моего  уха  назойливо  зудела
крошечная мушка.
   Пройдя  мимо  каменного  изваяния,  я  подошел  к  белым  пластиковым
стульям, составленным под карнизом. Самый верхний в  этой  пирамиде  был
покрыт толстым слоем  пыли,  но  стоявший  под  ним  оказался  не  таким
запачканным. Я вытер его рукой и сел. Место, где я обосновался, укрывали
от дорожки буйно разросшиеся сорняки, и увидеть меня оттуда было нельзя.
От дождя защищал козырек крыши. Я сидел, смотрел на участок, впитывавший
в себя мелкий дождь, тихонько насвистывал  и  не  сразу  сообразил,  что
вывожу увертюру из  "Сороки-воровки"  -  ту  самую,  что  слушал,  когда
странная женщина своим телефонным звонком помешала мне варить спагетти.
   Я сидел в саду, где кругом  не  было  ни  души,  глядел  на  траву  и
каменную птицу, свистел, безбожно фальшивя, и мне казалось, будто  снова
наступило детство. Никто не знал о моем укрытии  и  не  мог  меня  здесь
увидеть. Убедившись в этом, я совершенно успокоился.
   Поставив ноги на перекладину стула  и  подтянув  к  груди  колени,  я
облокотился на них и подпер  щеки  ладонями.  Закрыл  на  минуту  глаза.
Вокруг  по-прежнему  стояла  тишина.  Темнота   под   закрытыми   веками
напоминала затянутое тучами небо, только серый цвет был немного  темнее.
Время от времени словно кто-то невидимый накладывал на  этот  фон  новый
оттенок, чуть отличавшийся от предыдущего. Серый с  примесью  золота,  с
добавками зеленого, красного. Я даже обалдел от такого  обилия  оттенков
серого цвета. Странное создание человек: стоит минут десять  посидеть  с
закрытыми глазами, и открывается поразительное многоцветие.
   Бездумно перебирая в голове  образцы  серого  цвета,  я  опять  начал
насвистывать.
   - Эй! - раздался вдруг чей-то голос.
   Я  испуганно  открыл  глаза.  Наклонившись  и   вытянувшись   вперед,
посмотрел поверх сорняков  на  калитку.  Она  была  открыта.  Распахнута
настежь. Ясно, что следом за мной в  нее  кто-то  вошел.  Сердце  сильно
забилось.
   - Эй!  -  послышалось  снова,  и  из-за  статуи  появилась  девчонка,
загоравшая  в  прошлый  раз  в  саду  напротив.  На  ней  была   та   же
бледно-голубая  майка  "адидас"  и   шорты.   Она   по-прежнему   слегка
прихрамывала. Не было только солнечных очков.
   - Что вы здесь делаете? - спросила она.
   - Веду поиски кота, - ответил я.
   - Правда? Что-то непохоже. Вы просто сидите и  свистите  с  закрытыми
глазами. Так котов не ищут.
   Я почувствовал, что краснею.
   - Мне лично все равно, - продолжала девчонка. - Но вдруг  вас  увидит
кто-нибудь незнакомый. Подумает, что  вы  извращенец.  А  вы  правда  не
извращенец?
   - Думаю, что нет.
   Девчонка подошла ко  мне  и  после  тщательного  осмотра  выбрала  из
составленных под карнизом стульев тот, что почище. Учинив ему  еще  одну
строгую проверку, она поставила его на землю и села.
   - Что это вы свистели? Совсем никакой мелодии. Вы случайно не педик?
   - Да вроде нет. А почему ты так подумала?
   - Я слышала, что педики свистеть не умеют. Это правда?
   - Понятия не имею.
   - Мне вообще-то без разницы  -  педик,  извращенец  или  еще  кто,  -
заявила девчонка. - Вас, кстати, как зовут? Трудно разговаривать,  когда
имени не знаешь.
   - Тору Окада.
