ли  вооруженные
столкновения. Если какой-нибудь монгольский отряд захватит нас  на  этом
берегу, такие разногласия могли бы нас как-то  оправдать.  Хотя  сейчас,
когда таял снег, монголы  почти  не  переходили  через  реку,  опасность
столкнуться с ними была невелика.  Но  случись  такое  на  левом  берегу
Халхин-Гола, это была бы совсем другая история.  Уж  там  точно  бродили
монгольские патрули. Окажись мы у них в руках - не  помогли  бы  никакие
объяснения. Тут уж нарушение границы налицо, и попадись мы - это вызвало
бы политические осложнения. Нас могли пристрелить на  месте,  и  никакие
протесты бы не помогли. К тому же  я  не  получал  от  своего  командира
распоряжений о переходе границы. Предписание выполнять приказы Ямамото я
в самом деле имел, но никак не мог решить, распространяется оно на такой
серьезный шаг, как нарушение границы, или  нет.  Во-вторых,  как  я  уже
говорил, по Халхин-Голу шел паводок, для переправы течение было  слишком
сильным, да и вода ледяная. Реку в такое время года не  переходили  даже
кочевники. Они обычно делали  это  по  льду  или  летом,  когда  течение
становилось спокойнее, а вода - теплее.
   Я выложил все это Ямамото, и он пристально посмотрел на  меня.  Потом
покачал головой и заговорил каким-то поучающим тоном:
   - Я понимаю: вы волнуетесь, как мы перейдем границу. Это  естественно
для  офицера,  под  началом   которого   люди,   -   помнить   о   своей
ответственности. Вы не хотите подвергать бессмысленной  опасности  жизни
подчиненных. Но позвольте  разбираться  с  этим  делом  мне.  Я  за  все
отвечаю. Всего объяснить вам я не могу - такова ситуация, но уверяю, что
это дело одобрено командованием на самом высоком уровне. О переправе  не
беспокойтесь: есть место - о нем мало кто знает, - где можно перебраться
на ту сторону. Монгольские войска соорудили  для  себя  несколько  таких
переправ. Вы, наверное, тоже  об  этом  слышали.  Я  уже  несколько  раз
переходил реку в этом месте, например, в прошлом году, в  это  же  самое
время. Вам нечего беспокоиться.
   Монгольская армия те  места  действительно  знала  хорошо  и  даже  в
половодье посылала на правый берег Халхин-Гола вооруженные группы,  хотя
и не так много. Так что места для переправы были, и  отряд  мог  перейти
реку - при желании. А уж коли переправлялись монголы, мог  переправиться
и этот Ямамото, да и нам, наверное, это было по силам.
   Мы  оказались  у  одной  такой   переправы,   построенной,   как   мы
предполагали, монгольской армией. Ее тщательно  замаскировали,  так  что
заметить с первого взгляда было трудно. Между двумя перекатами  прямо  в
воде перекинули мост из досок, закрепленный натянутыми  канатами,  чтобы
его не смыло стремительным течением. Если бы воды в реке было  поменьше,
по нему спокойно могли бы проехать грузовики с солдатами, бронемашины  и
танки. Поскольку мост покрывала вода, с самолета он  не  просматривался.
Хватаясь за канаты, мы  пересекли  поток.  Первым  перешел  Ямамото.  Он
убедился в отсутствии монгольских патрулей, и  за  ним  последовали  все
остальные. В ледяной воде ноги немели, но  все-таки  мы  перебрались  на
левый берег вместе с лошадьми. Он был гораздо выше, и с него  открывался
вид на уходившую вдаль бескрайнюю степь. В том числе и поэтому Советская
армия во время  боев  у  Номонхана  все  время  была  в  более  выгодном
положении. Разница в высоте сильно  влияет  на  точность  артиллерийской
стрельбы. Помню, меня поразило, как сильно  отличаются  берега  друг  от
друга. Я так окоченел, что долго не чувствовал собственного  тела  и  на
какое-то время у меня даже голос пропал.  Но  стоило  подумать,  что  мы
находимся на вражеской территории, как, скажу откровенно, я сразу  забыл
о холоде.
   Мы двинулись вдоль Халхин-Гола на юг. Река, извиваясь как змея, текла
внизу, слева от нас. Спустя некоторое  время  Ямамото  сказал,  что  нам
лучше снять знаки отличия, и мы последовали  его  совету.  Попади  мы  в
плен, подумал я, нам пришлось бы плохо из-за  этих  значков.  Поэтому  я
снял еще и свои офицерские сапоги и натянул вместо них краги.
