льчик. Хотелось запомнить ее  расцветку  и  как
она выглядит, чтобы завтра  отыскать  в  энциклопедии.  Любопытство  так
разбирало его, что спать совсем расхотелось. Больше всего мальчик  любил
рассматривать в энциклопедии  рыб  и  птиц.  Эти  замечательные  толстые
книжки, которые ему купили родители, стояли в ряд на книжной полке в его
комнате. В школу мальчик еще не ходил, но уже умел читать.
   Прокричав несколько раз кряду, птица умолкла.  Интересно,  слышал  ее
кроме него еще кто-нибудь? Папа или мама? А бабушка?  Если  не  слышали,
можно будет утром им рассказать, как ночью, в два часа, у них в саду  на
сосне сидела какая-то птица и кричала. "Голос у нее такой, точно пружину
заводят. Хоть бы разок на нее взглянуть! Тогда я бы вам сказал, как  она
называется".
   Птица больше не кричала. Пряталась  в  умытых  лунным  светом  ветвях
сосны и молчала как рыба. Порыв неприятного  холодного  ветра  проник  в
комнату, будто предупреждая мальчика о  чем-то.  Он  поежился  и  закрыл
окно. Эта птица - не то что воробей или голубь -  просто  так  людям  не
показывается. Мальчик читал в энциклопедии, что ночные птицы почти все -
умные и осторожные. "Она знает, наверное, что я ее высматриваю,  поэтому
все равно не покажется, сколько ни жди". Мальчик раздумывал, идти ему  в
туалет или нет. Туда  вел  длинный  темный  коридор.  Нет,  лучше  опять
забраться в кровать и уснуть. А в туалет можно и до утра потерпеть.
   Мальчик выключил свет и закрыл глаза, но сидевшая на сосне  птица  не
давала ему покоя, и он никак не мог уснуть. Лампа не горела, но с  улицы
струился лунный свет, точно манил  куда-то.  Тут  заводная  птица  опять
закричала, и мальчик сразу же выпрыгнул из кровати. На этот раз зажигать
лампу он не стал - только накинул на пижаму кофту и влез на  придвинутый
к окну стул. Отогнув занавеску совсем  чуть-чуть,  мальчик  через  щелку
посмотрел туда, где стояла сосна. "Уж так птица не догадается, что я  за
ней подсматриваю".

***

   Теперь мальчик увидел две человеческие фигуры и  невольно  замер,  не
дыша. Двое мужчин, словно темные тени, сидели на корточках  под  сосной.
Оба были в черном. Один - с непокрытой головой,  на  другом  -  какая-то
мягкая кепка с козырьком. "Зачем незнакомые люди поздно ночью  забрались
в наш сад? Почему на них собака не залаяла? - снова удивился мальчик.  -
Может быть,  надо  сейчас  же  сказать  родителям?"  Но  любопытство  не
отпускало его от окна. Очень хотелось посмотреть, что делают в саду  эти
люди.
   Тут,  словно  спохватившись,  с  дерева  заголосила  Заводная  Птица.
Кр-р-р-ри-и-и... Но незнакомцы не обратили  никакого  внимания  на  этот
крик, повторившийся несколько раз. Не подняли голов, не пошевелились,  а
продолжали тихо сидеть на корточках друг против друга  и,  похоже,  едва
слышно что-то обсуждали. Ветки заслоняли свет луны, и поэтому  различить
их  лиц  мальчик  не  мог.  Вскоре  мужчины  как  будто  договорились  и
одновременно встали. Один был сантиметров на двадцать выше другого.  Оба
тощие, на высоком (это на нем была кепка) - длинное пальто. На низеньком
одежда сидела поскладнее.
   Коротышка подошел к сосне и стал смотреть вверх,  на  макушку.  Потом
начал поглаживать  ствол,  похлопывать  по  нему  обеими  руками,  точно
проверяя, - и вдруг обхватил и  легко,  без  всяких  усилий  (во  всяком
случае, так показалось мальчику), полез наверх. "Прямо  как  циркач",  -
подумал мальчик. Ему было известно, как нелегко  карабкаться  по  сосне.
Ствол гладкий, скользкий, и почти до самого верха ухватиться не за  что.
Мальчик знал росшую в саду сосну хорошо, как друга. Зачем этому человеку
понадобилось ночью лезть на  дерево?  Он  что  -  хочет  Заводную  Птицу
поймать?
   Долговязый стоял под деревом и не отрываясь смотрел  вверх.  Наконец,
коротышка исчез из виду, но по шуршанию сосновой хвои было ясно, что  он
продолжает подъем. Заводная Птица наверняка услышит его и тут же улетит.
