я! Сколько  лет,  сколько  зим!  -  добродушно
начал Громов, так и сияя улыбкой, и предложил мне  папиросу.  Я  покачал
головой.
   - Девять лет прошло, бог ты мой, - продолжал он,  доставая  спички  и
закуривая. - Или восемь? Впрочем, какая разница?  Главное  -  ты  жив  и
здоров. Какое счастье - встретить старого друга. Тем более  после  такой
ужасной войны. Правильно? Послушай, как же  ты  вылез  из  того  чертова
колодца.
   Я молчал, точно язык прикусил.
   - Ну да ладно. Выбрался - и молодец! Смотри, руку где-то  потерял.  И
по-русски навострился. Отлично! Просто  замечательно!  А  рука?  Ну  что
рука... Самое главное - что ты живой.
   - Это не от меня зависело. Жив я не потому, что мне так захотелось, -
отозвался я.
   Громов рассмеялся во весь голос.
   - Интересный ты малый, Мамия. Здорово у тебя получается: вроде и жить
не хотел, а выжил. В самом деле интересно. Но меня  не  проведешь,  нет!
Обыкновенный  человек  один  из  такого  глубокого  колодца  никогда  не
вылезет. А потом надо было еще через реку переправиться,  в  Маньчжурию.
Да ты не бойся. Я никому не скажу.
   Ну, все. Хватит об  этом.  А  меня,  видишь,  разжаловали,  теперь  я
простой заключенный. Но вечно торчать в этой дыре, камни  здесь  дробить
не собираюсь. У меня и сейчас там, в Центре, сил хватает, за счет  этого
я и здесь с каждым днем вес набираю. Скажу откровенно: мне нужны хорошие
отношения с японскими пленными. В конце концов, показатели шахты зависят
от того, сколько вас и как вы будете выкладываться. Нет, с вашим  братом
нужно считаться, иначе дело не пойдет. Хочу,  чтобы  ты  мне  помог.  Ты
служил в Квантунской армии, в  разведке.  Храбрец,  по-русски  говоришь.
Согласишься быть у меня на связи - смогу вам помочь кое в чем. По-моему,
неплохое предложение, а?
   - Шпионить мне никогда не приходилось, и заниматься этим я не буду, -
объявил я.
   - Разве я прошу на меня шпионить? - примирительно сказал Борис. -  Ты
не так меня понял. Я говорю, что по возможности постараюсь облегчить вам
жизнь. Предлагаю ладить и чтобы ты помог в этом деле, стал  посредником,
что ли. Только и всего. Послушай,  лейтенант!  Я  могу  вышибить  отсюда
этого грузинского говнюка, "члена Политбюро". Правда! Вы  же  его  лютой
ненавистью  ненавидите.  Если  мы  его  спихнем,  вы  сможете   получить
частичное самоуправление, создавать комитеты, иметь свою организацию. По
крайней мере, охранники не будут издеваться над вами, как сейчас,  когда
они творят, что хотят. Ведь вы сами этого добиваетесь. Так?
   Борис был прав. Мы давно уже ставили эти  требования  перед  лагерным
начальством, но неизменно получали категорический отказ.
   - И что для этого нужно? - спросил я.
   - Почти ничего, - сказал он, широко улыбаясь и разводя руками. -  Мне
нужны тесные, хорошие отношения  с  японцами.  Нужна  их  помощь,  чтобы
выпроводить отсюда группу товарищей,  с  которыми,  мне  кажется,  будет
трудновато найти общий язык. Интересы у нас, во многом, - одни и те  же.
Почему бы тогда нам не объединиться? Как американцы  говорят?  Give  and
take. Ты мне - я тебе. Ты мне помогаешь  -  я  тебе  ничего  плохого  не
делаю. Жульничать никто не собирается. Я не прошу, чтобы ты меня  любил.
Были между нами недоразумения, что  и  говорить.  Но  я  за  свои  слова
отвечаю. Если что обещаю, значит, так оно и будет. А что было, то быльем
поросло.
   Давай-ка подумай как следует, и чтобы через несколько дней был четкий
и ясный ответ. Стоит попробовать, вы же ничего не теряете.  Согласен?  И
запомни, лейтенант: этот разговор должен оставаться между  нами.  Можешь
рассказать о нем  только  тем  людям,  которым  доверяешь  на  все  сто.
Несколько человек из ваших ходят у начальства в доносчиках,  стучат  обо
всем. Смотри, чтобы до них это не дошло. Если они узнают - плохо дело. Я
здесь пока не всесилен.
   Вернувшись в зону, я решил тайком переговорить кое с кем о  беседе  с
Борисом и остановил свой выбор на одном подполковнике - человеке  смелом
и решительном,  с  хорошей  головой.  Он  командовал  войсками,  которые
заперлись в горной крепости на  Хингане  и  до  последнего,  даже  когда
Япония уже капитулировала, отказывались поднять  белый  флаг.  В  лагере
среди японских военнопленных он слыл главным авторитетом;  русским  тоже
приходилось с ним считаться. Утаив то, что случилось  на  Халхин-Голе  с
Ямамото, я рассказал ему о Громове - о том, что раньше он  был  офицером
госбезопасности  и  какое  предложение  сделал.   Идея   избавиться   от
командовавшего шахтой и лагерем партийного  начальника  и  добиться  для
японцев хоть какого-то самоуправления,  похоже,  его  заинтересовала.  Я
предупредил, что Борис крайне опасен,  настоящий  зверь,  мастер  плести
интриги, ему нельзя безоглядно доверять. "Может, ты и  прав,  -  отвечал
подполковник. - Но он правильно сказал: терять нам нечего". Я не  нашел,
что возразить. Действительно, если  из  этой  сделки  что-то  получится,
хуже, чем сейчас, не будет. Как же я ошибался! Верно говорят: ад  -  все
равно что бездонный омут.
   Несколько дней спустя я устроил подполковнику  встречу  с  Борисом  в
укромном месте и был  у  них  переводчиком.  Поговорив  с  полчаса,  они
договорились, условившись держать все в тайне, и пожали друг другу руки.
Как дальше пошли дела - не знаю. Прямых контактов они избегали, чтобы не
привлекать  внимания,  вместо  этого  часто  обменивались  по  какому-то
тайному каналу  шифрованными  посланиями.  На  этом  моя  посредническая
миссия  закончилась.  И  подполковник,   и   Борис   соблюдали   строгую
конспирацию, и это меня во всех отношениях устраивало. Будь моя воля,  я
бы с Громовым больше никаких дел не имел. Но, как позже выяснилось,  это
было невозможно.
   Спустя месяц, как  и  обещал  Борис,  грузинского  "члена  Политбюро"
отстранили по распоряжению из Центра, и  через  пару  дней  вместо  него
прислали из Москвы другого партработника. Прошло еще два дня, и за  одну
ночь  кто-то  задушил  сразу  трех  японских   пленных.   Для   имитации
самоубийства их повесили на балках потолка, но никто не сомневался,  что
с ними расправились  сами  японцы.  Скорее  всего,  это  были  те  самые
стукачи, о которых говорил Громов. Виновных искать  не  стали,  спустили
дело на тормозах. К тому времени  власть  в  лагере  уже  почти  целиком
перешла в руки Бориса".