   В тот же день вечером, когда мы занимались устройством лагеря, к  нам
подъехал какой-то монгол.  Монголы  ездят  в  необычно  высоких  седлах,
поэтому  всадника  можно  заметить  издалека.   Увидев   приближающегося
человека,  Хамано  схватился  за  винтовку,  но  его  остановил  возглас
Ямамото:
   - Не стрелять!
   Унтер,  не  говоря  ни  слова,  медленно  опустил  винтовку.  Мы  все
вчетвером стояли на месте и ждали, когда подъедет всадник. За  спиной  у
него была винтовка  советского  производства,  на  поясе  висел  маузер.
Заросшее лицо, на голове шапка с висячими ушами. Монгол носил  такую  же
замусоленную одежду, что и скотоводы, но по его осанке сразу можно  было
понять, что он профессиональный военный.
   Неизвестный спешился и заговорил с Ямамото, как  мне  показалось,  на
монгольском языке. Я немного понимал по-русски и по-китайски, но то была
совсем другая речь. Ямамото отвечал на том же языке, и  это  еще  больше
убедило меня в том, что он офицер разведки.
   - Лейтенант Мамия! - обратился ко мне Ямамото. -  Сейчас  мы  с  этим
человеком уедем. Надолго ли - не знаю, но  хочу,  чтобы  вы  ждали  меня
здесь. И обязательно все время выставляйте часовых. Если  я  не  вернусь
через тридцать шесть часов, доложите об этом в штаб. Пошлете кого-нибудь
на ту сторону, на наблюдательный пункт армии Маньчжоу-го.
   Я сказал, что все понял, и Ямамото, сев на лошадь, направился  вместе
с монголом на запад.
   Оставшись втроем, мы разбили лагерь и кое-как поужинали.  Приготовить
что-нибудь  основательное  или  разжечь  костер  было  нельзя.   Вокруг,
насколько хватало глаз, лежала дикая степь, где, кроме  низких  песчаных
холмов, не видно ничего, за чем можно укрыться.  Мы  могли  оказаться  в
руках противника из-за любого дымка. Поэтому палатку  поставили  пониже,
укрыв  ее  за  холмом,  и  подкрепились  сухарями  и  холодными  мясными
консервами. Солнце утонуло за горизонтом, и все вокруг сразу погрузилось
во мрак, на небе зажглось бесчисленное множество  звезд.  Где-то  завыли
волки, и голоса их слились с шумом реки. Мы лежали на песке,  отходя  от
накопившейся за день усталости.
   - В опасное дело мы ввязались, господин лейтенант! - произнес Хамано.
   - Похоже на то, - сказал я в ответ.
   К тому времени мы - я, унтер Хамано  и  капрал  Хонда  -  уже  хорошо
узнали друг друга. Я - неопытный  новоиспеченный  офицер.  Обычно  долго
прослужившие  сержанты  и  унтера,  вроде  Хамано,  держались  от  таких
подальше и насмехались над ними, но у нас с Хамано такого  не  было.  Он
испытывал ко мне что-то вроде уважения за то, что я окончил университет,
а я не придавал значения чинам и старался относиться с вниманием  к  его
военному опыту и практической сметке. Вдобавок он родился в Ямагути,  да
и я недалеко оттуда - в Хиросиме. Поэтому мы  как-то  само  собой  нашли
общий язык и сблизились. Он рассказывал мне о войне в Китае.  У  Хамано,
прирожденного солдата с несколькими классами начальной школы за плечами,
имелись свои сомнения по поводу этой нескончаемой, тягостной войны, и он
откровенно делился ими со мной.
   - Я человек военный, и война для меня - в самый раз, - говорил унтер.
- За родину я готов умереть  -  такая  у  меня  работа.  Но  эта  война,
господин лейтенант, из-за которой мы с вами тут сидим, - она  нечестная,
что ни говори. Не правильная какая-то... Линии фронта нет, с противником
лицом  к  лицу  не  сойдешься.  Наши  идут  вперед,  а  они   почти   не
сопротивляются и отходят. Отступают, а потом снимают форму и смешиваются
с гражданскими. Выходит, никак не поймешь, кто враг. Из-за этого  многих
невиновных убивают, а называют это "охотой за бандитами" или  "остатками
войск противника". Реквизируют провиант у китайцев.  Ну  продовольствие,
положим, приходится отбирать,  потому  что  фронт  движется  вперед  так
быстро, что тылам за войсками никак не угнаться. Пленных держать  негде,
кормить нечем - остается только убивать. Это разве правильно? Что  мы  в
Нанкине  натворили!  Наша  часть
там тоже "отличилась". Людей бросали в колодцы десятками  и  забрасывали
гранатами. Язык не поворачивается рассказывать, что там наделали. Я  вот
что думаю: нет у этой войны никакой "великой идеи", господин  лейтенант!
