. Я с удивлением смотрел, как она исчезает в
толпе. Может, она немного не в себе? Хотя, судя по виду, вряд ли.  Ногой
я потушил брошенную ею сигарету и медленно огляделся по сторонам. Вокруг
меня был обычный реальный мир. Все спешили по своим делам.  Я  не  знал,
кто эти люди, и они не знали, кто я. Глубоко вздохнув, я опять, ни о чем
не думая, принялся вглядываться в их лица.

***

   Я просидел на этой площади одиннадцать дней. Каждый день пил кофе, ел
пончики и просто смотрел на лица тысяч проходивших мимо людей.  Если  не
считать бессмысленного короткого разговора  с  подошедшей  тогда  хорошо
одетой женщиной, за все это время я  ни  с  кем  словом  не  обмолвился.
Ничего особенного я не делал, и ничего особенного не происходило. Однако
даже после одиннадцати дней почти полного вакуума я так ни к чему  и  не
пришел и по-прежнему блуждал в сложном, запутанном  лабиринте,  не  умея
развязать самый простой узел.
   Но на одиннадцатый день, вечером,  произошел  странный  случай.  Было
воскресенье, и я засиделся на своем месте,  рассматривая  людей,  дольше
обычного. По воскресеньям публика в Синдзюку совсем не та, что в обычные
дни; часа пик тоже нет. Вдруг в  глаза  мне  бросился  парень  с  черным
чехлом от гитары. Среднего роста, в очках в черной пластмассовой оправе,
с длинными волосами до плеч, в синих джинсах и джинсовой рубашке,  много
повидавших белых кроссовках. Он прошел мимо, сосредоточенно глядя  прямо
перед собой. Меня как ударило, когда я его увидел. Сердце екнуло - я  же
знаю этого парня. Где-то его  встречал.  Чтобы  вспомнить,  понадобилось
несколько секунд. Это же певец, которого я видел в ту  ночь  в  баре,  в
Саппоро. Точно, он.
   Вскочив со скамейки, я поспешил за ним. Парень шел  не  спеша,  почти
лениво, так что догнать его не составило труда.  Подстроившись  под  его
походку, я зашагал за ним метрах в десяти позади. Мне  страшно  хотелось
окликнуть его: "Послушайте! Ведь это вы пели в Саппоро три года назад? Я
вас там слышал". "Вот как? - сказал бы он. - Спасибо,  спасибо".  А  что
дальше? "В тот вечер моя жена сделала аборт. А недавно она от меня ушла.
Спала с одним..." Это, что ли, говорить? Я решил просто идти  за  ним  и
посмотреть, что будет. А может, по дороге  какая-нибудь  идея  придет  в
голову.
   Парень уходил  от  вокзала  все  дальше.  Оставив  позади  небоскребы
Синдзюку, он перешел шоссе Омэ и двинулся в сторону Иоиоги, весь глубоко
в своих мыслях. Видно, дорога была ему хорошо знакома -  он  шел  вперед
без всяких колебаний, не оглядываясь. Шагал в том же темпе, глядя  прямо
перед собой. Я следовал за ним, вспоминая тот день, когда Кумико сделала
аборт. Саппоро. Начало марта. Твердая промерзшая земля, в небе время  от
времени начинают кружиться снежные  хлопья.  Я  снова  очутился  на  тех
улицах, вдохнул грудью стылый воздух.  Увидел  белый  парок  от  дыхания
людей.
   И тут меня осенило: тогда-то и начались все эти перемены. Точно.  Это
был поворотный момент, когда течение происходящих  вокруг  меня  событий
стало менять  направление.  Если  подумать,  аборт  имел  очень  большое
значение для нас обоих.  Но  тогда  я  этого  как  следует  не  понимал.
Зациклился на самом аборте, а самое главное, может, - совсем в другом.
   Я должна была это сделать. Думала, так лучше и для тебя, и для  меня.
