тому, что происходит с  нами,
как к общему делу. Иногда удавалось, иногда нет. И все же это было  ново
и необычно: делать ошибки и самим их исправлять. Любые ссоры, даже самые
бурные, забывались, стоило нам прижаться друг к другу.

***

   Через два года Кумико забеременела. Для нас -  для  меня,  во  всяком
случае - это было как снег на голову. Еще бы,  ведь  мы  предохранялись!
Бог знает, как это вышло, но факт оставался фактом. Однако наши  финансы
не позволяли заводить ребенка.  Кумико  только  обосновалась  у  себя  в
издательстве и собиралась, если получится, закрепиться там как  следует.
Издательство  маленькое,  поэтому  на  такую  роскошь,  как  отпуск   по
беременности, нечего было и  надеяться.  Кто  хотел  иметь  ребенка,  те
увольнялись, -  другого  выхода  не  оставалось.  Решись  мы  на  такое,
пришлось бы какое-то время жить  на  одну  мою  зарплату,  но  это  было
практически нереально.
   - Видно, о ребенке придется пока забыть, - с каким-то безразличием  в
голосе  сказала  Кумико,  когда  в  больнице  ей   сообщили   результаты
обследования.
   "Похоже, и правда нет другого выхода", -  подумал  я  тогда.  Что  ни
говори, а это самое разумное решение. Мы были молоды и совсем не  готовы
растить детей. Хотелось пожить для себя, устроить  как-то  жизнь.  Тогда
это было для нас главное. А с ребенком, казалось, успеем всегда.
   Сказать по правде, я не хотел, чтобы Кумико  делала  аборт.  Когда  я
учился на втором курсе, одна моя подружка  -  мы  с  ней  познакомились,
подрабатывая после лекций, - забеременела от меня. Очень милая девчонка,
на год моложе. Мы отлично ладили и, конечно, нравились  друг  другу,  но
ничего серьезного между нами не было, да и быть  не  могло.  Встречались
просто так, чтобы не чувствовать себя одинокими; просто нужен был кто-то
рядом.
   Как это могло  получиться?  Да  очень  просто.  Когда  мы  занимались
любовью, я все время пользовался презервативами, а в тот день  вдруг  ни
одного не оказалось. Запас вышел. Я сказал ей об этом, а она,  замявшись
на секунду, ответила:
   - Ну, ничего. Сегодня, мне кажется, можно и так. - В  тот  раз  мы  и
влипли.
   Я поверить не мог, что от меня кто-нибудь может забеременеть, но верь
не верь, а кроме аборта, другого выхода из положения  мы  не  видели.  Я
раздобыл денег и поехал в больницу вместе с ней. Мы сели на электричку и
добрались до небольшого городка в префектуре Тиба.  Там  была  больница,
куда посоветовала обратиться ее подруга. Сойдя  на  станции,  о  которой
раньше я никогда не слышал, мы увидели  множество  домиков-скворечников,
теснившихся по отлогим холмам до самого горизонта. Огромный жилой массив
в  последние  годы  выстроили  там  для  "сарариманов"  , которые не могли  позволить  себе  покупать
жилье в Токио. Станция новая,  и  прямо  у  выхода  начинались  большие,
залитые водой рисовые поля. До этой поездки мне  не  приходилось  видеть
полей  таких  размеров.  Улицы   пестрели   рекламой   фирм,   торгующих
недвижимостью.
   Коридор больницы был буквально набит молодыми женщинами  с  огромными
животами. Большинство уже прожили со своими мужьями по  четыре-пять  лет
и, наконец, получив кредит в банке, обзавелись  маленькими  домишками  в
пригороде, на этом успокоились и  решили  побеспокоиться  о  продолжении
рода. Я оказался единственным парнем, в разгар рабочего дня затесавшимся
в  эту  компанию  в  приемном  покое  родильного  отделения.  Беременные
гражданки, все как одна, поглядывали на меня недобро и в то же  время  с
неподдельным интересом. Потому что сразу  было  ясно:  студент-мальчишка
(по виду больше, чем на второкурсника, я не  тянул)  опростоволосился  -
сделал девочке ребенка и теперь притащился с ней на аборт.
   После операции мы на электричке вернулись в  Токио.  В  вагоне  почти
никого не было - в конце  дня  мало  кто  ехал  в  столицу.  Я  попросил
прощения за то, что она так натерпелась из-за моей неосторожности.
   - Ладно. Не переживай. Ты  ведь  и  в  больницу  со  мной  поехал,  и
заплатил за все.