   Девушка несколько раз повторила мое имя.
   - Так себе имечко, да?
   - Как сказать, - ответил я. - Мне всегда казалось, до войны был такой
министр  иностранных  дел   -   Окада   .
   - Я в этом ничего не понимаю. История мне  не  дается.  Ну  ладно.  А
может, у вас какое-нибудь прозвище есть? Что-нибудь  попроще,  чем  Тору
Окада.
   Я тщетно пытался вспомнить, было ли  у  меня  когда-нибудь  прозвище.
Ничего похожего. Интересно, почему?
   - Нет у меня прозвища.
   - Ну, например, Медведь? Или Лягушка?
   - Нет.
   - Ну давайте же, - настаивала она. - Придумайте что-нибудь.
   - Заводная Птица, - произнес я.
   - Заводная Птица? -  переспросила  девчонка  и  уставилась  на  меня,
раскрыв рот. - Это еще что такое?
   - Заводная Птица, - сказал  я.  -  По  утрам,  сидя  на  дереве,  она
подкручивает пружину нашей жизни.
   Девчонка опять пристально посмотрела на меня.
   - Я только что это придумал, - вздохнул я. - Эта  птица  каждый  день
прилетает к нам и кричит с соседнего дерева: Кр-р-р-ри-и-и... Но ее пока
никто не видел.
   - Хм! Ладно. Раз так - буду звать тебя  Заводной  Птицей.  Тоже  язык
сломаешь, но все же гораздо лучше, чем Тору Окада.
   - Спасибо.
   Девчонка  изменила  позу:  уселась  на  стул  с  ногами  и  уткнулась
подбородком в колени.
   - А тебя как зовут? - поинтересовался я.
   - Мэй Касахара. Мэй... это от месяца май.
   - Ты родилась в мае?
   - Чего спрашивать? Вот было бы смеху, если б я  родилась  в  июне,  а
меня вдруг назвали Мэй.
   - И то правда. Как я понимаю, в школу ты так и не ходишь?
   - Я долго за тобой наблюдала, Заводная Птица, -  проигнорировала  мой
вопрос Мэй. - Из комнаты в бинокль видела, как ты вошел через калитку. У
меня всегда под рукой маленький бинокль, чтобы  наблюдать  за  дорожкой.
Ты, наверное, не знаешь: здесь разные люди  ходят.  И  не  только  люди.
Животные тоже. А что ты здесь делал все это время, пока сидел один?
   - Да ничего особенного,  -  сказал  я.  -  Думал  о  прошедших  днях,
свистел.
   - Ты какой-то чудной, - заявила Мэй Касахара, грызя ногти.
   - Вовсе нет. Все люди так поступают.
   - Может быть. Но кроме тебя, никто не ходит специально  для  этого  к
соседям, в пустой дом. Если делать нечего, то думать о прошедших днях  и
свистеть можно и в своем саду.
   В ее рассуждениях была железная логика.
   - Ну как? Нобору Ватая еще не вернулся домой? - спросила Мэй.
   Я покачал головой:
   - А тебе после нашей встречи он на глаза не попадался?
   - Коричневый, полосатый, кончик хвоста чуть изогнут? С тех пор я тоже
его ищу, но что-то не видно.
   Мэй вытянула из кармана шорт  пачку  "Хоупа",  прикурила  от  спички.
Сделав несколько затяжек, посмотрела мне в лицо:
   - Слушай, у тебя волосы не выпадают?
   Я непроизвольно провел рукой по волосам.
   - Да не здесь, - сказала девушка. - У лба. Тебе не кажется,  что  они
растут чересчур высоко?
   - Как-то не замечал.
   - Зато я заметила. Вот  здесь  ты  и  начнешь  лысеть.  Волосы  будут
отступать все выше и выше. Вот  так.  -  Мэй  крепко  схватила  себя  за
волосы, оттянула назад и показала мне открывшийся белый лоб. - Обрати на
это внимание.
