охоже, остановилась и засохла.
   Прижавшись головой к стенке, я говорил себе: "Все в  порядке.  Нечего
беспокоиться". По всей вероятности, все кончилось. Теперь надо дать телу
передышку и выбираться на  поверхность,  возвращаться  в  свой,  залитый
светом мир... Но почему вдруг пошла вода?  Колодец  высох  давным-давно,
умер, воды в нем не оставалось ни капли. И вот ни с того ни с сего ожил.
Имеет ли это какое-то отношение к  тому,  что  я  совершил  там?  Вполне
возможно. Видимо, неожиданно выбило пробку, закрывавшую грунтовым  водам
путь наверх.

***

   Немного  погодя  я  обратил  внимание  на  одно   весьма   неприятное
обстоятельство. Поначалу мне никак не  хотелось  с  ним  мириться,  и  я
мысленно стал искать основания, которые  позволили  бы  отрицать  данный
факт. Пытался убедить себя, что  это  мне  только  кажется.  Что  это  -
галлюцинация, вызванная темнотой и утомлением. И все  же  факт  пришлось
признать. Сколько ни морочь себе голову, все равно никуда не денешься.
   Вода прибывала.
   Только что, казалось, она  едва  доходила  до  пояса,  а  теперь  уже
подобралась к согнутым коленям. Поднималась  медленно,  но  уверенно.  Я
снова захотел двинуться с места, усилием воли стараясь найти в себе хоть
каплю сил, но ничего не получилось. Смог только чуть-чуть наклонить шею.
Я поднял глаза. Крышка по-прежнему наглухо закрывала колодец. Попробовал
взглянуть на часы на левой руке - не вышло.
   Вода проникала в колодец через какую-то щель, причем  все  быстрее  и
быстрее. Поначалу сочилась совсем неслышно и вот уже почти хлестала,  да
еще с шумом. Быстро добралась до груди. На сколько она еще поднимется?
   "Будь осторожен с водой", - говорил мне Хонда-сан. Ни тогда, ни потом
я не обращал особого внимания на это предсказание. Его слов я  не  забыл
(они прозвучали настолько необычно, что их трудно  было  забыть),  но  и
всерьез к ним не относился. Для нас с Кумико встреча с  Хондой  осталась
"безобидным эпизодом". Я любил чуть что шутить с Кумико: "Будь осторожна
с водой". И мы смеялись. Мы были молоды и в предсказаниях не  нуждались.
Жизнь сама была как предсказание. Но в  конечном  итоге  Хонда  оказался
прав. Вода подступает, и дело совсем худо.
   Я подумал о Мэй Касахаре. Представил - как наяву увидел: она  снимает
с колодца крышку. Картина  получилась  такая  реальная  и  четкая,  что,
казалось, я могу войти  в  нее,  стать  частью  этого  образа.  Тело  не
двигалось, зато воображение работало. А что еще я мог сделать?
   - Эй, Заводная Птица! - гулко отразился от стенок колодца  голос  Мэй
Касахары. Я не подозревал, что когда в колодце  есть  вода,  эхо  звучит
гораздо громче. - Что ты там делаешь? Опять думаешь?
   - Да ничего я не делаю, - проговорил я, подняв лицо кверху.  -  Долго
объяснять. Я пошевелиться не могу,  а  тут  еще  откуда-то  вода  пошла.
Раньше ведь колодец был сухой, а теперь в нем воды полно. Так и  утонуть
недолго.
   - Бедненький! - сказала Мэй  Касахара.  -  Из  сил  выбивался.  Чтобы
Кумико-сан спасти, сам высох весь. Может, ты ее и спас. Вполне возможно.
А по ходу дела и многих других тоже. Только самого себя спасти не сумел.
И никто другой тебя не спас. Все  силы  растратил,  судьбу  поставил  на
карту, чтобы их спасти. Свои семена - все до последнего  зернышка  -  на
чужом поле посеял. Ничего в сумке не осталось.  Какая  несправедливость!
Как я тебе сочувствую,  Заводная  Птица!  Честное  слово!  Но,  в  конце
концов, ты сам сделал такой выбор. Ты меня понимаешь?
   - Понимаю.
   Правое плечо вдруг тупо заныло. Выходит,  все  происходило  на  самом
деле, подумал я. Он действительно ударил меня ножом - настоящим ножом.
   - А тебе страшно умирать? - спросила Мэй Касахара.
   - Конечно. - Я услышал, как отзывается эхом мой собственный  голос  -
мой и в то же время не мой. -  Умереть  здесь,  в  этой  черной  дыре...
Конечно, страшно.
   - Прощай, бедная Заводная Птица! Дело плохо,  но  я  ничего  не  могу
сделать. Ведь я - очень-очень далеко.
   - Прощай, Мэй. Ты обалденно смотришься в бикини.
   - Прощай, бедная Заводная Птица!  -  услышал  я  едва  слышный  голос
девушки.
   Крышка плотно закрылась. Картинка исчезла, но  ничего  не  случилось.
Этот образ никак не связывался с происходящим.
   - Мэй! Где же ты? Ты мне так нужна! - выкрикнул я во все горло вверх,
в невидимый зев колодца.