   Вскоре - само собой так получилось - мы перестали встречаться.  Я  не
знаю, что с нею стало, где она теперь  и  чем  занимается.  Но  все-таки
после этого случая, даже когда наши встречи прекратились, на душе у меня
было довольно паршиво. Стоило вспомнить тот день, как в  голове  тут  же
всплывали молодые мамаши с  пытливыми  глазами,  заполнившие  больничный
коридор. Я снова и снова ругал себя за то, что так вышло.
   В электричке, по дороге домой, она же еще и  утешала  меня,  подробно
рассказывая, что процедура оказалась не такой страшной:
   - Это не так ужасно, как ты думаешь. Быстро и почти совсем не больно.
Просто раздеваешься, ложишься... Стыдно, конечно, но ничего... врач  был
хороший и сестры такие душевные. Поругали немножко,  сказали,  что  надо
лучше предохраняться. Так что  не  принимай  близко  к  сердцу.  Я  сама
виновата - сказала, что можно. Разве нет? Ну, хватит, встряхнись!
   Но, несмотря на уговоры, пока мы добирались на  электричке  до  этого
городка в Тибе и ехали обратно, во мне что-то  изменилось.  Проводив  ее
домой и вернувшись к себе, я упал на  кровать  и  уставился  в  потолок,
понимая, что я - уже не тот, что прежде. Появился какой-то "новый я",  и
возврата назад быть не могло. Я как будто запачкал себя этой историей.

***

   Как только я узнал, что Кумико беременна, мне сразу представились  те
женщины с животами в коридоре больницы. И еще - какой-то  особый  запах.
Понятия не имел, чем там пахло. Да и  пахло  ли  вообще?  А  может,  мне
просто показалось? Когда сестра вызвала тогда мою подружку в кабинет, та
медленно встала с жесткого дерматинового стула  и  направилась  прямо  к
двери. Перед тем как подняться, она взглянула на меня, и на губах у нее,
как тень, промелькнуло что-то похожее  на  улыбку  -  будто  она  хотела
улыбнуться и вдруг передумала.
   Конечно, заводить сейчас детей нам с Кумико было нельзя. Я это хорошо
понимал и все-таки сказал жене, что хотел бы избежать аборта.
   - Послушай, ведь мы столько уже об этом говорили. Если будет ребенок,
моей работе - конец, и тебе придется искать  место,  где  лучше  платят,
чтобы нас содержать. Денег ни на что хватать  не  будет,  мы  ничего  не
сможем себе позволить. Ничего, понимаешь? Смог бы ты так?
   - Мне кажется, смог бы, - ответил я.
   - Ты серьезно?
   - Работу при желании найти  можно.  Например,  у  дяди  -  ему  нужны
помощники. Он  хочет  открыть  новый  ресторан,  но  никак  не  подберет
человека, которому можно его доверить. У него бы я  зарабатывал  гораздо
больше, чем сейчас. Это, конечно, не  юридическая  контора,  ну  и  что?
Честно говоря, то, чем я занимаюсь, мне не больно нравится.
   - Значит, будешь заведовать рестораном?
   - А что такого? Думаю, у меня получится. В крайнем  случае  кое-какие
средства остались от моей матери. С голоду не умрем.
   Кумико надолго замолчала, погрузившись в  раздумья.  У  глаз  залегли
крошечные морщинки, и на  лице  появилось  выражение,  которое  мне  так
нравилось.
   - Ты что, хочешь ребенка?
   - Не знаю, - отвечал я. - Конечно, нам с тобой нужно много времени на
себя, но ведь с ребенком новый мир откроется. Не знаю, что лучше. Но мне
не хочется,  чтобы  ты  делала  аборт.  У  меня  нет  никаких  гарантий,
уверенности тоже. Не представляю,  как  вывернуться  из  этой  ситуации.
Просто такое чувство...
   Кумико задумалась, положив руку на живот.
   - А как вообще получилось, что я забеременела? Тебе это не  приходило
в голову?
   Я пожал плечами.
   - Мы же всегда были осторожны, чтобы не дай бог  возникли  эти  самые
проблемы. Как так получилось? Ума не приложу.
   - А вдруг у меня от кого-нибудь другого? Ты не думал?
   - Никогда.
   - А почему?
   - Ну, может, у меня интуиция и не сильна, но уж в этом-то я уверен.