   Я дотронулся до волос на лбу. Вроде их действительно  поубавилось.  А
может, только воображение. Мне стало немного не по себе.
   - Ты говоришь: обрати внимание. А что, по-твоему, надо делать?
   - Здесь ничего не поделаешь, - сказала Мэй. -  Против  облысения  нет
средств. Человек, которому судьба облысеть, все  равно  облысеет,  когда
придет его время. И ничем это не остановишь. Вот говорят: чтобы не  было
лысины, волосам  нужен  хороший  уход.  Но  это  все  не  правда.  Самое
настоящее  вранье.  Сходи  на  вокзал  Синдзюку   и посмотри на бродяг, которые  там  спят.  Ни
одного лысого не найдешь. Думаешь, они каждый день моют голову  шампунем
"Клиник"  или  "Видал  Сэссон"?   Или   втирают   какой-нибудь   лосьон?
Косметические фирмы что хочешь скажут, чтобы выкачать деньги  из  таких,
как ты.
   Ее слова произвели на меня впечатление.
   - Твоя правда, - сказал я. - И откуда ты столько знаешь о лысинах?
   - Я уже довольно долго подрабатываю тут по соседству в  одной  фирме,
где делают парики. В школу я не  хожу,  свободного  времени  -  навалом.
Заниматься приходится анкетами, опросами и прочей ерундой. Поэтому я все
про лысых знаю. У меня полно об этом всякой информации.
   - Хм!
   - Но знаешь, - продолжала девчонка, бросив на землю окурок и наступив
на  него,  -  в  этой  фирме  строго  запрещено  говорить  "лысый"   или
"плешивый".  Вместо  этого  нужно  сказать  "у  человека   фолликулярные
проблемы". "Лысый" - это дискриминационный термин. Каково, а?  Я  как-то
ляпнула "человек без растительности на голове", так они там чуть  с  ума
не  посходили.  "Шутки  здесь  неуместны,  девушка".   Они   все   такие
серье-е-езные. Во как. Люди вообще ужасно серьезные.
   Я достал из кармана карамельку, бросил ее в рот и предложил такую  же
Мэй. Она покачала головой и вынула из пачки новую сигарету.
   - Послушай, Заводная  Птица!  Ты  ведь  безработный?  Ничего  еще  не
нашел?
   - Нет пока.
   - Хочешь заняться серьезным делом?
   - Конечно, - ответил я  и  тут  же  засомневался,  хочу  или  нет.  -
Впрочем, не знаю.  Наверное,  надо  подумать.  Я  сам  толком  не  знаю.
Понимаешь, это трудно объяснить.
   Покусывая  ногти,  Мэй  Касахара  пристально  посмотрела  на  меня  и
сказала:
   - Знаешь, Заводная Птица, давай как-нибудь вместе сходим в эту фирму.
Платят так себе, зато работа простая и график свободный. Ну как?  Да  ты
не думай! Просто попробуй. Может, после этого легче будет разобраться  в
своих делах. Попробуй, хоть для смены обстановки.
   "А что? Наверное, было бы неплохо", - подумал я.
   - Вообще-то, неплохая мысль.
   - Здорово! В следующий раз я за тобой зайду. Где твой дом?
   - Объяснить непросто. Надо идти по дорожке, повернуть несколько  раз,
пока слева не окажется дом, где припаркована  красная  "хонда-сивик".  У
нее на бампере наклейка с надписью: "За мир для всего человечества". Наш
дом - рядом, но нет выхода на  дорожку,  поэтому  надо  перелезть  через
блочную стенку высотой пониже меня.
   - Нормально. Такая высота для меня не проблема.
   - Нога больше не болит?
   Девушка вздохнула и выпустила струю табачного дыма.
   - Ничего. Все в порядке. Я нарочно хромаю, чтобы в школу  не  ходить.
