же почти  пять,  но  жара  ничуть  не
спадала.
   - Я убила его. Конечно, я не думала  этого  делать,  просто  хотелось
подойти поближе к той самой грани. Мы и  до  того  раза  все  время  так
гоняли. Это такая игра. На полном ходу я сзади закрывала ему  глаза,  за
бока щекотала... И ничего не было. До того самого дня...
   Мэй подняла на меня глаза.
   - Нет, Заводная Птица. Я не чувствую, что меня кто-то  обесчестил.  Я
только хотела подобраться поближе к этой  липкой  гадине.  Выманить  ее,
вытащить как-нибудь наружу и раздавить в лепешку. А чтобы вытянуть ее на
свет божий, надо правда дойти до самой грани. Иначе ничего не получится.
Здесь нужна вкусная приманка. - Она  медленно  покачала  головой.  -  Не
думаю, что меня обесчестил кто-то. Но ведь я и не спаслась. Сейчас никто
не может меня спасти. Мир кажется совершенно пустым, Заводная Птица. Все
вокруг какое-то фальшивое. Настоящее - только  эта  тварь,  что  во  мне
засела.
   Мэй долго сидела, вдыхая  воздух  маленькими  равномерными  глотками.
Вокруг не было слышно ни звука - ни птиц, ни  цикад.  Во  дворе  повисла
гробовая тишина. Мир и впрямь будто вымер.
   Точно вдруг что-то вспомнив, она повернулась ко мне. Ее лицо лишилось
всякого выражения - с него будто смыли все краски.
   - А ты спал с этой Критой Кано?
   Я кивнул.
   - Ты будешь мне писать с Крита? - спросила она.
   - Буду. Если поеду. Я еще окончательно не решил.
   - Но ведь собираешься?
   - Наверное, все-таки поеду.
   - Иди сюда, Заводная Птица! - позвала Мэй, приподнявшись в шезлонге.
   Я встал и подошел к ней.
   - Сядь сюда.
   Повиновавшись, я сел рядом.
   - Дай я на тебя посмотрю.
   Какое-то время она пристально глядела на меня,  потом  положила  одну
руку на мое колено, а ладонью другой прикоснулась к отметине на щеке.
   - Бедная Заводная Птица, - проговорила Мэй  почти  шепотом.  -  Ну  и
достанется тебе. Ты и знать  ничего  не  будешь,  и  сделать  ничего  не
сможешь. Так вдруг, ни с того ни с сего, над полем проливается дождь.  А
теперь закрой глаза, Заводная Птица. Крепко-крепко  закрой.  Так,  будто
тебе их клеем намазали.
   Я крепко зажмурился.
   Мэй Касахара коснулась губами моего родимого пятна. Губы у  нее  были
тонкие и маленькие - не губы, а хорошо выполненная имитация. Провела  по
пятну языком, медленно  облизав  каждый  миллиметр  кожи.  Рука  девушки
по-прежнему лежала у меня на колене. Ощущение  от  ее  влажного  теплого
прикосновения пришло из неведомой дали, из самых дальних  мест,  лежащих
за самыми далекими на свете полями. Взяв меня за руку, она приложила  ее
к ссадине у глаза. Я легонько погладил сантиметровый шрам, и движение ее
души, дрогнув еле заметно, передалось мне через кончики пальцев,  словно
прося о чем-то. Кто-то, наверное, должен  обнять  эту  девчонку,  крепко
прижать к себе. Не я, а кто-то другой. Тот, кто может ей дать что-то.
   -  Заводная  Птица,  напиши  мне,  если  поедешь  на  Крит.  Я  люблю
длинные-предлинные письма. Только никто мне не пишет.
   - Напишу, - сказал я.