   Мы сидели за столом на кухне и пили вино.  Было  уже  поздно,  стояла
полная тишина. Сощурив глаза, Кумико рассматривала оставшееся в  стакане
вино. Она почти не пила - лишь иногда, если не  могла  уснуть,  наливала
вина. Ей хватало одного стакана -  действовало  безотказно.  Я  в  таких
случаях составлял ей компанию. В  нашем  хозяйстве  такой  роскоши,  как
бокалы для вина, не  водилось,  поэтому  мы  пили  из  маленьких  пивных
стаканчиков, которые дарили покупателям в соседней винной лавке.
   - У тебя с кем-то был роман? - решил поинтересоваться я.
   Кумико рассмеялась и покачала головой.
   - Вот еще!  Ты  же  знаешь,  это  не  в  моем  стиле.  Это  я  так...
теоретически. - Она подперла голову руками, лицо стало серьезным. - Хотя
иногда, скажу честно, я многого не понимаю. Что правда, а что нет?.. Что
на самом деле произошло, а чего не было? Временами...
   - И сейчас как раз такое время?
   - Как сказать... А у тебя так не бывает?
   Я чуть задумался.
   - Да нет вроде... Не могу такого припомнить.
   - Как бы это объяснить... Между тем,  что  мне  кажется  реальным,  и
настоящей реальностью есть какой-то разрыв. У меня  ощущение,  будто  во
мне, где-то внутри, скрывается что-то маленькое... точно в дом  забрался
вор и прячется в  шкафу.  Время  от  времени  оно  выбирается  наружу  и
расстраивает, нарушает весь порядок, всю логику. Так магнит действует на
механизмы, сводя их с ума.
   Я внимательно посмотрел на Кумико.
   - Ты хочешь сказать, что между твоей беременностью и  этим  маленьким
нечто есть какая-то связь?
   Она покачала головой:
   - Не в том дело, есть тут связь или нет.  Просто  иногда  я  перестаю
ощущать действительный порядок вещей. Вот что я имею в виду.
   Судя по голосу, Кумико потихоньку начинала закипать. Был  уже  второй
час ночи. Самое время заканчивать разговор,  подумал  я  и,  потянувшись
через узенький столик, взял ее за руку.
   - Давай я сама  разберусь  с  этим,  -  снова  заговорила  Кумико.  -
Понимаю, дело серьезное  и  касается  нас  обоих.  Мы  как  следует  все
обсудили, и твое мнение мне ясно. Дай мне  подумать.  У  нас,  наверное,
есть еще месяц в запасе. Так что закроем на время эту тему.

***

   Я был на Хоккайдо, когда Кумико сделала аборт.  Мелких  сошек,  вроде
меня, в командировки не посылали, но в тот момент оказалось, что  больше
ехать некому. Надо  было  отвезти  портфель  с  бумагами,  дать  краткие
объяснения нашим партнерам, взять у них документы и вернуться. Документы
считались  очень  важными,  поэтому  их  не  доверили   ни   почте,   ни
постороннему курьеру. Обратного билета на самолет в Токио сразу  достать
не удалось, и я переночевал в Саппоро, в бизнес-отеле. А  Кумико  в  это
время поехала одна в больницу, избавилась от ребенка, а потом вечером, в
одиннадцатом часу, позвонила мне в отель:
   - Я сегодня сделала аборт. Извини, что звоню, когда все уже  кончено.
Просто мне неожиданно назначили время, вот я и подумала: решу все  сама,
пока тебя нет, нам обоим лучше будет.
   - Не беспокойся, - сказал я. - Раз решила, значит, так тому и быть.
   - Хочется тебе все рассказать, но пока не могу. Хотя надо, конечно.
   - Хорошо, вернусь домой - тогда и поговорим обо всем.
   Положив трубку, я надел пальто и без всякой цели  отправился  бродить
по улицам. Март только начался, и на обочинах  лежали  высокие  сугробы.
Было ужасно холодно, белые облачка пара от дыхания поднимались и тут  же
исчезали. Люди в теплых пальто и перчатках, закутанные шарфами до самого
подбородка, осторожно передвигались по обледеневшим тротуарам. Проезжали
такси, громко шурша по асфальту  шипованными  шинами.  Когда  от  холода
стало  уже  невмоготу,  я  заглянул  в  первый  попавшийся  бар,  принял
несколько доз неразбавленного виски и снова вышел на улицу.
   Бродил  я  долго.  Мелкий  зыбкий  снег  то  падал,  то  прекращался,
напоминая чем-то тускнеющие в  памяти  воспоминания.  Второе  заведение,
куда я заглянул, находилось в подвале. Бар оказался гораздо  просторнее,
чем можно было подумать, стоя у входа.  Сбоку  от  стойки  располагалась
небольшая сцена, где худой человек в очках что-то  пел  под  гитару.  Он
сидел на металлическом стуле, положив ногу на ногу. Рядом на полу  лежал
чехол от гитары.