Притворяюсь перед предками. Так и привыкла.  Теперь  хромаю,  даже  если
никто не  видит,  когда  я  одна  в  комнате.  Я  вообще  педантка.  Как
говорится, если хочешь обмануть кого-нибудь - сначала обманись  сам.  Ну
да ладно. А ты смелый, Заводная Птица?
   - По-моему, не очень, - ответил я.
   - А как насчет любопытства?
   - Любопытство - другое дело. Есть немного.
   - А ты не думаешь, что смелость и любопытство имеют много  общего?  -
спросила Мэй. - Где смелость, там и любопытство,  где  любопытство,  там
смелость. Скажешь, не так?
   - Хм! Действительно, сходство имеется. Бывает, пожалуй, что  смелость
и любопытство сливаются вместе, как ты сказала.
   - Например, когда тайком забираешься в чужой дом?
   - Вот-вот, - сказал я, перекатывая под языком карамельку.  -  Похоже,
что  в  такие  минуты  любопытство  и  смелость  идут   вместе.   Иногда
любопытство вытаскивает за собой смелость  и  подгоняет  ее.  Но  обычно
любопытство скоротечно и  быстро  проходит  -  в  отличие  от  смелости.
Любопытство -  что-то  вроде  приятеля,  которому  не  можешь  полностью
довериться. Лишь зажигает тебя и в  какой-то  момент  бросает.  И  после
этого приходится действовать в одиночку, собрав все свое мужество.
   Мэй чуть задумалась.
   - Да... Можно, наверное, и так сказать. -  Она  поднялась  со  стула,
отряхнула шорты и посмотрела на меня сверху вниз.
   - Послушай, Заводная Птица, ты не хочешь посмотреть колодец?
   - Колодец? - поинтересовался я. Какой еще колодец?
   - Тут есть высохший колодец. Он мне  нравится.  В  какой-то  степени.
Хочешь взглянуть?

***

   Мы прошли через сад и, обойдя дом сбоку, оказались у  колодца.  Метра
полтора в диаметре, он закрывался  круглой  крышкой  из  толстых  досок.
Сверху крышка была придавлена  парой  бетонных  блоков.  Возле  колодца,
стенки которого возвышались над землей примерно на метр, как часовой  на
посту, стояло старое дерево. Как оно называлось, я не знал. Колодец, как
и все, что принадлежало этому дому, казалось, уже  давно  был  заброшен.
Здесь  ощущалось  нечто  такое,  что  я  бы   назвал   "полной   потерей
чувствительности". Складывалось впечатление, что стоит человеку  отвести
взгляд от этой картины, как изображенные на ней неодушевленные  предметы
станут еще неодушевленнее.
   При ближайшем рассмотрении  оказалось,  что  колодец  гораздо  старше
остальных построек. Похоже, его выкопали задолго до  того,  как  возвели
дом. Даже деревянная крышка выглядела очень старой. Стенки колодца  были
зацементированы, но, очевидно, цементный раствор для прочности  положили
на прежнюю конструкцию. Даже дерево рядом с колодцем всем своим  обликом
подчеркивало, что появилось на этом месте гораздо раньше соседей.
   Я опустил на землю бетонный блок,  снял  одну  из  половинок  дощатой
крышки и, опершись руками о край, перегнулся  и  заглянул  внутрь.  Дна,
однако, видно не было. Колодец, похоже, был глубокий - его нижняя  часть
утопала в темноте. Я принюхался - изнутри шел слабый запах плесени.
   - Воды нет, - сказала Мэй. - Колодец высох.
   "Птица, которая не умеет летать, колодец  без  воды,  -  думал  я.  -
Дорожка, которая кончается тупиком. И еще..."
   Девчонка подняла валявшийся под ногами обломок кирпича, бросила его в
колодец. Чуть погодя оттуда донесся слабый сухой звук. И больше  ничего.
Звук был такой хрупкий, что его,  казалось,  можно  искрошить  в  руках.