17
Самое простое дело * Утонченная месть * Что оказалось в чехле от гитары

   На следующее утро я пошел и сфотографировался  на  паспорт.  Когда  я
уселся в студии  на  стул,  фотограф  долго,  профессиональным  взглядом
ощупывал мою физиономию, а потом, ни слова не сказав, удалился и  принес
пудру, которой замазал пятно у меня на правой щеке. Потом отошел назад и
тщательно отрегулировал освещение - яркость и угол падения лучей,  чтобы
пятно не бросалось в глаза. Глядя в объектив, я  по  указанию  фотографа
изобразил на лице подобие слабой улыбки.  "Приходите  послезавтра,  днем
будет готово", - сказал фотограф. Вернувшись домой, я  позвонил  дяде  и
сообщил, что через  несколько  недель,  возможно,  съеду  из  его  дома.
Извинился, что все так неожиданно получилось, и рассказал,  что  Кумико,
не предупредив, ушла  от  меня.  Прислала  письмо,  пишет  -  больше  не
вернется, а я хочу на время уехать отсюда. На  сколько?  Пока  не  знаю.
Дядя, выслушав мои  объяснения,  погрузился  в  молчание.  Казалось,  он
что-то обдумывал.
   - А я до сих пор думал, что у вас с  Кумико  все  хорошо,  -  наконец
сказал он со вздохом.
   - По правде говоря, я тоже так думал, - признался я.
   - Можешь не говорить, если не хочешь,  но  должна  же  быть  какая-то
причина. Что она вдруг ушла?
   - Любовника, похоже, завела.
   - Ты догадывался?
   - Не то чтобы догадывался. Она сама мне написала. В письме.
   - Ну, дела!  -  сказал  дядя.  -  Но  теперь  уж,  верно,  ничего  не
поделаешь.
   - Похоже на то.
   Дядя снова вздохнул.
   - Да все нормально, - бодро утешил я его.  -  Просто  мне  захотелось
уехать ненадолго. Сменить обстановку, настроение и  заодно  подумать  не
спеша, как дальше жить.
   - И куда же ты собираешься?
   - Скорее всего, в Грецию. У меня там приятель живет, давно приглашает
в гости, - соврал я, и от этого стало еще тошнее. Но ведь как ни  крути,
все равно сейчас дяде всего  не  расскажешь,  не  объяснишь,  чтоб  было
правдиво и понятно. Уж лучше наврать что-нибудь.
   - Хм! Ну как знаешь. Дом я все равно не собираюсь никому сдавать, так
что вещи можешь  оставить.  Ты  молодой  еще,  так  что  все  еще  можно
переделать. Съездить куда-нибудь  подальше  пошататься  -  это  неплохо.
Греция, говоришь? Пусть будет Греция.
   - Извини, - сказал я. - Если что изменится и  ты  все-таки  надумаешь
сдать кому-нибудь дом, все барахло можешь выбросить. Тут ничего  ценного
нет.
   - Ладно, разберусь. Что-нибудь придумаю. Ты  мне  тогда  по  телефону
говорил про "нарушенное течение". К Кумико это имеет отношение?
   - Да, отчасти. Я тоже поволновался слегка, когда про это услышал.
   Дядя задумался.
   - Не будешь возражать, если я как-нибудь к тебе подъеду? Хочу  своими
глазами поглядеть, как дела. Давно у тебя не был.
   - Конечно. Приезжай, когда захочешь. Мне все равно делать нечего.
   После разговора с дядей мне  вдруг  все  опостылело.  Вон  куда  меня
занесло это неведомое течение, по которому я плыл все эти месяцы.  Между
моим и дядиным миром выросла не видимая глазу толстая и  высокая  стена.
Стена, оторвавшая один мир от  другого.  Дядя  остался  в  том  мире,  я
оказался в этом.

***

   Дядя явился ко мне через два  дня.  Поглядел  на  родимое  пятно,  но
ничего не сказал. Может, не знал, что сказать. Просто забавно прищурился
- и все. С собой  он  принес  бутылку  классного  шотландского  виски  и
коробку крекеров  из  камабоко  , которые купил в Одаваре. Мы уселись на веранде,  попивая
виски и закусывая крекерами.