***

   Вода  уже  поднялась  к  шее,  стягивая  ее,  как  веревочная  петля,
приготовленная для осужденного на  казнь.  В  предчувствии  конца  стало
трудно дышать. Вода давила на сердце, лихорадочно  отсчитывавшее  время,
которое мне осталось. Если она  будет  подниматься  с  такой  скоростью,
минут через пять зальет рот, нос, легкие. Тогда уже шансов не останется.
Я воскресил этот колодец и сам стану его жертвой. "Не  такая  уж  плохая
смерть", - сказал я себе. В конце  концов,  в  мире  полно  возможностей
загнуться еще более жутким способом.
   Я  закрыл  глаза,  готовясь  принять  настигавшую  смерть   настолько
спокойно, насколько это в моих  силах.  Старался  преодолеть  страх.  По
крайней мере, после меня что-то останется.  Пустячок,  а  приятно.  Хоть
какая-то добрая весть. А добрые вести дают о себе знать  тихо.  Вспомнив
эти слова, я попробовал улыбнуться, но без особого успеха и шепнул себе:
"А умирать все-таки страшно". Это были мои последние  слова.  Прозвучали
они не слишком впечатляюще, но изменить уже ничего нельзя.  Вода  залила
рот, добралась до носа. Я  не  мог  больше  дышать,  а  легкие  отчаянно
требовали воздуха. Но воздуха не было. Осталась лишь тепловатая вода.
   Жизнь уходила. Такова участь всех, кто живет на этом свете.

38
Рассказ об утиной братии * Тень и слезы
(Рассуждения Мэй Касахары. Часть 7)

   "Здорово, Заводная Птица!
   Доходят хоть до тебя мои письма?
   То есть я уже столько писем тебе написала, а получаешь ты их или  нет
- не знаю. Не уверена, что точно помню твой адрес, а обратный  и  вообще
не пишу. Может, валяются сейчас мои письма на почте, пылятся  на  полке,
где написано: "Невостребованная корреспонденция. Адресат неизвестен",  -
и никому до них дела нет. До сих пор я думала: "Ну, не  дойдет,  так  не
дойдет. Подумаешь, велика важность!" Я просто писала тебе, излагала свои
мысли на бумаге. Когда я к тебе обращаюсь,  у  меня  очень  гладко,  без
запинки, получается. Сама не знаю, почему. Интересно, почему, а?
   Но это письмо... я хочу, чтобы оно до тебя дошло. Очень-очень хочу.