Выпрямившись, я взглянул на Мэй и спросил:
   -  Почему  здесь  нет  воды?  Сама  высохла?  Или  кто-то  специально
засыпал?
   Девчонка пожала плечами:
   - Если его засыпали, то должны были завалить до самого  верха.  Какой
смысл оставлять дырку в  земле?  Это  опасно  -  кто-нибудь  может  туда
свалиться. Так ведь?
   - Пожалуй, что так, -  признал  я.  -  Скорее  всего  колодец  просто
почему-то высох.
   Мне вдруг вспомнились  давнишние  слова  Хонды:  "Когда  нужно  будет
подыматься, найди самую высокую башню и заберись на  верхушку.  А  когда
нужно будет двигаться вниз, отыщи самый глубокий колодец и  опустись  на
дно". Выходит, колодец я уже нашел.
   Я снова наклонился и просто так, ни  о  чем  не  думая,  посмотрел  в
темноту. Надо же! В таком месте, в такой день существует такая  глубокая
тьма. Я откашлялся и сглотнул. Мне почудилось, что прозвучавший во  тьме
колодца кашель исходит от кого-то другого. Во рту еще оставался  привкус
лимонных карамелек.

***

   Я накрыл колодец крышкой и положил на место блок. Взглянул  на  часы.
Почти полдвенадцатого. В обеденный перерыв надо позвонить Кумико.
   - Мне нужно идти.
   Мэй скорчила недовольную гримасу:
   - Иди, иди, Заводная Птица. Лети домой.
   Мы пересекли участок; каменная птица  все  так  же  смотрела  в  небо
своими высохшими глазами. Небо  же  по-прежнему  было  затянуто  пеленой
серых туч без единого просвета, но дождь уже кончился. Мэй выдернула  из
земли пучок травы  и  подбросила  вверх.  Ветра  не  было,  и  травинки,
рассыпавшись в воздухе, упали к ее ногам.
   - До заката еще полно времени, - сказала девчонка, не глядя на меня.
   - В самом деле, - откликнулся я.

6
Кумико Окада и Нобору Ватая

   Я рос единственным ребенком в семье, и мне трудно представить,  какие
чувства испытывают друг к другу братья и сестры  и  как  общаются  между
собой, став  взрослыми  и  начав  самостоятельную  жизнь.  У  Кумико,  к
примеру, когда речь заходила о Нобору Ватая, на лице  всегда  появлялось
какое-то странное выражение - будто она по ошибке взяла в рот что-то  не
то. Но что скрывалось за этим выражением,  мне  было  неизвестно.  К  ее
старшему брату я не испытывал ни малейшего расположения. Кумико об  этом
знала и понимала, что у меня есть основания так к  нему  относиться.  Да
она и сама не была в восторге от старшего брата. Если бы Кумико и Нобору
не были братом и сестрой, представить их за дружеской беседой было очень
нелегко. Но они находились в  кровном  родстве,  что,  конечно  же,  все
осложняло.
   Теперь Кумико почти  не  встречалась  с  Нобору  Ватая,  а  я  совсем
перестал ходить в дом ее родителей. Как я уже говорил, у меня  произошло
бурное выяснение отношений с ее отцом,  закончившееся  полным  разрывом.
Можно пересчитать по пальцам людей, с которыми у меня были ссоры, но  уж
если  до  этого  доходит,  я  завожусь  на  всю  катушку  и  на  полпути
остановиться не могу. Однако стоило мне выложить  тестю  начистоту  все,
что накопилось, как весь мой гнев странным образом куда-то испарился. Не
осталось ни ненависти, ни злобы - только облегчение от той тяжести,  что
приходилось долгое время носить в себе. Я  даже  подумал,  что  на  долю
этого человека выпала по-своему нелегкая жизнь, какой бы неприглядной  и
глупой она мне ни казалась. Я  объявил  Кумико,  что  встречаться  с  ее
родителями больше никогда  не  буду.  Она  же  может  делать  это  когда
захочет. Меня это никак не  заденет.  Но  жена  тоже  не  горела  особым
желанием с ними видеться.