   - Хорошая вещь - веранда, -  заговорил  дядя,  несколько  раз  кивнув
головой. - В нашей башне веранд нет. Иногда я скучаю по этому  дому.  На
веранде как-то по-особенному себя чувствуешь.
   Дядя смотрел на висевший  в  небе  молодой  месяц.  Его  белый  серп,
казалось, только-только наточили.  Невероятно,  как  может  такая  штука
плавать в небесах.
   - Откуда у тебя это пятно? -  как  бы  между  прочим  поинтересовался
дядя.
   - Не знаю, - ответил я и сделал глоток виски.  -  Как-то  само  собой
появилось. С неделю назад. Рад бы лучше объяснить, да ничего толком и не
скажешь.
   - К врачу ходил?
   Я покачал головой.
   - Вот еще что непонятно: это как-то связано с уходом Кумико?
   Я снова покачал головой.
   - Действительно, пятно появилось после того, как она  ушла.  То  есть
порядок такой, но есть ли тут причинно-следственная связь - не знаю.
   - Не слыхал, чтобы такие отметины просто так появлялись, ни с того ни
с сего.
   - Я тоже не слыхал, - сказал я. - Но объяснить как следует не могу. Я
к нему постепенно привыкаю. Поначалу, конечно, испугался,  в  шоке  был.
Противно было на собственную физиономию смотреть. Все  думал:  вдруг  на
всю жизнь останется. Что тогда делать? Но время идет, и я как-то  меньше
стал о нем беспокоиться. Стал даже думать, что все не так плохо. Сам  не
знаю почему.
   Дядя  хмыкнул  в  ответ  и  с  каким-то  подозрительным  видом  долго
разглядывал пятно на моей правой щеке.
   - Ну, коли так, то, может, и ничего страшного.  Твое  дело.  Но  если
надо, могу с одним врачом познакомить.
   - Спасибо. Но пока я к врачу не собираюсь. Ну,  посмотрит  он...  Все
равно без толку.
   Дядя скрестил руки и поднял взгляд на небо.  Звезд,  как  обычно,  не
было видно. Единственное украшение - четко нарисованный молодой месяц.
   - Давно я с тобой так не разговаривал - спокойно, без спешки.  Думал,
вы с Кумико нормально живете. Да и не  любил  я  никогда  в  чужие  дела
влезать.
   - Понимаю, - отозвался я.
   Дядя  помешивал  кусочки  льда  в  стакане,  которые,   погромыхивая,
ударялись друг о друга, потом сделал глоток и поставил стакан на пол.
   - Никак не пойму, что тут вокруг тебя творится.  Течение  нарушилось,
дом как-то не так стоит, Кумико исчезла, на лице вдруг пятно вылезло,  в
Грецию уезжаешь... Ну, ладно. Это  от  тебя  жена  ушла,  у  тебя  пятно
появилось. Как говорится, жена не моя и пятно  тоже.  Так?  Поэтому,  не
хочешь подробно рассказывать - не надо.  Не  в  свое  дело  я  лезть  не
собираюсь, но вот что думаю:  тебе  надо  сесть  и  еще  раз  хорошенько
подумать, что для тебя самое важное.
   Я согласно кивнул.
   - Я как раз об этом и думаю. Но все так запуталось и  переплелось,  а
размотать этот клубок, отделить одно от  другого  -  не  получается.  Не
знаю, что делать.
   Дядя улыбнулся.
   - Для этого надо знать один секрет. Без  него  большинство  людей  на
свете принимает не правильные решения. А потом, когда ошибутся, начинают
ныть и жаловаться или на других сваливать. Я столько таких случаев видал
- аж противно. И смотреть на это  довольно  тошно,  по  правде  сказать.