***

   Ты удивишься, но сначала я расскажу об утиной братии.
   Я тебе  уже  писала,  что  у  фабрики,  где  я  работаю,  -  огромная
территория; на ней и лес, и пруд, и все, что  хочешь.  Гулять  там  одно
удовольствие. Пруд  довольно  большой,  и  в  нем  живут  утки  -  штук,
наверное, двенадцать. Как в их семействе все устроено - я совершенно без
понятия. Может, у них свои разборки, типа "с этим дружим,  а  с  этим  -
нет", но я пока ни разу не видала, чтобы они драку затеяли.
   Пруд уже начинает покрываться льдом - декабрь все-таки, но ледок  еще
тонкий, и даже в  холодную  погоду  пруд  не  весь  замерзает,  и  уткам
остается место  поплавать.  А  в  сильные  холода,  говорят,  когда  лед
толстый,  наши  девчонки  катаются  там  на  коньках,  и  утиной  братии
(странно, наверное, я  их  называю,  но  уже  так  привыкла)  приходится
перебираться в другое место. Я сама коньки не люблю, так  что,  по  мне,
лучше бы пруд не замерзал, но так не бывает. Раз уж  эти  утки  живут  в
таком холодном краю, ко всему должны быть готовы.
   Под конец недели я все время хожу на пруд, чтобы понаблюдать за ними.
Два, три  часа  могу  просидеть  и  не  заметить,  как  пробежит  время.
Одеваюсь, как на охоту на белого медведя - теплые колготки, шапка, шарф,
сапоги, пальто с меховой подстежкой; сяду на камень и одна часами  гляжу
на эту братию. Иногда подкармливаю их черствым  хлебом.  Понятное  дело:
кроме меня, ни у кого на это времени нет.
   Ты не представляешь, Заводная  Птица,  какие  эти  утки  симпатичные.
Можно сколько хочешь на них смотреть  и  не  надоест.  Никак  не  пойму:
почему никто на них внимания не обращает? Зачем надо куда-то тащиться  и
деньги платить, чтобы какой-нибудь дурацкий  фильм  посмотреть?  Знаешь,
они летят, хлопают крыльями, когда на лед садятся, скользят и -  бац!  -
падают. Потеха! Прямо как в комедии по телику. Я же одна - вот и  хохочу
во  все  горло.  Они,  конечно,  не  нарочно  это  делают,  чтобы   меня
рассмешить. Нет, эта братия честно старается жить на полную катушку. Ну,
падают иногда... Такие миляги!
   Утки так забавно шлепают лапками - они у них оранжевые,  как  детские
резиновые сапожки, но совсем не приспособлены,  чтобы  по  льду  ходить.
Скользят все время, шлепаются. Им ведь на  лапки,  чтобы  не  скользили,
галоши не наденешь. Поэтому зима для утиной братии, надо  думать,  -  не
очень-то радостное время. Интересно, что они там у себя в голове  думают
про лед и все такое. По-моему, он у них не вызывает особо  отрицательных
эмоций. Мне так кажется, когда я на них смотрю.  Может,  ворчат  иногда:
"Опять этот лед! Ну что с ним будешь делать!"  А  вообще,  похоже,  этим
уткам и зимой неплохо живется. Вот еще что мне в них нравится.
   Пруд находится в лесу, идти до него далеко. В такое время года,  если
только  день  не  очень  теплый,  туда  никто  не  ходит  (кроме   меня,
разумеется). Иду по проложенной между деревьев дорожке,  сапоги  хрустят
по льду, в который превратился выпавший  недавно  снег.  Птички  вокруг.
Кутаюсь в воротник, обматываю шею шарфом, от дыхания в воздух вырываются
белые струйки пара, в карманах хлеб... Шагаю по  лесной  дорожке,  думаю
про утиный народец, и на душе тепло и радостно становится. И тут до меня
доходит, что я уже давным-давно не чувствовала себя такой счастливой.
   Ладно, хватит об утках.