Но есть кое-что, чего ты не знаешь. Не могу пока передать это словами. Я
от тебя ничего не скрываю, хотя  до  сих  пор  не  знаю  наверняка.  Вот
поэтому и не могу выразить.
   Было ли это самое кое-что на самом деле? Кумико тогда не была в  этом
уверена.  Конечно,  это  больше  было  связано  не  с   абортом,   а   с
беременностью, с ребенком, который жил в ней. Что же это могло быть? Что
привело ее в такое смятение? Может, у нее была с кем-то связь и  она  не
захотела от него рожать? Нет, это исключено. Ведь она сама заявила,  что
это невозможно. Это точно был мой ребенок. И все-таки было что-то такое,
о  чем  она  не  могла  мне  сказать.   И   это   что-то   имело   самое
непосредственное отношение к решению Кумико уйти из дома. Вот с чего все
началось.
   Я никак не мог понять, что за всем  этим  скрывается,  какой  секрет.
Меня оставили блуждать  в  темноте  одного.  Единственное,  что  я  знал
наверняка, - пока я не открою для себя  тайну,  которая  стоит  за  этим
что-то, Кумико ко мне не вернется. Я почувствовал, как внутри стала тихо
закипать злость. Злость на это невидимое мне что-то. Я потянулся, сделал
глубокий вдох и попробовал унять колотившееся в груди сердце. Но злость,
как вода, беззвучно растекалась  по  всему  телу.  Злость  вперемешку  с
грустью. И не было никакой возможности  размозжить  ее  обо  что-нибудь,
избавиться от нее навсегда.

***

   А парень продолжал все в том же темпе отмерять  шаги.  Перешел  через
пути  линии  Одакю,  миновал  торговую  улицу,  какой-то  храм,   прошел
несколько переулков. Я преследовал его,  стараясь  соблюдать  дистанцию,
чтобы он меня не заметил. Он и не подозревал,  что  за  ним  следят.  Во
всяком случае, даже не обернулся ни разу. "Чем-то он не похож на обычных
людей", - подумал я. Не то что назад  -  он  и  в  сторону  ни  разу  не
посмотрел. О чем он так сосредоточенно думает? А может, и не думает ни о
чем вовсе?
   Скоро  парень  свернул  с  оживленных  улиц  в  тихий  квартал,   где
выстроились  двухэтажные  деревянные  дома.  Улочки  там   были   узкие,
извилистые; по обе стороны теснились, прижимаясь друг  к  другу,  ветхие
строения. Меня поразило, что вокруг - ни  души.  Больше  половины  домов
пустовало. Двери забиты досками, на них -  таблички  с  надписями:  "Под
строительство". То здесь, то  там,  как  выбитые  зубы,  зияли  пустыри,
заросшие сорняками и огороженные  проволочной  сеткой.  Похоже,  квартал
собирались скоро снести и на его месте построить новые небоскребы. Перед
одним домом, где еще жили люди, стояли горшки  с  вьюнками  и  какими-то
другими цветами. Валялся на боку трехколесный велосипед,  а  в  окне  на
втором этаже сушились полотенце и детский купальник. Кошки, растянувшись
на  подоконниках  и  у  подъезда,  провожали  меня  ленивыми  взглядами.
Вечерело,  но  было  еще  светло,  хотя  улица  уже  опустела.  Я  плохо
представлял себе, где очутился. Не сказал  бы,  где  север,  а  где  юг.
Где-то в треугольнике между Иоиоги, Сэндагая и  Харадзюку.  А  может,  и
нет.
   Так или иначе, но оказалось, что в центре города есть  такое  забытое
место. Улочки там были настолько тесные, что едва могли проехать машины.