33
Исчезнувшая бита * Возвращение "Сороки-воровки"

   Надев свитер и короткое пальто, надвинув на глаза  шерстяную  вязаную
шапочку, я  перелез  через  стенку  за  домом  и  бесшумно  спрыгнул  на
безлюдную дорожку. Еще не рассвело,  и  народ  вокруг  спал.  Неслышными
шагами я двинулся по дорожке к "резиденции".
   В доме ничего не изменилось: все было так, как я оставил  шесть  дней
назад. Немытая  посуда  по-прежнему  лежала  в  мойке.  Ни  записок,  ни
посланий на автоответчике. Холодный, мертвый экран компьютера в  комнате
Корицы. Кондиционер поддерживал в доме установленную температуру. Я снял
пальто, перчатки, вскипятил воду и приготовил чай. Съел вместо  завтрака
несколько сырных крекеров, вымыл  посуду  и  поставил  на  полку.  Пошел
десятый час, а Корица все не появлялся.

***

   Выйдя в сад, я отодвинул крышку колодца, наклонился, чтобы посмотреть
вниз. Оттуда на меня, как обычно, глянул густой мрак. Колодец я знал как
свои  пять  пальцев,  и  он  казался  частью  моего  собственного  тела.
Пропитывавшая его темнота,  запахи,  гулкая  тишина  стали  частью  меня
самого. В некотором смысле о  колодце  я  знал  больше,  чем  о  Кумико.
Конечно, память о ней была еще очень свежа. Стоило закрыть  глаза,  и  я
слышал ее голос, до мельчайшей  черточки  вспоминалось  ее  лицо,  тело,
жесты. В конце концов, мы шесть лет прожили с ней под одной  крышей.  Но
теперь я заметил, что уже не все в ней представлялось мне таким же,  как
раньше. А может, просто пропала уверенность, что картинки не  расплылись
в голове и память по-прежнему цепко удерживает образ Кумико.  Точно  так
же я никак не мог вспомнить, как загибается хвост у  вернувшегося  домой
кота.
   Я сел на край колодца, засунув руки в карманы пальто, и посмотрел  по
сторонам. Собирался холодный дождь, а то  и  снег.  Было  тихо  и  очень
прохладно. В  небе,  закладывая  немыслимые  виражи,  словно  вычерчивая
какие-то  закодированные  письмена,  металась  стайка  птичек  и   вдруг
исчезла. До слуха донесся  низкий  протяжный  гул  большого  реактивного
самолета, скрытого плотным слоем туч. В такой хмурый облачный день можно
спокойно спускаться в колодец, не боясь, что яркий солнечный свет  будет
резать глаза, когда придет время выбираться.
   Но я не двигался с места. Спешить было некуда. День  только  начался,
до полудня еще далеко. Я сидел словно приклеенный,  дав  полную  свободу
беспорядочно  теснившимся  в  голове  мыслям.  Интересно,  куда   увезли
стоявшую здесь птицу? Не красуется ли она теперь в  каком-нибудь  другом
саду, навеки застыв в тщетном порыве взмыть в небо? Или ее отправили  на
свалку, когда прошлым летом сносили дом  Мияваки?  Дорогие  воспоминания
связаны у меня с этой птицей. Казалось, без нее сад потерял свою прежнюю
хрупкую гармонию.
   Было начало двенадцатого,  голова  уже  ничего  не  соображала.  Пора
спускаться в колодец. Ступив на дно, я по  обыкновению  сделал  глубокий
вдох, проверяя, в порядке ли воздух. Вроде все нормально, как  всегда  -
затхлый немного, но дышать можно. Я пошарил рукой  по  стене,  нащупывая
бейсбольную биту. Бита исчезла. Ее нигде не  было.  Пропала.  Без  следа
растворилась.

***

   Я опустился на землю, прислонился к стене.
   Несколько  раз  вздохнул.  Вздохи   напоминали   капризный   ветерок,
бесцельно  гуляющий  по  безымянной  высохшей  долине.  Когда   вздыхать
надоело, я принялся с силой тереть щеки. Кто  же  утащил  биту?  Неужели
Корица? Кроме него, некому. Он один знает о ее существовании, да  и  кто
еще мог залезть в колодец? Но зачем это ему понадобилось?  Я  недоуменно