***

   Если честно,  Заводная  Птица,  я  проснулась  час  назад  -  ты  мне
приснился. Села за стол и решила тебе написать.  Сейчас...  (погоди,  на
часы посмотрю) 2:18 ночи.  Легла  я  как  обычно,  без  чего-то  десять,
пожелала спокойной ночи своим уткам и крепко уснула. Но тут вдруг - раз!
- и очнулась. Сон это был или нет - никак не пойму.  Что  снилось  -  не
помню. Может, и не снилось ничего. Но  что  бы  это  ни  было,  я  точно
слышала твой голос у самого уха. Ты громко  звал  меня.  От  этого  я  и
вскочила.
   Открыла глаза: в комнате полумрак.  В  окно  луна  светит.  Огромная,
похожая на серебристый поднос из нержавейки, она висела над холмом, и ее
свет в окне напоминал разлившуюся по полу белую лужу. Я села на  кровати
и изо всех сил стала думать, что произошло. Зачем ты меня по имени звал?
Твой голос я так четко слышала. Сердце лихорадочно колотилось в груди  и
долго не могло успокоиться. Будь я дома, тут же оделась  бы  -  ночь  на
дворе, ну и что? - и побежала к тебе по нашей дорожке. А из этих гор, за
пятьдесят тысяч километров, разве добежишь куда-нибудь?
   И что, ты думаешь, я сделала?
   Догола разделась. Ха-ха! Почему? Лучше не спрашивай. Сама  толком  не
знаю. Так что молчи и слушай дальше. В общем, все с себя сняла, встала с
постели и опустилась на колени на залитый серебряным лунным светом  пол.
Отопление не работало, и в комнате, наверное, было прохладно, но  холода
я не чувствовала. В окно светила  луна,  и  в  этом  свете  было  что-то
такое... особенное. Оно  плотно  обтягивало  мое  тело  тонкой  защитной
кожицей. Какое-то время я просто стояла, а потом стала подставлять  себя
лунному свету по очереди с разных  сторон.  Как  бы  тебе  сказать?  Мне
казалось, я веду себя совершенно естественно. Свет был  такой  красивый,
необыкновенный, что я удержаться не могла.  Поворачивала  к  свету  шею,
плечи, руки, груди, животик, ноги, попку, потом... ну, ты знаешь...  Как
будто под душем мылась.
   Увидел бы меня кто-нибудь, точно бы подумал:  "Совсем  ненормальная".
За лунопоклонницу бы принял, у которой от лунного света  крыша  поехала.
Но конечно, никто меня не видел. Хотя, может, мой парень-мотоциклист был
где-нибудь рядом и глядел на меня. Ну да что об этом говорить. Умер  он,
но если б захотел посмотреть, я бы ему разрешила. С радостью.
   Нет, никто на меня не смотрел. Я одна была в  лунном  свете.  Закрыла
глаза и думала об утках, которые спали, должно быть, где-нибудь у пруда.
Как мне было с ними тепло и радостно днем! Короче, утки для меня  теперь
- что-то вроде магического амулета.