Поэтому квартал как-то упустили из виду, и у строительных компаний долго
не доходили до него руки. Когда я  там  очутился,  мне  показалось,  что
время вернулось на двадцать  -  тридцать  лет  назад.  Нескончаемый  гул
автомобилей вдруг стих. Пройдя сквозь лабиринт улочек, парень с гитарным
чехлом подошел к деревянному дому, рассчитанному, похоже,  на  несколько
жильцов. Открыл дверь, вошел внутрь  и  затворил  ее  за  собой.  Дверь,
насколько я понял, осталась незапертой.
   Постояв немного, я посмотрел на часы.  Стрелки  показывали  18:20.  Я
прислонился к  проволочной  сетке,  которой  был  обнесен  незастроенный
пустырь  на  другой  стороне  улицы,   и   принялся   осматривать   дом.
Обыкновенный  двухэтажный,  каких  много.  Это  видно   по   входу,   по
расположению квартир. Студентом я какое-то время жил в таком доме.  Ящик
для обуви в прихожей, общий туалет, маленькая  кухня  -  типичное  жилье
студентов и служащих-холостяков. Однако этот дом казался необитаемым. Из
него не доносилось ни звука, не было заметно никакого движения. Табличку
с именами жильцов с отделанной пластиком двери кто-то оторвал, и на этом
месте осталась белая полоска, длинная и узкая. Послеполуденная жара  еще
не спала, но все окна в доме были плотно закрыты, шторы опущены.
   Может, этот дом, как и соседние, скоро снесут и в нем  уже  никто  не
живет? Если так, то что парень с чехлом от гитары тут делает?  Когда  он
вошел, я стал ждать, не откроется ли какое-нибудь окно, но в доме ничего
не шелохнулось.
   Бродить туда-сюда по безлюдной улочке  до  бесконечности  невозможно,
поэтому я тоже подошел к двери и толкнул ее. Она действительно оказалась
незапертой и легко отворилась. Я постоял в проходе, пытаясь разобраться,
что к чему, но в полумраке не смог толком ничего рассмотреть.  Все  окна
закупорены, душно и жарко. Стоял запах  плесени  -  похожим  воздухом  я
надышался в колодце. От жары рубашка под мышками промокла  насквозь.  За
ухом скатилась капля пота. Чуть поколебавшись, я решился  войти  и  тихо
закрыл за собой дверь. Думал по табличкам на почтовых ящиках  или  ящике
для обуви (если бы их обнаружил) определить, живет еще здесь  кто-нибудь
или нет. Но тут понял, что в помещении кто-то есть.  И  этот  кто-то  не
сводит с меня глаз.
   Справа, рядом с входом, возвышалась какая-то  штуковина,  похожая  на
ящик для обуви. Человек, похоже, скрывался в ее тени. Затаив дыхание,  я
вглядывался в полумрак. Это был тот самый парень  с  чехлом  от  гитары.
Наверное, спрятался за этим ящиком,  как  только  вошел  в  дом.  Сердце
стучало где-то у самого горла как молоток,  забивающий  гвоздь.  Что  он
здесь делает? Ждет меня? Или...
   - Привет, - выдавил из себя я. - Я хотел спросить...
   В этот момент что-то со страшной силой обрушилось на мое  плечо.  Что
это? Удар был такой сильный, что в глазах потемнело. Я  остолбенел  и  в
следующую  секунду  все  понял.  Бита.  С  проворством  обезьяны  парень
выскочил из-за ящика и врезал мне бейсбольной  битой.  Пока  я  стоял  в
полном замешательстве, он снова поднял  биту  и  ударил  меня.  Я  хотел
увернуться, но было поздно - на этот раз удар пришелся по левой руке. На
какое-то мгновение она онемела. Боли  не  было.  Просто  я  перестал  ее
чувствовать, словно рука без следов растворилась в воздухе.