покачал головой. Совершенно непонятно. Еще одна загадка,  на  которую  у
меня нет ответа.
   Что ж, обойдемся сегодня без биты. Ничего страшного. В конце  концов,
бита - всего-навсего что-то вроде талисмана. Можно и без нее. Проникал я
раньше в эту комнату и без биты. Настроившись таким образом,  я  потянул
за веревку и задвинул крышку колодца. Мрак обнял меня со всех сторон,  я
обхватил руками колени и медленно закрыл глаза.
   Как и в прошлый раз, никак не удается сосредоточиться. В голову лезет
всякая чепуха. Чтобы избавиться от этой мути, я думаю о бассейне  -  том
самом, двадцатипятиметровом муниципальном бассейне, куда  хожу  плавать.
Воображаю, как раз за разом проплываю дорожку из конца в конец,  туда  и
обратно. Скорость значения не имеет, просто я снова и снова  повторяю  в
воде привычные, размеренные и  неторопливые  движения.  Не  надо  лишних
звуков, лишних брызг - локти, показываясь из воды, движутся плавно, руки
работают бесшумно,  рассекая  воду.  Набираю  воду  в  рот  и  не  спеша
выпускаю, будто дышу под водой. Скоро тело  свободно  скользит  в  воде,
словно  подгоняемое  легким  ветерком.   Ухо   улавливает   только   мое
размеренное дыхание. Я плыву по ветру, как птица  в  небесах,  оглядывая
расстилающуюся внизу землю. Вижу далекие города,  крошечных  человечков,
текущие реки. Меня  охватывает  спокойствие,  умиротворение,  близкое  к
восторгу. Я очень  люблю  плавание.  Одно  из  главных  моих  увлечений.
Правда, в смысле решения моих проблем толку от него нет,  зато  и  вреда
никакого не причиняет. Вот что такое плавание.
   И тут я услышал этот звук.
   Из темноты слышалось  низкое  монотонное  гудение,  напоминавшее  шум
крыльев насекомого. Нет, для  насекомого  звук  чересчур  искусственный,
механический какой-то. Тон его  едва  уловимо  колебался,  точно  кто-то
подкручивал ручку микронастройки коротковолнового  приемника.  Я  затаил
дыхание и прислушался, пытаясь понять, откуда доносится звук. Он исходил
из невидимой точки во мраке, но одновременно, казалось, рождался прямо в
моей голове. Нащупать эту грань в окружавшей меня кромешной тьме  нечего
было и думать.
   Собирая нервные импульсы в пучок, стараясь  сосредоточиться  на  этом
звуке, я  не  заметил,  как  заснул.  Причем  -  сразу,  даже  не  успев
почувствовать сонливости. Отключился совершенно неожиданно, будто шел по
коридору, шел просто так, без всякой цели, и вдруг кто-то дернул меня за
руку и втянул в незнакомую комнату. Сколько времени пребывал  я  в  этом
вязком, как болотная трясина, забытьи? Не знаю.  Думаю,  недолго.  Может
быть, какое-то мгновение. Но когда сознание так же неожиданно вернулось,
я сразу понял, что темнота вокруг меня изменилась. Все  стало  другим  -
воздух, температура; темнота приобрела  новое  качество,  получила  иную
насыщенность. В разлитый чернильный мрак подмешивался  тусклый,  неясный
свет. Ноздри дрогнули, уловив знакомый резкий аромат цветочной пыльцы. Я
очутился в том странном гостиничном номере.
   Поднял голову, огляделся, задержал дыхание.
   Да, я прошел сквозь стену.
   Я сидел на застеленном ковром  полу,  привалившись  к  обитой  тканью
стене и положив руки на колени. Меня будто вытолкнуло на поверхность  из
пугающей  бездны  сна,  в  которую  я  провалился.  Сознание   вернулось
полностью, было четким и  ясным.  Контраст  между  сном  и  пробуждением
оказался таким резким, что я не сразу вошел в  новое  состояние.  Сердце
лихорадочно колотилось в груди, громко отдаваясь в ушах.  Сомнений  быть
не могло. Та самая комната. Наконец мне удалось в нее проникнуть.