   Я еще долго стояла на коленях. Совершенно голая, одна в лунных лучах.
Они выкрасили все мое тело волшебной краской, и от него по полу до самой
стены падала острая темная тень. Но тень была не моя.  Я  видела  силуэт
какой-то женщины. Незнакомой, зрелой, а  не  угловатой  девчонки,  вроде
меня. С более округлыми формами, такой грудью и сосками, что  мне  и  не
снилось. И все же тень была моя -  она  только  вытянулась  и  приобрела
другую форму. Стоило мне пошевелиться - и тень повторяла мое движение. Я
вертелась в разные стороны - хотела понять, какая  связь  между  мной  и
тенью. Откуда взялась такая разница? Но так  толком  и  не  поняла.  Чем
больше смотрела, тем чуднее мне казалось.
   А сейчас, Заводная Птица, я подошла к месту, какое трудно  объяснить.
Получится у меня или нет - не знаю.
   Короче, для экономии времени скажу  так:  я  ни  с  того  ни  с  сего
расплакалась.  Получилось,  как  в   каком-нибудь   киносценарии:   "Мэй
Касахара: Неожиданно закрывает лицо руками и,  громко  рыдая,  падает  в
слезах". Не удивляйся, я все время от тебя скрывала, но на самом деле  я
страшная плакса. Чуть что - сразу в слезы. Это моя тайная слабость.  Так
что у меня это запросто - взять и завыть  без  всякой  причины.  Правда,
долго не плачу. Сразу себе говорю: "Пора завязывать!" - и все. Тут же  -
стоп. Слезы у меня близко, зато так же легко остановиться  могу.  Ворона
плаксивая! Но в эту ночь я никак не могла  остановиться.  Как  будто  из
меня пробку вынули. Из-за чего разревелась -  не  пойму,  поэтому  и  не
знала, как остановиться. Слезы хлестали, как кровь из большой  раны.  Их
столько из меня вытекло - не поверишь! Я уже стала  бояться,  как  бы  в
мумию не превратиться из-за обезвоживания организма.
   Кап! кап! кап! - слезы капали прямо в  серебристую  лужу  из  лунного
света и растворялись в ней.  Мне  казалось,  что  слезинки  всегда  были
частичками этого света. Летя к земле, они купались  в  лучах  и  красиво
переливались, прямо как как кристаллы. Я вдруг заметила,  что  тень  моя
тоже плачет  и  каждая  слезинка  роняет  свою  четкую  тень.  Ты  видел
когда-нибудь тени от слез, Заводная Птица? Они  не  такие,  как  обычные
тени. Ничего похожего. Они приходят из какого-то другого, далекого  мира
в наши сердца. Или нет. Мне  пришло  в  голову:  может,  слезы,  которые
проливает моя тень, настоящие, а те, что из моих глаз льются,  -  просто
тени? Думаю, ты ничего не понял, Заводная Птица.  Что  может  случиться,
когда глухой ночью семнадцатилетняя девчонка нагишом ревет под луной? Да
ничего.