Как ни ловко коротышка лазил по деревьям, птицу так просто не  поймаешь.
Хотя, если повезет, подумал мальчик, может, хоть краешком глаза  удастся
увидеть, как она вспорхнет с сосны. Затаив дыхание, он ждал, что  сейчас
услышит шум крыльев. Ждал, но так и  не  дождался.  И  птица  больше  не
кричала.

***

   Долго стояла полная тишина, не было заметно  никакого  движения.  Все
вокруг  купалось  в  неестественно  серебристом  лунном  свете,  и   сад
напоминал неожиданно обнажившееся скользкое дно моря. Как  завороженный,
мальчик не шевелился и не сводил  глаз  с  сосны  и  стоявшего  под  ней
долговязого. От дыхания запотело оконное  стекло.  На  дворе,  наверное,
холодно. Долговязый, уперев руки в бока, пристально  вглядывался  вверх.
Стоял  не  двигаясь,  словно  окоченел.  Должно  быть,   волновался   за
коротышку, ждал, чтобы тот поскорее закончил свои дела и слез  с  сосны.
Понятно, почему он волновался: спускаться с высокого дерева труднее, чем
лезть наверх. И вдруг долговязый будто решил  махнуть  на  все  рукой  -
повернулся и скрылся в темноте.
   Мальчику показалось, что все его бросили. Коротышка залез на сосну  и
пропал. Долговязый ушел куда-то. Заводная Птица молчит.  Отца,  что  ли,
разбудить? Но он ни за  что  не  поверит.  Скажет:  "Опять  тебе  что-то
приснилось". Мальчику действительно часто снились сны, и он иногда путал
сон с явью. Но сейчас, кто бы что ни говорил, все было на самом деле - и
Заводная Птица, и парочка в черном. Просто они куда-то исчезли ни с того
ни с сего. "Папа все поймет, надо только объяснить как следует".
   И тут вдруг мальчик подумал: "А ведь  тот,  невысокого  роста,  очень
похож на папу! Может, ростом пониже, зато фигура, движения - ну как  две
капли воды. Да нет! Папа так ловко не влез бы на  дерево.  Он  не  такой
проворный, не такой сильный".  Мальчик  совсем  запутался  и  ничего  не
понимал.
   Через несколько минут у сосны снова появился долговязый. На этот  раз
он был не с пустыми руками - принес лопату  и  большой  холщовый  мешок.
Тихонько положил мешок на землю и принялся копать у самых корней дерева.
Лопата вонзилась в землю с  сухим  хрустом.  "Ну  уж  теперь  все  точно
проснутся". Такой четкий и громкий был звук.
   Никто, однако, не проснулся. Долговязый ни на что не обращал внимания
и молча, без остановки, продолжал копать.  Несмотря  на  хилый  вид,  по
тому, как он обращался с лопатой, было  видно,  что  силой  его  бог  не
обидел. Работал размеренно, без лишних движений.  Вырыл  яму  на  нужную
глубину, прислонил лопату к сосне и, стоя на краю ямы,  смотрел  в  нее.
Наверх ни разу не взглянул -  забыл,  что  ли,  про  коротышку,  который
забрался на дерево? Сейчас в голове у него только яма, и больше  ничего.
Мальчику  это  не  понравилось.  "На  его  месте   я   бы   о   товарище
побеспокоился".
   Судя по кучке земли, выкопанной долговязым, яма была  не  глубокая  -
мальчику по колено  или  чуть  глубже.  Но  долговязого  глубина  вполне
устраивала. Он достал из мешка какой-то  предмет,  завернутый  в  черную
материю, - что-то мягкое. Это было видно по  тому,  как  долговязый  его
держит. "А может, он собирается похоронить в яме чей-нибудь  труп?"  При
этой мысли сердце у мальчика запрыгало  в  груди.  Величиной  завернутый
предмет был не больше кошки. "А вдруг это не кошка, а человек? Маленький
ребенок? Но зачем ему понадобилось закапывать это в моем саду?"  Мальчик
проглотил слюну, которая - он не заметил, как  -  скопилась  во  рту,  и
издал при этом такой громкий звук, что даже сам испугался: как бы  дылда
в саду не услышал.
   Тут же, точно этот звук подстегнул  ее,  заголосила  Заводная  Птица:
кр-р-р-ри-и-и... кр-р-р-ри-и-и... Похоже, пружина стала туже заводиться.
   Услышав крик,  мальчик  почувствовал,  что  сейчас  должно  произойти
что-то очень важное. Он прикусил губу и незаметно для самого  себя  стал
скрести ногтями рэки. Лучше бы ему ничего этого не видеть. Но теперь уже
поздно. Мальчик не мог отвести глаз от  того,  что  происходит  в  саду.