   Я  сидел  за  стойкой,  пил  и  слушал  музыку.  Певец  в   перерывах
рассказывал, что все песни пишет сам. Ему было около  тридцати  -  самое
обыкновенное лицо, очки в коричневой пластмассовой  оправе.  В  джинсах,
высоких шнурованных ботинках, в клетчатой  фланелевой  рубахе  навыпуск.
Что это были за песни? Сразу и не  скажешь,  так,  ничего  особенного  -
монотонные аккорды, простой мотив, самые обычные слова.
   В другое время я бы на такую музыку внимания  не  обратил,  выпил  бы
стаканчик, расплатился и отправился восвояси. Но в тот вечер  я  продрог
до костей и не собирался уходить, пока не согреюсь  как  следует.  Выпил
виски и тут же заказал еще.  Пальто  и  шарф  снимать  не  стал.  Бармен
поинтересовался, не принести ли чего-нибудь на закуску; я попросил сыра,
съел  кусочек.  Попытался  собраться  с  мыслями,  но  голова   работать
отказывалась. Да и о чем думать? Я будто превратился в  пустую  комнату,
где музыка звучала гулким полым эхом.
   Человек  кончил  петь,  раздались  редкие  хлопки  -  не  скажу,  что
восторженные, но и не совсем равнодушные. Посетителей в  заведении  было
не густо: десять -  пятнадцать,  не  больше.  Певец  встал  со  стула  и
поклонился. Отпустил какую-то шутку,  несколько  человек  засмеялись.  Я
подозвал бармена и попросил третью порцию виски. Потом наконец снял шарф
и пальто.
   - На этом сегодняшняя программа закончена, -  объявил  певец,  сделал
паузу и огляделся. - Но здесь, наверное, сидят люди, которым  мои  песни
не понравились. Для таких у меня есть маленький аттракцион. Обычно я его
не показываю, так что можете считать, что вам очень повезло.
   Он положил к ногам гитару и достал  из  чехла  толстую  белую  свечу.
Чиркнув спичкой, зажег ее и установил на тарелку,  накапав  туда  воска.
Потом с видом греческого философа поднял тарелку над головой.
   - Нельзя  ли  убавить  свет?  -  попросил  певец.  Официант  повернул
выключатель, и в баре повис полумрак. - Еще, пожалуйста. - Стало  темно,
пламя свечи, которую он держал в руках, было  очень  ярким.  Согревая  в
ладонях стакан с виски, я не сводил глаз с певца и его свечи.
   - Как вы знаете, - продолжал он, не повышая голоса, но так, что  было
слышно каждое его слово, - в жизни человеку приходится испытывать разную
боль. Физическую, душевную... Мне  доводилось  сталкиваться  с  болью  в
самых разных проявлениях, да и вам, думаю, тоже. Хотя часто чувство боли
очень трудно передать или объяснить словами. Люди говорят, что их  боль,
кроме них самих, никто понять не в состоянии. Но так  ли  это  на  самом
деле? Я  лично  иного  мнения.  Если  прямо  у  нас  на  глазах  человек
по-настоящему страдает, мы подчас воспринимаем его мучения  и  боль  как
свои. Здесь действует фактор сострадания. Вы понимаете,  что  я  имею  в
виду?
   Он сделал паузу и снова окинул взглядом помещение.
   - И песни люди поют, чтобы испытать это ощущение, чтобы выбраться  из
своей тесной раковины и разделить с другими боль и  радость.  Но  дается
это, конечно же, нелегко. Я хочу, чтобы сегодня в  порядке  эксперимента
вы пережили такое чувство на более низком, физическом уровне.
   Все, кто оказался в тот вечер в этом баре, затаили дыхание в ожидании
того, что произойдет, и не сводили глаз  со  сцены.  В  полном  молчании
певец глядел в пространство перед собой, точно хотел зафиксировать паузу
или сконцентрировать волю. Потом молча поднес левую ладонь к  пламени  и
медленно стал опускать ее ниже и ниже, к самому огню. У кого-то вырвался
странный звук - то ли стон, то ли вздох. Было видно, как язычок  пламени
лижет  ладонь.  Мне  даже  почудилось,  что  я  слышу,  как  с  шипением
поджаривается  на  огне  плоть.  Какая-то  женщина  тихо   и   отрывисто
вскрикнула. Остальные наблюдали эту сцену  словно  в  оцепенении.  Певец
терпел боль. Его лицо перекосилось. "Что здесь происходит? - мелькнуло в
голове. -  К  чему  весь  этот  дурацкий,  бессмысленный  спектакль?"  Я
почувствовал, что у меня пересохло во рту. Секунд  через  пять-шесть  он
так же медленно убрал руку от пламени,  поставил  тарелку  со  свечой  и
плотно сжал ладони.