***

   В полумраке, казалось сотканном  из  нескольких  слоев  мелкоячеистой
сетки, комната выглядела такой же, какой я увидел ее в  первый  раз.  Но
привыкнув, глаза стали различать небольшие  отличия.  Во-первых,  не  на
своем месте был телефон, перекочевавший со столика у кровати на  подушку
и утонувший в ней под собственной тяжестью. Заметно  убавилось  виски  в
бутылке - осталось немножко, на самом донышке. Лед  в  ведерке  растаял,
превратившись в мутноватую несвежую воду. Жидкость  в  стакане  высохла;
прикоснувшись к нему, я заметил на  нем  белый  налет  пыли.  Подойдя  к
кровати, я взял телефон и  поднес  трубку  к  уху.  Линия  была  мертва.
Похоже, комнату  давным-давно  забросили,  забыли  про  нее.  В  ней  не
осталось никаких признаков человеческого присутствия. И только  цветы  в
вазе непонятным образом сохраняли прежнюю свежесть.
   До моего появления на кровати кто-то лежал -  простыня,  покрывало  и
подушки были смяты. Я откинул покрывало и убедился,  что  постель  давно
остыла. Ни запаха духов, ничего... все улетучилось. Судя по всему, с тех
пор как здесь кто-то был, прошло немало времени. Присев на край кровати,
я еще раз внимательно оглядел комнату и напряг слух в  надежде  услышать
хоть что-нибудь. Напрасно. Комната  походила  на  древнюю  гробницу,  из
которой грабители вынесли похороненное в ней тело.