Слегка приоткрыв рот и прижавшись носом к холодному стеклу, он  наблюдал
странную картину и уже не надеялся,  что  кто-то  из  родных  проснется.
"Даже если поднимется сильный шум, все равно никто не проснется, - думал
мальчик. - Кроме меня, этих звуков никто не слышит. Так  было  решено  с
самого начала".
   Нагнувшись,  долговязый  осторожно  положил  черный  сверток  в  яму.
Выпрямился и долго глядел на него с высоты своего роста. Из-за  тени  от
козырька лица мужчины было не разобрать, но, казалось,  взгляд  его  был
мрачным и даже каким-то торжественным. "Точно  -  это  чей-то  труп",  -
решил мальчик. Наконец, долговязый решительно взялся за  лопату  и  стал
забрасывать яму землей. Покончив с этим,  он  слегка  утрамбовал  землю,
прислонил лопату к стволу дерева и не  спеша  удалился,  унося  холщовый
мешок. Ни разу не обернулся, не посмотрел на  верхушку  сосны.  Заводная
Птица больше не кричала.
   Мальчик повернулся и посмотрел на часы.  Напрягая  зрение,  с  трудом
разглядел стрелки - половина третьего. Еще минут десять  через  щелку  в
занавесках  подсматривал  за  сосной,   надеясь   уловить   какое-нибудь
движение, - и тут его будто накрыли  сверху  тяжелой  железной  крышкой:
страшно потянуло в сон. Мальчику хотелось узнать,  что  будет  дальше  с
коротышкой на дереве и Заводной Птицей, но глаза сами закрывались, и  он
ничего не мог с ними поделать. Нетерпеливо выпутываясь на ходу из кофты,
мальчик нырнул в постель, где  сон  сразу  навалился  на  него  и  лишил
сознания.

6
Я покупаю новую обувь * Возвращение блудного кота

   Миновав тянувшуюся от станции метро "Акасака"  оживленную  улицу,  по
обе стороны которой шли ряды ресторанов и баров, я немного  поднялся  по
отлогому  склону,  где  стояло  шестиэтажное  офисное  здание  ничем  не
примечательной  наружности  -  не  новое,  не  старое,  не  большое,  не
маленькое, не роскошное, но и  не  слишком  скромное.  На  первом  этаже
разместилось туристическое агентство: в большом окне красовались плакаты
с видами порта  на  острове  Миконос  и  сан-францисского  трамвая.  Оба
плаката выцвели и поблекли, как сон, увиденный месяц назад.  Три  клерка
за стеклом с озабоченным видом переговаривались с  кем-то  по  телефонам
или стучали по клавишам компьютеров.
   В конструкции здания не  было  ничего  особенного.  Сооружение  самое
обыкновенное, каких много. Его будто построили по рисунку  какого-нибудь
малыша школьника: попросили нарисовать дом, а потом  взяли  и  перенесли
то, что у него получилось, на чертеж. Или намеренно придали зданию такой
вид, чтобы оно не выделялось среди других. Поэтому, сверяясь с  номерами
домов, я даже чуть не прошел мимо. Скромный и неприметный парадный  вход
располагался рядом с дверью турагентства. Пробежав глазами  таблички,  я
пришел к заключению,  что  обитают  здесь  в  основном  мелкие  фирмы  -
юридические конторы, архитекторы,  импортеры,  зубные  врачи.  Некоторые
таблички сверкали новизной,  и  в  них  можно  было  смотреться,  как  в
зеркало. Этого нельзя было сказать о табличке  с  номером  602,  изрядно
потускневшей от времени. Видно, дама устроила здесь офис довольно давно.
На табличке было выгравировано: "Akasaka Fashion Design".  Ее  поблекший
вид меня немного успокоил.
   За стеклянной дверью в глубине  вестибюля  оказался  лифт.  Чтобы  им
воспользоваться, посетитель  должен  был  позвонить  в  тот  офис,  куда
направлялся, и подождать, пока  оттуда  разблокируют  замок.  Я  надавил
кнопку рядом с номером 602. Наверное,  телекамера  сейчас  передает  мое
изображение на их монитор. Я оглянулся по сторонам и в углу под потолком
заметил какую-то штуковину, похожую на портативную камеру. В эту  минуту
раздался звонок, и двери лифта отворились, приглашая войти.
   Поднявшись в довольно убогой кабине на шестой этаж и немного поплутав
по такому же убогому  коридору,  я  обнаружил  дверь  под  номером  602.