Самая настоящая резня, вот и все. А страдают, выходит, бедные крестьяне,
которым до  всех  этих  идей  никакого  дела  нет.  Наплевать  им  и  на
Гоминьдан, и на маршала Чжана , и  на
8-ю армию , и на нас. Для  них  -  была  бы
еда, и слава богу. Я сам из семьи бедного  рыбака  и  хорошо  знаю,  чем
бедняки живут. Работают как каторжные  с  утра  до  ночи,  и  все  равно
еле-еле на хлеб хватает. Неужто Японии польза от того,  что  мы  их  тут
колотим без смысла, без разбора. Сомневаюсь я, господин лейтенант.
   Капрал Хонда, в отличие от Хамано, много о себе  не  рассказывал.  Он
вообще был человек молчаливый и всегда просто  внимательно  слушал  наши
разговоры. Но немногословность в его случае не означала замкнутости  или
угрюмости характера. Просто Хонда по  своей  инициативе  редко  открывал
рот. Из-за этого, правда, мне иногда приходило в голову, что я толком не
знаю, о чем думает этот парень, но  неприязни  он  у  меня  не  вызывал.
Скорее даже его спокойствие как-то смягчало людские сердца.  Что  бы  ни
случилось, он сохранял на лице одно  и  то  же  невозмутимое  выражение.
Хонда родился в Асахикаве, где его отец заведовал маленькой типографией,
и был моложе меня на два года.  После  школы  стал  вместе  со  старшими
братьями помогать отцу  в  работе.  Всего  их  было  три  брата,  самого
старшего за два года перед тем убили в Китае. Хонда любил читать и,  как
только  у  него  выдавалась  свободная  минута,  тут  же  укладывался  с
какой-нибудь книжкой о буддизме в руках.
   Я уже говорил, что Хонда не имел никакого боевого опыта - только  год
военной подготовки в Японии.  И  тем  не  менее  это  был  замечательный
солдат. В  каждом  взводе  обязательно  есть  один-два  таких  человека,
выносливых и выполняющих свой долг  беспрекословно,  без  лишних  жалоб.
Физически крепкие, с отличной реакцией, эти люди моментально  схватывают
то, чему их учат, и очень хорошо пользуются этим на практике. Хонда  был
из их числа. Он проходил подготовку  в  кавалерии,  поэтому  лучше  всех
разбирался в лошадях и взял на себя заботу о наших животных,  которых  в
отряде было шесть. Впрочем, он не  просто  заботился  о  них.  Нам  даже
казалось,  что  Хонда  до  самой  последней  мелочи  понимает  лошадиное
настроение. Хамано сразу признал  способности  капрала  и  со  спокойным
сердцем стал ему многое поручать.
   Так что, несмотря на разношерстный состав нашего отряда,  мы  здорово
понимали друг друга. Всех этих формальностей, обязательных в  регулярных
частях, мы не соблюдали. Как бы это сказать... Наверное, нас всех  свела
судьба. Поэтому Хамано  и  мог  вести  со  мной  откровенные  разговоры,
немыслимые между нижними чинами и офицерами.
   - Что вы думаете об  этом  Ямамото,  господин  лейтенант?  -  спросил
унтер.
   - Похоже, он из спецслужб, - ответил я. -  Настоящий  спец,  раз  так
чешет по-монгольски. Знает эти места как свои пять пальцев.
   - Точно. Я подумал сначала, что он из тех бандитов-выскочек,  которые
втерлись в доверие к нашим тузам в армии. Но это не тот случай. Те  типы
мне хорошо знакомы. Только и делают, что болтают без  остановки  -  чего
было и чего не было. И чуть что - сразу за пистолет.  А  наш  Ямамото  -
серьезный субъект. Большой мастер. Не последний чин там у  них  -  сразу
видно. У меня на таких чутье. Наши, похоже, хотят  создать  диверсионные
группы из монголов, служивших на Хингане . Говорят, для этого вызвали несколько  спецов
по диверсионным операциям. Может, Ямамото связан с этим делом.
   Хонда стоял с винтовкой на карауле в некотором отдалении  от  нас.  Я
положил браунинг рядом на землю, чтобы иметь  оружие  наготове.  Хамано,
сняв гетры, массировал ноги.