Расхвастался я, конечно, но секрет вот в  чем:  когда  хочешь  в  чем-то
разобраться, не нужно начинать с самого главного.  То  есть  определяешь
для себя порядок - что надо делать - от А до Я и начинаешь  не  с  А,  а
откуда-нибудь с конца - поближе к Я. Вот ты говоришь: все  запуталось  и
переплелось, не  могу,  мол,  разобраться.  А  не  оттого  это,  что  ты
пытаешься решать свои  дела  с  самого  верха?  Собрался  что-то  важное
сделать - начинай  лучше  с  какой-нибудь  ерунды.  С  пустяка,  который
каждому виден и понятен. И  обязательно  потопчись  как  следует  вокруг
него.
   Возьми мой бизнес. Так, ничего особенного. Всего каких-то четыре-пять
точек на Гиндзе. В мировом масштабе - тьфу! - и говорить не  о  чем.  Но
если прикинуть, как идут дела - хорошо или плохо, то выходит, что  я  ни
разу не опростоволосился. И все потому, что этот секрет знаю и  действую
как надо. Другие норовят поскорее вперед вырваться. А я так не делаю.  У
меня на эти самые  пустяки  больше  всего  времени  уходит.  Потому  что
понимаю: чем больше на них  времени  потратишь,  тем  легче  потом  дело
пойдет.
   Дядя сделал еще глоток из своего стакана.
   - Вот, к примеру,  человек  собрался  открыть  где-нибудь  заведение.
Ресторан или бар... без разницы. Представь, что тебе такая идея в голову
пришла. Надо выбрать место, есть  несколько  вариантов.  Как  ты  будешь
решать?
   Я немного подумал и сказал:
   - Наверное,  надо  просчитать  каждый  вариант.  Сколько  платить  за
помещение, какой взять  кредит,  сколько  выплачивать  каждый  месяц  по
кредиту,  сколько  мест  нужно  для  посетителей,  какая  у  них   будет
оборачиваемость, сколько в среднем принесет один  клиент,  сколько  надо
платить работникам, какие убытки, какая прибыль... Так, пожалуй.
   - Вот большинство и прогорает, потому что так  делает,  -  рассмеялся
дядя. - Слушай, как я делаю. Приглянулось мне, например, какое-то место.
Приезжаю туда, становлюсь и просто смотрю,  какие  люди  по  этой  улице
ходят, какие у них лица. По три-четыре часа в день. День за  днем,  день
за днем. Не нужно ни о чем думать, ничего считать. Смотри - что за  люди
идут, что у них на лицах написано - и все. Минимум неделю. За это  время
перед тобой пройдет три-четыре  тысячи  лиц.  Бывает,  и  дольше  стоять
приходится. Но потом вдруг все становится ясно. Как туман  рассеивается.
Сразу понимаешь, что это за место и  что  здесь  людям  нужно.  Если  их
потребности не совпадают с тем, что мне нужно,  -  значит,  все,  финиш.
Надо менять дислокацию и начинать все сначала. Но уж если я  почувствую,
что наши желания совпадают или можно найти  компромисс,  тогда  удача  в
кармане. Остается схватить ее покрепче  и  не  отпускать.  Но  чтобы  ее
поймать, приходится  как  дураку  стоять  там  и  в  дождь,  и  в  снег,
вглядываясь в лица. А посчитать и потом можно. Я  вообще  реалист.  Верю
только  в  то,  что  вижу  своими  глазами.  Рассуждения,   самореклама,
вычисления, измы и теории всякие - это все в основном для тех, кто  даже
собственными глазами ничего разглядеть не может. А таких  людей  в  мире
большинство. Почему? Сам не пойму. Ведь по идее это каждый должен уметь.
Только надо попробовать.
   - Дело, выходит, не только в легкой руке?
   - Ну, без нее тоже не обойдешься, - улыбнулся дядя. - Но этого  мало.