   Не успел я подумать, как моя нога  почти  непроизвольно  поднялась  и
ударила парня. В школе один мой приятель, у которого был какой-то дан по
каратэ, научил меня элементарным приемам, хотя  официально  ни  в  какой
секции я не занимался. Изо дня в  день  он  отрабатывал  со  мной  удары
ногами. Ничего особо эффектного - просто надо было тренироваться и  бить
как можно сильней, выбрасывая ногу прямо  и  как  можно  выше.  Приятель
говорил, что в критической ситуации  это  самый  полезный  прием.  И  он
оказался прав. Пока мой противник как одержимый размахивал битой, ему  и
в голову не приходило, что он может получить сдачи. Как и этот парень, я
тоже потерял голову и не думал, куда бью.  Впрочем,  удар  получился  не
очень сильный, но его оказалось достаточно, чтобы умерить  прыть  парня.
Он остановился, время замерло. Парень посмотрел на меня пустыми глазами.
Улучив момент, я врезал ему еще раз - точнее и сильнее -  прямо  в  пах.
Парень скрючился от боли, я вырвал биту из  его  рук  и  изо  всей  силы
заехал ему в бок. Он попробовал схватить меня за ногу, но получил  новый
удар. Еще и еще,  в  то  же  место.  Потом  битой  по  бедру.  Сдавленно
вскрикнув, парень повалился на пол.
   Поначалу я пинал и колотил  его  от  страха  и  возбуждения  -  чтобы
защититься от ударов. Но как только парень  упал,  страх  превратился  в
настоящую ярость. Тихая злость, что закипала во мне, пока я шел и  думал
о Кумико, никуда не делась. Теперь она выплеснулась наружу, разлилась  и
вспыхнула. Это была уже не злость, а что-то близкое к дикой ненависти. Я
еще раз заехал парню битой по бедру. Из уголка рта у него потекла слюна.
В плече и левой руке, куда он мне попал, стала подниматься ноющая  боль.
От этого я рассвирепел еще больше. Его лицо тоже исказила  боль,  но  он
все равно пытался подняться, опираясь на руку. Моя левая рука  слушалась
плохо, поэтому я бросил биту и, нагнувшись над парнем, ударил его в лицо
правой. Потом еще и еще. Молотил, пока не онемели и не заболели  пальцы.
Мне хотелось выбить из него всю душу. Я ухватил его за  шею  и  принялся
колотить головой о деревянный пол. До этого мне никогда  не  приходилось
драться -  бить  другого  человека  изо  всех  сил.  Но  я  уже  не  мог
остановиться - сам не знаю, почему. "Все, хватит! - стучало в голове.  -
Хватит! Это уже слишком! Он же больше не поднимется!" Но остановиться  я
не мог. Понятно, у меня раздвоение личности.  Этот  я  был  не  в  силах
остановить того, другого. От этой мысли по телу пробежал сильный озноб.
   И тут я заметил, что парень улыбается. Его били, а он ухмылялся мне в
лицо. Чем сильнее я его бил, тем шире была эта ухмылка.  Кровь  текла  у
него из носа, из разбитого рта, он захлебывался собственной слюной...  и
вдруг он громко захихикал. Спятил, что  ли,  подумал  я,  бросил  его  и
поднялся.
   Оглянувшись, я увидел прислоненный к  ящику  черный  гитарный  чехол.
Оставив смеющегося парня, я подошел к  чехлу  и,  положив  его  на  пол,
открыл замок и откинул крышку. Внутри ничего не оказалось. Совсем ничего
- ни гитары, ни свечей.  Парень,  глядя  на  меня,  заходился  кашлем  и
смехом. От стоявшей в доме непереносимой  духоты  стало  трудно  дышать.
Вонь плесени,  ощущение  своего  потного  тела,  запах  крови  и  слюны,
кипевшая во мне злость  и  ненависть  -  терпеть  все  это  дальше  было
невозможно. Я выскочил наружу и  захлопнул  за  собой  дверь.  Вокруг  -
по-прежнему ни души. Лишь здоровый темно-рыжий кот не  спеша  пробирался
по пустырю, не обращая на меня внимания.
