившая по земле рука вдруг наткнулась на что-то  острое
и твердое. Инстинктивно отдернув руку, я еще раз  медленно  и  осторожно
потянулся  к  тому  месту,  и  пальцы  снова  коснулись  этого  твердого
предмета. Сначала я подумал, что это ветка, но  оказалось  -  кости.  Не
человеческие, а какого-то небольшого зверька.  Они  были  разбросаны  по
земле - может, уже долго здесь лежали, а может, разлетелись  в  стороны,
когда я на них свалился. Больше ничего, кроме сухого и мелкого песка,  в
колодце не нашлось.
   Я провел рукой п