Я думаю, чтобы разобраться в своих делах,  тебе  надо  начать  с  самого
простого. Встать где-нибудь на углу и день за днем  смотреть  на  людей,
которые  проходят  мимо.  Никаких  поспешных  решений.  Это  не  просто,
наверное, но, бывает, надо остановиться и потратить на это время.
   - То есть ты хочешь сказать, что мне надо остаться здесь?
   - Ничего подобного. "Поезжай туда", "оставайся здесь" - я  совсем  не
об этом. Хочешь  ехать  в  Грецию  -  отправляйся  на  здоровье.  Хочешь
остаться - оставайся. Тебе определять, тебе решать, что  ты  хочешь.  Но
вот еще что. Я долго думал, что ты правильно сделал,  когда  женился  на
Кумико. Считал, что и ей это на пользу. Не  могу  понять,  почему  вдруг
сразу все обвалилось. А ты сам-то понимаешь?
   - Не-а.
   - А коли так, пока все не прояснится, тебе лучше  поучиться  смотреть
на мир своими глазами. И не бойся  потратить  на  это  время.  Когда  не
жалеешь его на какое-то дело - это в каком-то  смысле  самая  утонченная
месть.
   - Месть? - удивился я. - Что ты имеешь в виду? Месть кому?
   - Скоро поймешь, - проговорил дядя с улыбкой.
   Мы просидели  вдвоем  на  веранде  за  бутылкой  виски  больше  часа.
Наконец, дядя поднялся и, объявив, что засиделся, ушел. Оставшись  один,
я прислонился к столбу и стал рассеянно смотреть на сад и луну, какое-то
время впитывая оставшееся  после  дяди  ощущение  земного  и  реального.
Впервые за много дней я смог наконец вздохнуть спокойно.
   Но  через  несколько  часов  эта  аура  начала  рассеиваться,  и  все
окружающее вновь затянула бесцветная пелена грусти. В  конце  концов,  я
очутился в своем мире, а дядя остался в своем.

***

   Итак, дядя сказал, что сначала надо думать о самых простых делах,  но
мне было не под силу разобраться, что просто, а что сложно.  Поэтому  на
следующее утро, дождавшись, когда кончится час пик, я вышел  из  дома  и
отправился  на  электричке  в  Синдзюку.  Решил  и  вправду  встать  там
где-нибудь и понаблюдать за людьми. Будет от этого польза? Не знаю.  Но,
пожалуй,  это  все  же  лучше,  чем  ничего  не   делать.   Предположим,
разглядывать лица людей, пока не одуреешь, - это и есть то самое простое
дело. Раз так, почему бы не попробовать? Уж по  крайней  мере  вреда  не
будет. А в лучшем  случае,  может,  хоть  намек  получу,  что  для  меня
означает "простое дело".
   В первый день я  два  часа  просидел  на  бордюре  цветочной  клумбы,
разбитой  перед  вокзалом  Синдзюку,  всматриваясь  в  лица  людей,  что
проходили мимо. Но их было так много и шли они так  быстро,  что  трудно
было разглядеть кого-нибудь как следует. Вдобавок,  пока  я  там  сидел,
подошел какой-то бродяга и стал приставать с разговорами. Несколько  раз
мимо прошел полицейский, пристально глядя на меня. В конце концов я ушел
с вокзальной площади,  решив  поискать  более  подходящее  место,  чтобы
спокойно понаблюдать за прохожими.
   Пройдя по туннелю под железнодорожными путями, я  вышел  к  западному
выходу с вокзала и, побродив немного, набрел на небольшую площадь  перед
высотным зданием. Там оказались симпатичные скамейки, так что можно было
сесть и сколько угодно смотреть, кто проходит мимо. Народу здесь было не
так много, как у вокзала, да и бродяги с торчащими из кармана  бутылками
виски не попадались. Я провел там целый день, пообедал пончиками и  кофе
в "Данкин Донатс" и вернулся домой до того, как начался вечерний  наплыв
пассажиров.