   - А может, и не так, - продолжал он. - Может, тот монгол -  на  самом
деле офицер Монгольской армии,  из  тех,  кто  против  Советов  и  хочет
установить секретные контакты с нашими.
   - Такое тоже возможно, - сказал я. - Но послушай! Не  говорил  бы  ты
лишнего при посторонних. А то они тебе голову снимут.
   - Ну, не такой уж я дурак.  Это  ж  я  только  здесь  так  говорю,  -
ухмыльнулся Хамано и сразу сделал серьезное лицо. -  Но  если  это  так,
тогда Ямамото - опасный тип. Так и до войны недалеко.
   Я кивнул. Монголия формально считалась независимой, но на самом  деле
была сателлитом Советов. Они полностью держали ее в руках. В этом смысле
Монголия  мало  чем  отличалась  от  Маньчжоу-го,  где  всем  заправляла
японская армия. Но все знали,  что  в  Монголии  действовали  подпольные
антисоветские  группы,  имевшие  тесные  связи  с  нашими   военными   в
Маньчжоу-го и организовавшие к тому времени несколько мятежей. Ядро этих
групп составляли военные, у которых  произвол  Советской  армии  вызывал
внутренний  протест,  землевладельцы,  сопротивлявшиеся   насильственной
коллективизации, и ламаистские монахи - их набиралось больше ста  тысяч.
За  пределами  страны  эти   группы   могли   рассчитывать   только   на
расквартированные в Маньчжурии японские войска. И вообще мы -  такие  же
азиаты, как они сами, - были им ближе  русских.  В  1937  году  раскрыли
заговор, участники которого готовили большие беспорядки в Улан-Баторе, и
пошли массовые чистки. Несколько тысяч человек -  военных  и  монахов  -
казнили как  контрреволюционеров  за  связь  с  японской  армией.  Но  с
антисоветскими настроениями покончить не удалось - то тут,  то  там  они
давали о себе знать. И в том, что офицеры  японской  разведки  переходят
Халхин-Гол  и  тайно  встречаются  с  монгольскими  офицерами  из  числа
заговорщиков,  ничего  необычного  не  было.   Чтобы   помешать   этому,
монгольские  сторожевые  отряды  все  время  патрулировали   границу   с
Маньчжоу-го и объявили запретной  зоной  прилегающую  к  ней  территорию
шириной десять - двадцать километров.  Но  уследить  за  таким  огромным
районом было невозможно.
   Окажись мятеж успешным, Советская армия сразу бы влезла в  это  дело,
чтобы подавить контрреволюцию. Случись такое, мятежники обратились бы за
помощью к Японии, и у  Квантунской  армии  появились  бы  основания  для
военного вмешательства. Отхватить Монголию - все равно что всадить нож в
бок Советам в Сибири. Верховная ставка в  Токио  пыталась  сдержать  эти
настроения,  но  штаб  Квантунской  армии  был  переполнен  амбициозными
личностями и такой шанс не упустил бы.  А  это  уже  грозило  не  просто
пограничным конфликтом, а настоящей войной с Советами.  И  если  бы  она
началась на  маньчжуро-советской  границе,  Гитлер,  очень  может  быть,
вторгся бы в Польшу и Чехословакию. Вот что имел в виду Хамано, говоря о
войне.
   Уже рассвело, а Ямамото  не  возвращался.  Последние  ночные  часы  я
провел в карауле - сидел с винтовкой,  взятой  у  Хамано,  на  невысоком
песчаном холме и глядел на небо на востоке. Восход солнца в  Монголии  -
картина замечательная. На горизонте вдруг  возникла  плывущая  во  мраке
размытая полоса. Она начала  расширяться,  вырастая  все  выше  и  выше.
Казалось, что с неба  протянулась  гигантская  рука  и  не  спеша  стала
поднимать закрывавший лик Земли ночной покров.  Потрясающее  зрелище!  Я
уже говорил: величие окружавшего нас мира многократно  превосходило  мои
способности к постижению его. Я  смотрел,  и  меня  охватывало  чувство,
будто сама моя жизнь как-то истончается и  медленно  уходит  в  небытие,
туда,  где  совсем  нет  места  таким  мелочам,  как   дела   и   заботы
человеческие. Открывавшаяся передо мною картина  повторялась  уже  сотни
миллионов... миллиарды раз, с незапамятных времен,  когда  на  Земле  не
существовало даже признаков жизни. Я забыл про караул и как завороженный
смотрел на рождение нового дня.