***

   Вот что произошло час назад в этой комнате. А сейчас я сижу за столом
и пишу карандашом это письмо (одетая, конечно).
   Ну, пока, Заводная Птица! Как  бы  это  сказать...  Вместе  с  лесной
утиной братией желаю тебе тепла  и  счастья.  Если  с  тобой  что-нибудь
случится, зови меня в следующий раз громче, не стесняйся.
   Спокойной ночи".

39
Два вида новостей * Исчезнувшее без следа

   - Корица притащил тебя сюда, - сказала Мускатный Орех.
   Первое, что я почувствовал, придя  в  себя,  была  боль  во  всех  ее
разнообразных проявлениях, боль, которая скручивала и ломала  мое  тело.
Болели ножевые раны, каждый  сустав,  каждая  косточка,  каждый  мускул.
Должно быть, спасаясь бегством от преследователей, в темноте я несколько
раз крепко обо что-то приложился. Но то была какая-то не правильная боль
- нечто очень близкое к боли, однако с уверенностью  назвать  это  болью
было нельзя.
   Дальше я понял,  что  нахожусь  в  "резиденции",  лежу  на  диване  в
"примерочной", одетый в незнакомую новую темно-синюю пижаму  и  накрытый
одеялом. Шторы раздвинуты, через окно в комнату вливается яркое утреннее
солнце. Наверное, часов десять. Свежий  воздух,  время  продолжает  свой
ход... Как это все? В голове не укладывалось.
   - Корица притащил тебя сюда, - повторила Мускатный  Орех.  -  Раны  у
тебя не очень серьезные. Та, что на  плече,  довольно  глубокая,  но,  к
счастью, сосуды не задеты. А на лице - вообще пустяк, царапина. Чтобы не
осталось шрамов, Корица их зашил - иголка с ниткой оказались под  рукой.
Вполне прилично  получилось.  Нитку  можешь  сам  через  несколько  дней
вытащить или в больницу сходи.
   Я открыл было рот, но язык не слушался. Удалось только втянуть в себя
воздух и выдохнуть, издав резкий, неприятный звук.
   - Тебе лучше пока лежать спокойно и не  разговаривать,  -  продолжала
Мускатный Орех, сидевшая рядом на стуле, положив нога на ногу. -  Корица
сказал, что ты слишком долго просидел в колодце, и все  могло  кончиться
очень плохо. Меня ни о чем  не  спрашивай.  Я  толком  ничего  не  знаю.
Посреди ночи раздался звонок, я вызвала такси и примчалась сюда.  А  что
происходило до этого, мне неизвестно. Одежда на тебе была вся мокрая и в
крови. Мы ее выбросили.
   Судя по ее костюму -  не  такому  изысканному,  как  обычно,  -  она,
похоже, в самом деле собиралась впопыхах. Кремовый  кашемировый  свитер,
под ним - мужская рубашка в полоску,  шерстяная  юбка  оливково-зеленого
цвета. Никаких украшений, волосы наспех собраны сзади в  пучок.  Немного
заспанное лицо. Но все равно вид у нее был как на фотографии в каталоге.
Мускатный Орех сунула в рот сигарету, прикурила,  по  обыкновению  резко
щелкнув золотой  зажигалкой,  и,  прищурив  глаза,  затянулась.  Услышав
щелчок зажигалки,  я  убедился,  что  действительно  не  умер.  По  всей
видимости, Корица вызволил меня из колодца в самый последний момент.
   - Корица все понимает и чувствует, - сказала она. - И  в  отличие  от
нас с тобой, всегда серьезно взвешивает разные  варианты  и  возможности
развития событий.  Но  даже  ему  не  пришло  в  голову,  что  вода  так
неожиданно затопит колодец. Такой возможности он не предполагал. Поэтому
еще немного - и ты бы погиб.  Мальчик  даже  запаниковал.  Я  его  таким
никогда не видела.
   Мускатный Орех едва заметно улыбнулась.
   - Я уверена - он тебя любит.
   Она еще что-то говорила, но  я  уже  ничего  не  слышал.  Заломило  в
глазах, веки, налившись страшной тяжестью, закрылись, и я, как на лифте,
стал погружаться в темноту.

***

   Чтобы восстановиться, моему телу понадобилось ровно два дня. Все  это
время Мускатный Орех  ухаживала  за  мной.  Я  не  имел  сил  подняться,
разговаривать, не мог есть - лишь выпил несколько глотков  апельсинового
сока да сжевал пару кусочков  персика  из  банки.  Вечером  она  уезжала
домой, а утром возвращалась. Ночью возле меня делать было нечего, потому
что я спал как убитый. Впрочем, не только ночью, но по большей  части  и
днем. Наверное, для выздоровления сон нужен был мне в первую очередь.
   Корицу я так ни разу и не видел. Мне показалось, что  он  -  не  знаю
почему - намеренно избегал встречи со мной. Я  слышал,  как  въезжала  в
ворота его  машина  -  через  окно  доносилось  специфическое  басовитое
урчание мотора, какое бывает только у "порша". На "мерседесе" он  больше
не ездил; привозил и увозил мать, доставлял одежду и продукты  на  своей
машине. Но в дом не входил, передавал все, что привез, Мускатному  Ореху
в прихожей и тут же уезжал.
   - С "резиденцией" мы скоро расстанемся, -  заявила  она.  -  А  моими
дамами опять придется заниматься мне. Значит, так тому  и  быть.  Ничего
другого не остается, буду продолжать, пока есть силы. Это судьба. А тебе
с нами, наверное, делать больше нечего. Вот кончится все, поправишься, и
будет лучше, если забудешь о нас  поскорее.  Потому  что...  Да,  совсем
забыла тебе