   Мне хотелось поскорее выбраться из этого места, пока  меня  никто  не
заметил. Не зная, куда  идти,  двинулся  наугад  и  скоро  наткнулся  на
автобусную остановку  с  табличкой:  "До  вокзала  Синдзюку".  Дожидаясь
автобуса, попытался успокоить дыхание и навести  порядок  в  голове,  но
ничего не вышло - дыхание не восстановилось, в мозгах продолжался полный
сумбур. "Я ведь только хотел посмотреть людям в лица!" - снова  и  снова
повторял я про себя. Всего-навсего заглядывал в лица прохожих на  улице,
по дядиному примеру. Чтобы разобраться в самых простых обстоятельствах -
больше ничего. Я вошел в автобус, и пассажиры разом  повернулись  в  мою
сторону. С изумлением посмотрели и  как-то  неприязненно  отвели  глаза.
"Из-за родимого пятна, наверное", - подумал я. И только  потом  до  меня
дошло: моя белая рубашка была  забрызгана  кровью  того  парня  (главным
образом  из  разбитого  носа),  а  в  руках  я   бессознательно   сжимал
бейсбольную биту, которую отобрал у него.
   Кончилось тем, что я притащил биту домой и забросил ее в шкаф.

***

   В ту ночь я не засыпал до самого рассвета. Плечо и левая  рука,  куда
мне заехали битой, распухли и разламывались от  боли,  а  правый  кулак,
казалось, все колотил и колотил того парня и никак не мог  остановиться.
Я заметил, что кулак все еще крепко  сжат  и  готов  к  бою.  Попробовал
расслабить руку, но она не слушалась. Сон не приходил не потому,  что  я
не мог заснуть, а потому, что не хотелось.  Стоит  сейчас  вырубиться  -
наверняка начнет сниться какая-нибудь гадость. Чтобы успокоиться, я  сел
за стол на кухне и, прихлебывая неразбавленное виски, что  принес  дядя,
поставил в кассетник тихую музыку.  Хотелось  поговорить  с  кем-нибудь.
Услышать  от  кого-нибудь  хоть  слово.  Поставив  телефон  на  стол,  я
несколько часов не сводил  с  него  глаз.  Ну  позвоните  же  мне!  Хоть
кто-нибудь! Пожалуйста! Пусть даже эта немыслимая телефонная особа.  Кто
угодно! Готов говорить о чем  угодно.  Согласен  на  самую  никчемную  и
грязную тему, на  любой  самый  отвратительный  и  неприятный  разговор.
Просто мне надо, чтобы кто-нибудь поговорил со мной.
   Но никто так и не позвонил. Я прикончил оставшиеся полбутылки  скотча
и завалился в постель, когда за окном было уже светло.  "Пожалуйста,  не
надо никаких снов. Дайте мне просто поспать, хотя бы сегодня",  -  успел
подумать я перед тем, как отключиться.
   Спастись от сна  не  удалось.  Как  я  и  предполагал,  это  оказался
настоящий кошмар. Приснился тот самый парень с гитарным чехлом. Во сне я
делал то же самое, что наяву, - шел за ним следом, открывал дверь в  том
доме, получал удар битой, потом бил сам, бил, бил, бил... Но дальше  все
пошло по-другому. Когда я перестал избивать его и поднялся, парень, весь
в слюне, с диким хохотом вытащил из кармана нож - маленький и  острый  с
виду. Просочившийся  сквозь  занавески  неясный  отблеск  уходящего  дня
сверкнул на его лезвии, отразившись белым костяным всполохом. Но  парень
не бросился с ножом на меня, а стал вместо этого срывать с себя  одежду,
пока не остался совсем голый. Потом он принялся сдирать с себя кожу -  с
такой легкостью, будто очищал  яблоко.  Он  проделывал  это  быстро,  не
переставая громко хохотать. Кровь лилась с него потоком,  растекаясь  по
полу черной жуткой лужей. Работая правой рукой, он снял кожу с левой,  а
потом ободранной и кровоточащей левой конечностью принялся за правую.  В
конце концов парень превратился в большой кусок пунцового мяса, но  даже
тогда в черной дырке разверстого рта не  смолкал  хохот,  а  белки  глаз
бешено вращались в глазницах кровавой маски,  которой  стало  его  лицо.