Убедился, что на ней тоже написано "Akasaka Fashion Design", и отрывисто
позвонил один раз.
   Открыл  стройный,  коротко  стриженный  парень  с  очень  правильными
чертами лица. Настоящий красавчик - таких, пожалуй, я в жизни не  видел.
Но еще больше, чем лицо, меня  привлекла  его  одежда.  Бьющая  в  глаза
белизной сорочка и галстук сочного зеленого  цвета  с  мелким  рисунком.
Галстук - сам по себе щегольской, да еще узел безупречно завязан. Каждая
складка - как на фото из журнала мужской моды. У меня не получалось  так
завязывать галстуки. Как это людям удается?  Тут,  наверное,  талант  от
рождения - а может, тренировки нужны до седьмого пота. Еще на парне были
темно-серые  брюки  и  коричневые  мягкие  кожаные   туфли,   отделанные
бахромой. Все новехонькое, будто только что из магазина.
   Он был немного ниже меня ростом. На губах  -  радостная  улыбка.  Так
натурально улыбаются люди,  только  что  услышавшие  веселую  шутку.  Не
какую-нибудь вульгарщину, а нечто рафинированное, из  тех  историй,  что
уже несколько поколений министры иностранных дел рассказывают на приемах
наследным  принцам,  вызывая  вежливые  смешочки  окружающих.  Я   хотел
представиться, но парень лишь покачал  головой  из  стороны  в  сторону,
давая понять, что в  этом  нет  нужды.  Придерживая  открывшуюся  внутрь
дверь, пропустил меня в помещение и, мельком глянув в коридор,  затворил
ее. При этом не проронил  ни  слова  -  только  смотрел  на  меня,  чуть
прищурившись и как бы извиняясь, что не может говорить, потому что рядом
спит нервная черная пантера. Хотя никакой пантерой здесь, конечно, и  не
пахло - просто у парня почему-то был такой вид.
   Я очутился в приемной, где стояли  кожаный  диван  и  кресла,  весьма
удобные с виду, старомодная деревянная вешалка и торшер. В дальней стене
помещения была дверь, за которой, видимо, находилась еще  одна  комната.
Рядом с дверью - повернутый от стены простой дубовый  рабочий  стол,  на
котором громоздился большой компьютер. Еще один маленький  столик  -  на
нем еле-еле помещался  телефонный  справочник  -  стоял  у  дивана.  Пол
застелен ковром приятной салатовой  расцветки.  Из  невидимых  динамиков
тихо струились звуки  квартета  Гайдна.  На  стенах  висели  симпатичные
гравюры с изображением  цветов  и  птиц.  Комната  чистая,  в  идеальном
порядке. Во встроенных шкафах по одной стене стояли альбомы с  образцами
тканей и журналы мод. Хотя обстановка была скромная и не новая,  в  этой
изношенности ощущалось успокаивающее тепло.
   Парень провел меня к дивану, а сам сел за стол. Слегка развел руки  и
повернул  их  ладонями  ко  мне,  давая  понять,  что  придется  немного
подождать. Вместо того чтобы сказать: "Извините, надо подождать", парень
чуть улыбнулся, а вместо "совсем немного" только поднял вверх палец. Он,
похоже, был мастер изъясняться без слов. Я только головой кивнул в  знак
того, что все понял. Открывать рот в его присутствии было бы вульгарно и
совсем не к месту.
   Осторожно, словно хрупкую вазу, парень взял лежавшую возле компьютера
книгу и раскрыл на заложенной странице. Толстая черная книжка  была  без
суперобложки, поэтому названия я не разобрал, а  парень,  только  открыв
ее,  с  головой  погрузился  в  чтение  и  вроде  даже  забыл   о   моем
существовании. Я бы тоже почитал что-нибудь, чтобы убить время,  но  под
рукой ничего не было. Оставалось только сидеть на диване нога на ногу  и
слушать Гайдна (хотя я не был уверен, что это Гайдн).  Неплохая  музыка,
хотя, как мне показалось, ее звуки, только родившись,  тут  же  таяли  в
воздухе. У парня на столе кроме компьютера был еще  обыкновенный  черный
телефон, пенал и настольный календарь.
   Я был одет примерно так же, как накануне: бейсбольная куртка, джемпер
с капюшоном, джинсы, теннисные тапочки. Надел то, что под руку попалось.