   Дождавшись, когда солнечный диск целиком показался из-за горизонта, я
закурил, отпил воды из фляжки и помочился. Как там сейчас, в  Японии?  Я
представил наш город в начале мая - аромат цветов, лепет реки, облака  в
небе.  Вспомнил  старых  друзей.  Семью.  Сладкий  вкус  нежных  рисовых
лепешек, завернутых в дубовый лист.  Я  вообще-то  не  большой  любитель
сладостей, но тогда мне до смерти захотелось лепешек. За это я отдал  бы
половину своего годового денежного  довольствия.  Подумав  о  Японии,  я
почувствовал себя на краю света. Ну почему  мы  должны,  рискуя  жизнью,
биться за эту необъятную бесплодную  землю,  не  имеющую  почти  никакой
ценности ни для военных, ни для промышленников, где  нет  ничего,  кроме
грязной травы и клопов? Я готов был сражаться и умереть за родные места,
но отдать единственную жизнь, подаренную человеку, за голую пустыню,  не
способную родить ни зернышка, - полная нелепость.

***

   Ямамото вернулся на следующий день на рассвете. В  то  утро  я  опять
стоял в карауле и рассеянно смотрел на реку,  когда  позади  послышались
звуки, напоминающие лошадиное ржание. Я быстро обернулся, но  ничего  не
увидел. Выставил винтовку и стал пристально вглядываться в  ту  сторону,
откуда донесся шум. Сглотнул слюну -  так  громко,  что  сам  вздрогнул.
Палец дрожал на спусковом крючке - до сих пор мне ни разу не приходилось
ни в кого стрелять.
   Спустя несколько секунд  через  гребень  песчаного  холма  перевалила
лошадь, на  которой  сидел  Ямамото.  Не  снимая  пальца  со  спуска,  я
огляделся, но больше никого  не  увидел  -  ни  приезжавшего  к  Ямамото
монгола, ни вражеских солдат. В небе на востоке зловещей каменной глыбой
висела большая белая луна. Ямамото, похоже, был ранен в левую руку -  на
ней была повязка из пропитавшегося кровью носового платка.  Я  растолкал
Хонду, чтобы он приглядел за лошадью. Видно, она пробежала долгий путь -
тяжело дышала и была вся в поту. Хамано встал вместо меня на часы,  а  я
взял аптечку и занялся рукой Ямамото.
   - Пуля прошла навылет, кровотечение прекратилось, - сказал Ямамото.
   Он оказался прав: пуля, к счастью, и  правда  пробила  только  мягкие
ткани,  не  задев  кость.  Я  снял  его  повязку  из  носового   платка,
продезинфицировал рану спиртом  и  перевязал.  Пока  я  проделывал  это,
Ямамото даже не поморщился.  Только  над  верхней  губой  выступили  еле
заметные капельки пота. Промочив горло водой  из  фляги,  он  закурил  и
глубоко, с удовольствием затянулся. Потом достал браунинг, зажал его под
мышкой и, вынув обойму, ловко, одной рукой, снарядил ее тремя патронами.
   - Лейтенант, немедленно уходим  отсюда.  Перейдем  на  ту  сторону  и
двинемся на наблюдательный пункт Маньчжурской армии.
   Быстро, без лишних слов,  мы  свернули  лагерь,  сели  на  лошадей  и
двинулись к переправе. Я не спрашивал у Ямамото, что с ним  произошло  и
кто в него  стрелял.  По  своему  положению  я  не  мог  задавать  таких
вопросов, но если бы даже мог, он вряд ли бы мне ответил. Тогда у меня в
голове сидела только одна мысль: как можно скорее выбраться с территории
противника, перейти на правый берег Халхин-Гола, где  можно  чувствовать
себя в относительной безопасности.
   Мы погоняли лошадей по травянистой равнине. Все молчали, но думали об
одном: удастся ли нам  благополучно  перебраться  на  ту  сторону.  Если
монгольский патрульный отряд доберется  до  моста  раньше  нас  -  тогда
конец. Шансов выбраться из этой заварухи не оставалось  никаких.  Помню,
подмышки стали мокрыми от пота.
   - Лейтенант, в вас когда-нибудь стреляли? - обратился ко мне  Ямамото
после долгого молчания.
   - Нет, - ответил я.
   - А самому приходилось стрелять в кого-нибудь?
   - Нет, - повторил я снова.
   Какое впечатление произвел на него мой ответ? Зачем  он  задавал  эти
вопросы? Я так и не узнал этого.
   - Вот здесь документы, которы