Наконец,  как  бы  отзываясь  на  этот   неестественно   громкий   смех,
распластавшаяся у его ног  кожа  зашлепала  по  полу  ко  мне.  Я  хотел
броситься бежать, но ноги не слушались. Кожа подползла ко мне и медленно
начала карабкаться вверх по моему телу, ложась на него плотным покровом.
Сочившаяся кровью кожа парня прилипала к моей,  образуя  как  бы  второй
слой. Все вокруг пропиталось ее запахом.  Скоро  кожа  тонкой  оболочкой
покрыла мои ноги, тело, лицо. Потом в  глазах  у  меня  потемнело,  и  в
черной  пустоте  раздавался  лишь  громкий  раскатистый  хохот.  Тут   я
проснулся.
   Сон взбудоражил и напугал меня.  На  какой-то  миг  я  даже  перестал
ощущать самого себя. Пальцы мелко дрожали. Но в  то  же  время  я  понял
одно.
   Мне никуда не деться от всего этого. И убегать я  никуда  не  должен.
Вот что я решил. Куда бы я ни уехал,  это  все  равно  обязательно  меня
достанет. Где бы я ни был.

18
Весточка с Крита * На краю мира * Добрые вести дают о себе знать тихо

   После долгих раздумий я решил не ехать на Крит. Примерно за неделю до
отъезда в Грецию ко мне с полным пакетом еды явилась бывшая Крита Кано и
принялась готовить ужин. За едой мы почти ни о чем не говорили, но после
того как с ужином было покончено и посуда перемыта, я  объявил,  что  не
смогу  поехать  с  ней.  Для  девушки,  похоже,  мои  слова   не   стали
неожиданностью.  Скорее  она  восприняла  их  как   нечто   само   собой
разумеющееся. Зажав пальцами коротенькую челку на лбу, она сказала:
   - Жаль, конечно, что вы не едете со мной, Окада-сан, но что сделаешь.
Ничего страшного. Я поеду на Крит одна. Не беспокойтесь обо мне.
   - Ты уже собралась?
   -  Все,  что  нужно,  готово.  Паспорт   есть,   билет   на   самолет
забронировала, дорожные чеки, чемодан... Хотя какой у меня багаж...
   - А сестра что говорит?
   - Мы с ней очень дружим. Поэтому нам обеим очень тяжело  расставаться
надолго. Но Мальта сильная и умная и хорошо знает, что для меня лучше. -
Она взглянула на меня.  На  ее  лице  была  спокойная  улыбка.  -  А  вы
считаете, вам будет лучше здесь одному?
   - Может быть. - С этими словами  я  встал  и  включил  чайник,  чтобы
вскипятить воду для кофе. - Мне так кажется. Понимаешь, я  вдруг  понял,
что могу уйти отсюда, но не  убежать.  Это  просто  невозможно,  как  бы
далеко я ни уехал. Вот тебе, думаю, на Крит ехать стоит. Ты ведь, что ни
говори, рассчиталась с прошлым и собираешься начать новую жизнь. А  я  -
другое дело.
   - Это, верно, из-за Кумико-сан?
   - Наверное.
   - Будете дожидаться здесь, пока она вернется?
   Облокотившись о раковину, я ждал чайник. Но вода упорно не закипала.
   - Честно сказать, не знаю, что делать. Зацепиться даже не за  что.  И
все-таки понемножку я  начинаю  понимать.  Надо  что-то  делать.  Сидеть
просто так и ждать Кумико -