   Поначалу  в  глаза  мне  бросались   одни   плешивцы.   Чувствовалась
тренировка, которую я прошел у Мэй Касахары, когда мы с  ней  составляли
отчет для фирмы, делающей парики. Взгляд как-то сам по себе  упирался  в
лысины, и я тут же начинал прикидывать, в какую  категорию  занести  тот
или иной экземпляр - А, Б или В. "Прямо хоть звони  Мэй  и  говори,  что
хорошо бы опять вместе поработать", - подумал я.
   Но прошло несколько дней, и я заметил, что могу  просто  смотреть  на
лица и совсем ни о чем не думать.  Большинство  проходивших  мимо  людей
были служащие, работавшие  в  том  самом  небоскребе.  Мужчины  в  белых
рубашках и галстуках,  с  портфелями,  женщины  в  основном  на  высоких
каблуках. Другие шли в рестораны и  магазины,  которые  располагались  в
здании. Были целые семьи, направлявшиеся на смотровую площадку на  самом
верхнем этаже. Попадались и такие, кто просто шел куда-то. Но все как-то
не очень спешили. А я просто, без всякой цели, смотрел на них и  иногда,
когда по той или иной причине чье-нибудь лицо привлекало  мое  внимание,
сосредоточивался на нем и провожал взглядом.
   Так продолжалось целую неделю. Каждый день в десять утра, после  того
как схлынет поток людей, ехавших на работу, я доезжал на  электричке  до
Синдзюку, устраивался на площади на  скамейке  и  сидел  там,  почти  не
шевелясь, до четырех часов, вглядываясь в лица. Только  испытав  это  на
себе, я понял, что, провожая глазами одно лицо за другим, вытряхивая  из
головы все содержимое, я будто вытаскиваю пробку из бутылки. Я ни с  кем
не разговаривал, и никто не разговаривал со мной. Я ни о чем не думал  и
ничего не чувствовал. Стало казаться, что я  слился  со  своей  каменной
скамьей.
   Впрочем, один раз со мной все-таки заговорили.  Хорошо  одетая  худая
женщина средних лет. В ярко-розовом обтягивающем платье, темных очках  в
черепаховой оправе и белой шляпке; в руках  -  белая  сумка-макраме.  На
красивых ногах - белоснежные кожаные  босоножки,  сразу  видно  -  очень
дорогие. Сильно накрашенная, но с чувством меры. Она спросила, все ли  у
меня в порядке.
   - Вполне, - ответил я. Женщина поинтересовалась, что  я  здесь  делаю
каждый день.
   - Разглядываю лица.
   - С какой-нибудь целью?
   - Да нет, просто так.
   Женщина извлекла из сумки пачку "Вирджинии Слимз" и закурила, щелкнув
маленькой золотой зажигалкой. Предложила  сигарету  мне,  но  я  покачал
головой. Потом сняла очки и, ни слова не говоря,  пристально  посмотрела
на меня, точнее - на мое пятно. В ответ я посмотрел ей прямо в глаза, но
не нашел в них ничего - ни чувств, ни эмоций. Лишь пару черных  зрачков,
которые жили и функционировали как им положено. Нос у нее был маленький,
заостренный. Губы - тонкие,  аккуратно  подкрашенные.  Сколько  ей  лет?
Трудно сказать. Пожалуй, в районе сорока  пяти.  На  первый  взгляд  она
выглядела моложе, но в залегших у носа складках  чувствовалась  какая-то
особенная усталость.
   - У вас есть деньги? - обратилась она ко мне.
   - Деньги? - переспросил я в растерянности. - Послушайте, а почему  вы
спрашиваете?
   - Просто так. Может, у вас проблема с деньгами?
   - Да нет. Пока нормально.
   Женщина чуть скривила губы, точно хотела  попробовать  мои  слова  на
вкус, продолжая сосредоточенно смотреть на меня. Кивнула головой,  потом
надела очки, бросила на землю сигарету, легко поднялась со своего  места
и, не оглядываясь, удалилась