***

   В этот момент совершенно неожиданно затрещал телефон. Сердце застыло,
словно сжавшаяся перед  прыжком  за  добычей  кошка.  От  резкого  звука
дрейфовавшие в воздухе мельчайшие  частицы  цветочной  пыльцы  пришли  в
движение; еле заметно шевельнулись, устремляясь кверху, лепестки цветов.
Телефон? Ведь только что он был мертв,  как  заваленный  землей  камень.
Уняв дыхание и справившись с сердцебиением, я убедился, что нахожусь все
в той же комнате. Протянул руку к телефонной трубке, прикоснулся к ней и
после секундного колебания снял с рычага. Телефон успел  прозвонить  три
или четыре раза.
   - Алло? - Никакой реакции. Трубка умерла, как только оказалась в моей
руке. К руке будто привязали мешок с песком  -  она  налилась  тяжестью,
тяжестью неотвратимой смерти. - Алло! - повторил я -  только  для  того,
чтобы мой хриплый голос вернулся обратно, словно отразившись от  толстой
стены. Я положил трубку на место, потом снова приложил  к  уху.  Тишина.
Опустившись на край кровати, затаив дыхание, я стал ждать, когда телефон
зазвонит снова. Но он молчал. Потревоженные пылинки опять впали в кому и
растворились во мраке. Я попробовал воспроизвести его звон в голове.  Да
звонил ли он в самом деле? Уверенности в этом у меня не было. Но если  я
и дальше буду во всем сомневаться, конца и краю этому не  будет.  Где-то
надо остановиться, подвести черту. Иначе и в самум  моем  присутствии  в
этой комнате можно начать сомневаться. Телефон звонил. Это точно. Ошибки
быть не может. Позвонил и тут же отключился. Я кашлянул, но и этот  звук
тут же умер - растворился в воздухе.
   Поднявшись с кровати, я  сделал  круг  по  комнате.  Исследовал  пол,
посмотрел в потолок, присел на стол,  прислонился  к  стене.  Попробовал
зачем-то покрутить дверную ручку, пощелкал выключателем торшера.  Ручка,
конечно  же,  не  поворачивалась,  лампочка   не   горела.   Окно   было
заблокировано снаружи. Я прислушался, но тишина  окружала  меня  высокой
гладкой стеной, не пропускавшей ни единого звука. И все же не  оставляло
ощущение, что в комнате кто-то есть и этот кто-то (или что-то)  пытается
обмануть меня. Не дыша, оно (а может  быть,  они)  старалось  вжаться  в
стену, маскировалось, только чтобы я не заметил его. И я делал вид,  что
не замечаю. Мы ловко дурачили друг друга.  Я  опять  тихонько  кашлянул,
приложил пальцы к губам.
   Надо еще раз осмотреть комнату. Я щелкнул выключателем торшера - свет
не загорелся. Открыл бутылку виски, понюхал. Запах тот же самый.  "Катти
Сарк". Завернув пробку, поставил бутылку  обратно  на  стол.  На  всякий
случай снова снял  трубку,  чтобы  проверить,  нет  ли  гудка.  Гробовое
молчание. Потоптался на ковре, прижался ухом к стене  и  сосредоточился,
надеясь хоть что-нибудь  услышать.  Напрасные  старания.  Остановился  у
двери и, ни на что уже не надеясь, взялся за ручку...  Она  без  всякого
усилия повернулась вправо. Я не сразу понял, что произошло. Ведь  только
что ручка не поддавалась, будто залитая цементом. Повторим все  сначала.
Я отпустил ручку,  снова  взялся  за  нее,  покрутил  вправо-влево.  Она
вращалась абсолютно свободно. У меня появилось странное чувство  -  язык
точно стал распухать во рту.
   Дверь открыта.
   Я слегка потянул за ручку и через образовавшуюся щель в  комнату  тут
же пробилась полоска яркого света.  Невольно  вспомнилась  бита.  С  ней
сейчас было  бы  куда  спокойнее.  Хватит!  Наплевать  на  эту  биту.  Я
решительно  распахнул  дверь.  Посмотрел  налево,   потом   направо   и,
убедившись, что никого нет, вышел из номера в длинный, покрытый ковровой
дорожкой коридор. Чуть поодаль стояла большая ваза, полная цветов, -  та
самая, за которой я прятался, когда беззаботно насвистывавший коридорный
стучал в дверь  номера.  Коридор  был  очень  длинный,  с  поворотами  и
ответвлениями. Я случайно наткнулся на того свистуна,  он  фактически  и
привел меня к двери с табличкой - № 208.
   Осторожно ступая, я двинулся к вазе. Хорошо бы добраться до вестибюля
отеля, где тогда показывали по телевизору Нобору Ватая и толкалось полно
народу. Может, я найду там ключ ко  всем  загадкам.  Однако  бродить  по
отелю, не зная точно, куда нужно идти, - все  равно  что  путешествовать
без компаса по бескрайней  пустыне.  Может  получиться,  что,  не  найдя
вестибюль и потеряв дорогу обратно, к номеру 208, я окажусь  запертым  в
этом отеле-лабиринте и не смогу вернуться в реальный мир. Но  сейчас  не
время для сомнений. Скорее всего, это мой последний шанс. Полгода каждый
день я спускался в колодец и ждал. И наконец дождался - дверь отворилась
передо мной.  Да  и  колодца  я  скоро  лишусь.  Так  что  стоит  сейчас
оступиться - и все мои усилия и потраченное время пропадут зря.
   Я шел по коридору, куда-то  поворачивал.  Мои  замызганные  теннисные
тапочки тихо ступали по ковру. Ни людских голосов, ни музыки, ни  звуков
телевизора. Не гудели кондиционеры, не шумели вентиляторы,  лифтов  тоже
не было слышно. Мертвая тишина