   - Господа, только что вы видели, как боль в буквальном смысле сжигает
человеческую плоть, - сказал певец. Его голос звучал спокойно и  твердо,
как и прежде. На лице - никаких следов боли, даже слабая  улыбка.  -  Вы
смогли  ощутить  присутствовавшую  здесь  только  что  боль   как   свою
собственную. В этом и заключается сострадание.
   Он не спеша развел ладони. Между ними оказался тонкий красный платок.
Певец развернул его и показал публике, потом протянул в нашу сторону обе
руки. Никаких следов ожога! На несколько секунд в баре  повисла  тишина,
которую прервали  жаркие  аплодисменты.  Напряжение  отпустило,  и  люди
хлопали изо всех сил. Зажегся свет, и посетители  заговорили  наперебой.
Певец как ни в чем не бывало уложил гитару в чехол, спустился со сцены и
исчез.
   Расплачиваясь по счету, я поинтересовался у девушки за кассой,  часто
ли выступает этот человек в их заведении, да еще с такими номерами.
   - Я точно не знаю, - отвечала она, - но, насколько мне  известно,  он
вообще у нас сегодня впервые. Раньше я о нем и не  слышала.  И  про  его
фокусы тоже. А здорово он, правда? Интересно, как это у него получается?
Вот бы его на телевидение.
   - Действительно, - отозвался я. - Такое впечатление, что он и  правда
себя поджаривал.
   Стоило, вернувшись в гостиницу, лечь в постель,  как  на  меня  сразу
навалился сон; казалось, он только и ждал моего возвращения. Засыпая,  я
вспомнил о Кумико,  но  она  маячила  где-то  очень  далеко,  а  сил  на
дальнейшие раздумья уже не осталось. Неожиданно  в  мозгу  всплыло  лицо
человека, который жег свою ладонь. Похоже, он проделывал  этот  трюк  на
самом деле, мелькнуло в голове. Через мгновение я уже спал.

8
Истоки желания * В номере 208 * Как проходят сквозь стену

   На дне колодца перед самым рассветом мне приснился сон. Нет, не  сон.
Это было что-то другое - нечто, случайно принявшее форму сна.
   Я шел один по просторному вестибюлю, в центре которого стоял  большой
телемонитор, а в  нем  красовался  Нобору  Ватая.  В  твидовом  костюме,
рубашке  в  полоску  и  темно-синем  галстуке,  он  только-только  начал
выступление: вещал что-то, глядя в камеру и сложив руки на столе. У него
за спиной, на стене, висела большая карта мира. В  вестибюле  толпились,
наверное, человек сто, а то и больше, и все как один, замерев, слушали с
серьезным видом. Впечатление было такое, что с минуты на  минуту  должно
прозвучать важное объявление, от которого зависит судьба человечества.
   Я тоже остановился и посмотрел на экран. Хорошо отрепетированным и  в
то же время очень искренним тоном Нобору  Ватая  обращался  к  миллионам
людей, не видя их. То, что я не выносил в нем и ощущал всякий  раз,  как
мы оказывались  лицом  к  лицу,  сейчас  пряталось  где-то  глубоко,  за
пределами   видимости.   Он   говорил   со   свойственной   ему   особой
убедительностью  -  делал  небольшие,  хорошо  выверенные  паузы,  играл
голосом, мимикой - и добивался поразительного эффекта. Было  видно,  что
его ораторский талант растет день ото дня. Пришлось  это  признать,  что
поделаешь.
   - Итак, все на свете сложно и в  то  же  время  очень  просто.  Таков
фундаментальный закон, правящий миром, - говорил он.  -  Следует  всегда
помнить об этом. Вещи, кажущиеся сложными и таковые на самом деле, очень
просты по сути своей, если понять,  какие  мотивы  за  ними  стоят.  Все
зависит от того, чего вы добиваетесь. Мотив - это,  так  сказать,  исток
желания. Важно отыскать этот исток. Докопаться до него сквозь лежащие на
поверхности  хитросплетения  реальности.  Копать  и  копать,   пока   не
доберетесь до самого начала. Тогда, - Нобору Ватая  указал  на  карту  у
себя за