   Нобору Ватая жил тогда вместе с родителями, но в конфликт между  мною
и отцом вмешиваться не стал,  предпочтя  остаться  в  сторонке.  Это  не
особенно меня удивило - я его совершенно  не  интересовал,  и  он  любым
путем  старался  избегать  контактов  со  мной,  если  только  не   было
вынужденной необходимости. Поэтому после разрыва  с  родителями  жены  у
меня не осталось оснований и для встреч с ее братом. Впрочем, и у Кумико
не было особых причин с ним видеться. И он, и она были людьми  занятыми.
Кроме того, они никогда не были по-настоящему близки.
   Тем не менее время от времени Кумико звонила брату в  университетскую
лабораторию, а он ей - на работу  (но  никогда  -  к  нам  домой).  Жена
рассказывала об этих звонках, но о чем именно  они  говорили,  мне  было
неизвестно. Сам я не интересовался, а жена без необходимости не делилась
со мной подробностями. Содержание их разговоров было мне безразлично. Не
сказал бы, что это мне было неприятно. Просто я не  мог  понять,  о  чем
могут говорить такие разные люди, как Кумико и Нобору  Ватая.  Или  темы
для разговора возникают благодаря особому фильтру кровного родства?

***

   У моей жены с Нобору Ватая разница в возрасте  была  девять  лет.  Не
добавляло им близости и то, что в детстве Кумико несколько  лет  жила  у
бабушки. Кроме Кумико и Нобору, в семье Ватая был  еще  один  ребенок  -
девочка, на пять лет старше Кумико. В три года Кумико увезли из Токио  в
Ниигату ,  в  отчий  дом  отца,  где   ее
воспитанием занялась бабушка. Родители потом  объясняли  Кумико,  что  в
детстве она часто болела, поэтому они  решили,  что  ей  лучше  расти  в
деревне, на свежем воздухе, но Кумико никогда по-настоящему не верила  в
это. Она не была хилым ребенком, ничем серьезным не болела и не помнила,
чтобы кто-нибудь из взрослых в Ниигате обращал  особое  внимание  на  ее
здоровье.
   - Скорее всего это  была  просто  отговорка,  -  как-то  сказала  мне
Кумико.
   Много позже от одного родственника она услышала,  что  ее  бабушка  и
мать долгое время враждовали, и решение привезти девочку в Ниигату  было
результатом временного перемирия. Отдав на время дочь,  родители  Кумико
надеялись ублажить бабушку, которая в свою очередь,  воспитывая  внучку,
как бы подтверждала связь с сыном, отцом  Кумико.  Девочка  была  у  нее
вроде заложницы.
   - У родителей уже было двое детей, и они не боялись лишиться меня,  -
рассказывала мне жена. - Конечно, они не  собирались  меня  бросать,  но
подумали, наверное, что я еще маленькая и ничего страшного не  случится,
если отослать меня из дома. Просто всерьез они об этом не  задумывались.
В общем, ты не поверишь, но такое решение оказалось удобным для всех. Не
знаю почему, но никто из них не понимал, как тяжело оно  могло  повлиять
на маленького ребенка.
   Кумико жила в Ниигате у бабушки до шести лет.  Конечно,  назвать  эти
годы несчастливыми или исковерканными нельзя. Бабушка не чаяла  души  во
внучке, да и той самой было гораздо интереснее играть  со  сверстниками,
двоюродными братьями и сестрами, чем с родными много старше  ее.  Кумико
привезли обратно в Токио,  когда  пришло  время  идти  в  школу.  Долгая
разлука с дочерью стала беспокоить родителей, и, боясь, как бы  не  было
поздно, они настояли на том, чтобы она вернулась домой.  Но  в  каком-то
с