В этой вылизанной комнате в присутствии красавчика-чистюли мои теннисные
тапочки казались особенно  непрезентабельными.  Впрочем,  что  значит  -
казались? Они такими были на самом деле  -  стоптанные,  неопределенного
серого цвета, протертые сбоку до дыр. Чего только они на своем  веку  не
повидали! Ведь я  целый  год  каждый  день  в  них  ходил.  Сколько  раз
перелезал через стену за домом, вляпывался в  собачье  дерьмо  на  нашей
дорожке,  спускался  в  колодец.  Ничего  удивительного,  что  они   вид
потеряли. С тех пор как я ушел с работы, мне  ни  разу  не  приходило  в
голову подумать: а в чем я хожу? Посмотрев теперь на то, что у  меня  на
ногах, я воочию убедился, как я одинок, как далеко оторвался  от  жизни.
Надо бы новое что-нибудь купить. Нельзя больше ходить в этих тапочках.
   Гайдн кончился. Финал оказался вялый - мелодия  будто  оборвалась  на
полуслове.  После  небольшой  паузы  зазвучал  Бах,  какая-то  вещь  для
клавесина (впрочем, и сейчас я не дал бы стопроцентную гарантию, что  не
ошибаюсь). Я несколько  раз  клал  ногу  на  ногу,  менял  их.  Зазвонил
телефон. Парень заложил страницу полоской  бумаги,  захлопнул  книгу  и,
отодвинув в сторону, снял трубку. Держа ее возле  уха,  легонько  кивнул
головой, поглядел на календарь и сделал  в  нем  пометку.  Потом  поднес
трубку к крышке стола и два раза стукнул по дереву, как в  дверь,  после
чего положил ее обратно на рычаг. Все продолжалось секунд двадцать, и за
это время парень не проронил ни слова. Немой он, что  ли?  Со  слухом  у
него все в порядке - ведь  среагировал  на  звонок  и  слушал,  что  ему
говорили в трубку.
   Какое-то время парень с задумчивым видом смотрел  на  телефон,  потом
без единого звука встал из-за стола, подошел  ко  мне  и  уселся  рядом.
Ровненько положил  руки  на  колени.  Глядя  на  его  лицо,  можно  было
догадаться, что и пальцы у него - красивые и тонкие.  Так  и  оказалось.
Кожа на костяшках собралась в складки. Совсем  без  складок  пальцев  не
бывает - иначе ими даже не пошевелишь. Но у  него  складок  было  совсем
мало - необходимый минимум, так сказать. Я тупо глазел  на  его  руки  и
думал, что он, должно быть, - сын той самой женщины: форма пальцев у них
очень похожа. Теперь стали заметны  и  другие  схожие  черты:  такой  же
небольшой, слегка заостренный  нос,  кристально  чистый  взгляд.  Парень
снова приветливо улыбнулся. Улыбка на его  лице  появлялась  и  исчезала
совершенно естественно. Так грот на морском  берегу  наполняется  водой,
которую приносит прилив, и спокойно отдает ее, когда волна  откатывается
назад. Парень поднялся - так же резко, как и сел, - и,  повернувшись  ко
мне, беззвучно зашевелил губами. По артикуляции  было  понятно,  что  он
хотел сказать: "Сюда, пожалуйста". Я  встал  и  пошел  за  ним.  Отворив
внутреннюю дверь, он пригласил меня войти.
   За дверью обнаружилась тесная кухонька с мойкой, а за ней - еще  одна
комната, очень похожая на приемную, где я сидел, только поменьше.  Здесь
был такой же изрядно потертый кожаный диван, такое же окно.  На  полу  -
ковер того же цвета. В центре стоял большой специальный рабочий стол, на
нем аккуратно разложены  ножницы,  ящички  с  инструментами,  карандаши,
журналы с выкройками. Тут же - два портновских манекена. На  окне  -  не
жалюзи, а плотно закрытые двойные шторы, из ткани и тюля.  Верхний  свет
не включен, поэтому  в  комнате  темновато,  как  пасмурным  вечером.  В
торшере возле дивана одна лампа не горела. На столике  перед  диваном  -
стеклянная ваза с чистой  водой,  в  которой  стояли  белые  гладиолусы,
совсем свежие, словно только что срезанные. Музыки в этой комнате слышно
не было, стены голые - ни картин, ни часов.
   Парень жестом предложил мне сесть. Когда я устроился  на  диване  (он
оказался таким же удобным, как тот, что стоял в приемной), он достал  из
кармана брюк  что-то  вроде  очков  для  плавания  и  показал  мне.  Это
действительно были очки, самые обыкновенные - из  резины  и  пластмассы.
Почти в таких же я плавал в бассейне. Зачем здесь понадобились  очки,  я
понятия не имел.
   - Не бойтесь, - сказал парень. Точнее, не сказал, а  пр